Цикл рассказов
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2015
Ольга МИХАЙЛОВА
Поэт, прозаик. Известна публикациями в журналах «Дети Ра», «Фото Travel», «Эгоист Generation» и
газетах Linnaleht (Таллин),
«Поэтоград», она автор сборника стихов «Прекрасная
Птица», изданного в Таллине, и «Рябиновый
оберег» (Москва, «Вест-Консалтинг»). Живет и работает в Москве.
Путешествие к можжевеловому закату
Далеко в море протянулась неровной линией живописная коса. Прежде чем дойти
до точки, где она сужалась и плавно уходила под воду, теряясь и оставляя
путника в некоем недоумении, нужно было преодолеть окаймленную густыми
зарослями можжевельника тропу. И они шли, торопясь к их первому на острове
закату…
…
День сегодня выдался ясный, такие дни нечасто случаются, она с самого вечера
накануне хлопотала вокруг сына, собирая его в путешествие в изысканную,
естественную красоту, предчувствуя, что погода будет к ним благосклонна.
Давным-давно она побывала здесь с его отцом, и теперь сердце волновалось и
торопилось, как перед свиданием с дорогим человеком. Это место отождествлялось
в ее понимании именно с ним, память не желала отпускать видения позабытой, на
первый взгляд, встречи. Нет, она все помнила. Разве можно забыть то, о чем ежедневно
вспоминается, стоит посмотреть в глаза Меэлису.
— Мама, а почему ты дала мне имя Меэлис? — он всегда
задавал вопросы, обладая чрезмерно развитой в его шесть лет любознательностью,
сочетающейся с наблюдательностью и легким нравом. Но сейчас он лукавил, ответ
на вопрос был ему известен.
— Много раз я рассказывала тебе о храбром сыне старейшины Лембиту,
воспетом в сказаниях нашего народа. Почему ты снова спрашиваешь об этом,
журавленок? — так ласково она звала его с младенчества, когда он рос худым, несколько
выше, чем остальные, ребенком. Поднимал свои длинные тонкие руки всякий раз,
когда удивлялся чему-то, и это напоминало ей первые взмахи крыльев журавля.
— Потому что я хочу еще раз услышать рассказ о нем. Вот пойду в школу, научусь
читать, и книжка о Меэлисе станет моей самой любимой
книгой, что я прочитаю сам!
— Договорились, — улыбнулась она в ответ, — нам пора собираться в
поход, который откроет тебе очарование и тайну древнего острова.
— И у нас будет самый настоящий привал как у туристов? — он всегда представлял
их с рюкзаками и палатками, установленными для ночлега. И теперь как истинный,
в его понимании, турист, он закинул за спину маленький компактный рюкзачок и
рвался в дорогу.
— Конечно, дорогой, я запасла все, что нужно: бутерброды с килькой и вяленой
колбасой, подсоленное печенье и твой любимый ароматный чай из трав.
Они оставили машину и начали свой путь под названием «Путешествие к
можжевеловому закату». «Хорошая идея для названия нового романа», — она
так и не убила в себе этого порыва писать, писать о жизни и о своей родине,
которой она неустанно доказывала свою крепнущую с каждым годом любовь. «Отчего
я не умею рисовать», — сокрушалась она всякий раз, восхищаясь творениями
природы, и радовалась, когда замечала, как Меэлис
выводит силуэт их острова карандашом на бумажном листке, палкой на песке или
угольком от костра на деревянном заборе. Она специально выделила для его
художеств участок забора, служивший ему и мольбертом, и холстом.
Темнело рано, далеко еще до белых ночей, но так отчетлив был
запах долгожданной волнующей весны с ее переменчивым настроением… Им предстояло
пройти около двух или чуть более километров, но разве это расстояние по
сравнению с регулярными велосипедными прогулками, что они устраивали себе ради
развлечения и укрепления выносливости несколько раз в неделю, если, конечно,
планы не нарушал дождь.
Хийумаа окружали маленькие островки, образовавшие
заливы, местами густо заросшие травой. Каждую весну здесь останавливались
многочисленные виды перелетных водоплавающих птиц. Она отчетливо слышала гомон
прилетевших стай, облюбовавших эти восхищающие своей нетронутой первозданностью
заливы. Рассказывая сыну о природе, она не упускала момента отметить, что
сейчас, весной, многие птицы начинают свои призывные песни ранним утром, не
дожидаясь появления солнца из-за горизонта. Меэлис
был наблюдателен и тоже любил птиц. Зимой они вместе ходили в магазин за
сеточками с птичьим угощением, которые подвешивали потом на деревьях своего
сада и окрестного леса. Им всегда было интересно и весело друг с другом. Пришло
время, и она начала заботиться о подготовке к школе этого смышленого
светловолосого мальчугана, унаследовавшего от отца голубые, как лен, глаза,
выражающие порой грусть и какую-то усталость от жизни. Несвойственную ребенку
отстраненность и погружение в свои мысли улавливала она в его внимательном,
проницательном взгляде.
— Мам, а на море плавают лебеди? Я так мечтаю их увидеть!
— Не знаю, но, думаю, да, ведь сейчас для всех птиц наступила самая отрадная
пора — забота о гнезде и будущем потомстве. Ты видел аистов у нас на крыше?
— Да! Представляешь, они уже вьют гнездо, таскают такие большие прутья! А в
нашем саду поселились коноплянки — я видел их гнездышко в кустах, ближе к
дальнему углу забора.
Он потрепала его по волосам и поняла, что с его рождением она сама родилась
заново. Он был ее маленьким другом, идущим с ней в ногу и уже проявляющим
заботу — как настоящий мужчина. Как быстро летит время…
— Мама, а птицы тоже поют друг другу песни, как ты мне?
— Да, милый, мамы-птицы всегда баюкают своих деток, только очень тихо, и ты
обычно спишь и не слышишь. Но зато их утренние песни так громки, что будят
тебя, открывая окно нового дня.
Он был сейчас возбужден более обычного, она наблюдала за ним украдкой и
благодарила Бога за чудо.
— Смотри, кусты становятся реже, я вижу море с обеих сторон! Значит, мы скоро
доберемся до горки камней, о которой ты мне рассказывала?
— Верно, и там мы сделаем привал, потому что потом по узкой-узкой ленточке косы
дойдем до мыса Сяэретирп.
— Ура, я возьму с собой камни, чтобы продлить эту косу хотя бы на шаг, ну или
на полшага. Ты поможешь мне?
