Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2015
Владимир ШАЛИ
Поэт, философ. Родился в 1950 году в Ленинграде. Представитель Клуба русских
писателей при Колумбийском университете. Основатель Союза возрождения религии
Древнего Египта. В 1990 году в издательстве «Художественная литература»
(Ленинград) вышел первый стихотворный сборник Владимира Шали «Свобода
зрения». В 1991 году в издательстве «БАЛТТУР» (Ленинград) вышел роман в
стихах «История одного молчания» с иллюстрациями петербургского художника
Алексея Сысоева. Третий стихотворный сборник «Свобода исчезновения» увидел свет
в 1993 году (Информационно-издательское Агентство «ЛИК», Санкт-Петербург).
Владимир Шали является автором прозаических книг о Египте: «История
Разделенного Сада», «Пространство Предчувствия», «Бог Невозможного»,
«Пространство опоздания», «Цвет заблуждения» и др. Член Союза писателей
Санкт-Петербурга.
Тени моих любимых
Время кожаных регланов
Унесено рельсами
В железнодорожный архив
Документально-желтых снимков —
Время кожаных регланов
Возвращается узкоколейками
Лагерей Биркенау и Бжезинка
—
Тянутся длинные нити
В черные глаза войны —
Где холод и цинизм —
Я не верю в прерываемость событий —
Если в мире жив еще нацизм —
На большой реке берлинская лазурь —
Вся земля — смешение цветов и наций —
Свет в глазах войны — печей кровавый след —
Кровоизлияний и кремаций —
Образ голубого кабинета
Дно голубого кабинета
Покрыто розовым паркетом —
И красных ламп японский свет
Осветит тех — кого уж нет —
В коротком бежевом халате
Хозяйка — в серебре и злате —
Как римский мальчик — сложена —
Давно в Бжезинке сожжена —
Здесь зимний сад — газон — розарий —
В качалке кружится хозяин —
Поэт — философ — меценат —
Убитый много лет назад —
Но в этом ли разгадка замка —
Между реальностью и сном
Здесь все — хозяин и хозяйка —
Живут во времени ином —
Где веруя — а где не веря
Где белолицы — где черны —
Здесь европейские евреи
Во времени разметены —
И время словно приглушило
Тех — кто в обличии живом —
И я не знаю — это было —
Или все сбудется потом —
Монолог немецкого художника 1944 года
Берет берлинскую лазурь
На белый лист железной кистью
И экспрессионистской высью
Грозу венчает Отто Дикс —
Там Шпрее превратилась в Стикс —
Наполнившись нацистской мыслью —
В Берлин пришла пора любви —
Пора дождей и затемнений —
Горящих окон — нет сомнений —
Стал уже круг моих друзей —
Реальность ставится в музей —
Простые связи не зови —
Ведь ты на море — не на суше —
Коммуникации нарушив —
В Берлин пришла пора любви —
И надо многое забыть —
Подобен мозг застывшей глине —
Лишь только двое могут быть
Соединенными в Берлине —
Монолог Гёте — гуляющего вблизи концлагеря Бухенвальд
Вот и готова элегия —
Ульрика едет в Карлсбад —
Верно — что карлики гения
Остановили — Я рад —
Вспомнить бы черствость любимой
И утаенный расчет —
Только опять ястребиный
Сердце качает полет —
Помнится все совершенное —
Несовершенное — нет —
Воздуха свежесть —
Юный таинственный свет —
Это равнина ли — небо ли —
Буковый лес — мой предел —
Помнится то — чего не было —
То — что увидеть хотел —
Люди — вы так рассудительны —
Стар я — она молода —
Все же войти удивительно
В буковый лес иногда —
Мрачные слышу пророчества —
Люди — я вас не спасу —
От моего одиночества
Холодно стало в лесу —
Славно болото осушено —
Что им любовный недуг —
Грозно хранит равнодушие
