Повесть
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2012
Проза
Яна АНДЕРС
Прозаик и публицист, автор сборника рассказов и повестей, одного романа и множества статей и эссе. Родилась в Москве, окончила филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. Работала переводчиком с английского языка, преподавателем, веб-дизайнером, занималась интернет-маркетингом. В настоящее время живет и работает в Бостоне, США.
Антидевственница, или Секрет поручика Ржевского
Идет ветер к югу, и переходит к северу,
кружится, кружится на ходу своем,
и возвращается ветер на круги своя.
Библия. Ветхий Завет. Екк. 1:6.
1
Я познакомилась с ней очень давно, в то тревожное, непонятное и захватывающее время, когда еще существовал СССР, но уже объявлена была «перестройка», когда уже было провозглашено ускорение экономического развития страны, но еще не были произведены важные хозяйственные реформы, когда уже начались кардинальные изменения в кадровой политике, но мышление и психология стиля и методов работы пока еще оставались прежними. Это было то смутное время, когда на руководящие посты уже начали выбирать беспартийных, но во всех институтах, как обязательный предмет, еще преподавали историю КПСС, когда уже объявлена была «гласность», но первые независимые газеты и журналы еще не начали появляться.
Наше детство прошло в эпоху застоя, и «демократия» казалась нам яркой летней бабочкой, случайно залетевшей среди зимы в открытую форточку, — в нее просто трудно было поверить. Изменения, происходившие вокруг нас, казались нам столь же чудесными, сколь и невероятными.
В то время мы обе были студентками. Родители уже не контролировали нас так, как раньше. Закончив школу и поступив в институт, мы, наконец, обрели долгожданную, хотя и относительную, свободу, но пользоваться ею пока еще не умели. Мы делали свои первые, неуверенные, робкие шаги в жизни, словно ребенок, недавно начавший кататься на коньках и впервые оказавшийся на льду один: неуклюже переступая с ноги на ногу и вытянув в стороны руки, не находящие привычной родительской опоры, он осторожно двигается вперед, с тревогой поглядывая на маму, стоящую за бортиком катка, ища в ее взгляде поддержку, одобрение и защиту. Мы хотели свободно скользить, но боялись растянуться на льду. Мы хотели быть самостоятельными, но пока еще не чувствовали достаточной уверенности в себе, чтобы обходиться без родительской поддержки. И наши мамы весело махали нам, стоя за бортиком катка, всем своим видом выражая свое одобрение, и радовались нашим первым успехам, и тихо гордились нами, и за улыбками прятали слезы, которые подкатывали к их горлу каждый раз, когда их ребенку удавалось что-то впервые в жизни.
Мы определяли жизнь на глаз, оценивали ее на ощупь, пробовали на зуб и примеряли ее на себя, как примеряет на себя актер костюм для новой роли: не тесно ли под мышками, не давит ли воротник, не слишком ли длинны рукава — ведь в этом костюме ему предстоит играть не один сезон.
С Вероникой Муромцевой мы вместе учились в Университете на филологическом факультете. Я влюбилась в нее, как влюбляются дети в персонажей любимых мультфильмов, в героев сказок. Все, что было связано с Вероникой, казалось мне удивительным и необыкновенным. Она была полна жизненной энергии, которая, казалось, бьет из нее через край, и, скорее всего, именно поэтому с ней постоянно случались какие-то невероятные и курьезные истории, которыми она охотно взахлеб делилась со мной и над которыми мы вместе смеялись так, что у обеих из глаз брызгали слезы.
У Вероники всегда обо всем было свое мнение, которое часто не совпадало с мнением окружающих. Ее суждения отличались резкостью и категоричностью и нередко шли вразрез с общепринятой точкой зрения, но именно это и делало ее необыкновенно интересной в глазах ее ровесников. Там, где была Вероника, никогда не было скучно. Она напоминала мне фейерверк, неожиданно вспыхнувший в ночном небе: яркая, эмоциональная, непредсказуемая, привлекающая всеобщее внимание одним своим появлением.
Благодаря своей колоритной внешности Вероника выгодно выделялась среди своих сверстниц. У нее были ясные голубые глаза с длинными черными ресницами; изогнутые, удивленно приподнятые брови и озорные ямочки на щеках, делавшие ее свежее румяное лицо особенно выразительным. Глаза Вероники напоминали мне калейдоскоп: все, на что она смотрела, словно во множестве маленьких зеркал, отражалось в их сияющей голубизне. Свои длинные гладкие темные волосы она обычно носила расчесанными на прямой пробор, спущенными на уши и собранными сзади в хвост, что делало ее похожей на гимназистку со старых дореволюционных фотографий. Когда же она распускала волосы, то скорее напоминала цыганку: была в ее облике какая-то милая бесшабашность, а в блестящих глазах — смелая удаль, обычно присущая людям решительным и целеустремленным. Вероника всегда знала, чего хотела. И неважно, что взгляды ее со временем претерпевали изменения. Главное — она всегда была уверена в том, чего хочет в настоящий момент. А хотела Вероника обычно всего и сразу. Она так и говорила: «Если я чего-то хочу, то я хочу этого сейчас!».
Вероника была подвержена резкой смене настроений. Она могла быть замкнуто-хмурой утром, деловитой и оптимистично-настроенной днем и оживленно-веселой вечером. Иногда все эти фазы повторялись в обратном порядке. Я быстро привыкла к ее эмоциональным перепадам и не обращала на них внимания.
Имя «Вероника» казалось ей слишком длинным, поэтому все друзья называли ее коротко «Ника». Впервые Ника заговорила со мной на лекции по античной литературе, которую вел профессор Алексей Николаевич Теодоров. Несмотря на свои шестьдесят с чем-то лет, профессор отличался утонченной стройностью и роскошной пышной, по цвету напоминавшей соль с перцем, шевелюрой, которую он носил элегантно зачесанной назад. Время от времени несколько седых прядей спадали ему на лоб, и тогда профессор возвращал их на место изящным движением головы, описывающей в воздухе полукруг.
Лекции профессора Теодорова представляли собой «театр одного актера». Профессор не просто читал лекцию, он разыгрывал перед студентами настоящее театральное представление, изображая в лицах всех персонажей произведения, о котором рассказывал. Стоя перед аудиторией, словно дирижер за пультом перед оркестром, Алексей Николаевич, чуть покачиваясь в такт своим словам и дирижируя сам себе поднятой вверх рукой, вдохновенно декламировал:
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:
Многие души могучие славных героев низринул
В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля),
С оного дня, как, воздвигшие спор, воспылали враждою
Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес благородный…
— Такими словами начинается эпическая поэма слепого певца Гомера «Илиада», — продолжал профессор античной литературы. — Я думаю, многие из вас заметили, что мифы большинства народов мира — это чаще всего мифы о богах. Исключение составляют мифы Древней Греции. В большинстве древнегреческих мифов рассказывается не о богах, а о героях. Герои — это, как правило, сыновья, внуки или правнуки богов от смертных женщин. Они совершали подвиги, наказывали злодеев, очищали свою землю от страшных чудовищ и нередко тешили свою силу в междоусобных войнах.
У профессора была необычная манера говорить. Начинал он предложение обычно звучно и громко, к середине фразы постепенно затихая, а конец предложения попросту сводя на нет. Чтобы услышать последние слова его реплики, студенты, сидящие на первых рядах, обычно подставляли одно ухо поближе к нему, а те, что сидели подальше, изо всех сил вытягивали шеи и подавались всем телом вперед. На лекциях профессора Теодорова всегда была такая идеальная тишина, что можно было услышать, как пролетит муха: студенты с таким напряжением ловили каждое его слово, что никому и в голову не приходило болтать.
— Десятки греческих вождей с тысячами воинов на сотнях кораблей, перечень которых занимает в поэме несколько страниц, собрались в по… на… то…, — говорил профессор, к концу фразы переходя на шепот.
— Куда собрались? — тихо переспросила меня Вероника, сидевшая рядом со мной.
— В поход на Трою, — подсказала я ей.
— Ааа… — понимающе кивнула она.
— Главным греческим вождем был Агамемнон — сильнейший из царей, правитель города Аргос, — вещал Алексей Николаевич. — Троянцами же правил седой царь Приам, а во главе их войска стоял до… сы… па… ге…
— Чего? — опять не поняла Вероника.
— Доблестный сын Приама Гектор, — снова перевела я для нее конец фразы. Я уже прочла «Илиаду», поэтому знала, о чем идет речь.
Профессор Теодоров был великолепен. Его рассказ о Троянской войне напоминал телевизионный репортаж с места событий. Он воинственно кричал, подражая нападающим троянцам, грозно громыхал, сотрясая воздух, словно Зевс в гневе, простирал руки к небу, подобно безутешной Андромахе и горестно восклицал в образе Ахилла, проклинающего свою несчастную судьбу: «Ради презренной Елены сражаюсь я с чадами Трои!».
— Греки бегут, троянцы подступают к самому их лагерю. Они вот-вот подожгут греческие корабли, — продолжал свой рассказ профессор, бегая взад и вперед по аудитории и угрожающе размахивая в воздухе воображаемым мечом. — А в это время богиня Гера, увидев с вышины бегство греков, в отчаянии решается ое… иа… зе…
— А? — вопросительно смотрела на меня Вероника, и я, как синхронный переводчик, шептала ей на ухо:
— Решается отвлечь внимание Зевса.
— Слушай, а что это за ним летает туда-сюда? — спросила она, приглядываясь к профессору.
