Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2015
Александр КАРПЕНКО
Поэт, прозаик, эссеист, ветеран-афганец. Член Союза писателей России, Союза
писателей XXI века. Закончил спецшколу с преподаванием ряда предметов на
английском языке, музыкальную школу по классу фортепиано. Сочинять стихи и
песни Александр начал будучи школьником. В 1980 году
поступил на годичные курсы в Военный институт иностранных языков, изучал язык дари. По окончании курсов получил распределение
в Афганистан военным переводчиком (1981). В 1984 году демобилизовался по
состоянию здоровья в звании старшего лейтенанта. За службу Александр был
награжден орденом Красной Звезды, афганским орденом Звезды 3-й степени,
медалями, почетными знаками. В 1984 году поступил в Литературный институт имени
А. М. Горького, тогда же начал публиковаться в толстых литературных журналах.
Институт окончил в 1989-м, в этом же году вышел первый поэтический сборник
«Разговоры со смертью». В 1991 году фирмой «Мелодия» был выпущен диск-гигант
стихов Александра Карпенко. Снялся в нескольких художественных и документальных
фильмах. Живет в Москве.
ВЛАДИМИР НАБОКОВ О ЛЮБВИ
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
В листве березовой, осиновой,
в конце аллеи у мостка,
вдруг падал свет от платья синего,
от василькового венка.
Твой образ, легкий и блистающий,
как на ладони я держу
и бабочкой неулетающей
благоговейно дорожу.
И много лет прошло, и счастливо
я прожил без тебя, а все ж
порой я думаю опасливо:
жива ли ты и где живешь.
Но если встретиться нежданная
судьба заставила бы нас,
меня бы, как уродство странное,
твой образ нынешний потряс.
Обиды нет неизъяснимее:
ты чуждой жизнью обросла.
Ни платья синего, ни имени
ты для меня не сберегла.
И все давным-давно просрочено,
и я молюсь, и ты молись,
чтоб на утоптанной обочине
мы в тусклый вечер не сошлись.
Как странен, неуловим, причудлив и психологически точен Набоков в этом
волшебно воздушном своем стихотворении! Наверное, так писал бы Пушкин, родись
он, как Набоков, не в конце восемнадцатого, а в самом конце девятнадцатого
века. Вроде бы в этом стихотворении Набокова присутствует одна-единственная
мысль, а как много ответвлений, как много жизненной правды, всеобщей и
неотвратимой! Идеалы, если мы говорим о прекрасных женщинах, остаются там, где
мы их повстречали. Никакой машины времени! Так и покинутая Родина, как первая
любовь, осталась у Набокова «бабочкой неулетающей»,
которой он «благоговейно дорожит». Ведь и черты Родины, с приходом к власти
большевиков, как и черты любимой женщины, неуловимо и неотвратимо изменились,
«обросли» чуждой поэту жизнью! Причем, я думаю, под обрастанием чужой жизнью
Набоков подразумевает в первую очередь дух, а не тело, когда говорит о женщине.
Наверное, во влюбленном человеке в какой-то степени живет хамелеон: он готов
подстраиваться под вкусы своей новой пассии, как во внешнем, так и во
внутреннем своем облике.
Я думаю, немного найдется в русской литературе настолько тонко чувствующих
авторов, как Набоков. Подумайте только: он молится о невстрече;
все самое лучшее для его героя уже произошло, сердце противится вторжению
разрушительных метаморфоз. Набоков словно бы дописывает знаменитое пушкинское
«Я помню чудное мгновенье». Просто «и жизнь, и слезы, и любовь» у Набокова
забальзамированы и бережно хранятся в музее воспоминаний. Что собирает
поэт-энтомолог? Конечно же, бабочек! А как вы сможете годами хранить живых
бабочек? Так долго они не живут. Вот и чувства наши порой не намного
долговечнее. Об этом можно прочесть у того же Пушкина — в его комментариях по
поводу встречи с героиней «Чудного мгновенья». Просто Пушкин послесловие и
послевкусие вынес за скобки стихотворения. Стихотворение идеально, а частные
письма все стерпят! Есть некое внутреннее родство между Набоковым и Пушкиным,
не случайно Набоков взялся переводить на английский «Евгения Онегина» и
осилил-таки эту грандиозную работу. Как и на Пушкина, на Владимира Набокова, уже
в достаточно зрелом возрасте, вдруг нападала необъяснимая эротомания, и тогда
он писал такие произведения, как роман «Лолита» или стихотворение «Лилит». Обратили внимание на схожесть имен? Словно бы это
одна и та же женщина-искушение, спутница Адама. Вот и получается, что, встречая
женщину, мы словно бы повторяем опыт самого первого человека.
