Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2015
Александр КАРПЕНКО
Поэт, прозаик, эссеист, ветеран-афганец. Член Союза писателей России, Союза
писателей XXI века. Закончил спецшколу с преподаванием ряда предметов на
английском языке, музыкальную школу по классу фортепиано. Сочинять стихи и
песни Александр начал будучи школьником. В 1980 году
поступил на годичные курсы в Военный институт иностранных языков, изучал язык дари. По окончании курсов получил распределение
в Афганистан военным переводчиком (1981). В 1984 году демобилизовался по
состоянию здоровья в звании старшего лейтенанта. За службу Александр был
награжден орденом Красной Звезды, афганским орденом Звезды 3-й степени,
медалями, почетными знаками. В 1984 году поступил в Литературный институт имени
А. М. Горького, тогда же начал публиковаться в толстых литературных журналах.
Институт окончил в 1989-м, в этом же году вышел первый поэтический сборник
«Разговоры со смертью». В 1991 году фирмой «Мелодия» был выпущен диск-гигант
стихов Александра Карпенко. Снялся в нескольких художественных и документальных
фильмах. Живет в Москве.
В середине девяностых годов прошлого века (а, может быть, даже в начале
девяностых) у моего друга, художника и поэта Юрия Косаговского состоялся
творческий вечер в «Классиках ХХI-го века». Там я и
познакомился с Русланом Элининым и его женой Еленой Пахомовой.
Руслан был стойкий оловянный солдатик — количество выпитого спиртного никак не
отражалось на его творческой работоспособности. Стихов после него осталось в
разы больше, нежели фотопортретов. Первая ассоциация со стихами Руслана,
которая у меня возникла — что это близко к «Мимолетному» и «Опавшим листьям»
Василия Розанова, которые я достаточно хорошо в то время знал. Там проза, а
здесь — стихи? Ну и что? Если изречения Розанова, записываемые им на клочках
бумаги, расположить в столбик, это тоже будут стихи. Верлибры. Мне это очень
нравилось — самим подходом к творчеству. Увидел — тут же записал. Услышал —
сразу же занес в тетрадку. Как вдох-выдох. Не тратя «лишнего» времени на
огранку. Да что там Розанов! После гремевших в то
время Парщикова и Пригова опыты Руслана Элинина уже не казались чем-то из ряда
вон авангардным. Косаговский, к примеру, писал почти так же — по творческому
методу. Может быть, поэтому все мы и подружились. У Элинина был литературный
салон — «Классики ХХI-го века», у меня был автомобиль
(я даже в Литинститут приезжал в конце восьмидесятых на собственной машине, что
было тогда диковинкой), а у Юры Косаговского была дивной красы мастерская, где
мы обычно и собирались после четвергов Чеховки. Ну и не только по четвергам,
конечно. Иногда к нам присоединялся Алексей Алехин, поэт и издатель «Ариона»,
оригинальный человек, который почему-то друзей в своем журнале категорически не
печатал. (Впрочем, Руслана, уже после начала его болезни, он все-таки
опубликовал.)
Чем же мы занимались в мастерской Косаговского? Пировали. Не могу сказать, что
было какое-то особенное буйство. Это было похоже на пир в Древней Греции — мы
читали друг другу стихи и беседовали «о главном». Излияния эти никак не влияли
на мою способность к вождению машины. Не могу и Руслана вспомнить уставшим или неадекватным. В первый же день знакомства он
щедро одарил меня ворохом своих рукописей. Что-то уже наперебой цитировалось
друзьями, пока мы ехали в машине. Например, вот это: «Жизнь проходит. Смерть —
надоедает». Прошло совсем немного времени, и Руслан оказался в таком положении,
что жизнь прошла, а смерть не приходит. И сейчас в этих хрестоматийных строках
Элинина я слышу пророчество о его собственной судьбе. Все это случилось крайне
неожиданно — во всяком случае, для меня. Я даже подумал, что все это временно,
и Руслан обязательно выздоровеет. Ведь ему не было даже тридцати пяти! Я
лихорадочно искал экстрасенса, который смог бы ему помочь (помните, это были
годы «всемогущества» экстрасенсов). Но Юра Косаговский сказал мне, что ничего
такого не надо, поскольку у Руслана папа врач. Отовсюду рос шепоток: мол,
человека сгубило спиртное. Однако пил Руслан гораздо меньше условного Рубцова
или Есенина. Так и осталось это мучительное «почему?» для меня невыясненным.
Думаю, что у каждого из нас — разный запас жизненной прочности.
