Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 12, 2016
Ефим Бершин «Граненый воздух».
С-Пб.: «Аничков мост», серия
«Современная поэзия», 2016.
Новая книга Ефима Бершина «Граненый воздух»,
выпущенная петербуржским издательством «Аничков мост» (главный редактор Евгений
Жуков), представляет нам цельный образ поэта Бершина
— ранимого и тонкого лирика. В книге нет ни одного проходного стихотворения. Она
читается взахлеб, от корки до корки, и это не только
мое мнение. Другие поэты, которым я давал читать книгу «Граненый воздух», не
могли от нее оторваться вплоть до самой последней строчки. Стихи Ефима Бершина — это высочайшая культура письма. Это сплав знаний,
мудрости и лирического вдохновения, помноженный на магическое владение языком.
Если же говорить об индивидуальных особенностях стиля Ефима Бершина,
наверное, в первую очередь следует упомянуть сквозное ощущение времени и
пространства. «Человек параллельной эпохи», — так говорит о себе Ефим Бершин.
Что это значит? Для Бершина библейское и евангельское
время не закончилось, оно протекает параллельно нашему времени. А если еще
точнее — времена в стихах Бершина переплелись.
Библейская древность сплошь и рядом у него вторгается в современность, а
современность, будто проваливаясь в расщелины времени, находит свое место в
различных закоулках истории. Время, как песок в часах песочных, проваливается в
воронку вечности и возвращается назад. Поэтому современная эпоха для Бершина — вся история. Поэт способен из современной Москвы
«нырнуть в ветхозаветные времена, чтобы затем опять вынырнуть в первопрестольной наших дней.
Бершин — трагический голос нашего времени. Безусловно, все мы, в той или иной
степени, «умножаем скорбь», когда пытаемся осмыслить происходящее. Но только у
самых тонких умов, у самых глубоких сердец шекспировский разлад, когда
«порвалась цепь времен», приобретает оттенки подлинного трагизма.
Складывается впечатление, что Ефим Бершин мыслит циклами стихотворений. Поэт
словно бы предчувствует рождение нового цикла. Наверное, так скульптор в глыбе
мрамора предвидит будущую статую. Стихи Бершина,
поначалу написанные отдельно, поодиночке, словно бы каким-то непостижимым
образом начинают стремиться друг к другу. Это тем более удивительно, что стихи Бершина мало походят на эпос и глубоко метафизичны. «Милленниум», «Монолог осколка», «Армения», «Человек
параллельной эпохи» снискали ему заслуженную славу одного из лучших
поэтов-мыслителей нашего времени. Замечателен цикл «Осенние ямбы». Ямбами писал
еще Пушкин, однако и в начале XXI века этот размер не устарел. Более того,
выяснилось, чем короче стопа, тем напряженнее повествование. В «Осенних ямбах»,
написанных трехстопным ямбом, Ефим Бершин сполна использует это внутреннее
напряжение многоударного стихотворного размера. Обыкновенная вещь — осеннее
сожжение залежалых листьев — превращается в величественную мистерию, в которой
«пылает, как геенна, великая страна». Закладывается сюжет внутри сюжета, и, возможно,
даже не один. В русский осенний пейзаж неожиданно врывается библейская тема.
Поэмы сегодняшнего дня, на мой взгляд, это большие стихотворные циклы,
объединенные общим замыслом.
Есть у Ефима Бершина несколько особенно дорогих его
сердцу тем. Детство, молодые мама и папа, попытка «вспомнить все» — и
запечатлеть навсегда. Война, отразившаяся в «Монологе осколка» и других
стихотворениях. Ефим Бершин не только видел людей, вернувшихся с большой войны
(в своем детстве), но и сам в качестве репортера был свидетелем боевых действий
в Приднестровье и Чечне. Конечно, это важнейший, глубоководный жизненный опыт
для человека и поэта. За плечами Бершина — большая и
трудная жизнь, полная потерь и приобретений. Поэт использует в своей лирике
традиционную метрику, порой обрывает ритм в последней строке. Например, в этом,
важнейшем для понимания мировоззрения стихотворении:
Господи, вспомни, ведь это же я —
в новой матроске.
Рядом со мною мама моя
на перекрестке.
Так и стоим под ослепшим дождем
южного полдня.
Словно чего-то по-прежнему ждем.
Господи, вспомни!
Сам меня выбрал и сам не узнал,
и никогда не узнаешь, похоже.
Я ничего Тебе не доказал.
Ты мне — тоже.
Это своеобразный прием, который позволяет острее почувствовать и выразить
дисгармонию мира, где не получается долго быть молодым, жить во взаимной любви,
законсервировав счастье. А Богу какое дело до одного
из миллиардов людей? Пусть даже этот человек — настоящий поэт. Пусть даже на
минуту показалось, что Всевышний проявил в нем
истинное участие. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — эти фаустовские слова могут быть сказаны не только о текущем
мгновении. Современные поэты все чаще «ловят» прекрасные мгновения в своем
прошлом. Ведь «лицом к лицу лица не увидать».
