(о стихах Юрия Влодова)
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 12, 2013
Борис КУТЕНКОВ Поэт, критик. Родился в 1989 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького (2011). Соискатель кафедры новейшей русской литературы (тема диссертации – «Творчество Дениса Новикова и Бориса Рыжего в контексте русской лирики XX века»). Стихи публиковались в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Юность», «Новая Юность», «Футурум АРТ», «Белый ворон» и др., различных коллективных альманахах и сборниках; критические статьи и рецензии – в журналах «Знамя», «Интерпоэзия», «Дети Ра», «Волга» и мн. др., в «НГ-Ex libris», III томе Антологии современной уральской поэзии. Стихи вошли в лонг-лист «Илья-премии» (2009), премии «Дебют» (2012), критика – в шорт-лист Волошинского конкурса (2011).
Дерзость мифотворчества
(о стихах Юрия Влодова)
Искусство по своей природе самодостаточно и надкоммуникативно и, по большому счету, способно
существовать без воспринимающего — от этого отсутствия оно не становится ни
хуже, ни лучше. Однако есть собственно творчество, а есть — судьба поэта.
Последняя заключается не только в его литературной биографии, но и в посмертном
существовании, зависящем от наследников и друзей, бережно хранящих память о
герое. Хорошо, когда есть кому способствовать, чтобы
поэзия не теряла известности и после смерти автора: у Александра Сопровского (1953—1990) такой преданный хранитель памяти —
его вдова, Татьяна Полетаева, у Юрия Влодова
(1932—2009), о котором и пойдет речь в настоящей статье, — Людмила
Осокина, также его вдова, составитель и автор послесловия к книге «Люди и
боги». Сборник на данный момент наиболее полно представляет поэзию Влодова, однако многое осталось в архивах
и ждет своего часа. Писал эту книгу поэт ровно тридцать три года (число, как
известно, символичное и, думается, не случайно совпадающее с возрастом Христа).
«Не дай нам, Бог, земных наград», — воскликнул Влодов
в одном из стихотворений. Как это часто бывает — напророчил. Награды
(публикации, фильмы по его стихам) если и нашли поэта, то уже под старость —
факт биографии, заставляющий вспомнить из поэтов XX-го века
прежде всего об Арсении Тарковском. В непростое советское время Влодов считался скорее диссидентом: «…К некоторым из них
[стихов] прилепили ярлык антисоветских… Поэт открыто выступал
со своими стихами перед большими аудиториями, чем привлек внимание
соответствующих органов. После этого он попал в “черный список”, и судьба его
была предрешена» (из предисловия к книге). Да и религиозная тематика,
характерная для него, не могла быть официально признанной в доперестроечный
период…
Впрочем, нельзя сказать, что его поэзия была совсем неуслышанной:
ее высоко ценили Пастернак, Сельвинский, Чуковский. На обложке книги, среди
прочих реплик, приведено высказывание Александра Солженицына: «Мощь этого поэта
в том, что он идет не от книг, а от самой жизни и потому, несмотря на вневременные
темы, всегда современен. А что до поэтической школы, то она у него своя, что в
литературе большая редкость». Несмотря на авторитетное имя, — слова
достаточно спорные и даже, можно сказать, общие. Ведь поэзии вне традиции не
существует. Но следование «поэтической школе» — не в эпигонстве, а в
переосмыслении опыта предшественников. Ничто не возникает из ничего. Великая
Ахматова писала в цикле «Тайны ремесла»: «Налево беру и направо,/ И даже, без
чувства вины,/ Немного у жизни лукавой,/ И все — у ночной тишины»; она же, по
воспоминаниям Лидии Корнеевны Чуковской, говорила,
что «гений… захватчик. Он собирает, выхватывает отовсюду слова, сравнения,
образы и т. п. — самые простые и даже
иногда никем не замечаемые, но — лучшие… Творчество Пушкина — горн,
переплавляющий весь материал, которым Пушкин пользуется. <…> После
“переплавки” получается нечто совершенно новое — чисто пушкинское». У Влодова, безусловно, есть своя традиция — так называемого
«мифологического символизма», ярчайшим представителем которой был Юрий
Кузнецов. Жизнь, Смерть, Судьба и другие абстракции аллегорически входят в его
стихи, — при том, что поэтика тяготеет к
афористичности и притчевому лаконизму. Да и насчет книжного опыта можно
поспорить: вся книга пронизана библейскими и фольклорными реминисценциями.
Я ворону крикнул: «Здорово, старик!»
Но ворон степной не услышал мой крик.
Я крикнул утесу: «Здорово, старик!»
Гранитного слуха не тронул мой крик.
Я солнышку крикнул: «Будь славен твой век!»