— А как же! Мы, конечно, не такие сильные, как древний богатырь Лейгер, но вполне способны продолжить его дело по
строительству дороги к сааремааскому соседу Суур Тыллю.
Ей нравились легенды, а может быть, были они вовсе не легендами, а правдивыми
историями, приукрашенными с веками стариками, которые передавали их из уст в
уста. В них она находила объяснения сложившимся в ее крае традициям и была
по-детски очарована поступками героев, стремясь быть похожими на них. Вот и Меэлиса она воспитывала так, как подсказывало ей доброе
сердце, ни за что не смирившееся бы с утратой счастья
от рождения на этой земле, где будет жить и ее сын, навсегда обретая и постигая
для себя Родину.
Впереди она заметила камни, что собирают в одну большую горку местные жители
островка Кассари, хийумаасцы
и туристы, которых специально привозят сюда, рассказывая о природных заповедных
тропах и легендарных богатырях. А камней в их стране очень много, и сколько не
убирай их с полей, всегда появляются снова. Но сейчас вокруг не было ни души,
они приближались к месту, где с его отцом ей довелось провожать закат, а может
быть, встречать…
— Смотри, лебеди! — восторженный окрик Меэлиса вывел
ее из минутного оцепенения. — Они такие красивые и гордые!
Лебеди всегда были для нее воплощением грациозности и независимости, и она не
уставала напоминать сыну, что какое это счастье жить в такой прекрасной стране,
где поют самые лучшие птицы, где воскрешающие рассветы самые трогательные, а
закаты — самые обнадеживающие.
…Две фигуры замерли у кромки моря под успокаивающий шелест волн-песен, под
чарующие звуки ветра-говоруна, принимая своей душой посыл далекой
звезды-солнца. Хорошо, когда любая дорога заканчивается запоминающимся
признанием себе, сыну, родителям, другу, природе. И радостно подмигивает небо,
и воздушно машут крыльями лебеди, и щелкает в реликтовом можжевельнике какая-то
пичуга. Прелестный птичий голосок отзывается новым — еще не сложившимся! —
стихотворением и новым неопытным рисунком в становлении маленького Меэлиса-художника.
Она по обыкновению поклонилась заходящему солнышку, а Меэлис
помахал ему рукой, пока не понимая, почему надо непременно кланяться, он
рассуждал по-своему. Но у него все впереди. Она взяла сына за руку и подумала о
старенькой матери, что ждала возвращения путешественников у очага их
уединенного счастливого хутора, чтобы всем вместе готовиться к новому рассвету.
* * *
— Яак, Яак, —
послышалось со двора.
«Опять мальчишки зовут вороненка, подманивают. Вот почему этот хитрюга-Меэлис не доел сосиску, думал, не замечу, —
она выглянула в окно: ребята, человек пять-шесть, столпились у колодца,
образовав круг. — Поддался, значит, птенец, ох, затормошат его, надо бы
вмешаться».
— Меэлис, Калев, ребята,
отстаньте от птицы!
— Мама, он взял еду у меня с рук два раза! — Меэлис
подбежал к дому и со свойственным ему воодушевлением делился новостью и своими
первыми ощущениями. — А помнишь, ты рассказывала, что однажды кормила с
ладони синицу? Я понял, как это необычно, когда птичка берет угощение с рук, а
если случайно цепляет клювом за пальцы, то становится щекотно. И еще я,
кажется, понял, почему ты хотела стать орнитологом, — крикнул он, снова
устремляясь к друзьям.
Они гостили на хуторе уже около недели. В этом году лето расщедрилось на
солнечную погоду, изредка ветер громко шелестел в травах, но сильных волн на
мелководье, где купались ребятишки, не вызывал. Такое лето всегда оставляло
самые радужные воспоминания, она вволю наслаждалась чудесными мгновениями,
погружаясь в свое творчество. Меэлис знал об этом
важном мамином увлечении и никогда не отвлекал, если замечал, что она задумчиво
открывает тетрадь. Он был самостоятельным и за это время успел подружиться с
соседним мальчиком по имени Калев. Они всюду ходили
вместе: на море ли купаться, за земляникой ли в лес — сейчас, в июле, ягоды
радовали обильными россыпями у кромки леса, иногда перебираясь на полянку. Но
когда ребята направлялись в лес, она все же настаивала, чтобы они брали с собой
собаку, грузного кобеля Ричарда, который предпочитал лежать у крыльца или своей
будки, нежели куда-то двигаться. Он был ленив от природы, и поначалу Юрий
сердился на пса, а потом махнул рукой и оставил того в покое. Так между ними
установился мир: каждый вел тот образ жизни, который хотел, но границы
дозволенности Ричард, конечно, не переходил, понимая, за что может получить взбучку. Двор все-таки охранял, думая порой: «От кого
охранять? Чужие не ходят, разве что гости приезжают из города, но они вроде как
свои». Несмотря на свою инертность, Ричард был умным, в глазах его можно было
заметить признаки философского склада ума, особенно когда он поворачивал к тебе
голову и говорил взглядом: «Не мешай, я думаю». Вот каким он был нестандартным
псом.
Юрий, хозяин хутора, был высокий седоволосый мужчина шестидесяти лет,
обосновавшийся на этой земле еще… в общем, давно это
было. Он чувствовал себя здесь вполне комфортно, и мыслей уехать у него не
возникало. Может быть, потому что его жена Люба, милая светловолосая женщина,
полностью поддерживала его в стремлении развивать свое хозяйство — шутка ли 12
гектаров земли! И надо признать, что это у них получалось, стоило взглянуть на
ровные проборы молодых яблонь и яркие радужные оттенки многочисленных видов
цветов, которые она с заботой растила на участке вокруг дома.
В этом году в семье появилась чудесная малышка Криста,
и Юрий без умолку мог
рассказывать о ней, как же иначе — первая внучка! Мээлис
полюбил дядю Юру с первого знакомства, когда еще совсем маленьким она привезла
его в гости на хутор «Таммеотса». Между ними сразу
воцарилось взаимопонимание, и мальчику никак не удавалось скрыть свой интерес,
он ходил за мужчиной хвостом, любопытничал, чем тот занимается. Юрий, обследуя
свою землю, большую часть которой занимал лес, иногда брал Меэлиса
с собой и учил науке наблюдения за природой. Они вместе проверяли, не засохло
ли дерево, убирали старые выкорчеванные пни, вернее, это Юрий убирал их, а Меэлис таскал ветки. Он показывал мальчику следы животных,
одновременно определяя, не крутились ли в округе волки, однако таких случаев на
памяти было всего два-три. Несколько раз хутор беспокоили лисы, но Ричард смело
отстаивал вверенную ему территорию.
