Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 8, 2012
Критика
Павел Маркин (Ёж). «Буквенные птицы».
СПб.: Формат, 2012
Мы сидим вчетвером, кемеровские литераторы, и листаем только что полученную книжицу стихов московского автора. Имя его — Павел Маркин (Ёж).
Никогда не верила в реинкарнацию. Какой прок ушедшему в небытие мудрецу вдохнуться в случайного младенца, только еще наспех намеченную будущую личность?
Я верила в другое: в переселение блуждающих в поиске одиноких душ. Отягченным многим ведением и опытом душам, покинув вчерашнюю оболочку, приходится не год и не два искать схожую по тональности юную личность, чтобы, овладев ею, приучить к мысли, что «не как все» это призвание, и стать таким куда как неудобно.
В середине 1970-х годов на слуху не только в Кузбассе, но почитай чуть не на всех континентах был самобытный художник Иван Егорович Селиванов. Тогда в моде было словечко «примитивизм», и Селиванова, особенно художники-профессионалы, иначе чем примитивистом не называли и в свое сообщество принимать не думали.
Но он был явлением. А явление не скроешь. И его картины получали призы на выставках от Лондона и Австралии; ему писали известные режиссеры, писатели, художники и спрашивали о смысле жизни. И он отвечал с необыкновенной, а порой даже обидной честностью, с младенческой искренностью: «Это ты спрашиваешь меня, как жить! Не знаю, как ответить. Наверное, — по совести жить. Вот как». Еще он вел дневники. Поразительно простые, искренние, почему-то всегда наводящие на мысль о знаменитых деревянных «пермских богах», что составляет одно из чудес России.
И вот — явление Павла Маркина (Ежа). Но разве это книга стихов? Нет — это маленькие, иллюстрированные замечательными рисунками автора исповеди, в которых многое — загадка, а многое — маленькие чудеса, коими изобилует жизнь, но не всяк их заметит, а тем более опишет.
И тут вопрос: что такое самобытность? Наверное, быть самим собой, без оглядки на каноны, привычки, а, может, и на приличия.
И неслучайно книга называется «Буквенные птицы». И не побоялся Ёж (не могу назвать его Павел Владимирович Маркин, хотя так он весь оградился на обложке веером буквенных птиц, на вид весьма колючих, — не подходите-де, слишком близко!), держа на колючих прутиках буквы, — читай — слова, — не побоялся Ёж объявить себя «хозяином слов». И запишет эти слова, и проиллюстрирует тексты рисунками, как велит абсолютная внутренняя свобода и подскажет дар поэта и превосходного графика.
…Вот откуда перекидка от Селиванова к Павлу Ежу.
Дарственная надпись на книге с автографом автора: «2.08.2012 от Ёжика — в день десантуры и Ильи Пророка и еще 96 ЗИЛа основание».
Загадки?
Да, пока внимательно не прочтешь книгу.
…Вот у школьной доски стоит мальчик. И молчит. Его затюкали дети местной мурманской «элиты». А не говорит — потому что немного заикается и потому злится.
Но пройдет время, он попытается освоиться, забудется бестактная «училка», что ждет не дождется медали и причудами ученика раздражена — ведь он какой-то «не как все», и потому в нем она видит возможное препятствие для исполнения своей скромной, но заветной мечты.
Прошло пятнадцать лет… Поэтом
вообразил себя, но это, м,
лишь я и понимал…
Был на заводе «ЗИЛ» в литейке,
мечтал о Лите, но в статейке,
ак будто в шахматной партейке
«ничью» лишь донимал…
Он посылал в Литературный институт стихи, писанные чуть не карандашом и снабженные собственными рисунками… Его не принимали. И далее читаем: «Но все же вот в Москве. Р.р…». Селивановская мера таланта подскажет, где можно сказать «токо» вместо «только», а где закончить строчку просто буквой «м» с многоточием, или «я в Москве. Р-р…». Он ходит по Москве. Подошел к Мавзолею — но вместе со всеми «в очередь не встал».
И восемнадцать лет минуло —
мой дар корежило и гнуло,
но что-то все-таки вернуло…
А в сквере пьедестал…
Кому же памятник убрали?
