Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 7, 2013
Валерия Тёмкина Поэт. Родилась и выросла в Санкт-Петербурге. Окончила РГПУ им. Герцена по специальности «историческое краеведение», а также факультет журналистики СПбГУ. Участник литературной студии «Питер Пэн», ЛИТО «Пиитер», ЛИТО В. А. Лейкина. Первый поэтический сборник был выпущен в 2011 году на средства юношеского филиала ЦГПБ им. В. В. Маяковского. С 2012 — руководитель литературного клуба «Лестницы» при ЛЭТИ.
* * *
Я чувствую себя живой когда, в чужие погружаясь города,
пью чай на остывающем вокзале, под каждым sms поставив «vale»,
я чашку поворачиваю дном. Отбитый край напоминает дом.
И надпись «5 копеек» на овале.
Когда тугая ноет голова и заставляет сцеживать слова
На лист бумажный, проводам, коту.
Они, рождаясь, гладят пустоту. И пропадают втуне.
* * *
Умирают те, кто помнил все о тебе, рвущемся от земли
(сломан мизинец, шрам на губе, аспирин нельзя).
Куртки, пальто, ветровки по дачным шкафам висят.
Как будто их только переросли.
Там, далеко, содранное болит колено, солнце скрывает дым торфяной, густой.
Здесь город дрожит и гнется многоколенный, многоколонный, твой.
А после берешься ценить простое: мясо и хлеб, алкоголь.
Как пальцы кладешь на затылок.
Под языком память катать стоит, но не давать горчить
до слова «было».
Голос уходит первым — это стирают запись
в старом магнитофоне.
Может быть, где-то на даче можно найти те пленки.
Между папиным френчем и бабушкиным плащом.
* * *
Корни пустил во мне. И пророс травой — сладкой и злой.
Время торопит каждый росток. Осенью будет сбор
жестких стеблей любви. Обернутся потом золой?
(В землю уйдут, станут землей, не оставив спор.)
Успеть бы сломать руками, наволочки набить до треска.
чтобы остался запах стаканов, и слов, и книг.
Чувствуй потом затылком наш колючий и резкий,
слегка шелестящий миг.
* * *
Кто оставил меня стоять, скалиться солнцу, вечно дышать болотом?
Небо повисло стираным платьем, платьицем девочки, голубым.
Если и был ваятель, глиняных дел умелец, точно дурак и лодырь.
Как же он делал обжиг: замысел вместо формы, вместо огня — дым.
Ветер — полощет берег, берег ему сдается, больше в изгибе рябит река.
Гордиевы веревки — узел тугой сердечный, как же мало пенька вилась.
Красной и белой глиной, полой ли серединой, нечем уже сверкать.
Я недовольна, мастер, мне бы прямой и твердый, цельнолитой каркас.
Буду фонарь угрюмый, высокий, иссиня-черный — тонкое злое тело.
Воздух глотать и воду, вспыхнуть, стеклом молочным быстро зарю поймав.
Девочка станет взрослой, платье стемнеет неба (только еще горело).
Тот, кто оставил — скажет, я по реке к нему — из рукава в рукав.
* * *
Умолчать совсем о боли, беде ли.
Говорить: «Я как рыба, вмерзшая в лед»,
Пар клубится, мягкий кривится рот.
(И не помню даже, что льды сошли.)
Я ничья головная боль — слабый голос букв.
Вижу, как голубеет март, по земле течет.
Груз моих неживых тянет, тянет плечо.
И хватает крови только на малый круг.
Рыба хотела слов, ими звенеть дано.
Страх плескался внутри, стал ручьем.
И теперь темнота, тишина почем?
Золотой покой — мое голубое дно.
* * *
Голос, длинноты пальцев, et cetera.
Лифт повис скворечником на фасаде.
Память, бьющая в зубы, пожалуй, хватит.
Все разворовано — нечего, нечего брать —
В следующий путь за пазухой унести.
Слов и событий копии больше не с нами.
Голос, длинноты пальцев — уже не узнаю.
Выпустил птиц скворечник — лифт запустили.
* * *
Однажды она тебе скажет — пора рожать.
Время-стрела к тридцати целит прямо и вниз.
Молча, кивком согласись посеять и сжать.
Заполнит легкие страха вязкая слизь.
Заполнит голову детский визг, ноздри тяжкий дух.
(Прощение бездетным, Отче, подай)
С тобой она станет из тех напрасных старух,
Что все трогают живот, а там вода.
* * *
Ночью, когда на девятом плачет ребенок чужой.
Там где отрезано, там, где давным-давно пусто,
Ноет и ноет — будто у воздуха живы чувства.
Так приходит Боль Фантомная.
Вот, говорит, стал у меня ты совсем большой.
Поседел, оплыл. Думал, что не вернусь уже?
…Рассвет застыл. Постоял на облачной меже.
И оставил сердцу края неровные.