В стихах Бершина всегда много природно-стихийных
начал. Например, поэт называет себя «поводырем дождя». Но больше всего у Бершина, пожалуй, все-таки снега. «Снег идет неслышно,
по-кошачьи…», «Победа — это первый теплый снег», «Начинается снег, словно
заново жизнь начинается». И таких «снежных» стихотворений у Бершина
довольно много. Безусловно, значение снега у Ефима иное, нежели в «Снежной
маске» у Блока. Хотя и там, и там, безусловно, присутствует некая мистика. Для Бершина, как мне кажется, снег и вообще зима — это некая
ватерлиния бытия. Порой — точка отсчета, когда заканчивается одна маленькая
жизнь и начинается другая. Но полнее всего о значении снега поэт сказал в
стихотворении, посвященном великому русскому мыслителю Григорию Померанцу.
Нужно понимать, что Бершин — это собеседник того же Померанца, Андрея
Синявского, таких выдающихся поэтов, как Юрий Левитанский,
Борис Чичибабин, Инна Лиснянская, Семён Липкин, Евгений Блажеевский…
Список далеко не полный. Так вот, когда человек долго разговаривает с самыми
выдающимися умами своего времени, мудрость входит у него «в привычку». И нам,
читателям, тоже почетно быть собеседниками Ефима Бершина!
* * *
Григорию Померанцу
Загадка снега — теорема духа.
Не доказать за недостатком формул.
Мир занедужил.
Суть его недуга —
размытость формы.
Все принимает форму снега. Ибо
без снега все — бесформенная груда
предметов.
Так бесформенная рыба
к рассвету принимает форму пруда.
Так мать с годами примет форму сына.
Так стынет в форме инея дорога.
Так ходят в лес молиться на осины,
застывшие под снегом в форме Бога.
Философия Бершина чувственна. Посмотрите, мать с годами у него принимает форму сына. А сын не может до поры до времени принять форму матери, потому что он уходит в самостоятельную молодую жизнь. Так сказать, отпочковывается от материнского начала. И только потом, когда он сравняется в возрасте со своей матерью, он будет готов принять ее форму. Бесформенность Бога — кажущаяся! Бог принимает форму чего угодно. На помощь Богу приходит снег. И сразу появляются зримые очертания предметов. «Граненый воздух» — название книги отнюдь не случайное. Ефим Бершин постоянно уплотняет смыслы. «Пустота густеет», как однажды сказал Константин Кедров. Вот и воздух у Бершина не бесформен, а постепенно наливается густотой пространства. Сама по себе плотность материала была бы не столь чудотворной, если бы не подлинный лирический талант автора. Возьмем, к примеру, вот это зимнее стихотворение, на мой взгляд, настоящую жемчужину русской лирики.
Снег идет неслышно,
по-кошачьи,
хлопьями, как лапами, шурша,
там, где зачарованный, дрожащий
синий ельник стынет, не дыша,
там, где между небом и землею
нет границ и обнажилось дно,
снегом, словно белою золою,
прошлое уже погребено.
Я ушел и больше не нарушу
ваш покой бесценный, ваш ночлег.
Словно небо вывернув наружу,
снег идет, обыкновенный снег,
тайный, словно тайные любови
или тени на исходе дня —
где-то рядом, за пределом боли,
где-то там, где больше нет меня,
снег идет, крадется и занозит
душу, словно нищенка с сумой.
Бог ты мой, ну как же он заносит!
Как же он уносит, Бог ты мой!
И уже не различить причала,
и уже не различить лица.
Если можешь, начинай сначала
эту жизнь.
А я начну — с конца.
С каким достоинством и самообладанием ведет свою мужскую партию Ефим Бершин! Снегопад у него подобен всемирному потопу, это явление в высшей степени апокалиптическое. Мне кажется, особое очарование этому стихотворению придает контраст между красотой зимней природы и бурей в душе человека. Герой не мстит женщине за причиненные страдания, он великодушно-ироничен. Но эта снежная мелодия разрывает мне сердце, поскольку мне тоже приходилось в жизни, продолжая любить, расставаться навсегда. Иногда надо пройти через маленькую смерть, и эшафот у каждого — свой. Начала и концы сходятся, но дальше каждый из героев стихотворения пойдет своей отдельной дорогой. Но, в сущности, это одна и та же точка отсчета. Просто человек как мера вещей всему придает свою внутреннюю «нумерацию». Что-то проговаривается вслух, а что-то — подразумевается. Это и есть, в моем понимании, истинная поэзия. Но еще больше мне нравятся у Бершина стихи, где лирическая тема целиком «прячется» за метафизикой. Или, скажем так, проходит не основным планом. Например, вот это:
Когда вечер опустится вещий,
непонятный в своей ворожбе,
можно выбросить старые вещи
и очистить дорогу судьбе.
