Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2016
Известно, что в русской поэзии сложилось весьма непростое отношение к
верлибру. Одни уважаемые литераторы вообще отказывают верлибру в праве на
существование, категорично заявляя, что он-де и вовсе к поэзии отношения не
имеет, а стихи на русском языке можно писать только в рифму. При этом другие не
менее уважаемые литераторы не менее категорично высказываются в том смысле, что
силлабо-тоника — это прошлый век, печальный признак
нашей российской отсталости буквально во всем, и стихи сегодня можно писать
только верлибром.
Мне же кажется, что все на самом деле много проще, но и много
сложнее.
Да, действительно, русский язык обладает уникальными
природными гибкостью и ритмичностью, позволяющими выразить вообще любую мысль в
форме силлабо-тонического стиха с естественностью обычного дыхания.
Да, именно в этой классической форме написано огромное количество прекрасных
русских стихов, и — пишется в наше время, и, надеюсь, еще будет написано.
Хорошо. Ну а если поэт (и давайте условимся сразу, что речь идет именно о поэтах)
слышит и чувствует мир несколько иначе? Если его внутренний ритм — иной, не
совпадающий с классическими ритмами? Попросту — иное дыхание. Ведь «каждый
слышит, как он дышит», не правда ли? Так надо ли ломать себя и все-таки
непременно писать классическим стихом? Надо ли природному левше переучиваться
на правшу? Думаю, что ни в коем случае не надо и даже нельзя. «Дух веет, где
хочет», иначе он просто исчезает. Тем более, что
именно склонность языка к регулярной ритмизации вкупе с традициями стихосложения
делают написание настоящего верлибра (то есть саму работу со словом, попытку
материализовать нематериальное, вывести наружу услышанный внутри себя «иной
ритм») очень сложной задачей — гораздо более сложной, чем многие предполагают.
Но ведь трудно и вообще в жизни, а не только в поэзии, сделать что-либо
настоящее.
Скорее всего, и вовсе не надо противопоставлять силлабо-тоническому стиху —
верлибр, потому что в поэзии — в любой ее форме — все решается только силой
богоданной одаренности, качеством приобретенного мастерства пишущего и именно
естественностью дыхания автора внутри выбранной формы.
И вот, мне кажется, что стихи Лилии Газизовой являются вполне яркой
иллюстрацией вышесказанного.
Дело в том, что в последнее время мне, к счастью, пришлось прочитать порядочное
количество хороших стихов моих современников. И
правда, сейчас удивительно много хороших стихов. Но вот какая штука: среди этих
замечательных стихов много таких, о которых я умом понимаю, что они мастерски
сделаны, что написано здорово. Но — «не царапает», не запоминается, не
продолжает жить внутри меня.
А строки из тонкой книжечки Газизовой «Касабланка» как-то сразу отозвались во
мне, и — остались, думаю, что навсегда.
Анатомировать стихи — дурное дело, если они живые. Но иногда просто необходимо
присмотреться повнимательнее и попытаться понять —
почему?
И вот я просто попыталась понять — почему эти стихи хороши и почему они так
трогают меня, так близки мне лично.
Чисто технически это — небольшие, легкие, очень изящные конструкции — верлибры
с четко прослеживающимся внутренним своеобразным ритмом.
Иной ритм. Иная, зачастую непривычная, необычная гармония. Но, несомненно, —
гармония.
Действительно, стихи Лилии Газизовой невелики по размеру, но при этом они очень
емки. Это — объем, раскрывающийся во внутреннюю бесконечность:
Ты спрашиваешь меня
Все время,
Кто я и откуда.
Но ни разу не спросил,
Куда я иду.
Как видите, ничего лишнего. Никаких «украшений» и спецэффектов. Метафор
мало, но при этом каждый стих имеет свой неповторимый цвет, звук и аромат. Он —
зрим и осязаем, поэтому при чтении возникает своеобразный эффект «проваливания
внутрь текста», когда я как бы попадаю в глубину стиха и вижу мир уже оттуда,
причем — под несколько иным углом зрения. И в этом — мастерство.
Читая, я как бы сама вдруг оказываюсь то в Касабланке в кафе «У Рика», то на
мокром от дождя перроне, по которому бежит женщина в синем платье.
Никакой аффектации, никакой явной патетики — все очень
узнаваемо, даже — буднично, но при этом все — живое, все — дышит.
Под кажущимся спокойствием, за чуть ироничной отстраненностью от самой
ситуации, за печальной улыбкой повседневности бьется такая мощная и чистая
энергия переживания, такая болезненная внутренняя правда, что отклик,
сопереживание рождаются немедленно и живут долго, словно звук, рожденный
резонансом. И в этом — тайна.
Конечно, поэзия неуловима. Она больше нас, поэтому вряд ли существует ее
исчерпывающее определение. У каждого из нас оно — свое. Но если я хотя бы
отчасти права, и поэзия — это все-таки энергия, рвущейся в бесконечность боли
бессмертной человеческой души, запертой в смертном и конечном теле, но энергия,
преображенная гармонией, то это именно то, что в полной мере присутствует в
стихах Газизовой. То самое волшебство, превращающее обычные человеческие слова
и строки в нечто неизмеримо большее. Только в его незримом,
неосязаемом присутствии все звучащее в пишущем вдруг начинает звучать и в
читающем. Только когда оно, это волшебство, есть, человеку становится
печально чужой печалью, светло — чужим светом, но сердце его болит при этом от
своей любви, от своей памяти, и совершенно не тянет его разбираться, верлибр
это или — классический стих. Это — поэзия. Только поэзия. Ничего, кроме поэзии.