ЛИЛИТ
Я умер. Яворы и ставни
горячий теребил Эол
вдоль пыльной улицы.
Я шел,
и фавны шли, и в каждом фавне
я мнил, что Пана узнаю:
«Добро, я, кажется, в раю».
От солнца заслонясь, сверкая
подмышкой рыжею, в дверях
вдруг встала девочка нагая
с речною лилией в кудрях,
стройна, как женщина, и нежно
цвели сосцы — и вспомнил я
весну земного бытия,
когда из-за ольхи прибрежной
я близко-близко видеть мог,
как дочка мельника меньшая
шла из воды, вся золотая,
с бородкой мокрой между ног.
И вот теперь, в том самом фраке,
в котором был вчера убит,
с усмешкой хищною гуляки
я подошел к моей Лилит.
Через плечо зеленым глазом
она взглянула — и на мне
одежды вспыхнули и разом
испепелились.
В глубине
был греческий диван мохнатый,
вино на столике, гранаты,
и в вольной росписи стена.
Двумя холодными перстами
По-детски взяв меня за пламя:
«Сюда», — промолвила она.
Без принужденья, без усилья,
лишь с медленностью озорной,
она раздвинула, как крылья,
свои коленки предо мной.
И обольстителен и весел
был запрокинувшийся лик,
и яростным ударом чресел
я в незабытую проник.
Змея в змее, сосуд в сосуде,
к ней пригнанный, я в ней скользил,
уже восторг в растущем зуде
неописуемый сквозил, —
как вдруг она легко рванулась,
отпрянула и, ноги сжав,
вуаль какую-то подняв,
в нее по бедра завернулась,
и, полон сил, на полпути
к блаженству, я ни с чем остался
и ринулся, и зашатался
от ветра странного. «Впусти», —
я крикнул, с ужасом заметя,
что вновь на улице стою
и мерзко блеющие дети
глядят на булаву мою.
«Впусти», — и козлоногий, рыжий
народ все множился. «Впусти же,
иначе я с ума сойду!»
Молчала дверь. И перед всеми
мучительно я пролил семя
и понял вдруг, что я в аду.
Я нарочно взял именно эти два стихотворения Владимира Набокова. Они наглядно
демонстрируют нам, как в одном и том же человеке могут мирно уживаться
воздушно-лирическое преклонение перед женщиной и дерзновенно-похотливое
обладание ею. То, что Пушкин разъединил и разбросал между поэзией и частной
перепиской, Владимир Набоков сделал всеобщим достоянием. Снобу и эстету
Набокову порой хотелось выйти за пределы им же провозглашенного классицизма, и,
возможно, эротика в этот достаточно чопорный век и стала тем «хулиганством
писателя», которое сообщало ему немалый драйв и множило его славу. Как же
дерзновенно свободен Набоков в этом своем хулиганстве! Он словно бы забывает на
время, что он — великий писатель. Как и Пушкин в свое время. Хотя, наверное,
больше Набоков восхищался Флобером, которому, наоборот, подобные эскапады были
чужды.
Судьба Владимира Набокова сложилась кроссвордически
причудливо. Его виртуозная двуязычность неоспорима. Американцы до сих пор
«оспаривают» его у России, и даже странно, почему этого не делают швейцарцы —
ведь последние свои годы писатель прожил в Монтре. И
главное: по своим эстетическим и политическим воззрениям, судя по его интервью,
писатель и человек Набоков стоял в оппозиции всей цивилизации ХХ века, хотя и
предпочитал эту свою враждебность облекать в достаточно благопристойные формы.
Может быть, именно поэтому его огромная фигура стоит
одиноко и обособленно; он не примыкает ни к каким
литературным направлениям, будучи явлением самодостаточным.
По качеству языка (как русского, так и английского) Набоков — возможно, один из
лучших писателей за всю историю литературы. И только его всемерной
отстраненностью от окружающего мира можно объяснить то, что он так и не получил
вполне заслуженной им Нобелевской премии. Наверное, после успеха «Лолиты» и
голливудских экранизаций его романов «Нобелевка» была
ему, в сущности, и не нужна.