Можно кованые ворота
посадить на железный засов,
запереться на два оборота
и спустить обезумевших псов.
И остаться, как добрая лошадь,
на конюшне ненужных вещей
в новом ватнике, в крепких калошах,
наблюдая в заборную щель,
как проходит судьба, не мигая,
на последнем твоем вираже —
ослепительная, нагая
и навечно чужая уже.
Несомненно, угадывается присутствие в этой истории женщины, особенно в концовке, но «имя» ее не названо. «Нагой» может быть и просто человеческая судьба, но «навечно чужой» своя судьба не бывает. Здесь смыслы «дрейфуют», перетекая из метафизики в персонификацию и обратно в метафизику. Тайнопись духа. Конечно, судьба не бывает обезличенной, даже если мы говорим о ней в мистико-философском плане. Человек чуткий и тонкий, Ефим Бершин уходит от конкретики в философскую обобщенность все обнуляющего одиночества. Поэзия, в отличие от прозы, предоставляет нам возможность лирического иносказания. Интересно, что стихи Бершина фактически невозможно цитировать «по кусочкам»: смысл сказанного лучше всего проступает в целомудренной целостности. Попробуешь вычленить для иллюстрации своей мысли какую-нибудь строфу поэта — стихотворение противится подобному выборочному чтению. У поэзии Бершина практически нет слабых сторон, по самому высокому, «гамбургскому», счету. Тонкость восприятия мира восхищает. Стихи Ефима Бершина отмечены печатью Бога, где Бог — это Гармония и Любовь внутри человека. Стихи, представленные в книге «Граненый воздух», настолько равноценны по мастерству и накалу бытия, что трудно выделить из них лучшие. Каждый раз обращаешь самое пристальное внимание на новые, другие стихи. Но все-таки я рискнул бы «поставить» вот на это стихотворение:
Отвори свое зеркало настежь и тихо войди
в этот мир, отразивший закат и дыхание лилий.
Там такие же сумерки нынче и те же дожди,
что сперва на Волхонке, а после на Сретенке
лили.
Отвори это озеро настежь, как створку окна,
и увидишь, что время —
всего лишь налет зеленеющей ряски,
за которой светло,
за которой у самого дна
возвращаются годы и живо меняются краски.
Там твоя электричка трубит, словно юный горнист.
Покосившийся сруб устает за забором скрываться.
И такие же яблоки так же срываются вниз
с обессиленных веток, как мне доводилось срываться
и в московскую черную ночь уходить налегке,
позабыв обо всем, позабыв о ночлеге и хлебе.
Никогда я не буду синицей в твоем кулаке.
Я твой вечный журавль.
Я твой крик в остывающем небе.
Как говорится, без комментариев. Рифмы у Ефима Бершина точны и, местами, изысканны (лилий—лили, скрываться—срываться). Они не отвлекают на себя внимание, дескать, посмотрите, какие мы красивые и удачные! Но, если пристально вглядеться, они по-настоящему хороши. Нарушу—наружу, явлен—яблонь, ясель—ясен и т. п. Вообще у Ефима эстетические слагаемые очень гармоничны, речь поэта вызывает у меня чувство лингвистического восхищения.
* * *
Еще темно.
И замысел не явлен.
Шумит вдали Богоявленский бор.
И сладкий запах августовских яблонь
клубится и уходит за забор.
Скупой фонарь ведет до поворота,
а там — уже неразличима суть.
Пойдешь направо — топи да болота,
пойдешь налево — голову снесут.
Смотрю из туч, как из коровьих ясель
—
ни месяца, ни года, ни числа.
Еще не явлен замысел,
не ясен,
и книга жизни девственно чиста.
Ни шороха, ни возгласа, ни слова.
Поселок дремлет, звездами ведом.
И мир безмолвен.
Так безмолвен, словно
еще на русский не переведен.
Мир уже сотворен — и одновременно не сотворен. Мир для настоящего времени уже существует, мир для будущего — еще в зародыше. И мы вполне можем осознать, что же это такое — сотворение мира. То, что уже создано, нам не так интересно: мы уже знакомы с тем, что есть. Данное стихотворение хорошо демонстрирует нам духовную эстетику Ефима Бершина. Видимый мир — иллюзия, поскольку замысел еще не проявлен. Но поэта в первую очередь интересует и влечет именно непроявленное. Поскольку зарождающемуся предстоит царствовать в ближайшем будущем. Поэты-провидцы стараются разглядеть в еще неуловимых признаках свидетельства будущих перемен. Они являются «переводчиками» этих глубинных тектонических процессов на русский язык. Нужен повелительный глагол, чтобы несказанное обратить в «сказуемое». Этим великим и тонким делом и занимаются поэты.