Ее же неутомимое стремление к людям, живущим на этом хуторе, объяснялось просто
— Юрий был другом ее отца, после смерти которого он
стал единственным, к кому она могла приехать без предупреждения, чтобы просто
повидаться, а порой и выговориться. Каждый раз Юра отыскивал на чердаке одну
фотографию, которая и становилась предметом душевного разговора. Он словно
заранее подбирал интересные снимки и, как волшебник, неожиданно доставал их,
возвращая на час-другой в прошлое. Она вспоминала отца, он — друга и коллегу
(был период, когда они вместе работали). Оба увлекались фотографией, и теперь
она узнала некоторые снимки, потому что видела их в альбоме у отца. Но особенно
ценна для нее сейчас была фотография, где ее отец улыбается, прислонясь к
мощной стене башни «Толстая Маргарита». У Юры сохранилась только одна такая,
важная, сделанная в Таллине, и он, не задумываясь,
подарил карточку ей. «Вернемся домой, покажу Меэлису
и маме и спрошу, может быть, она что-то помнит, вдруг отец рассказывал ей о
своей командировке? Было это, кажется, в середине 80-х годов. Тогда он привез
мне значок — фигурку Старого Тоомаса, символа города,
и набор открыток — я еще хвасталась в школе. Но как жаль, что за девичьими
заботами я не расспросила его об этой поездке, не узнала, как ему понравилось
там, где я теперь живу…»
— Юр, а ты помнишь, как я нагрянула к тебе первый раз? — она посмотрела вглубь
комнаты, где он наводил порядок перед очередным приездом дочери и внучки.
Несмотря на то что прошло десять лет, улыбка
по-прежнему сопровождала их воспоминания о первой встрече.
— Была поздняя осень, когда ты впервые приехала ко мне, твой отец тогда, к
сожалению, не смог. Мы пошли к морю, был прилив, а тебе не терпелось подойти
поближе к воде, ты и ринулась, не глядя под ноги!
— Точно, и провалилась, промочила ботинки, тропинка-то была затоплена, ничего,
кроме моря, холодного, но притягательного, и не видела вокруг себя, а уж под
ноги точно не смотрела. Ведь с того момента я полюбила сначала Балтику, потом… —
она вспомнила, как познакомилась в Таллине с тем, кто
так и остался ее идеалом. Грусть иногда находила как неизбежность, и в такие
моменты она бралась за чтение, чтобы отогнать нехорошие мысли.
— Ты опять загрустила… Понимаю, но тебе надо не
прошлым жить, а подумать над тем, что Меэлису нужен
отец, а тебе помощник, — Юрий был непреклонен в своем мнении, да и Люба
каждый раз старалась мягко об этом напомнить.
Она не спорила с ними, а молча кивала головой и
уходила к себе, давая понять, что разговор окончен. Главное, что у нее был Меэлис, до невозможности похожий на своего отца. Глаза у
него были такие же голубые, цвета льна…
— Что-то Меэлис куда-то запропастился, пойду поищу, заодно спасу вороненка, наверное, совсем его
запугали, — она улыбнулась, хотя Юрий и не видел ее улыбки, он же был
занят важными приготовлениями.
Ребят на улице уже не было, она даже не заметила за разговором, как они
унеслись. Куда, один ветер знает. «Где же птенец?» — она волновалась за него,
как за маленького брошенного малыша.
— Яак, глупыш, где ты? Яак!
— звала, внимательно осматривая траву вокруг колодца и даже немного за домом,
так, на всякий случай.
Что-то зашуршало в стороне ближе к бане. Показалась голова со стоящими дыбом
перьями, как будто кто-то трепал его за вихор, смешной такой, однако
любопытный, как все маленькие несмышленыши — и птицы,
и дети. Несколько минут он сверкал глазами, вертя головой, как будто хотел
убедиться, что никто и ничто вокруг ему не угрожает.
— Иди сюда, не бойся, у меня для тебя угощение, — сосиски были самым
любимым лакомством для вороненка. «Надо же, — удивлялась она, — он
тоже любит вредную еду, как и мы».
Неуклюже подпрыгивая на крепких лапах, он затряс крыльями, как это делают все
птенцы. Маленького вороненка около месяца назад нашла Люба и, не решившись
оставить его, забрала к себе. Странно, что в тот момент его соплеменников рядом
не было вообще, иначе они не дали бы его унести, обязательно атаковали бы и
отбили. Орнитологи знают, что слетка не следует забирать с того места, где он
сидит, потому что, возможно, гнездо находится где-то рядом, и родители
обязательно найдут малыша. Но в данной ситуации, как потом рассказала Люба, она
видела его в течение нескольких дней, и только когда заметила, что он
полулежит, поняла, что ему требуется помощь. Может быть, родители бросили его,
больного, соблюдая таким образом правила естественного
отбора в природе. «Если я могу чем-то помочь больной или раненой птице или
животному, то лучше сделаю это, чем оставлю просто так умирать», —
говорила всегда Люба, и с ней нельзя было не согласиться.
И вот вороненок постепенно стал крепнуть, привыкал к людям, рядом с которыми он
жил, но жил в своем укрытии, оставаясь при этом свободной птицей. Только
местные мальчишки, шумно пробегая мимо, пугали его. Но если они звали его,
чтобы покормить, он выдерживал паузу и сдавался, выходил. Но можно было не
волноваться, ребята не обижали его. В этой стране было принято воспитывать
детей в заботе о природе, они же жили в тесном соседстве с этой природой, все
логично.
— Мама, а что ты тут делаешь? — Меэлис слегка тронул
ее за плечо, но она все равно вздрогнула. — Ой, я не хотел тебя напугать.
— Не беспокойся, милый, просто я как обычно задумалась и не ожидала, что ты
подкрадешься, — она обхватила его и стиснула так крепко, что он ойкнул.
— Какая ты сильная, — восторженно произнес он.
Она знала, что он гордится ею и уважает, и считала, что это хорошая основа
отношений между родителями и детьми.
— А папа такой же сильный? — уже значительно тише спросил он, испытующе глядя
на нее.
— Конечно, даже сильней меня, он же мужчина! И ты станешь таким же сильным и
умным.
— Я знаю, но мне так нравится дружить с дядей Юрой, и я подумал, что с папой,
наверное, было бы еще интересней.