Я проследила за ее взглядом: действительно, за профессором туда-сюда моталось что-то белое. Бегая по аудитории и воображая себя древнегреческим воином, Алексей Николаевич не замечал, что из кармана его брюк, словно флаг, развевалась длинная белая полоска. Приглядевшись, мы поняли, что у профессора в кармане — небольшой рулон туалетной бумаги, кусок которого размотался и летает вслед за ним туда-сюда. Очевидно, профессор был весьма практичным и запасливым человеком: ведь в туалетах университета туалетной бумаги днем с огнем было не найти. С туалетной бумагой в то время в стране вообще была «напряженка».
Заканчивая лекцию и подводя итоги, Алексей Николаевич неожиданно выхватил из кармана небольшую расческу, выставил ее в вытянутой руке вперед и крикнул в зал: «Вот — основная идея произведения!» — так, словно основная идея действительно была каким-то образом связана с его расческой. Затем он эффектно провел расческой по волосам, спрятал ее в карман пиджака и с достоинством сел. В зале раздались оглушительные аплодисменты.
2
На первом курсе к Нике прочно прилипла кличка «антидевственница». Дело в том, что однажды, в октябре, на Веронику снизошло откровение: она — единственная девственница на всем факультете. На самом деле она, конечно, была далеко не единственной девственницей на филологическом факультете, но у любой девушки, хоть однажды слышавшей разговоры однокурсниц в курилке, могло сложиться впечатление, что именно она — единственная. В перерывах между лекциями воинственно раскрашенные студентки, стоя под лестницей и смачно затягиваясь сигаретой, со знанием дела рассуждали о преимуществах и недостатках «Камасутры» и радостях орального секса. При этом они так эффектно поднимали одну бровь и прищуривали глаз, что у Вероники не оставалось никаких сомнений: все они уже успели приобрести богатый сексуальный опыт, и только она одна, как последняя дурнушка, до сих пор ходит в девственницах. Девушки, конечно, не уточняли, что их сексуальный опыт часто ограничивался лишь несколькими поцелуями в подъездах и пугливым тисканьем на дискотеках со своими однокурсниками. Иногда сокурсницы задавали Нике провокационные вопросы о ее интимной жизни. Вероника краснела и смущалась, не зная, что ответить. Однокурсницы снисходительно улыбались и молча переглядывались. Ника чувствовала себя полной дурой.
У Вероники начал развиваться комплекс неполноценности. Понимая, что ей одной с ним не справиться, она стала искать в своей среде единомышленников. А дальше было, как в учебнике: «Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию…». Обнаружив, что кроме нее на филфаке есть еще, по крайней мере, несколько десятков девиц, жаждущих расстаться с ненавистным атавизмом, называемым «девственность», Вероника возглавила кампанию «Против девственности!». Очень скоро начатое ею движение обросло последователями, особенно среди студенток первого и второго курсов. Собираясь на девичники на конспиративных квартирах, девушки, усаживаясь кружком, слушали Никины рассуждения о сексуальной раскрепощенности и праве женщины на выбор.
— Не будем цепляться за устоявшиеся стереотипы! — призывала Ника. — Вступать в брак девственницей — это унизительно для женщины и ущемляет ее права! Только в полной мере насладившись сексуальной свободой, женщина может на всю оставшуюся жизнь сковывать себя обетом верности законному супругу…
В качестве сувениров на таких девичниках Вероника всем девушкам раздавала собственноручно купленные ею в аптеке презервативы. Вероятно, подобные девичники были первыми шагами зарождающегося в России феминизма.
«Долой девственность — пережиток прошлого!», «Сбросим с себя ярмо постыдной невинности!», «Свергнем гнет непорочности!» — такие лозунги писали в своих дневниках и друг у друга в тетрадях молодые революционерки-антидевственницы.
Несмотря на яркую Никину внешность, ее активные боевые действия и обилие привлекательных молодых людей в университете, Нике никак не удавалось найти подходящего кандидата, который помог бы ей расстаться с порядком наскучившей ей невинностью. Все окружавшие Веронику лица мужского пола казались ей либо недостаточно привлекательными (или, как она сама говорила, «неаппетитными»), либо недостаточно опытными.
Однажды, в перерыве между лекциями, стоя вместе с Вероникой в очереди в буфете, я спросила ее:
— Ну как, нашла подходящий кадр?
— Пока нет, — вздохнула Вероника.
— А может, тебе надо просто влюбиться? — предположила я.
— А вот и нет! Как раз наоборот! — горячо возразила Вероника. — Если я вдруг влюблюсь в кого-то, то есть большая вероятность, что я за него выйду замуж, а это полностью противоречит моей теории о сексуальной свободе женщины! Выйти замуж за своего первого сексуального партнера — значит обречь себя на добровольное пожизненное заблуждение! Это все равно, что всю жизнь есть только одно и то же блюдо, утверждая, что оно самое вкусное, даже не попробовав другие!
— Ты хочешь сказать, что жена не должна хранить верность своему мужу, а должна изменять ему, вступая в связь с разными мужчинами? — не поняла я.
— Совсем нет! Я хочу сказать, что, прежде чем выйти замуж, женщина должна получить разнообразный сексуальный опыт, чтобы ей было с чем сравнивать. И выбирать себе избранника она должна, исходя из своих вкусов и предпочтений, а не брать «кота в мешке». Я вообще считаю, что при подаче заявления в ЗАГС жених и невеста должны указывать в анкете количество имевшихся у них в прошлом сексуальных партнеров. Если количество партнеров меньше или равно единице, то с браком им лучше подождать.
Очередь в буфете двигалась медленно, мы с Никой нетерпеливо поглядывали на часы, прикидывая, успеем ли мы перекусить до начала следующей лекции. Вероника попыталась сосчитать, сколько человек осталось впереди, но начало очереди ей загораживала широкая спина молодого человека, стоявшего перед нами.
— Между прочим, я слышала, что у нас на факультете учится некий «поручик Ржевский»! — по секрету, но так, что слышала вся очередь, сообщила Вероника. — Говорят, он уже перетрахал полфакультета, представляешь! Вот бы на него посмотреть!
Неожиданно молодой человек, стоявший перед нами, обернулся и, тонко улыбнувшись, произнес:
— Мадемуазель, я к вашим услугам!
Мы с Никой раскрыли рты от удивления.
— Так это вы — тот самый «поручик Ржевский»? — наконец произнесла ошарашенная Вероника. Она смотрела на него округлившимися глазами с видом кошки, перед самым носом которой вдруг замаячила мышь.
— Да я и сам не знаю, почему ко мне привязалось это прозвище, — пожал он плечами. — На самом деле меня зовут Андрей Козырев.
— Очень приятно! Меня зовут Ника, а это моя подруга Аня, — Вероника протянула ему руку, с одобрением разглядывая его пепельные кудри, широкие плечи и глаза цвета сизого тумана.
Его нельзя было назвать красавцем, но что-то неуловимое в его улыбке, во взгляде его лукавых глаз, в наклоне его головы делало его необыкновенно обаятельным.
Мы заказали бутерброды и кофе и сели с нашим новым знакомым за столик. Оказалось, что Андрей учится с нами на одном курсе, но мы обе плохо помнили его в лицо, потому что на лекциях он появлялся крайне редко.
Козырев оказался чрезвычайно вежливым и предупредительным: принес нам салфетки и чайные ложечки еще до того, как мы успели о них подумать. Вероника без умолку болтала, не спуская с него глаз. Время от времени Козырев вставлял такие остроумные замечания, что мы обе покатывались со смеху. Сначала мы говорили о литературе, потом перешли к обсуждению наших преподавателей. Оказалось, что «поручик» обладает талантом прирожденного актера: он мастерски пародировал наших преподавателей, имитируя их движения и стиль речи. Особенно ему удавалась пародия на преподавательницу фонетики, которая, казалось, говорила одними гласными. Читая лекцию, она проглатывала согласные звуки и растягивала гласные так, словно исполняла оперную арию.
Благодаря свободной, раскованной манере общения Андрея мы обе чувствовали себя в его присутствии легко и непринужденно.
— Извините, девушки, мне пора! — неожиданно сказал он, посмотрев на часы. — Увидимся на лекции!
Мы попрощались, он встал и направился к выходу.
— По-моему, этот «поручик Ржевский» — просто душка! — шепнула мне Вероника, провожая его глазами.
Я улыбнулась, вспоминая один из бородатых анекдотов про поручика Ржевского, который звучал приблизительно так: «Поручик умер, оставив кучу долгов. Его вдова распродает имущество. “Мадам, сколько стоит эта кровать?” — спрашивает покупатель. “Эта кровать не продается, — отвечает вдова. — Это память о моих интимных отношениях с поручиком Ржевским”. “В таком случае, мадам, почем будет этот шкаф?”. “Этот шкаф не продается. Это память о моих интимных отношениях с поручиком Ржевским”. Разговор продолжается в том же духе, и покупатель, наконец, потеряв терпение, спрашивает: “Выходит, мадам, что из всей этой обстановки вы можете продать, ну разве что, только люстру?”. “Ах, вы ошибаетесь! Поручик был такой затейник…” — с мечтательной улыбкой отвечала вдова».
С этого дня Вероника начала целенаправленно выслеживать свою добычу, готовясь к решающему прыжку. Но схватить дичь и уволочь ее в кусты было не так-то просто: Андрей Козырев появлялся на лекциях редко, а если и появлялся — то всегда в сопровождении двух хорошеньких девушек. Обычно одна из них была блондинка, а другая — брюнетка, или одна — брюнетка, а другая — рыжая. Девушки часто менялись, но их объединяло одно: у всех этих девушек на лицах было одинаковое капризно-надменное выражение лица, которое обычно бывает у женщин, избалованных мужским вниманием.
— Да у него их целый гарем! — ревниво шептала Ника, провожая взглядом очередную парочку лохматых соперниц, мирно щебечущих друг с другом.