В суждениях Руслана Элинина была тонкость, которая плавно перекочевывала в его
стихи. Собственно, между суждениями Элинина и его стихами границы не
существовало. Он называл людей «слепые зрячие». Только что человек был слеп, а сейчас — прозрел. Что-то человек видит, а что-то
видеть пока не готов. Что такое стихи Элинина? Верлибры? Минимализм? Я думаю,
он просто нетривиально мыслил и изредка успевал записывать эти свои
нешаблонности. По стилю это, может быть, даже близко фрагментам досократиков:
космос из пустоты. Для него поэзия была думанием, видением. Философией и жизнью
в одном флаконе. Слава Богу, современный постперестроечным годам поэтический
тренд такого направления творчества не отрицал.
Вот пример свойственного Руслану Элинину мягкого юмора: «Уснул при попытке
понять». Может быть, подобно Бодлеру, Эдгару По,
Аполлинеру или Венедикту Ерофееву, трезвость и пьянство были для него, образно
говоря, «ножницами», дающими просветление: очнулся — протрезвел — понял. Или —
вдруг — в пятом часу ночи, на пределе усталости, что-то понять важное. То, что
в обычном состоянии, может быть, и в голову не пришло бы. А где вы видели
поэта, озабоченного своим здоровьем? Особенно если этого здоровья — вагон и
маленькая тележка? Вот почему его болезнь стала столь неожиданной для всех, кто
его знал.
Самый короткий путь к поэзии — в обратную
сторону от нее.
Так можно смотреть в глаза, отвернув взгляд от глаз.
Так смотрят на огонь, сидя к нему спиной.
Так можно любить, не полюбив.
Только тот, кто равнодушен, — действительно неравнодушен.
Только убийца взаправду любит,
и только взаправду любящий убивает.
И далее все будет правдой.
И далее все будет ложью.
И между ними истина.
И все, чего не скажут обо мне, — только то и скажут.
И все, что я не сделал, — только это и успел сделать.
И не нужна мне середина, как не нужна истина.
И даже люди, ищущие смерти, не могут найти ее.
Многие подумают: «Как жаль, что Руслан так мало прожил. Он мог бы написать что-нибудь фундаментальное — например, поэму». Я думаю, Господь отпустил ему ровно столько, сколько мог. И фрагменты, оставшиеся после поэта, позволяют нам судить о нем достаточно обширно. Возьмем, например, фрагмент, приведенный выше. Это ведь почти Евангелие на тему поэзии! Элинин мыслил парадоксами — раздвигая пространство мысли в сторону, противоположную доминирующему вектору. Я думаю, что у него был дар различать нюансы в похожих друг на друга явлениях:
Дождь, дождь, дождь, дождь, дождь.
Дождь с ветром.
Ветер, дождь, ветер, дождь.
Редкий, редкий дождь.
Редкий дождь.
Дождь, дождь, дождь, дождь, дождь.
Я не могу видеть
твои слезы
Но я увижу
твои слезы
Все ли творческое наследие Руслана Элинина является, без преувеличения, поэзией? Может быть, не все тексты автору вполне удались. Да он и не ставил перед собой такой задачи. Поиск для него был важнее совершенства. Главное, на мой взгляд, то, что поэтичным является само мышление Руслана. «Поэзия… ее ищут повсюду… а находят в траве», — так сказал на парижском Международном конгрессе писателей в защиту культуры Борис Пастернак. Так вот, у Руслана Элинина было правильное, «пастернаковское» понимание сущности поэзии. Это сейчас, в середине «десятых» годов нового века, «салон «Классики ХХI-го века»» звучит привычно и понятно. А тогда, в середине девяностых, многих возмущало, что кто-то заранее определяет малоизвестных писателей в классики будущего века. Но вывеска сработала! Все должно было произойти согласно знаменитой поступательной пирамиде Кандинского: сегодня — авангард, завтра, по мере увеличения количества понимающих — классика! (См. статью Василия Кандинского «О духовном в искусстве».) Оглядываясь назад, все более явственно понимаю: поддержка авангардных течений в поэзии — настоящее подвижничество. Авангардистов не понимают современники, у них меньше творческих удач, поскольку они все время ищут новые пути и рискуют качеством. Поэтому наличие такого оазиса авангардной поэзии в самом сердце Москвы, в шаговой доступности от станции метро, сразу выдвинуло Руслана Элинина и его супругу Елену Пахомову в ряды тех, на ком держится современный литературный процесс. А «Классики ХХI-го века» до сих пор, как вечная память о верном Руслане, являются литературной Меккой столицы. И теперь, окончательно «войдя» календарно в ХХI-й век, салон стал культивировать у себя все стили и направления современной русской поэзии.