«Вот он и вырос», — подумала она, но не расстроилась, а обрадовалась, что
теперь с ним можно пытаться говорить по-взрослому, хотя бы чуть-чуть. И тут
подал голос вороненок.
— Заговорил! — подпрыгнул на месте ее сын, птенец сразу скрылся.
— Он не мог отмалчиваться и решил вступить с нами в дискуссию, — Меэлису понравилась версия мамы, и он рассмеялся.
— Какой у него хриплый голос, как у старичка.
— Он просто его разрабатывает, это как распевка на
уроке музыки, скоро будет кричать громче петушка!
— А он улетит? — в его голосе послышались нотки разочарования и нежелания
расставаться с тем, к кому привязался. У детей такие чувства всегда проявляются
без стеснения, они их не скрывают, а говорят и спрашивают как есть.
— Если он выздоровел, то ему нужно улететь, чтобы найти себе пару, вывести
птенцов. А может быть, Яак еще и прилетит к нам,
птицы семейства врановых обладают прекрасной памятью
и добро не забывают, впрочем, это утверждение верно и для других птиц.
— А еще мне не хочется расставаться с Калевом, мы так
подружились. У нас много разных секретов! А можно он у нас поживет немного,
сейчас же каникулы? Представляешь, он ни разу не был на Хийумаа!
— Возражений нет, устроим ему экскурсию, да и бабушка будет рада, что ее оладьи
с медом будут лопать уже два любителя вкусненького.
— Тогда я побегу и сообщу ему, — радостный, забыв тут же про вороненка,
он понесся к другу, а ведь они только-только расстались.
«Дай ему волю, он готов носиться целый день, неугомонный. А что же задано
читать по школьной программе? Лето-то скоро закончится…» — она пошла в дом,
уверенная, что по литературе она и сама может его прекрасно подготовить. Но
была еще одна задачка, о которой она раздумывала. Сын любил рисовать, и они
вместе решили, что он пойдет учиться в художественную школу, сначала в
подготовительный класс, конечно, потому что еще мал. «В своем стремлении к
живописи Меэлис — вылитый отец, который передал это
сыну в генах. Придет время, и я покажу ему морские этюды, наполненные любовью
его отца к морю, кораблям-странникам… Он и сам остается таким же странником,
ищущим для себя ответ на главный вопрос. Вероятно, не нашел пока».
Новый друг Меэлиса
Когда все вокруг обволакивала ночная мгла, создавая сизую завесу, уличный
фонарь заглядывал в окно соседнего дома. Бывало, он начинал мигать, его
оранжевый свет тускнел и мог ненадолго погаснуть. Но вот он снова набирал силу
и разгорался, как призывный маяк, блеск которого лучше всего был заметен из
комнаты Меэлиса. Мальчик часто смотрел на фонарь,
что-то напевая себе под нос. Такое внимание вперемешку с серьезностью его
взгляда показалось фонарю самым важным в образе маленького человека, который
при этом обладал дружелюбным, общительным характером и очень любил рисовать.
Фонарю вдруг подумалось, что они могут подружиться.
— Здравствуй, — сказал он в один из зимних вечеров и оробел от своей
смелости, но продолжил: — Я хочу пожелать тебе спокойной ночи.
— Здравствуй… — Меэлис удивленно вскинул брови
и на секунду подумал, что он спит. — Неужели фонари разговаривают на
языке людей?
— Я не обычный фонарь. Моя история насчитывает сотню лет, — для пущей
важности фонарь, конечно, преувеличил. — Раньше я был главной частью
маяка Тахкуна, что на далеком острове Хийумаа. Ты тоже с этого острова?
— Да, мы жили там несколько лет, но как ты узнал? — мальчик обрадовался, что с
новым знакомым он может поговорить о месте, которое ему хорошо знакомо. Он уже
решил, что расскажет фонарю о своем первом путешествии по можжевеловой косе,
когда они с мамой ходили смотреть закат, и про прекрасных белокрылых лебедей.
— Я узнал это из твоих рисунков, которые ты иногда бросаешь на улице, а я
переживаю, что неожиданно пойдет дождь и намочит их, испортит.
— Да, такое случается, — вздохнул он, понимая, что
нужно быть внимательнее, он же взрослый — так, во всяком случае, говорила мама.
— Твои рисунки напомнили мне чудесное время моей молодости, когда я светил
ярко-ярко.
— А почему ты не можешь светить ровным светом и то включаешься, то гаснешь,
будто кто-то балуется выключателем?
— Это я от старости, — закашлялся фонарь, — некогда собой
заниматься, все для вас, людей, стараюсь. Когда-то я был важной персоной:
освещал путь кораблям, одиноким и отважным, веселым и сварливым. Они чем-то
похожи на людей… Но пришел час, и меня списали с
ответственной работы; спасибо, что вообще дали возможность еще посветить,
поскрипеть — так я успокаиваю себя.
— И ты попал сюда, к нашему дому? А разве тебя не тянет туда, где просторно
душе? — в Меэлисе проснулся дух путешественника,
неутомимого исследователя, он не любил сидеть на месте, лишь рисование на время
могло унять его неугомонный нрав. Поэтому работа фонаря на их улочке
представлялась ему скучной, лишенной возможности совершать великие дела, коими,
как говорил фонарь, он славился прежде.
— Меэлис, ты рассуждаешь так, как будто прожил долгую
жизнь. Откуда такие мысли? Но, знаешь ли, ты прав: мне действительно не хватает
простора нашего острова. Я долго привыкал, и днем, когда во мне не нуждаются,
вижу сны о море, о кружащих надо мной то ли в испуге,
то ли в счастливом упоении птицах и, едва проснувшись с заходом солнца, не могу
понять, где я нахожусь. Но, как известно, мечты остаются мечтами, и я приступаю
к своим обязанностям светильника. И все оставалось бы так грустно, если бы не
ты.
— Я тоже рад, что мы познакомились. Знаешь, хотя мы приехали еще летом и живем
не в многоквартирном доме в спальном районе, а в своем небольшом домике, как и
на Хийумаа, я чувствую себя здесь пока неуютно. Зато
с Калевом мы учимся в одном классе, поэтому мы теперь
всегда вместе. Это мой давний друг, с которым мы познакомились еще на хуторе —
он гостит там летом у тети. Я тебя с ним познакомлю, он славный парень.