— И как это они все из-за него еще не передрались?! — удивлялась я.
— Интересно, как у него сил хватает на них на всех?! — изумлялась она. — Похоже, этот Козырев — действительно настоящий «поручик Ржевский»!
Что же такого было в Андрее Козыреве, отчего девушки липли к нему так, словно он был намазан медом? Андрей, несомненно, обладал приятной внешностью и интеллектом, но умных и симпатичных молодых людей в университете было более чем достаточно. Почему же такой жгучий интерес вызывал у представительниц женского пола именно он? В чем заключалось оружие, с помощью которого поручику Ржевскому удавалось без труда завоевывать женские сердца, да еще в таком количестве? Одним из его многочисленных талантов было его чувство юмора. Поручик Ржевский был блестяще остроумен, его шутки мгновенно разлетались по всему факультету и становились ходячими анекдотами. Как-то раз, стоя с ним рядом в коридоре, я услышала одну из них.
— Женские ножки бывают трех видов, — рассуждал поручик Ржевский, стоя в кругу сокурсников. — Зажигательные, опьяняющие и музыкальные. Зажигательные — это как спички, опьяняющие — это как перевернутые бутылки, а музыкальные — это как ножки рояля.
Ходили слухи о его невероятной сексуальной потенции и таланте неутомимого и искусного любовника. Однажды в курилке Вероника даже подслушала, как одна из недавних возлюбленных Козырева назвала его «сексуальным стахановцем». Но Ника чувствовала, что кроме сексуальных способностей поручика Ржевского в нем было что-то еще, какой-то внутренний магнетизм, так притягивающий к нему женщин самых разных возрастов. Перед ним не устояла даже преподавательница латыни, с которой он долго и виртуозно флиртовал прямо на занятиях, поставившая на экзамене ему «удовлетворительно» только за то, что, подойдя к ее экзаменационному столу, Козырев смело посмотрел ей прямо в глаза и изрек: «Ave Magister, morituri te salutant!», что по-латыни означало: «Здравствуй, Учитель, идущие на смерть приветствуют тебя!». Это была парафраза от известной реплики, которой гладиаторы, отправлявшиеся на арену, приветствовали императора: «Ave Caesar, morituri te salutant!» («Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!»). Это было единственное, что Козырев знал по-латыни.
3
Несмотря на круговую оборону, которую держали пылкие девицы вокруг Андрея, Вероника потихоньку, мелкими перебежками, незаметно подкрадывалась к своей добыче. Все чаще и чаще они с Козыревым переглядывались на лекциях и время от времени перекидывались между занятиями парой слов. Однажды Веронике крупно повезло. Она шла по длинному университетскому коридору, а с противоположного конца коридора к ней приближался сам поручик Ржевский. «На ловца и зверь бежит!» — обрадовалась Ника. Сойдясь с Козыревым на расстояние нескольких шагов, она раскинула в стороны руки так, словно собиралась заключить его в объятия. Что делает нормальный мужчина, когда видит, что приятная во всех отношениях девушка хочет его обнять? Конечно же, отвечает на ее порыв. Так и сделал поручик Ржевский. Но прежде, чем он успел ее обнять, Вероника убрала руки за спину, словно и не собиралась с ним обниматься. Со стороны это выглядело так, словно инициатива сближения полностью исходила только от него. Именно такого результата и добивалась своими действиями хитроумная антидевственница.
— А ты куда идешь? — спросил ее Козырев, не заметив подвоха.
— К Щурбановой, нашей преподавательнице логики. Мне билеты экзаменационные у нее надо взять.
— Слушай, а ведь скоро экзамен! Я чуть не забыл, — хлопнул себя по лбу Козырев. — Мне тоже нужны билеты. Можно, и я с тобой?
— Ну, пошли.
— Главное — не сдать экзамен, главное — вовремя про него вспомнить! — наставительно сказал Козырев, подняв вверх указательный палец.
И они зашагали по коридору вместе. Когда они осторожно зашли на кафедру, Елена Петровна Щурбанова сидела за столом, лицом к двери, и разговаривала с какой-то девушкой, очевидно, аспиранткой. Они подошли к ней сбоку и остановились, вежливо дожидаясь, пока она закончит разговор. Елена Петровна заметила их и повернула к ним голову:
— Здравствуйте, вы ко мне? — спросила она.
— Да. Здравствуйте, Елена Петровна, — сказала Вероника. — Мы — ваши студенты. Вы сказали, чтобы мы зашли к вам за экзаменационными билетами.
— Да? — удивилась преподавательница логики. — Ну, хорошо, я попробую их найти. Кажется, они были в этой папке. О, Давид Моисеевич! Рада вас видеть! — воскликнула она, обращаясь к вошедшему мужчине с палочкой. — Ну, как вы? Как ваша нога?
Давид Моисеевич начал подробно рассказывать о том, как он упал и сломал ногу. В сущности, его рассказ сводился к общеизвестному: «Поскользнулся, упал, очнулся — гипс». Вероника и Андрей молча стояли рядом.
— Вы ко мне? — словно увидев их впервые, снова спросила преподавательница логики, когда Давид Моисеевич отошел.
— Да, к вам, Елена Петровна. Мы — ваши студенты, — напомнила ей Ника. — Мы пришли за экзаменационными билетами.
— За билетами? — удивленно подняла брови Щурбанова. — Сейчас посмотрю. Не уверена, что они у меня с собой.
Она начала было рыться в папке, но вошедшая женщина в очках отвлекла ее внимание.
— Здравствуйте, Елена Петровна! — сказала женщина в очках.
— А-а-а, Элеонора Викторовна! Вы приехали?! — обрадовалась преподавательница логики. — Ну, как отдохнули?
Далее Элеонора Викторовна начала подробно рассказывать о своем пребывании в Гаграх, о температуре воды в море, качестве питания и культуре обслуживания в санатории, где она недавно отдыхала с мужем. Елена Петровна кивала, улыбалась, задавала вопросы, а Муромцева и Козырев продолжали стоять, терпеливо ожидая, когда же Щурбанова, наконец, закончит разговор.
— А вы что? — изумленно повернулась она к ним, заметив, наконец, их присутствие.
— Елена Петровна! — взмолилась Вероника. — Мы — ваши студенты. Пожалуйста, дайте нам билеты!
— Какие? — не поняла Щурбанова.
— По логике!
— Сейчас поищу…
Поведение преподавательницы логики было крайне нелогичным. Очевидно, Елена Петровна по причине своего преклонного возраста страдала редкой формой амнезии — у нее почти полностью отсутствовала краткосрочная память. Она отлично знала свой предмет и, скорее всего, помнила в деталях всю свою жизнь, но мгновенно забывала о том, что случилось десять минут назад.
Эта абсурдная сцена могла бы продолжаться до бесконечности, если бы Козырев вовремя не взял дело в свои руки. Заметив краем глаза, что кто-то снова заходит в комнату, он наклонился над Щурбановой, опершись руками о ее стол, так, чтобы полностью загородить ей собой всех, кто за ним находился, и внятно произнес:
— Елена Петровна, достаньте, пожалуйста, из этой папки билеты по логике, которые вы для нас принесли!
К удивлению Вероники, преподавательница беспрекословно подчинилась и, прежде, чем ее успели отвлечь вновь вошедшие коллеги, достала из папки билеты и протянула их Козыреву.
— Большое спасибо! — сказал он, взял билеты, и они с Вероникой быстро вышли.
— А здорово ты ее взял в оборот! — сказала Вероника. — Молодец! А то бы мы с тобой еще целый час там торчали!
— Главное — не выпускать ситуацию из-под контроля! — подмигнул он ей.
Переломный момент в поведении поручика Ржевского неожиданно произошел на лекции по зарубежной литературе средневековья, которую читала Раиса Николаевна Лимановская. Профессора Лимановскую, которая была блестящим преподавателем и талантливым рассказчиком, приходили послушать студенты не только с других курсов, но и с других факультетов. В аудитории яблоку было упасть негде, мы с Вероникой специально пришли пораньше и заняли места в среднем ряду. Спустя полчаса после начала лекции, в аудиторию вошел Андрей Козырев. Две девицы, сидящие в нижнем ряду, блондинка и брюнетка, активно замахали ему руками, показывая знаками, что заняли ему место. Вопреки своему обыкновению, Козырев не спешил сесть рядом с ними. Он окинул аудиторию взглядом, увидел Веронику и, невозмутимо проследовав мимо махавших ему девиц, поднялся по ступенькам наверх и стал протискиваться к Веронике. Рядом с ней было так мало места, что ей пришлось поставить на колени свою сумку, чтобы дать ему сесть.
— Привет, — шепнул Козырев, опускаясь рядом с ней.
От него исходил тонкий аромат дорогого одеколона, к которому примешивался легкий запах табака. Эта «гремучая смесь» сводила Веронику с ума. Они сидели так близко, что она чувствовала через платье тепло его колена.
— В основе «Песни о Нибелунгах», написанной неизвестным автором в конце XII — начале XIII века, лежат древние германо-скандинавские сказания, — рассказывала профессор Лимановская, стоя за кафедрой и кутаясь в свою мягкую, брусничного цвета шаль.
Раиса Николаевна была маленькой изящной женщиной с большими карими глазами на бледном лице и темными пышными волосами, собранными на затылке в аккуратный пучок. Во всем ее облике чувствовалась какая-то особая аристократическая порода: у нее были тонкие руки, длинная шея и хрупкие лодыжки. Может быть из-за ее худобы, а возможно, из-за того, что в жилах Лимановской действительно текла голубая кровь, ей всегда было холодно, и она постоянно куталась в свои мягкие теплые накидки и шерстяные шали. Одевалась Раиса Николаевна всегда элегантно, со вкусом, и во всем ее облике скользила какая-то изнеженная утонченность. Глядя на ее маленькую, женственную фигурку и слушая ее мягкий, вкрадчивый голос, невозможно было поверить, что на факультете ее называли «железная леди». Ходили слухи, что, для того чтобы на экзамене получить у нее «тройку», нужно было сдать экзамен как минимум на «пять с плюсом».