Ровно посаженный бук —
Бьется мучительно колокол
Странным звучаньем родным —
Черным проносится облаком
Едкий — пронзительный дым —
Что-то творится на свете —
Рано жирнеет земля —
Не наливайтесь — не смейте —
Кровью чужою — поля —
Колокол бьет — и не спрячешься —
Всюду деревья в крови —
Видно — срубить надо начисто
Буковый лес без любви —
Странная это энергия —
Душам готовит распад —
Вот и готова элегия —
Ульрика едет в Карлсбад —
Монолог — Что же такое дым
Завтра я стану дымом
И поползу в трубу
Вместе с женой и сыном —
Странный простор во лбу —
Умер — наверное — мозг —
Но не хватает воска —
Чтобы заполнить ту
Тяжкую пустоту —
Что же такое дым — если он едко жирный —
Как растворится он в воздухе — а потом —
Узок ли круг его — или объем всемирный —
Будет ли дым глазами — будет ли дым умом —
Может быть — только ртом —
Жрущим леса и пашни —
Замки и города — свастику и людей —
Тех — кто в нацистском марше —
Думаю я о дыме
И не хочу о пепле —
Можно висеть на дыбе —
Руки мои окрепли —
Только не ради крови
И вьющегося огня —
Весь крематорий в слове —
В дыме моя семья —
Кто-нибудь нас поднимет —
Выбелит в злую небыль —
Соединимся в дыме —
Соединимся в небе —
Монолог препарированной головы в Освенциме
Перроны ада принял рай —
Пошли наверх горячим дымом
Останки жен и матерей
В тот синий край —
От птичьих стай неотделимо
Они проносятся теперь —
Передо мной мундир зеленый
И серо-синяя стена —
И снова я живу — казненный —
И держит на губах слова
Отрубленная голова —
Я — препарат — похож на птицу —
Себе в мучениях приснясь —
И каждый вечер врач-убийца
Меня приветствует — смеясь —
Был у любимой образ мой —
И вот я только статуэтка —
Подставка — чистая салфетка —
Увенчанная головой —
И странно — там живет она —
Как полагается невесте —
В голландском городе одна
И думает — кругом война —
И нет его на свете —
Здесь я —
Монолог сидящего у ворот Майданека
Майданек —
Косы моих любимых —
Пепел моих любимых —
С которыми я разминулся
В трех десятилетиях —
Там сгорели мои дети —
Дети неистребимые —
Что вечными были на свете —
Но встретились у ворот крематория
С газом — огнем и смертью —
Там — верно — и я — задохнувшийся в теле матери —
Плачу внутриутробным воем —
Но меня не достают сапоги карателей —
Которые бьют по животу женщины смертным боем —
Майданек —
Слезы моих любимых —
Тени моих любимых —
Шесть миллионов убитых —
Бедные дети Земли —
Был я от вас вдали —
Или — может быть —
Я сидел у ворот —
И читал надпись — и не мог разобрать —
Я был никто —
Ни этот и не тот —
Шорох от одежды — идущих умирать —
* * *
Над Киевом-градом возникли
тревожные тени —
У Бабьего Яра я слышу их мертвое пенье —
Над жизнью — над смертью —
Из ночи до самой зари —
Из прошлого в будущее
Яром идут косари —
Весь день косари
По оврагу гуляют и косят —
На донышке яра
Ножи свои острые носят —
Дремуче — угрюмо с похмелья бормочут слова —
— Расти — вырастай —
все равно тебя срежем — трава —
Но где-то под вечер
Усталых любовников пара
Сольется в кровавых деревьях
Зеленого яра —
Над полем убийства
Их вечная вера жива —
Молчат косари —
Из-под ног вырастает трава —
Монолог немецкого заключенного 1938 года
Ломая ограды и своды тюрьмы —
Аккорды Бетховена входят в умы —
Играя лучами то света — то тьмы —
То солнцем — то тенью становимся мы —
То снами — то явью —
То жизнью — то смертью —
То новью — то старью —