Фонарь хотел было задать еще один вопрос, но он был фонарь тактичный, поэтому
спросил иное:
— Меэлис, а как получилось, что ты стал рисовать? Это
же так интересно: водишь карандашом по бумаге, а уж если в красках, то рисунки
получаются просто сказочные!
— Я помню, на ночь мама всегда пела мне песни о море и с особой любовью читала
свои стихи о нашей стране. В один из дней, когда я болел и не мог выйти на
улицу, я почувствовал, что хочу иметь возможность в любое время, когда будет
желание, любоваться улочками и парками, церквями и пряничными домиками, мызами
и замками, кораблями и чайками. Я стал наблюдать и перекладывать увиденное и
услышанное на бумагу; правда, сначала я рисовал везде, где было возможно: на
песке у моря, на заборе, на дощечках углем. И чтобы стать таким же искусным
художником, как мой отец, я поступил в художественную школу, поэтому мы и
переехали. Но я немного скучаю по Хийумаа, воздух
там… — он прикрыл глаза и широко улыбнулся, представив, что делает
глубокий вдох — спокойный и чистый.
Несмотря на то, что ежедневно совсем рядом играло и буйствовало, пело и
завывало море, не чувствовалось того раздолья, которое мальчик ощущал на
острове, где царила своя особенная аура. Он любил вспоминать, как среди
открытых полей собирались аисты, готовясь к предстоящему отлету, а он терпеливо
ждал их возвращения новой весной. Он помнил заветные тропки в ближайшем лесу,
где они с ребятами прошлой осенью развесили кормушки для птиц, и теперь
переживал, не забудут ли они наполнять их. Хозяйство, о котором так
беспокоилась бабушка, им пришлось оставить, радовало одно — оно перешло к людям
порядочным и работящим.
Только сейчас, выйдя из состояния задумчивости, Меэлис
заметил, что фонарь замолчал и погас.
— Не молчи, мне интересно беседовать с тобой.
— Наверное, я совсем умер бы от тоски, если не заметил бы тебя в окне, —
ожил фонарь и продолжал: — Ты был увлечен приготовлениями к Рождеству и
наклеивал на стекло красногрудых снегирей. А видел ли ты когда-нибудь этих птиц
в природе?
— А как же, они мне очень понравились! Зимой мы всегда подкармливаем птиц, и
снегири, прилетающие к кормушке, выделяются среди прочих яркими грудками. С
ними и зима кажется веселей.
— Значит, ты грустишь зимой?
— Бывает, — ответил Мээлис совсем тихо, словно
стесняясь, а про себя подумал: «Фонарю-то я могу рассказать… он не болтливый,
не то, что девчонки из нашего класса».
— Но сейчас столько развлечений для детворы! — фонарь недоумевал.
— Зимой день короче, а я люблю гулять. Мама говорит, что только зима меня
дисциплинирует, и я больше времени провожу за занятиями живописью.
— Все верно, нужно заниматься, и ты станешь известным
художником! Мне было любопытно заглянуть к тебе в окно, потому что ты так
вдохновенно рисовал парусник, похожий на тот, что я часто вижу во сне. Я
смотрел, как ты аккуратно и упорно выводишь реи и мачты, ванты и элементы
такелажа, и поражался искусству. Как тебе удается воспроизвести все детали в
мельчайших подробностях?
— Я люблю читать о кораблях и видел настоящие парусники во время регаты,
которая проходила у острова Сааремаа, мы туда
специально ездили. А летом в праздник Дней Моря в Таллине
я побывал на борту славного «Крузенштерна», и помощник вахтенного офицера
показал мне музей. Мое внимание сразу привлек огромный глобус диаметром с мой
рост! Среди экспонатов много разных наград и подарков: кубки, дипломы, сувениры
из портов тех стран, где побывал барк, — у меня глаза разбегались. Потом
я бродил по палубе, разговаривал с курсантами, проходящими на судне практику, и
все мне было как будто знакомо, словно это был мой родной дом, понимаешь? Всю
последующую неделю я не мог отделаться от образа парусника, он все возникал
перед глазами. Мечталось о море, беспокойных чайках и разбойниках-фрегатах,
белоснежных парусах и слаженной работе бравой команды, в составе которой я сам… Что еще нужно для счастья? И порой я не знаю, какому
роду деятельности хочу посвятить себя в будущем — живописи или морскому делу?
— Пока ты еще только начинаешь свой жизненный путь, хотя уже так много знаешь!
Со временем определишься, но, по правде говоря, можно ходить в морские походы,
а в свободное время творить — из тебя получится замечательный маринист.
— Я уже думал об этом, советовался с мамой, и она уверила меня, что когда я
подрасту и, кроме живописи, освою науку судовождения, то стану яхтсменом и
смогу сам управлять кораблем, вернее, сначала это будет небольшая яхта, а потом
парусник, величественный, как «Крузенштерн». Скажу тебе по секрету: она тоже
мечтает пройти под парусом, и я обещал, что возьму ее с собой, — почти
прошептал он.
— Вы оба — мечтатели… — фонарь улыбнулся, — Подожди-ка, я слышал
про Ивана Фёдоровича Крузенштерна, который совершил кругосветное путешествие.
Его имя вписано в историю мореплавания. Корабль назван в его честь?
— Точно, это большой четырехмачтовый барк, на его счету две кругосветки и до
сих пор он участвует в морских регатах! Как-то мама сказала, что корабли
напоминают ей странников, которые хотя и стремятся вернуться домой, но вскоре
покидают родной порт и снова уносятся в дальние края.
— Твоя мама права: корабли — неунывающие странники, не знающие покоя. До самого
последнего вздоха, скрипа мачты они не покидают моря.
— Скажи, а что ты чувствовал, когда был маяком? Ты был открыт ветрам, словно
обнаженная свеча…
— Мои чувства можно описать одним словом — свобода. К ней
стремится каждый, даже ты, когда мама просит тебя делать уроки, а тебе хочется
рвануть на море с друзьями…
«Ну вот, снова погас, на самом интересном месте, — разочарованно подумал Меэлис, — ветер сегодня вроде не очень сильный…»
— Ты собираешься спать, журавленок? — она заглянула в комнату и увидела сына,
прислонившегося к оконному стеклу. — Снова фонарь не горит, надо
сказать мастеру, чтобы заменил.
— Не надо ма, он исправен, просто отдыхает, всего
минутку, — сын повернулся к ней, в его глазах она заметила искорку новых
идей и надежд. И тут, словно в подтверждение слов мальчика, фонарь вспыхнул с
невероятной силой, осветив самые темные углы комнаты, и сразу стало уютнее.