— Брюнхильда, королева-воительница Исландии, соглашается выйти замуж за бургундского короля Гюнтера, — продолжала тем временем Лимановская. — Но в первую брачную ночь Брюнхильда не желает добровольно отдать свою девственность Гюнтеру. Гюнтер же оказывается не в силах с ней совладать из-за того, что уступает королеве в физической силе. Тогда нидерландский принц Зигфрид, богатырь, победивший дракона, помогает Гюнтеру. На следующую ночь, под покровом темноты, Зигфрид надевает плащ-невидимку и проникает в королевские покои. Притворяясь Гюнтером, он силой укрощает непокорную Брюнхильду, но не покушается на ее девственность. Потом незаметно исчезает, предоставляя Гюнтеру самому исполнить супружеский долг. Побежденная Брюнхильда после этого навсегда становится обычной женщиной.
— Хм! Этого и следовало ожидать, — ухмыляясь, пробурчал себе под нос поручик Ржевский.
— Чего именно? — не поняла Вероника.
— Того, что после этого она навсегда станет обычной женщиной.
— Это почему же?
— Да потому, что если мужчина не может совладать с женщиной, то с ним она всегда будет просто «обычной женщиной», — тихо проговорил поручик Ржевский, наклонясь к самому уху Вероники. — И только с тем, кто действительно умеет с ней обращаться, она будет чувствовать себя королевой.
От его наглости у Вероники вспыхнули щеки, а по коже пробежали мурашки.
— А ты откуда знаешь? — прошептала она.
— Потише, пожалуйста! — громко сказала профессор Лимановская. — А если кому-то не интересно, он может встать и выйти! — добавила она, уничтожающе глядя на Козырева.
Андрей посмотрел на Веронику долгим, многозначительным взглядом, но ничего не ответил. До конца лекции они больше не сказали друг другу ни слова, но Вероника каким-то шестым чувством ощущала, что их диалог продолжался уже без слов, на уровне подсознания, на каком-то таинственном, только им двоим известном языке.
4
В середине года на нашем курсе появился новый студент, Костя Ковалев. Он перевелся к нам с вечернего отделения, и мы не сразу его заметили. Вероника познакомилась с ним самым неожиданным образом.
Приближалась сессия, а с ней — и срок сдачи рефератов по лексикологии. Ника, несмотря на свой живой, подвижный характер, а может, как раз, именно из-за него, никогда ничего не могла сделать вовремя и все оттягивала до самого последнего момента.
— Ты помнишь, что в понедельник в двенадцать — крайний срок сдачи рефератов по лексикологии? — спросила я ее в пятницу.
— Как? Уже в понедельник? А я его еще даже не начала! — испуганно вытаращила она на меня свои глаза-калейдоскоп.
Все выходные Вероника честно трудилась над своим рефератом с твердым намерением вручить его преподавательнице лексикологии в назначенный день.
В понедельник, ровно в одиннадцать часов, Вероника пришла в университет, держа под мышкой сумку с готовым рефератом. Она вошла в лифт и нажала кнопку девятого этажа. Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает. Между восьмым и девятым этажом лифт застрял. Очевидно, что-то случилось с электричеством, потому что свет в лифте погас, и кнопки не работали. Связи с диспетчером тоже не было. В лифте было еще несколько человек: пара преподавателей и несколько студентов. Узники лифта стали активно стучать в двери и звать на помощь, но никто не откликался.
— А давайте попробуем открыть двери сами! — предложила стоявшая рядом с Вероникой женщина, от которой исходил тяжелый, удушливый аромат духов «Мажи Нуар». — Нужно только что-то просунуть между дверями, листок бумаги, например. Фотоэлемент сработает, и двери автоматически откроются. Есть у кого-нибудь небольшой листок бумаги?
— У меня есть! — обрадовалась Вероника, нащупав в заднем кармане джинсов какую-то маленькую прямоугольную бумажку, сложенную пополам. — Сейчас я попробую.
Ориентируясь в темноте на ощупь, Вероника просунула сложенный листочек между дверями лифта, но ничего не произошло. Двери оставались закрытыми. Тогда она подвигала бумажкой вверх-вниз, пытаясь попасть ею в луч фотоэлемента, но это не помогло. Неожиданно бумажка застряла. Вероника потянула ее к себе, но что-то с противоположной стороны ее удерживало. Вдруг Ника услышала шорох разрываемой бумаги, смех и чьи-то быстро удаляющиеся шаги.
— Есть у кого-нибудь спички или зажигалка? — сказала она, наконец, высвободив бумажку из щели между дверями.
Какой-то мужчина в лифте щелкнул зажигалкой, маленький огонек осветил собравшихся. Вероника посмотрела на бумажку в своих руках и ужаснулась.
— Да это просто издевательство! — закричала она. — Злостное хулиганство!
— Что случилось? — спросила женщина.
— Это же были билеты в театр на Таганке! — воскликнула Вероника, чуть не плача. — Я их просунула в щель, а какой-то мерзавец с той стороны подошел и оторвал контроль! Мы же сегодня вечером с подругой в театр собирались!
— Вот люди! Ни стыда, ни совести! — посочувствовала удушливая женщина.
— Мне мама эти билеты достала с таким трудом! — сокрушалась Вероника.
— Да, с оторванным контролем билеты не действительны, — констатировал мужчина с зажигалкой. — Что ж вы, девушка, надо было смотреть, что вы в двери суете!
— Так темно же было! Ой, а сколько сейчас времени? — спохватилась Вероника.
— Без пятнадцати двенадцать, — сообщил молодой человек, стоявший сзади нее.
«У меня же в двенадцать — крайний срок сдачи реферата! — с ужасом вспомнила Вероника. — Если я не успею — мне влепят “неуд”!»
В лифте становилось душно. Люди заволновались. Вероника приложила ухо к щели между дверями. Неожиданно снаружи послышались мужские голоса. Голоса были молодые: один — высокий, слегка гнусавый, а второй — пониже, с легкой хрипотцой, словно простуженный. Очевидно, разговаривали двое студентов.
— Эй! Молодые люди, вы меня слышите? — закричала Вероника во весь голос в щель между дверями.
— Кто это? Где это? — удивились студенты, стоявшие рядом с лифтом.
— Мы тут в лифте застряли! — крикнула Вероника. — Вызовите диспетчера!
— Хорошо, я сейчас, — ответил один из молодых людей, тот, что с гнусавым голосом, и куда-то побежал.
— Молодой человек! — снова закричала Ника. — А вы здесь?
— Здесь, — ответил другой, чуть хрипловатый голос.
— Вас как зовут? — спросила Вероника.
— Ну, Костя, — удивленно ответил тот.
— Костя! Умоляю! Выручите меня! Мне через десять минут реферат по лексикологии сдавать нужно. Он у меня в сумке лежит. Давайте я вам его по одному листочку в щель просуну, а вы отнесите его, пожалуйста, преподавателю в девяносто пятую комнату! Очень вас прошу! Иначе, я пропала!
— Ну, хорошо, давайте, — согласился Костя.
— Вот спасибо! А преподавательнице скажите: «Это от Вероники Муромцевой».
Вероника стала поспешно просовывать листки реферата в щель, а Костя с противоположной стороны их принимал и складывал согласно нумерации страниц.
Собрав таким образом весь реферат, Костя со всех ног помчался в комнату номер девяносто пять. Подбежав к ней, он в дверях столкнулся с преподавательницей лексикологии, которая уже собиралась уходить.
— Вот, — запыхавшись сказал он и протянул ей мятые листки. — Это реферат Вероники Муромцевой. Она просила вам передать.
Преподавательница недовольно посмотрела на часы: было ровно двенадцать.
— Ну хорошо, давайте, — сказала она, нехотя беря из его рук реферат. — И передайте Муромцевой, чтобы впредь она была более организованной!
Костя, широко улыбаясь, кивнул в ответ. Когда он вернулся обратно, к лифту, сообщить Веронике, что ее поручение выполнено, то обнаружил, что двери лифта открыты, а в нем уже никого нет. Очевидно, пришли рабочие, устранили неисправность, и узники лифта разошлись по своим делам. Костя ощутил легкое разочарование, так и не узнав, кем была эта незнакомка в лифте.
Через несколько дней после этого происшествия мы с Вероникой сидели на лекции по историческому материализму. В конце лекции маленький лысый преподаватель философии, похожий на Ленина, по своему обыкновению, скороговоркой произнес: «Вш впрс змч кмтр дпл прдлж?» Скороговорка эта означала: «Ваши вопросы, замечания, комментарии, дополнения, предложения?», но понимать ее мы научились только после пятой или шестой лекции, так как преподаватель произносил эту реплику с такой скоростью, словно мы смотрели его лекцию в записи, а заключительные слова — в режиме ускоренной перемотки.
— У меня вопрос, — поднялся со своего места высокий парень.
— Да, да, — повернулся к нему преподаватель.
— Если на главный вопрос философии «Что первично, дух или материя?» существует только шесть возможных ответов, то все философские системы, которые когда-либо существовали на Земле, можно свести к одному из них. Так ли это?
— Да, это так, — ответил преподаватель.
— В таком случае можно предположить, что каждый человек, даже если он этого не осознает, является носителем той или иной системы, и в зависимости от этого строит всю свою жизнь. Согласны ли вы с этим утверждением? — сказал парень чуть хрипловатым, словно простуженным, голосом и опустился на свое место.