И ветер ответил: «Молчи, человек!»
Посмотрите, как в одном стихотворении сочетается фольклорно-сказочная
традиция (формула риторического вопроса, обращенного к природному явлению) и кузнецовская притчевость, —
а «на выходе» свое, влодовское произведение.
Точность, ясность, безошибочная краткость — и в то же время недосказанность,
специфическое свойство поэзии. Стихотворение не переходит на уровень морали или
доступной мысли, но и не теряет мудрости: так в жизни часто не достучаться до
человека, как в этом стихотворении; либо неуслышанность,
либо — приказ замолчать…
А вот — отсылка к Есенину («Еще как будто берегу/ В душе утраченную
юность…»):
«Как хороша над морем лунность!» —
Вздыхала юность.
«Я пью за дружество и смелость!» —
Басила зрелость.
«Умрете все!» — глотая ярость,
Шипела старость.
Рифмы — на первый взгляд даже тривиальные (можно сказать, «эхо-рифмы», несмотря на не совсем
точное определение: «эхо-рифма», как говорит словарь, — это рифмующиеся в
стихах парные слова, из которых второе, обычно односложное или двусложное,
полностью повторяет последний или два последних слога первого). Однако именно эхом перекликаются «смелость» и «зрелость», «лунность» и «юность»… И тут — неожиданное «ярость», словно
переворачивающее восприятие всего стихотворения. А в итоге снова —
притча, предельно ясная и позволяющая сопереживать чувствам автора, избирающего
позицию незримого всеведения…
Многие стихи Влодова, как и два
процитированных, строятся по принципу как бы «объединяющего
противопоставления». Поэт словно стремится продемонстрировать многомерность
мира — и общее для всех составляющих этого мира присутствие таинственного, трансцедентального. Да и книга построена по четкому
«разделительному» принципу: шесть частей, названия которых отсылают к Ветхому
завету: Предкнижье, Книга первая, Книга вторая, Книга
третья, Книга четвертая, Книга пятая (фактически, если без обрамления,
библейский пентаптих) и заключительный раздел — «Послекнижие: Поэт и Бог». Части книги, как верно отмечает в
послесловии Людмила Осокина, придерживаются библейского соответствия — от
сотворения мира до Нового завета — но никогда слепо им не следуют (за всеми
религиозными подтекстами, впрочем, отсылаю к этому послесловию).
Тут важно подчеркнуть, что стихи могут смутить приверженцев религиозной
тематики. Но не следует искать в произведениях Влодова
строгих евангельских соответствий: тут, по сути, — собственная версия Библии в
достаточно вольных трактовках. «Я думаю, Исус писал
стихи…», «Есть версия, о том, что у Пилата/ Была ума
казенная палата…» Но на то и поэзия, чтобы переворачивать догматы, отступать от
правил. Осокина пишет, что поэт работал с атеистических позиций, будучи
неверующим, а его стихи — божественны, а не религиозны. Отсюда — и переложение
библейских событий (тем более знание поэтом источников не вызывает сомнений). В
случае таланта автор имеет право на подобную дерзость. Крепкий звук —
первооснова подлинного стихотворения — не обманывает. Можно сказать, Влодов, отталкиваясь от канонизированных источников (тоже —
к вопросу о «своей» или «не своей» школе), создает новый религиозный эпос.
Запретным это могло бы быть в случае, если бы речь шла о религиозной
графомании, которой, что скрывать, переполнены современные альманахи и
конкурсы. Однако лучше своя, но талантливая версия библейских событий, чем
сколь угодно правдивая посредственность.
Есть у Влодова и собственная интерпретация мифов и
исторических реалий:
Судьба Венере обрубила руки,
Чтоб не ласкала смуглого подпаска,
Чтоб не хлебнула бабьего позора,
Чтоб не стонала: «Я — твоя рабыня!..»
Но поэт не настаивает на единой и обязательной личной версии личного мифа —
после этого стихотворения следует такое: «Венера ударила бога! —/ За то, что лобзался убого… Венера ударила черта! —/ За то, что терзал непритерто./ За вечные женские муки/ Отсохли
Венерины руки». Есть у него и строки о том, что «Гомер — незряч. От жизни отлучен./ И потому Христа провидит он…». Здесь оживает мысль
о компенсаторной природе таланта, о том, что предвидение — дар за невзгоды, за отлученность творца от нормальной жизни.
В книге «Люди и боги» есть все: и дерзость переосмысления библейских и иных
мифов, и пророческий голос, без которого невозможна поэзия, и мудрость,
облеченная в лаконичную форму. Уверен, не за горами —
новое, расширенное переиздание стихов Юрия Влодова. А
пока — непременно ознакомьтесь с этим небольшим, но толково составленным
сборником.