— Ого, да вы, наверное, сговорились, — она подмигнула Меэлису,
а про себя подумала: «Он снова грезит кораблями — этот его особенный взгляд…
Интересно, о чем они шептались с фонарем? Обязательно выпытаю потом у обоих».
Близилось Рождество…
Рождество Меэлиса
Фонарь как обычно подмигивал Меэлису, а от
наклеенных на окно бумажных снегирей падала тень на освещаемую стену маленькой
комнаты. Казалось, они вот-вот оживут, взмахнут крыльями и улетят в скованный
морозом лес. Меэлис боялся, что птицам будет голодно
зимой, поэтому около дома он смастерил кормушку-домик, и теперь каждое утро он
любовался красногрудыми птичками, а также веселыми желтопузыми
синицами. Иногда к ним залетали черные дрозды полакомиться кое-где
сохранившимися ягодами красной рябины, галки возились у горки собранных да так и оставленных листьев. Никогда не было
покоя от беспардонных и шумных воробьев, которые постоянно устраивали разборки
у кормушки, пугая прочих птиц. Видел мальчик как-то и сойку, и поползня, но
рисовал больше снегирей — то на веточке яблони, то под крышей кормушки, очень
уж они ему нравились.
Бегал он со своим лучшим другом Калевом и к морскому
побережью, как же не проведать морскую стихию. Но сочетание снег-море было так
необычно, что он до сих пор не мог к этому привыкнуть, хотя окружавшее Хийумаа море морозными зимами также надевало твердый
панцирь. Особенно замысловатые фигуры можно было наблюдать у берегов. Сейчас,
когда все ожидали Рождество, отсчитывая четыре воскресенья, лед начинал
сковывать берег, и оставшиеся на свободе волны тщетно пытались разбить его.
Море для мальчика больше ассоциировалось с летом, когда яркое солнце оставляет
бронзовый след на коже, а вода такая бодрящая и живительная, что и вылезать не
хочется. Так он обычно проводил лето с ребятами, когда жил на острове. Таллин тоже омывало море, и мальчик знал, что рано или
поздно привыкнет к нраву этого главного города его страны, где собираются
многочисленные туристы, где жизнь бурлит, предлагая жителям и гостям различные
культурные мероприятия. Да, здесь всегда было чем заняться: пойти на выставку,
в кино со стаканом поп-корна
или наведаться в книжный магазин, где Меэлис любил
сидеть в уютном кресле у окна и листать появившиеся новинки. Но сейчас он
заскучал о лете, особенно после новостей Калева.
— Мам, а Калев недавно путешествовал в теплые края,
где море вообще не такое! Он сказал, что наше Балтийское кусачее и холодное. А
там, где он был, — Меэлис нахмурил лоб,
вспоминая название места, — кажется, в Греции, растут благоухающие цветы,
зреет миндаль, фисташки и медовый инжир, а наш климат не подходит для таких
растений.
— Увы, это так, но наша земля тоже богата, у нее свои достоинства. А хочешь, в
новом году мы отправимся с тобой в Грецию? Как тебе мое предложение? — она
несколько разволновалась от воспоминаний: «Как давно не ступала я на эту
благодатную землю, а были времена… Однозначно соскучилась
по ласковому Средиземному морю, очарованию Салоник и виду величественного
Афона».
— Ты еще спрашиваешь! Конечно, хочу!
— Тогда тебе задачка, — она на секунду задумалась, — подготовить
список всего, что ты хотел бы увидеть, о чем слышал от Калева.
Я дам тебе карту полуострова Халкидики, что в
северной Греции. Во время нашей поездки мы будем следовать намеченному маршруту
и отмечать на карте все, что встретим: песчаные пляжи, рыбацкие лодки,
диковинных рыб, цветы и деревья, таверны и новых друзей. А потом посмотрим, что
из намеченного тобой мы увидели, а что нет. У нас будет своя мини-энциклопедия
маленьких открытий.
Так у Меэлиса появилась новая интересная цель —
поездка к теплому морю, и ничего что до этого счастливого момента еще далеко,
он считал, что должен очень серьезно подготовиться, ведь от этого зависели их
впечатления. Он хотел, чтобы в Греции ему понравилось также сильно, как Калеву, даже больше, и он сможет рассказать другу о том,
чего тот не видел.
Мальчик сидел, прислонившись носом к оконному стеклу, как обычно его взгляд был
прикован к фонарю. Сегодня тот светил особенно ярко, и от этого крупные
падающие хлопья искрились разными цветами, а, упав на землю, переливались в
своей единой массе снежного покрывала.
— Мама, а все-таки ощущается, что грядет Рождество — все затихает. Можно я
выйду ненадолго?
— Беги, собери снежинки в ладошку и загадай желание.
Ветер сегодня действительно скромный и послушный, потому что не желает спугнуть
последнее перед Рождеством воскресенье адвента, когда
все прислушиваются к своему сердцу и спешат делать добрые дела. На столе в их
новом доме красовался венок из еловых веток и четырех нежно-фиолетового цвета
свечей.
«Пойду, приготовлю глинтвейн. Так, что мне для этого нужно?» — она рассеянно
заглянула в кухонный шкаф, где хранились приправы. «Какая незадача, кардамон
закончился. Поеду-ка в город», — она, не
мешкая, собралась, как будто что-то подталкивало ее «не опоздать». Нужно не
забыть купить имбирное печенье Пипаркоок, Меэлис так его любит. «А что взять в подарок нашей бабушке?
Конечно же, марципан, сластены его обожают», — она загадочно улыбнулась,
уловив свое отражение в зеркале, и, намотав яркий сиреневый с белыми снежинками
шарф, выскочила на улицу.
Тишина окутала ее, и первое мгновение она боялась шевельнуться, чтобы не
спугнуть этот сказочный воскресный вечер. «Наверное, в такие моменты и
происходят чудеса», — нет, она не утратила веры в неожиданные сюрпризы, и
сердце ее вдруг заволновалось.
Стряхнув многочисленные снежинки, что успели ее запорошить, она поспешила на
автобусную остановку. До города было рукой подать — минут десять вдоль
полюбившегося им с Меэлисом променада, где можно было
и на роликах покататься, и на велосипеде, а бабушка практиковала скандинавскую
ходьбу. Но самой совершенной картиной этого места был силуэт города, который во
всей своей красе лежал будто на ладони.