Преподаватель философии на минуту задумался, по-ленински хитро прищурившись, а потом начал долго и нудно отвечать на поставленный вопрос. Вероника его не слушала, она во все глаза смотрела на парня, задавшего вопрос и сидевшего к ней спиной. Она не знала, кто он, но его голос показался ей удивительно знакомым. Где она могла его слышать? И вдруг она вспомнила.
— Это он! — шепнула мне Вероника.
— Кто? — не поняла я.
— Костя. Тот парень, который меня выручил, когда я застряла в лифте, помнишь, я тебе рассказывала?
После лекции Вероника подошла к нему.
— Вы Костя? — спросила она.
— Да. А что?
— А я — Вероника Муромцева. Огромное вам спасибо за то, что отнесли мой реферат!
— Ах, так это вы! — почему-то обрадовался он. — Ну что вы, не стоит благодарности!
Костя был худой, высокий парень с задумчивыми серыми глазами, взъерошенной головой и такими длинными руками и ногами, что, казалось, они все росли и росли, когда он сам уже перестал расти.
Через несколько недель я заметила, что Костя явно симпатизирует Веронике. Он часто с ней заговаривал и постоянно оказывался там же, где и она, словно специально поджидая ее в назначенном месте. Вероника же не обращала на него никакого внимания. Она была так увлечена поручиком Ржевским, что все остальные представители мужского пола для нее просто не существовали.
— Кстати, ты замечала, что Костя к тебе неравнодушен? — как-то спросила я ее.
— Замечала, — ответила она. — Только он не в моем вкусе.
— Почему?
— Мне нравятся мужчины смелые и решительные. А Костя какой-то тихий, — ответила она.
Однажды произошел эпизод, не оставивший у меня никаких сомнений в том, что Костя всерьез влюблен в Веронику. Костя в тот день забыл в аудитории, где только что закончилась лекция, свою тетрадь и вернулся туда за ней, когда все студенты уже разошлись. Войдя, он увидел, что Вероника и поручик Ржевский все еще сидят рядом на своих местах. Облокотившись локтем на спинку сиденья и развернувшись к Веронике всем корпусом, Козырев что-то тихо говорил ей, его пальцы играли прядью ее длинных волос. Вероника слушала его, улыбаясь, откинув голову на спинку сиденья и повернув к нему лицо. Глаза ее блестели, ямочки на щеках обозначились резче. Они просто сидели и разговаривали, но то, как они это делали, произвело на влюбленного Костю такое шокирующее впечатление, как если бы он застукал их в постели. Бедный Костя был ранен в самое сердце. Забыв о своей тетради, он выбежал из аудитории. Не помня себя, он помчался вниз по лестнице и чуть не сбил меня с ног. Лицо его было бледным, подбородок дергался.
— Костя, что случилось? — спросила я.
— Ничего!
— Костя, да на тебе лица нет! В чем дело?
— Они сидели там вдвоем! — выпалил он.
— Кто?
— Вероника и Козырев!
— Ну и что? — не поняла я.
— Они сидели и разговаривали!
— Сидели и разговаривали? Ну и что в этом такого? — удивилась я.
— Я понял! Я все понял! — задыхаясь произнес он. — Ты думаешь, у них это серьезно?
— Костя, успокойся, — сказала я ему. — Это несерьезно и ненадолго.
— Почему ты так думаешь?
— У поручика Ржевского надолго ни с кем не бывает, ты же знаешь. Подожди, это скоро закончится.
5
Началась сессия. Первым в списке зачетов и экзаменов был зачет по психологии.
Все студенты собрались в аудитории в ожидании преподавателя, который, очевидно, немного опаздывал. В аудитории было шумно: кто-то рассказывал анекдоты, кто-то тихо напевал, подражая Булату Окуджаве, кто-то просто болтал. И только Женя Преображенский что-то быстро писал мелким почерком на клочке бумаги. Женя, невысокий, щуплый кареглазый парень с черными вьющимися волосами, похожий в профиль на молодого Пушкина, писал стихи, но тщательно от всех это скрывал. Вернее, это только самому Жене казалось, что он это тщательно скрывает. На самом деле весь курс знал не только о том, что Женя пишет стихи, но и о том, что он по-настоящему талантлив. Закончив писать и спрятав листок в карман, Женя обратился к Козыреву, который стоял у двери:
— Андрей, посмотри, не идет ли там преподаватель!
— А как он выглядит? — спросил Козырев.
— Ну ты даешь! Ты что, на лекции ни разу не был? — удивился Женя.
— Ну почему же? Был. Один раз. Но вот как он выглядит, хоть убей, не помню.
— Что же ты так плохо подготовился к экзамену? — насмешливо заметил Женя.
— Ну, почему же… — не понял иронии Козырев.
— Вот скажи, что должен сделать студент перед экзаменом?
— Что?
— Освежить в памяти пройденный материал и образ преподавателя, если он его хоть когда-либо видел! — сказал Женя, улыбнувшись пушкинской улыбкой гения.
В коридоре послышались шаги, и в дверях, наконец, возник Михаил Анатольевич, преподаватель психологии, приземистый, упитанный мужчина лет пятидесяти, с глазами-буравчиками, пронзительно смотревшими из-под его мохнатых бровей. За его гипнотический взгляд студенты прозвали его «Кашпировским». И, хотя Михаил Анатольевич был психологом, а не психиатром, каждый раз, разговаривая с ним, я с трудом сдерживала улыбку, подавляя в себе желание обратиться к нему словами: «товарищ психотэрапэут».
— Я поставлю зачет только тем, кого помню в лицо! — сказал он, словно бросая нам вызов. — Потому что, если я вас не помню в лицо, это означает, что вы редко появлялись на занятиях.
Студенты с зачетками выстроились в длинную очередь. Вероника стояла за Козыревым, а я — за Вероникой. Психолог сверлил своими глазами-буравчиками каждого, кто представал перед ним, словно собираясь просверлить насквозь дырку в голове собеседника, и говорил либо: «Помню!» — и ставил зачет, либо: «Не помню!» — и отправлял студента домой без зачета. Когда подошла очередь Козырева, преподаватель внимательно посмотрел на него и решительно сказал: «Я вас не помню!». Козырев молча развернулся, вышел из комнаты и снова встал в конец очереди. Когда минут через пятнадцать Козырев опять невозмутимо предстал перед Михаилом Анатольевичем, тот вгляделся в его лицо зорким взглядом опытного психолога, уверенно сказал: «Да, я вас помню!» — и поставил Козыреву зачет. Так, благодаря своей наглости, Козырев часто выкручивался из самых трудных ситуаций.
Следующим был экзамен по зарубежной литературе. Этот экзамен считался одним из самых трудных: казалось, что количество книг, которое мы обязаны были прочитать за один семестр, превышало количество книг, прочитанных нами за всю предшествующую жизнь. Начинали мы подготовку к экзамену с того, что в каждой группе делили список обязательной литературы между собой так, чтобы каждому студенту досталось не больше трех-четырех книг. Потом, добросовестно прочитав доставшиеся нам книги, мы рассказывали друг другу их содержание. Таким образом, нам удавалось сэкономить кучу времени, которое мы плотно заполняли совместным ничегонеделаньем.
То, что обычно происходило в аудитории во время сдачи экзамена по литературе, напоминало крупномасштабные боевые действия. Студенты представляли собой армию, пытавшуюся разгромить противника, в роли которого выступал экзаменатор. Для того чтобы успешно отбить нападение врага, требовалось тесное взаимодействие разведки, пехоты и артиллерии, поэтому для выполнения поставленной задачи нам необходимо было действовать сообща.
Сначала в качестве разведчиков в аудиторию засылались самые смелые. Их целью было разведать вражеские укрепления, оценить обстановку и «прощупать» экзаменатора. Выйдя из аудитории, они докладывали о сложившейся ситуации остальным. Сведения, полученные разведчиками, были для нас жизненно важны: от этих данных напрямую зависело развитие дальнейших военных действий. Ничто не ускользало от зоркого ока разведчиков, они фиксировали в своей памяти малейшие детали: в каком настроении находится экзаменатор, какого рода вопросы он любит задавать, какое место в аудитории наиболее просматривается противником и в каком месте выгоднее всего сесть, чтобы незаметно воспользоваться шпаргалкой. Затем, в качестве танка, прокладывавшего путь пехоте, в аудиторию запускали Тамару.
Тамара была необыкновенной девушкой весьма внушительных размеров или, как говорили на факультете, «со всех сторон выдающейся девушкой». В свои двадцать с небольшим лет Тамара отличалась необычной для своего возраста склонностью к иронии и сарказму, часто граничившему с грубым цинизмом зрелой, много повидавшей на своем веку, женщины. На вопрос «Как живешь?» Тамара неизменно отвечала: «Хорошо, но не регулярно!». Со своими однокурсниками Тамара обычно общалась насмешливо-снисходительно, наделяя их всевозможными эпитетами с элементами фольклора: «Сокол ты мой ясный», «Лебедь ты моя белокрылая», «Гусь ты мой лапчатый», «Ягодка ты моя волчья».
У Тамары были короткие темные волосы и большие, карие, широко поставленные глаза с поволокой. Редкий экзаменатор мог устоять под тяжелым взглядом этих глаз. Тамара к экзаменам почти не готовилась, но почти все предметы сдавала на «хорошо» и «отлично». А удавалось ей это следующим образом. Наскоро выспросив у своих однокурсников перед экзаменом содержание основных произведений, входивших в обязательную программу, Тамара входила в аудиторию, уверенно брала билет и садилась к столу экзаменатора с таким видом, словно она собиралась не сдавать экзамен, а принимать его. Остановив на преподавателе свой тяжелый немигающий взгляд, положив локти на экзаменаторский стол и налегая на него всей своей мощной грудью, Тамара низким голосом с хрипотцой говорила:
— Так. Времени у нас мало, поэтому буквально в двух словах…
После этих слов экзаменатор как-то сразу обмякал и лицо его принимало растерянное выражение.