Да, время все не выбирали…
А в Лит я чудом взят…
Еще пяток мучил-учился
и в сорок три — с лишком — случился
мне морок — бред, но ополчился,
и пусть их поразят
слова: «Мы тоже переможем,
на поле и в просторе можем
свое Бородино…»
…Итак, ЗИЛ остался в прошлом. Пора мечтаний. Но кроме ЗИЛа:
Был в тюрьме, мотался по этапам,
лес валил в глухих углах «Потапом»,
сочинял и жег свои стихи…
……………………………………………..
Что-то растянулась мысль в посланье,
как Апостол, сам иду в закланье,
а стихи — подобие оков…
Все тревожно, честно и с натуры,
жизнь моя — тоска макулатуры…
Итак, значит, вопреки всему стихи остались. Случаются же чудеса. Вот же ведь Пророк Илия чудом из чудес вознесся на огненной колеснице в самое небо…
И он, тот самый мальчик с ЗИЛа, уже в Москве, и учится в Лите.
Так значит, бывают чудеса?
И, наконец, — десантура. Он защитил диплом. Тоже не без чудачеств. Но — прыжок — и мечта сбылась.
Похоже, загадка автографа разгадана. Но, может, это мне так кажется. Другим же, возможно, — по-иному.
Мне много что кажется.
Павел Маркин рисовал себя на страницах этой небольшой по объему, но такой объемной книги многажды: и дитенком около детского вожделенного велика, и юнцом около велика взрослого (какой мальчишка не мечтает о велике, тем более купленном «с бочки», чему есть объяснение в стихах: дед мастерил бочки, продавал и на вырученные деньги купил «взрослый» велик), и взрослым (может, только что после «десантуры», когда достигнуто то, что казалось невозможным: он — выпускник Литинститута). Но и на «взрослом» автопортрете он моложе, чем на фотографии на задней обложке книги. Ему всегда будет где-то под двадцать, что искрится в его автопортрете: он сам предсказал себе судьбу оставаться внутренне юным, — живи он хоть сто лет…
Наверное, потому, что он, совершенно как и Селиванов, изображал не столь себя, сколь свою сущность. То есть то самое, что после него станет искать, в кого переселить свое простодушие, искусность, самобытность. То, что сохранится в нем на всю жизнь: юность, непокорность канонам и велениям. То есть — абсолютная внутренняя свобода.
Но что же отличает его судьбу от селивановской? Встреча с великой любовью, что становится стержнем жизни. Ибо любовь может быть только великой — или она не любовь, а так…
Я не один, со мною рядом ты,
красивая в своем шальном цветенье,
и смотришь рифмы, словно как цветы
такого стихотворного растенья, —
Вот зацветет ли снова этот куст? —
Зависит от случайности природы…
И:
До этого все бабы о себе,
а обо мне ты первая сказала,
и не в какой-то пьяной похвальбе
на том перроне мертвого вокзала.
Поехали мы вместе, сев в вагон.
Мелькали дни, и месяцы летели,
а вот сейчас наш трудный перегон
в сплошные предстоящие метели.
пожалуйста, прижмись к моей руке,
давай торить тропу, что вдалеке
уже нас ждет в сияющей тоске.
* * *
Анализируя книгу Павла Маркина, мы вдруг затронули тему, которая нас давно волновала. Похоже, мы живем в век странного «маньеризма» (модернизм, постмодернизм, сюрреализм и др.). Существуют удивительные стилизации в поэзии и даже прозе — «под Серебряный век», со столь же изысканной лексикой, изящная затейливость которой затмевает и смысл, и суть сказанного. Есть и «маньеризм» наоборот, такой «черный реализм»: «я так вижу, и что вижу, то пишу». То есть агрессивная фотографичность нашей невеселой действительности, обличающей зачастую нецензурными словами мечты о «красивой жизни», доставшейся другим, но и это, как всякая мода, пройдет.
Одно останется нетленным: исповедальная самобытность и единственная творческая жажда поэта или прозаика оставаться лишь собой и не стыдиться признаться в том, с нетленной простотой и искренностью, вопреки всем канонам.
Мэри КУШНИКОВА