За кардамоном она забежала в лавку «Крамбуде», а на
площади уже неделю как возвышалась пышная красавица-елка, шумела разноцветными
подарками рождественская ярмарка. «Надо погулять здесь со своими,
вот будет для них развлеченье! Все-таки первые рождественские праздники в
Старом городе. Хотя сын и скучает, ему со временем здесь понравится, и он
оценит близость цивилизации», — она неспешно прогуливалась по рядам
украшенных гирляндами и иллюминацией палаток.
Ее щек коснулся морозец. А она легонько терла их и радовалась, сама не понимая
чему. Кто-то задел ее локтем, она обернулась. Обернулся и этот человек… Оба замерли в шаге друг от друга. А снег сыпал все
сильней. «А ты когда-нибудь целовалась на Ратушной площади?» — вспомнились
давние слова. Какое счастливое было время… никаких сожалений, только добрые воспоминания — такова была ее позиция, так она
воспитывала и сына. Правда, у бабушки было иное мнение, но вряд ли оно могло
что-то изменить — ответ лежал на поверхности и был заметен в глазах ее взрослой
дочери.
«Можно было предугадать, что наша встреча когда-нибудь произойдет», — она
разглядывала его и сдерживалась, чтобы не коснуться его висков, немного
поседевших.
— Привет, а Меэлис не с тобой?
— Он остался дома, мы придем сюда завтра днем, он хотел посмотреть оленей и
передать Деду Морозу письмо.
— Я бы хотел увидеть его, вырос, должно быть?
— Он такой умница, чудесный ребенок. Не знаю, если будет угодно случаю, то вы
встретитесь. Он, кстати, мечтает об этом: увидел однажды твою фотографию, а
потом стащил ее у меня и держит в секретном ящике стола среди рисунков.
— Он рисует? Ты ничего не рассказывала…
— Ты и не спрашивал.
— Да, глупо как-то, я сейчас все чаще стал возвращаться в памяти к нашему
знакомству и счастливым дням, проведенным на Хийумаа.
А помнишь прогулку по можжевеловой косе? На тебе был льняной сарафан, а в руке
— букетик васильков…
— Это ты мне его подарил, — она коснулась рукой его щеки.
— Что подарить тебе к Рождеству? — он накрыл ее ладонь своей и, не отрываясь,
смотрел прямо в глаза, ей показалось, что очень долго. Люди вокруг покупали
подарки, веселились и обходили странную пару, застывшую в самом центре площади.
А на них как когда-то смотрел свысока Старый Тоомас и
ухмылялся, он не забыл этих двоих, хотя и прошло чуть более 10 лет.
— Мне пора, сын ждет, — она высвободила ладонь и, ничего больше не
сказав, скрылась среди гуляющего люда.
«Вот это подарок на Рождество», — она не могла поверить, а сердце-то не
зря волновалось, а теперь и вовсе выпрыгивало из груди.
— Журавленок, я купила апельсины! — с порога крикнула она, не успев снять
верхнюю одежду, — добавлю в твой глинтвейный
напиток, как ты любишь.
— Ты не заболела часом? — сказала вошедшая навстречу мама.
— Мама, ты снова будешь меня осуждать, но я видела его. Это произошло случайно, —
она светилась от радости.
— Я так и подумала. Сыну скажешь?
— Почему бы и нет? Возможно, что уже завтра они встретятся.
— Даже так? — старушка хмыкнула и оставила свою неразумную, как ей казалось,
дочь на пороге очередных душевных потрясений.
— Мама, тебя так долго не было! Бабушка сказала, что ты только купишь кардамон
и вернешься. Жду-жду тебя… — он надулся, делая вид, что обижен.
— А кто любит имбирное печенье? — она знала, чем его задобрить, — пойдем
пить чай, глинтвейн сварю уже завтра. Сейчас есть дело и поважнее.
Мне нужно с тобой посекретничать.
— Тогда пойдем ко мне в комнату, — по-деловому ответил мальчик, прихватив
печенье.
— Сегодня я заглянула на ярмарку, — они плюхнулись на диван, который был
таким мягким, что сразу обволакивал своим уютом, и уже никуда не хотелось
уходить с него. Бывало, что она так и засыпала в комнате сына. — Там так
красиво! Хочу пригласить тебя составить мне компанию завтра, нужно же выбрать
подарки! Ты будешь что-нибудь дарить Калеву?
— Да, но я не знаю, что. А еще я хотел купить красивую свечку в виде фигурки
животного или домика и подарить одной девочке в классе, — несмотря на то,
что они были всегда откровенны друг с другом, об этом он еще стеснялся
говорить, но что было делать, совет-то мамы может оказаться полезен.
— Разве это проблема? — воскликнула она. — Для девочки найдем самую
красивую свечу, а Калеву… дай подумать. Пусть это
будет набор елочных украшений в виде разных моделей автомобилей. Я видела такой
только в одной палатке. Когда я засмотрелась на миниатюрные машинки, продавец
сказал, что их осталось мало, почти все наборы раскупили.
— Отличная идея, — он ликовал, — ты самая находчивая мама!
— Тебя, возможно, тоже ждет приятный сюрприз, вот думаю, угадаешь ли? — она
потрепала его по голове.
— У меня только одна серьезная мечта, исполнение которой стало бы самым великим
сюрпризом, — знакомство с отцом, — он отвел взгляд и стал бездумно
перебирать свои рисунки.
— Как странно, дорогой, но ты угадал, — она поразилась неожиданному
совпадению.
Он резко повернулся к ней и, обняв за шею, заплакал.
— Какой ты у меня сентиментальный, — погладила она его по спине, это
всегда успокаивающе на него действовало.
— А разве ты не плачешь, когда твоя мечта сбывается? — прошептал он, уткнувшись
в ее плечо.
Возразить на это ей было нечего. Завтра Рождественский сочельник.
Мечты сбываются в Рождество
На подоконнике стоял гномик в красном колпаке. Историю о том, что гномики
помогают Деду Морозу разносить подарки и исполнять желания, он знал и берег
своего гномика, каждый раз аккуратно убирая его до
следующих зимних праздников.
— Мама, а что люди загадывают под Рождество? — он ходил за ней по пятам и не
давал сосредоточиться. Она думала, что приготовит к вечернему праздничному
ужину. Но с другой стороны, не пойти ли им в МЕКК? Приглашение, как говорится,
было уже в кармане. Он позвонил утром и пригласил их с Меэлисом
отметить праздник.