— Буду говорить с вами искренне! — с вызовом начинала «со всех сторон выдающаяся девушка». — Произведение мне совершенно не понравилось! Скажу вам больше: оно откровенно слабое, оторванное от жизни и лишено всякой достоверности!
— Подождите, подождите… — спохватывался ошарашенный ее натиском экзаменатор. — А вы вообще читали, что написали об этом романе критики? Они, между прочим, высоко оценили основ…
Но Тамара не давала экзаменатору опомниться:
— Да, я, безусловно, читала и могу вам дословно пересказать, что писали об этом произведении литературные критики, — саркастически улыбалась она, энергично закидывая ногу на ногу. — Но прежде чем мы продолжим, я бы хотела узнать, что вас больше интересует: общеизвестные рецензии, написанные критиками, или мое сугубо личное мнение об этом произведении?
— Нннууу… хорошо, — соглашался экзаменатор не столько из малодушия, сколько из любопытства. — И каково же ваше мнение об этом произведении?
— Будем называть вещи своими именами! — продолжала наступление Тамара. — Основная идея в романе прослеживается с трудом, характеры выписаны не четко, большое количество лишних персонажей и событий, не несущих никакой смысловой нагрузки. К тому же, слишком много ненужных, туманных рассуждений, не имеющих никакого отношения к основному сюжету! Крайне неудачное произведение!
Экзаменатор делал робкие попытки расспросить Тамару о сюжете и основных героях романа, но Тамара «перла» на преподавателя, как танк, подавляя его своей безапелляционной точкой зрения и своим труднопереносимым присутствием, после чего обессиленный экзаменатор ставил ей «хорошо» и, облегченно вздохнув, выпускал Тамару из аудитории.
Вслед за психической атакой Тамары, прорвавшей укрепления противника, следовала основная часть студентов, олицетворявших собой пехоту, в числе которых были и мы с Вероникой. Мы были не лучшими и не худшими студентками. Мы отважно сражались с экзаменатором, отражая его нападения в виде каверзных вопросов — более или менее удачными ответами. Мы бились до последнего и, получив свои кровью заработанные «хорошо» или «удовлетворительно», радостно выходили из аудитории, освобождая поле боя для тяжелой артиллерии, подоспевшей нам на подмогу как раз вовремя. Когда противник был уже со всех сторон окружен и силы его были на исходе, в аудиторию входили отличники и без труда несколькими прицельными артиллерийскими ударами сокрушали врага. Весело помахивая зачетками с оценкой «отлично», они последними покидали поле битвы.
Большинство студентов, сдав экзамен, выходили из боя «живыми и невредимыми». Остальных же, «сраженных в бою», ожидала еще одна схватка с врагом: им предстояло пересдавать экзамен через несколько месяцев.
В тот день экзамен по зарубежной литературе средневековья принимала сама «железная леди» — профессор Лимановская. Когда мы с Вероникой подошли к аудитории, Козырев стоял в коридоре и, окруженный однокурсницами, рассказывал очередную байку:
— Несет студент огромную кучу книг, а второй подходит к нему и спрашивает: «Неужели тебе все это нужно прочитать?». А тот ему отвечает: «Да ты что! Это же только списки литературы!».
— Ну, как обстановка? — спросила я.
— Гиблое дело, — сказал Женя Преображенский, почесывая затылок.
— Что так?
— «Железная леди» явно жаждет крови!
— Да брось ты, Жень! — сказала Вероника. — Не так страшен преподаватель, как он читает!
— Да? — повернулся к ней Женя. — А ты знаешь, что Лимановская уже третьему человеку подряд двойку влепила!
Мы с Вероникой ахнули.
— А вы чего обе такие измученные, с красными глазами? — спросил Козырев удивленно разглядывая нас.
— Как это «чего»?! Мы всю ночь не спали, к экзамену готовились.
— Ну, это вы зря! Перед смертью все равно не надышишься! — заметил Козырев.
— Как известно, у студента есть два состояния: есть и спать. И есть еще третье — это сессия, когда не есть и не спать, — вставил Женя.
— А вот с этим я в корне не согласен! — возразил поручик Ржевский. — Студент должен прийти на экзамен хорошо выспавшимся, со свежей головой, потому что во многих вещах ему на экзамене придется разбираться впервые! — сострил он.
— Мда… От сессии до сессии живут студенты весело… — вздохнула я.
— И не надо так трагично! — похлопал меня по плечу Козырев. — Да здравствует сессия — единственная возможность студента знать хоть что-нибудь хотя бы несколько дней! — вдохновенно воскликнул он.
В этот момент из аудитории вышла Тамара, ее темные глаза гневно сверкали. Все собравшиеся кинулись к ней:
— Ну как? Сдала?
— Нет!
— Почему?
— Срезалась на дополнительных вопросах! — возмущенно раздувая ноздри, ответила «со всех сторон выдающаяся девушка». — Лимановская совсем озверела! Такие коварные вопросы задает, как будто специально хочет всех завалить. Чтоб ей пусто было!
Стало ясно, что враг спутал нам все карты и что, скорее всего, наша военная стратегия сегодня не принесет нам успеха. Если уж даже Тамара не смогла оказать на Лимановскую никакого психологического воздействия, то вряд ли это удастся остальным. Придется уповать на волю Божию и свои скудные познания в области зарубежной литературы Средних веков и Возрождения.
Подошла наша с Вероникой очередь.
— Помните, девчонки: все сказанное вами на экзамене может быть использовано против вас! — напутствовал нас поручик Ржевский.
— Хорошо, учтем! Будем молчать, как партизаны! — ответила я.
— Нет, лучше отвечайте вопросом на вопрос. Тогда у экзаменатора сложится впечатление, что вы умнее его, — посоветовал Козырев.
Мы зашли в аудиторию. Веронике досталась «Божественная комедия» Данте, а мне — «Дон Кихот» Сервантеса. Первой отвечала Вероника. «Железная леди» слушала ее молча, не меняя выражения лица.
— Сколько всего кругов Ада было описано в «Божественной комедии» Данте? — прервав Веронику, ледяным тоном спросила она.
— Девять, — уверенно ответила Вероника.
— А для кого был предназначен второй круг Ада?
— Для развратников.
— А третий? — продолжала копать Лимановская.
— Кажется… для еретиков. Ах, нет, вспомнила! Для чревоугодников и обжор, — отбилась Вероника.
— А кто был на девятом круге Ада? — не унималась «железная леди».
Вероника задумалась. Я было открыла рот, чтобы ей подсказать, но Лимановская бросила на меня взгляд, от которого любой из нас мог бы превратиться в соляной столб, и я закрыла рот.
— На девятом круге, по-моему, были… насильники? Или нет, наверное, лжесвидетели? — пыталась вспомнить Вероника.
— Голубушка, подите вон! — ангельским голоском сказала Лимановская, указывая Веронике на дверь. — Вам не место в Московском университете!
Вероника встала и испуганно попятилась к двери.
— На девятом круге Ада пребывают души самых ужасных преступников — тех, кто обманул доверившихся! — ядовито прошипела ей вслед Лимановская, кутаясь в свою пушистую шаль.
Так Вероника провалила экзамен по зарубежной литературе. Провалил его и Козырев, который перепутал имена всех героев древнескандинавских саг и назвал нидерландского принца Зигфрида «Зигмундом», а Брюнхильду — «Бригиттой».
Мне крупно повезло. Когда-то, еще в школе, я прочла «Дон Кихота» Сервантеса и хорошо помнила сюжет и всех персонажей этой книги, поэтому на экзамене отвечала вполне сносно. Лимановская попыталась было засыпать меня дополнительными вопросами, но мне кое-как удалось выкарабкаться. Я была уже почти уверена в своей победе, радуясь, что так легко отбилась от «железной леди», но Лимановская, очевидно, не желая сдаваться, не спешила отдавать мне зачетную книжку. Она немного помедлила, полистала мою зачетку и, наконец, прищурившись, задала мне последний вопрос:
— Скажите, а какие черты отличают более поздние произведения Сервантеса?
Ответа на этот вопрос у меня не было. Подозреваю, что не было его и у самой Лимановской. Я молчала, не зная, что сказать. По лицу «железной леди» пробежала тень торжествующего превосходства. Неожиданно в голове моей всплыла случайная фраза из какого-то учебника, которая относилась вовсе не к Мигелю Сервантесу, а к какому-то другому, неизвестному писателю совершенно из другой страны и из другой эпохи, но фраза эта показалась мне настолько беспроигрышной, что я, не моргнув, уверенно изрекла:
— Более поздние произведения Сервантеса отличает более панорамный характер историзма!
Я понятия не имела, что означает выражение «панорамный характер историзма», но, очевидно, утверждение это прозвучало настолько веско, что возразить что-либо на него было трудно. Тень превосходства сползла с лица Лимановской. Она с отвращением поставила мне «хорошо», вернула мне зачетку, и я, миновав все круги Ада и все еще не веря своему счастью, выскочила из аудитории.
— Ну что? Сдала? — кинулась ко мне Вероника.
— Уф! Сдала! — ответила я.
— Что получила?
— Четверку.
— Ну ты даешь! Молодец, Анька! А дополнительные вопросы она тебе задавала? — поинтересовалась Ника.
— Задавала.
— И ты на все вопросы ответила?
— Ответила.
