Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 9, 2014
Борис Колымагин
Поэт, прозаик, критик. Родился в 1957 году в Тверской области. Окончил
отделение критики Литературного института им. А. М. Горького. Автор многочисленных
публикаций. Живет в Москве.
Александр Блок оказал огромное влияние на советскую поэзию. Многие его темы,
просодии, поэтические жесты активно эксплуатировались членами Союза писателей
СССР. Однако в неподцензурной советской литературе
отношение к нему было настороженное.
Дело не только в разнице вкусов. Одни поэты, вроде Николая Байтова,
вообще не признавали достоинств самого знаменитого поэта Серебряного века.
Другие, вроде Евгения Бачурина, ставили его рядом с Пушкиным. Во всем этом
сложном спектре приятий-отталкиваний существовала определенная тенденция,
связанная с логикой развития современной литературы. Отталкивание от Блока и —
шире — от символистов шло еще со времен футуристов.
Ретроавангард вкупе с модными «измами»
ревностно прочитывал раскрученные блоковские вещи и
качество многих из них ставил под сомнение. Присутствовала в этой ревности и
трепанация литературного процесса. Известные строки Хармса «опять о Пушкина,
опять о Гоголя» оказались приложимы и к Блоку.
Блок-новатор оказался в поле внимания верлибристов.
Сторонники свободного стиха, который с трудом находил себе дорогу на страницы
толстых журналов, кивали в сторону классика. Мол, у него целых шесть верлибров.
Впрочем, безоговорочно поэтические достоинства признавались только за двумя,
написанными в один день и посвященными двум девушкам. 6 февраля 1908 года к
поэту в гости пришли Елизавета Пиленко и Наталья Волохова. Первой, известной в будущем под именем матери
Марии, Блок посвятил стихотворение «Когда вы стоите на моем пути», а второй, с
которой у него был бурный роман, посвящено стихотворение «Она пришла с мороза».
Остальные тексты именно как стихи верлибристами во
внимание не принимались и особенно не ценились. Во всяком случае, я не помню,
чтобы в спорах в студии «Алые паруса» Вячеслава Куприянова на Преображенке их
приводили в качестве аргумента. А когда на квартире у Михаила Файнермана один из филологов привел «неканоническую»
цитату, Всеволод Некрасов резко отреагировал: «Это слабые строчки».
Один из основателей конкретизма Всеволод Некрасов
видел в Блоке, прежде всего, автора поэмы «Двенадцать». Он ценил разговорную стихию, язык улицы, ворвавшийся в стих. А вот с
Блоком-классиком, забойно раскручивавшим строки, он
спорил. Спорил и показывал условность поэтического приема:
Вот канал
Вот фонарь
Тут фонарь
Тут канал
Тут был Блок
Он стоял
И макал
Фонарь
в канал
Фонарь
в канал
Фонарь
в канал
Блок макал
Блок макал
Бродский Бродский
Помогал помогал
А Некрасов спал
Некрасов спал
Некрасов спал
Некрасов спал
Некрасов спал
Эта игра на понижение — не в смысле иронии над чувствами и мыслями, а в смысле обнажения приема и констатации новых реалий, отсылает нас к футуристам, к классическим строчкам из поэмы «Хорошо» Маяковского:
Кругом
тонула
Россия Блока… Незнакомки,
дымки севера шли на дно,
как идут
обломки и жестянки
консервов.
В то же время блоковская Россия у Некрасова, несмотря на понижение, живет пейзажем:
а елок-то
не то Блок
но не только
всяко
и высоко и
далеко
не так высоко
все-таки
как высоко
взято
Собственно, некрасовский Блок маркирует пространство. Да, блоковский стих берется под критический прицел, и в то же время сам поэт становится у Некрасова гением места.
Глянь
На небо
Какая там
Склока
Все
Из-за твоего
Блока
Все точно. И в смысле конкретики. И в смысле характеристики блоковских текстов. Сравните, например, некрасовские стихи с блоковской строфой:
Но посмотри как сердце радо!
Заграждена снегами твердь.
Весны не будет, и не надо:
Крещеньем третьим будет — Смерть.
После такого взлета простое движение грозовых облаков кажется иллюстрацией к
стихотворению.
Некрасов средствами поэзии пытается показать, что прием создает реальность, что
язык в любом случае первичен. Акцент только на содержании, по мысли Некрасова,
сомнителен. Он приводит к гладкописи, к классичности
в школьном ее изводе. Иначе говоря, к симулякру.
Известный московский концептуалист Дмитрий Пригов
также не обошел своим вниманием Блока. Он анализирует его жесты, помещает их в
контекст советской реальности. И получается «смешно». «Молчите, проклятые
книги!», — восклицает Александр Александрович. А Дмитрий Александрович
только улыбается: «Попробуйте напечатать эти книги в СССР!».
Александр Александрович восклицает:
Что счастие? Короткий
миг и тесный,
Забвенье, сон и отдых от забот…
Очнешься — вновь безумный, неизвестный
И за сердце хватающий полет.
А Дмитрий Александрович стоит в очереди в продуктовый магазин и бубнит себе под нос:
Вот Пушкина бы в очередь сию
И Лермонтова в очередь сию
И Блока тоже в очередь сию
О чем писали бы? — о счастье
Блок в контексте приговской игры превращается в
знак ушедшей эпохи. Все в прошлом.
Иначе обстоит дело с авторами, которые чувствуют себя наследниками блоковской традиции. Они тоже могут переместить Блока во
времени, посмотреть, как выглядят его маски на фоне сегодняшнего дня. При этом блоковский стих оживает в их реминисценциях и повторах.
В качестве примера можно привести стихи Юрия Кублановского:
В кренящейся башне ночные раденья,
кадреж Коломбины с порога
для нас вожделеннее лжевдохновенья
голодного позднего Блока.
Или текст Льва Лосева из книги «Тайный советник». Споря со знаменитой формулой из поэмы «Возмездие»:
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен,
Лосев утверждает:
Нет, лишь случайные черты
прекрасны в этом страшном мире,
где конвоиры скалят рты
и ставят нас на все четыре.
Внезапный в тучах перерыв,
неправильная строчка Блока,
советской песенки мотив
среди кварталов шлакоблока
И в заключении хотелось бы заметить, что неподцензурные
поэты не только спорили и разговаривали с Блоком. Само его имя объединяло
авторов, способствовало появлению неожиданных связей. Самый, наверное, яркий
случай произошел со знаменитым поэтом-лианозовцем
Игорем Холиным.
В конце 1940-х годов он пошел в библиотеку в Лианозове
под Москвой и попросил томик Блока, чем крайне удивил библиотекаршу. Она
познакомила его со своим мужем, Евгением Кропивницким. Со временем вокруг
Кропивницкого сложился кружок, куда входили Сапгир, Некрасов, Оскар Рабин и
другие поэты и художники.