То кругом — то вертью —
Охранник воды набирает ведро —
И в дверь каземата тревожно стучится —
И нам предлагает бездонно напиться —
И мы выпиваем и зло — и добро —
Но эта отрава не станет концом —
То мир матерьялен — то снова духовен —
С лохматою гривой и львиным лицом
Запутался в ржавых решетках Бетховен —
Монолог девушки в лагере смерти Биркенау
Бутафорский вокзал в Биркенау
—
Нарисовано все по лекалу —
Баня — Касса — Дежурный буфет —
Только жизни в ногах моих нет —
Предлагают раздеться — помыться —
Верю вывеске — Хочется выть —
Но в пресыщенном взгляде убийцы —
— Вам налево — А значит не жить —
Вам налево — налево — налево —
Слово длится в молекулах — я —
Но толпа — это голая дева
В крематорий ползет — как змея —
Тает Родина — кто я — не знаю —
Я безвременна — я замолчу —
Бутафорский вокзал в Биркенау —
Я уехать обратно хочу —
Я хочу жить в иллюзии слова
Европейских пяти языков —
Но горит под ногами основа —
Бутафория мертвых шагов —
Стану полькой — еврейкой и немкой
В час конца со звездой и крестом
И летящей крупицею мелкой
По перрону и вечным хвостом
Голой очереди в крематорий —
Бутафорский вокзал — я твоя —
Самый лживый из всех территорий —
Слово длится в молекулах — я —
Баня — Касса — Вокзал — Мы кричали —
Пропадая в нацистском огне —
Верно — было лишь слово в начале —
И останется слово во мне —
Монолог безымянного убийцы
Убийство неизвестных лиц —
Не больше — чем убийство птиц —
Стреляй — потом вези в жаровню —
И среди этих верениц
Я человека не запомню —
Конкретность жертвы — это страх —
В знакомого направив выстрел —
Ты станешь винтиком в часах —
Сломавшим механизм убийства —
И я бегу от этих глаз —
От этих лиц — и тем свирепей
Их заволакивает газ
И обезличивает пепел —
Но кто-то все же крикнул — Ганс —
И ты пришла — реальность злая —
Пусть крик его в ночи угас —
Он знал меня — и я узнаю
Его — через него — себя —
Себя — которого не вижу —
Я этот голос ненавижу —
Откуда он пришел — скорбя —
И кто же это крикнул — Ганс —
Мужчина — женщина — ребенок —
Для миллиона перепонок
Такая музыка — конец —
Да — сотней золотых коронок
Мне в уши впился тот подлец —
Но кто же это крикнул — Ганс —
Пред уходом — перед смертью —
Перед последней круговертью —
Проглатывая серый газ —
Он истину возмездья спас —
И я себя увидел с плетью —
А может — крикнул он не мне —
А Гансу — что сгорел в огне —
Монолог узника — отделившего душу от ног
Какое счастье — нет души —
Нет разума — есть только ноги —
Весь мир в ногах — Они в тревоге
Вдоль главной лагерной дороги
Переползают — словно вши —
Они спасают лишь себя
На перекличке у барака —
Но в них порой рычит собака —
По человечеству скорбя —
Лишь ноги чувствуют побег
И муки переносят стойко —
Над ними мертвая надстройка —
Уничиженный человек —
Нельзя мне думать о ногах —
Быть может — этим их обижу —
Они лишь думают — я — вижу —
Они лишь чувствуют врага —
Шаги и глухи — и тупы —
И я страшусь — они в обиде —
Я знаю — две мои стопы
Мой торс убогий ненавидят —
Я и молюсь — я им клянусь —
Что силы все из сердца выжму —
Как странно ног своих боюсь
И лютой злобой ненавижу —
Они страшны — когда стучат —
Созвучьем повторяя стражу —
Они бегут — когда кричат —
Они танцуют — как прикажут —
Ну вот и все — Я жил как мог —
Мне новый день навстречу вышел
И крикнул с пулеметных вышек —
— Ты потому лишь только выжил —
Что душу отделил от ног —