— Неужели ты знала ответы на все вопросы?! — изумилась Вероника.
— Не знала, но вспомнила! — ответила я, и это была чистая правда.
— Вот вам, пожалуйста, наглядный пример отличительной способности памяти студента: «не знал, но вспомнил»! — встрял Козырев.
— К сожалению, у меня такая способность отсутствует, — покачала головой Ника.
Несмотря на провал, Вероника пребывала в отличном настроении духа: она заметила, что Козырев уделяет ей повышенное внимание. Пару раз они вместе ходили в буфет пить кофе и часто после занятий болтали вдвоем в курилке. Вернее, болтал, в основном, Козырев, рассказывая Нике такие умопомрачительно смешные истории, что она хохотала, почти не переставая.
Вероника ликовала: события развивались, как нельзя лучше. И вот, когда цель была уже так близка, и Вероника предвкушала, как она одним ударом убьет сразу двух зайцев: покончит со своей опостылевшей девственностью и, наконец, узнает, в чем же состоит секрет магнетизма поручика Ржевского, случилось непредвиденное: Андрея Козырева неожиданно отчислили из университета за неуспеваемость. Впрочем, непредвиденным это событие оказалось только для Вероники. Всем остальным было совершенно ясно, что именно этого и следовало ожидать: Козырев слишком редко появлялся на занятиях и слишком много времени проводил в объятиях хорошеньких девушек. Если бы знания могли передаваться половым путем, то Козырев, вероятно, уже защитил бы докторскую диссертацию, но, поскольку подобный метод передачи информации был науке пока неизвестен, поручику Ржевскому оставалось желать лучшего. Он завалил три экзамена подряд, и даже очарованная им преподавательница латыни, как ни старалась, ничем не смогла ему помочь. С тех пор никто его больше не видел. Козырев как сквозь землю провалился. Хозяйка квартиры, у которой он снимал комнату, отвечала по телефону, что он куда-то переехал, но нового его номера телефона никто не знал. Никиному отчаянию не было конца. Постепенно она успокоилась и смирилась с крахом задуманного плана и только иногда разочарованно вздыхала: «Ну что ж, значит не судьба!». Особенно ее огорчало то, что она так и не узнала секрет поручика Ржевского.
6
Несмотря на то что роман Вероники с поручиком Ржевским оборвался, так и не успев начаться, никакого облегчения Косте Ковалеву это не принесло. Вероника его по-прежнему игнорировала, и Костя, молча страдая, продолжал ходить за нею, как тень. Я от души сочувствовала Косте. Неуклюжий, и от того немного смешной, он казался мне милым и напоминал длинноногого жеребенка. Костя был умным, начитанным парнем, интересы его были разносторонни, с ним можно было говорить обо всем. Кроме того, он был отличником и гордостью всего нашего курса. За его энциклопедические знания, а также за взъерошенные светлые волосы, однокурсники прозвали его «светлая голова».
— Ника, по-моему, ты его недооцениваешь, — сказала я ей, глядя на страдания юного Ковалева.
— Он не в моем вкусе! — как заезженная пластинка, повторяла привередливая Вероника.
Настала весна, Ника все еще была невинна, как дитя, а достойный кавалер, который избавил бы ее от девственности, начавшей серьезно ее тяготить, до сих пор не материализовался.
В мае, когда у многих студентов-москвичей родители начали выезжать на дачи на свои огородно-посевные работы, студенты, дружившие компаниями, составили график совместных посиделок. Решено было собираться по графику на разных квартирах, в зависимости от того, когда у кого родители уезжают на дачу. Среди студентов даже появилась распространенная шутка: «Девушка, что вы на меня так смотрите, как будто у вас родители на дачу уехали?».
Первую «маевку» организовали в квартире у Вероники, когда ее родители поехали за город высаживать первые овощи. На «маевку» были приглашены все студенты нашей группы, включая меня и Катю Ерофееву, с которой Ника дружила еще со школы. По сложившейся студенческой традиции гости приводили с собой своих друзей, а те, в свою очередь, своих друзей. В квартиру Вероники набилось такое количество народу, что я не могла запомнить всех по именам. К тому же мне никак не удавалось сосчитать общее число человек, чтобы поставить на стол нужное количество тарелок и бокалов, так как народ продолжал постоянно прибывать. Мы с Вероникой и Катей приготовили салаты и запекли в духовке курицу, ребята принесли вино и пиво. Катя в то время встречалась с Леней с исторического факультета — серьезным молодым человеком, читающим Кафку и увлекающимся брейк-дансом. Леня обещал привести на «маевку» своего друга, Диму Меркулова, о чем Катя с радостью сообщила Веронике:
— Я тебя с ним познакомлю. Уверена, Дима тебе понравится. Я его один раз видела. Мне кажется, он в твоем вкусе!
Но Леня пришел на вечеринку один и сообщил, что Дима Меркулов где-то задерживается и приедет позже. Вероника так воодушевилась предстоящим знакомством с Димой, что, каждый раз, услышав звонок в прихожей, радостно бросалась к двери, надеясь, что наконец-то пришел Меркулов. И, обнаружив, что это всего лишь один из их сокурсников или очередная «сладкая парочка», разочарованно отворачивалась.
В разгар всеобщего веселья Вероника, как тень, слонялась по квартире в ожидании обещанного ей кавалера, потягивая из бутылки пиво. Постепенно она так нагрузилась пивом, что в каждом, вновь прибывшем, видела этого мифического «Меркулова».
— Вы Меркулов? — пошатываясь и еле ворочая языком, с надеждой спрашивала она в дверях каждого, кто хоть отдаленно внешне напоминал молодого человека, описанного Катей. — Нет? Ах… Ну, извините!
— Ник, по-моему тебе уже хватит, — сказала я.
— Почему это «хватит»? Ничего подобного! — возмутилась антидевственница, мутно глядя сквозь меня.
Как-то однажды Вероника призналась мне, что выделяет для себя всего шесть степеней опьянения, которые она описывала приблизительно так:
Стадия 1. Резко повышается самооценка и начинает казаться, что ты отлично поешь (несмотря на отсутствие слуха и голоса).
Стадия 2. Приходишь в «приподнятое» состояние духа, появляется некое ощущение приподнятости над землей, начинаешь задавать окружающим дурацкие вопросы, типа «А хотите, я вам спляшу?», появляется неудержимое желание станцевать на столе.
Стадия 3. Граница между реальным и нереальным становится пунктирной, и ты начинаешь заигрывать со всем, что двигается.
Стадия 4. Пропадает чувство реальности и появляется навязчивое желание раздеться.
Стадия 5. Начинает неудержимо тошнить и выворачивать наизнанку, что будет продолжаться всю ночь. На рассвете удастся задремать. Страшная мигрень будет преследовать после этого целые сутки.
Стадия 6. Состояние — «труп». Если не сделать промывание желудка, возможен летальный исход.
В настоящий момент, по всем признакам, Вероника находилась в стадии опьянения номер три.
— Ник, а почему у тебя все лицо в салате? — ужаснулась я, заметив на ее щеках и подбородке следы майонеза и кусочки морковки. — Ты что, упала мордой в салат?
— Ой, не по-ой-мню… Мо-ой-жет быть… — икая, попыталась ответить она.
— Пойдем-ка я тебя умою, — я потянула Нику в ванную.
Там я усадила ее на край ванны и отвернулась, чтобы включить воду.
Но тут антидевственница подняла вверх руку, сложив два пальца в форме буквы «V», громко крикнула «Liberté au sexe!»* и, потеряв равновесие, вверх ногами упала в ванну.
Повернувшись и обнаружив вместо сидевшей на краю ванны Вероники ее беспомощно торчащие из ванны ноги в черных колготках и красных туфлях, я в ужасе вскрикнула.
— Ника! Ты жива?
Судя по Никиному пьяному смеху, гулко, как из колодца, доносившемуся из чугунной ванны, она отделалась только легкими ушибами.
— Вероника, дай руку! Вот дурочка!
Я с трудом вытянула ее из ванны. Длинные Никины волосы были мокрые, она глупо улыбалась. Я снова усадила ее на край ванны и снова потянулась, чтобы открыть кран, но она опять не удержалась и снова загремела в ванну вверх тормашками.
— Вероника, да что же это такое?! — возмутилась я, но, заглянув в ванну, сама разразилась гомерическим хохотом. — Ну дава-а-ай же, вылеза-а-ай! А не то я полью тебя из душа холодной водой, чтобы ты пришла в себя! — пыталась я ее урезонить, снова за обе руки вытаскивая ее из ванны.
— Держись за раковину обеими руками! И не вздумай опять кричать: «Свободу сексу!» — строго приказала я, с трудом сдерживая смех.
Когда я, наконец, кое-как умыла Веронику, вытерла ее полотенцем, и мы вместе выползли из ванной, у нас обеих от смеха болел живот.
— Смех без причины — признак неоконченного высшего образования! — сказал Женя Преображенский, глядя на нас.
Неожиданно зазвонил телефон, Ника взяла трубку. Это оказалась мама Вероники, которая звонила узнать, все ли дома в порядке. Ника замахала руками, пытаясь привлечь внимание окружающих, и сделала страшные глаза, чтобы все затаились на время. Леня выключил музыку, все замолчали.
— Да, да, все хорошо, мамочка. Читаем вместе «Историческую грамматику», готовимся к экзамену. Все в порядке, — журчала она в трубку невинным голоском в воцарившейся в комнате тишине, стараясь как можно отчетливее выговаривать слова.
Едва она успела положить трубку, как раздался звонок в дверь. Ника, с мокрыми темными волосами, свисающими вдоль щек, и красным от смеха лицом, еле держась на ногах, пошла открывать. На пороге стоял молодой человек неземной красоты: каштановые волосы, чуть раскосые миндалевидные глаза оливкового цвета, брови вразлет, чуть впалые щеки, резко очерченные скулы.