— Мы закажем запеченную утку с брусникой, — он сам, казалось, был
впечатлен своей идеей и не сомневался, что она согласится. Она любила этот
ресторан и согласилась, но не сразу, перезвонила позже, переговорив с мамой. Не
хотелось оставлять ее в этот семейный праздник одну. Но оказалось, и у бабушки
были свои планы — она собиралась в гости к своей жившей по соседству подруге.
Так что потом все вернутся домой и устроят чае- и глинтвейнопитие. Лучше всего чувствовал себя в данной
ситуации Меэлис, от таких планов он был на седьмом
небе от счастья, предвкушая самое важное в его жизни знакомство.
— Меэлис, а что ты заворачиваешь в такую красивую
бумагу? Подарок? — она заглянула к нему в комнату.
— Да, это подарок папе! — он сиял от ожидания предстоящей встречи, — но
нам еще надо проведать оленей и положить в почтовый ящик Деда Мороза письмо.
— А разве ты не хочешь пообщаться с ним лично? — она хихикнула про себя: «Это
так странно звучит: пообщаться с Дедом Морозом».
— Ну, я уже не маленький. Письма вполне достаточно.
Она собралась было уйти, но сын окликнул: «Мама, а отец хочет со мной
встретиться? Все-таки это какое-то волшебство, мы же столько лет не виделись…»
— На то оно и Рождество, чтобы в этот праздник сбывались надежды и добрые
мечты.
Он улыбнулся, оставшись довольным ответом, и продолжил упорно трудиться над
упаковкой подарка. Нужно было приладить атласную ленту, а она никак не
слушалась и постоянно соскальзывала. «Проще картину написать, чем справиться с
этой лентой», — бурчал он.
Какой же подарок он приготовил отцу? — спросите вы. Конечно же, свою картину —
морской пейзаж, написанный масляными красками. Они заранее оформили его в
легкую деревянную рамку цвета темного золота. И она прекрасно гармонировала с
оттенком сияющей под заходящим солнцем воды. Соединение светло-желтого кадмия с
белилами естественно и плавно перемешивалось с розоватым оттенком (пришлось
добавить каплю красного), вся желтовато-розовато-оранжевая солнечная сущность,
отражающаяся в воде, переходила в смешанную с белилами золотистую охру,
теряющуюся в глубокой сине-зеленой гамме вечернего Балтийского моря, его
любимого моря. В ту минуту, когда Меэлис задумал эту
светящуюся «дорожку», он вспомнил закат, которым они любовались с мамой
один-единственный раз, совершив прогулку по можжевеловой косе к мысу Сяэретирп. И представшей тогда перед ним картины он никогда
не забывал, воспроизводил в памяти и вот наконец-то доверил холсту свои чувства.
Никогда ранее он не рисовал так вдохновенно, как создавая этот свой маленький
шедевр. Немного волновался, ведь отец, будучи профессиональным
художником-иллюстратором, мог его раскритиковать.
Забегая вперед, чтобы читатель не переживал за Меэлиса,
поведаю, что картина очень понравилась и была оценена на «пять». А когда отец
предложил провести один из ближайших выходных дней на катке, искрящемся то ли
от снежинок, то ли от лезвий коньков, счастью мальчика не было предела, он даже
забыл про десерт. А пока он прокручивал в мыслях встречу и гадал, что скажет
отец, о чем они вообще будут говорить. «А вдруг мы будем сидеть
и молчать, чувствуя неловкость? Всякое может быть, надо подготовиться к разным
вариантам развития событий», — так думал этот смышленый мальчуган.
— Меэлис, какой ты умница, что уже добавил к венку
четвертую свечу, — крикнула она из кухни, решив все-таки провести
некоторые подготовительно-приготовительные мероприятия. В духовке подходил
пирог с яблочно-брусничной начинкой, хорошо сдобренной корицей. Это был их традиционный семейный пирог — в сочетании с горячим
глинтвейном она успеет приготовить его вечером по возвращении из ресторана, и
пирог станет украшением и главной достопримечательностью праздничного стола, на
котором оранжевыми огнями будут полыхать мандарины, сочные яблоки будут
хвастаться своими глянцевыми боками, а на большом блюде будет разложено
имбирное печенье и шоколадные конфеты с сушеной вишенкой в середине. «Terviseks!» — скажут они друг другу и поднимут бокалы.
«Жаль, что он не сможет быть с нами, но придет время…» — было немного грустно,
но она была уверена, что у них с Меэлисом хватит
терпения, столько лет уже ждали, подождут еще немного, до весны. Ведь новая
весна всегда несет обновление и привносит в жизнь каждого что-то свое,
например, в твое сердце приходит новая, точнее — обновленная любовь.
Она, в общем-то, не ошиблась, их семья окончательно воссоединилась в день
рождения сына. «Корабль вернулся в порт приписки», — она не преминула
повторять эти слова при случае, желая отметить, что все возвращается на круги
своя, потому что во всем есть своя закономерность, свой порядок, который
устанавливается в отведенный для этого час.
Но вернемся в город, который стал еще более привлекательным в переливающемся
свете гирлянд, желтых фонарей и бликующем разными
огоньками снеге, к шумной рождественской ярмарке, к этому не менее
увлекательному для впечатлительного и доброго мальчика путешествию в мир
предрождественской суматохи и трогательно-благодатного предчувствия Рождества
Христова. И стоит в такой момент прислушаться к шепоту холодного, но доброго
балтийского ветра, можно услышать строки из сказок, которыми охотно делится
Старый Таллин! К этим сказкам и спешил Меэлис.
Позже, в дни школьных каникул, он рисовал увиденное, и
миниатюры, которые он впоследствии с радостью раздаривал друзьям, ценились не
только как предмет искусства, но и напоминали художественные открытки в стиле
«самый незабываемый праздник года». И нет в этом ни капли выдумки, ведь
невероятные и неожиданные чудеса действительно происходят, и порой, сами того
не подозревая, их совершают друг для друга люди.
— Мама, постой, мне показалось, что из покрытого морозным узором окна кафе, что
мы прошли, мне улыбнулась фея, — он с некоторым недоверием посмотрел на
нее, сам не веря в то, что видел.
— Ничего удивительного. Она всегда появляется, когда хочет зажечь в сердце
человека искорку любви к нашему Старому городу! Ты это, наверное, уже
чувствуешь?
Он ничего не ответил, потому что был занят — прислушивался к своему сердцу и
улавливал играющую в нем звуками органа мелодию затерявшегося, но снова
обретенного счастья.