— Добрый вечер! — сказал незнакомец, и его чувственные губы расплылись улыбке, обнажив крупные белые зубы. — Извините, что опоздал.
— О-о-й! — от неожиданности опять икнула Вероника. — За-ой-ходите!
Он вошел. Снял и повесил в прихожей свою джинсовую куртку. Крупной пятерней откинул со лба длинные темные пряди. Этот жест сразил Веронику наповал. «За один этот жест ему уже надо ставить пятерки без экзаменов!» — подумала она про себя. Незнакомец произвел на Нику ошеломляющее впечатление: в ее глазах зажегся плотоядный огонек, и она, как охотничья собака, сделала «стойку».
— Ну, здра-а-а-вствуйте, Дима! — сладко улыбнулась Ника, не сводя с него глаз.
— Я не Дима. Я — Стас, — сказал незнакомец.
— Меркулов, а почему вы изменили имя!? — изумилась Ника, с интересом разглядывая фактурного красавца. — Мне больше нравилось, когда вас звали Дима.
— Я не Меркулов, — сказал он.
— Ну вот! Теперь и от фамилии своей отказываетесь! — кокетливо сказала она, все еще не веря, что перед ней не тот, кого она так ждала.
— Это не моя фамилия! — возразил он.
— Аааа…! — Ника заговорщически поднесла палец к губам. — Значит вы пришли сюда «инкогнито», — добавила она шепотом и облизала пересохшие губы.
— Почему «инкогнито»? — удивился он. — Моя фамилия Дубовицкий.
— Вот я и говорю. Под чужим именем. Для конспирации!
— Нет, здесь какая-то ошибка, — сказал он. — Я не Меркулов!
Словно пропустив его слова мимо ушей, Вероника повернулась в сторону гостиной и весело крикнула:
— Ребята! Тут Дима Меркулов пришел!
Стас растерянно стоял в коридоре, не решаясь пройти в комнату. Очевидно, из-за недостатка чувства юмора, он воспринимал Никин пьяный бред на полном серьезе.
Услышав радостный крик Вероники, мы с Катей вышли в прихожую и удивленно уставились на них обоих:
— Ника! Ну какой же это Меркулов?! — воскликнула Катя. — Это же Стас Дубовицкий!
— Привет, Стас! — сказала я. — А вы с Никой уже познакомились?
— М-да… уж… познакомились, — усмехнулся Стас.
— Стас, не обращай на нее внимания! — сказала ему Катя. — Проходи в комнату.
Стас пожал плечами и пошел в гостиную.
— Ой, девчонки, какой он красивый! Ну, хоть штаны снимай! — прошептала Вероника, глядя ему вслед, и глаза ее засверкали, как новогодние елочные шары.
— А ты с ним попробуй пообщаться, — посоветовала ей Катя. — С ним же говорить не о чем! Он кроме детективов ничего не читал и кроме нескольких американских боевиков ничего не смотрел.
— О! Это как раз то, что мне нужно! — с жаром возразила Ника. — Красавец без мозгов! Идеальная кандидатура для дефлоратора! А разговаривать мне с ним совершенно ни к чему.
— Ну, в таком случае он для тебя — то, что доктор прописал! — усмехнулась я.
Я пару раз встречалась со Стасом в разных компаниях, и единственное, что я о нем запомнила, это то, что он был красив, как бог, но находиться в его обществе больше десяти минут я не могла. Разговаривать с ним мне было невыносимо скучно. Стас был глуп, как молодой теленок. Он учился на юридическом факультете, куда его по блату устроил отец. Сокурсники Стаса хором утверждали, что он почти не берет в руки учебников, и что экзамены за Стаса «сдает» его отец, работающий в прокуратуре и имеющий серьезные связи в деканате университета.
— Прошу всех к столу! — сказала Катя, входя в комнату, и мы последовали за ней.
Я села рядом с Женей Преображенским, Вероника — рядом со мной, а Стас — напротив нас. Стас с нескрываемым интересом поглядывал на Веронику.
— А почему вы решили, что я — Меркулов? — спросил он ее.
— Понимаете… Когда чего-то очень ждешь, то нередко начинаешь принимать желаемое за действительное, — кокетливо ответила Вероника.
— В таком случае, мне жаль, что я вас разочаровал.
— Ну что вы, совсем напротив! — с жаром воскликнула Ника. — Мне кажется… действительность даже превзошла все мои ожидания, — добавила она, игриво глядя на Стаса.
— А вы — весьма оригинальная девушка! — сказал он, широко улыбнувшись, и четкие контуры его мужественного подбородка обозначились еще резче.
— Спасибо. Мне это уже говорили, — без лишней скромности ответила Ника.
К тому моменту, когда все, наконец, собрались за столом, закуска была уже полностью съедена. Но тут, как раз вовремя, подоспела курица. Катя вынула ее из духовки и, румяную и дымящуюся, поставила на стол. При этом на лицах собравшихся появилось выражение тревожной озабоченности: всем стало ясно, что курицы на всех не хватит.
Леня разлил по бокалам вино.
— За что пьем? — спросила Катя.
— О-щу-щес-вляются мещ-щ-щты! — старательно проговорила Вероника, лучезарно глядя в лицо Стасу.
— Нет, за это мы сегодня уже пили, — сказал Женя, озабоченно глядя на Веронику.
— У меня есть другой тост, — вмешался Леня. Он тепло посмотрел на Катю, обнял ее за талию и притянул к себе. — Сколь ни мудры наши преподаватели, а студенты все равно тянутся не к наукам, а к студенткам! Так выпьем же за стремление к прекрасному!
Все выпили и одновременно набросились на курицу. Потом пили за друзей («За тех, кто не даст нам утонуть на экзамене и вовремя бросит спасательный круг!»), за родителей («За тех, кто думает, что мы здесь учимся!»), за девушек («За наших подруг, которые не дадут нам окончательно спиться между сессиями!»), за межфакультетскую межполовую дружбу, за удачу («которая никогда не приходит одна»), за мир во всем мире.
Вероника уже не могла пить ни пиво, ни вино, поэтому ей наливали сок. Она поминутно облизывала пересохшие губы и с вожделением наблюдала, как Стас уплетает куриную ногу. Закончив есть, он допил свой бокал вина, поднял глаза, встретился с Вероникой взглядом и неожиданно шепнул ей:
— Пойдем на кухню!
— Зачем? — удивилась она.
— Потом объясню, — шепнул он, встал и потянул ее за руку за собой.
Они зашли на кухню. Вероника попыталась нащупать в темноте выключатель, чтобы включить свет.
— Не надо, — остановил ее Стас.
— Почему? Здесь же темно, — не поняла она.
— Темнота — друг молодежи, — сказал Стас и закрыл за ними дверь.
Он прислонил ее к стене и деловито поцеловал. Потом еще. И еще. Когда они, наконец, прервались, Вероника тихо сказала:
— А ты классно целуешься!
— Я знаю, — нескромно ответил Стас. — Мне говорили, что я умею хорошо целоваться.
— Да? — Ника изумилась его самоуверенности. — Интересно, а что ты еще умеешь хорошо делать?
— Я умею хорошо трахаться! — ответил он, и его губы расплылись в самой бесстыдной и соблазнительной улыбке, которую Ника когда-либо видела.
— Поехали на такси! — предложила Вероника, совершенно не понимая, куда же она собирается со Стасом ехать, и, очевидно, забыв, что находится у себя дома. Она помнила только главное: «на такси», потому что иной способ передвижения в ее состоянии был бы ей просто недоступен.
Но Стас, как истинный джентльмен, не воспользовался Никиным временным умопомрачением и никуда с ней не поехал. Он остался ночевать у Вероники и, поскольку количество гостей, желавших у нее переночевать, значительно превышало количество спальных мест, Стас, Вероника, Леня и Катя спали на кровати вчетвером. Нику ничуть не смущало, что она оказалась между Стасом и Леней: ночью было прохладно, а от их горячих молодых тел исходил такой жар, что можно было спать и без одеяла. Среди ночи Вероника почувствовала, как по ее телу шарят волосатые мужские руки. Ей было приятно, что Стас вдруг решил проявить инициативу, хотя в таких походных условиях, вчетвером на кровати, он, скорее всего, не собирался предпринимать никаких решительных действий. «Однако, он довольно смел!» — сквозь сон, не открывая глаз, подумала она, повернула голову в сторону и почувствовала на губах горячий поцелуй. Но поцелуй оказался совсем не таким, какого она ожидала: Вероника ощутила на своей коже колючие усы и вспомнила, что Стас был гладко выбрит. Она открыла глаза и в темноте увидела перед собой лицо Лени.
— Ой, виноват, я девушку в темноте перепутал! — сказал Леня, отвернулся от Вероники и занялся Катей, лежавшей с другой стороны от него.
Вероника повернулась на другой бок и посмотрела на Стаса: он спал богатырским сном, его могучая грудь мерно вздымалась, пухлые губы были приоткрыты. «Хорош!» — подумала Вероника, любуясь своей добычей. Она придвинулась ближе к нему и обхватила его мощный торс рукой, словно боясь, что он ночью сбежит. Засыпая, Ника вспомнила о таинственном Меркулове, который в тот вечер так и не появился, чему она была несказанно рада.
* Свободу сексу! (франц.)
7
Через несколько дней, когда Вероника была трезва, как стеклышко, Стас пригласил ее к себе домой днем, когда его родители были на работе. Никино торжественное прощание с девственностью произошло в здравом уме и твердой памяти, в квартире, залитой солнцем, на узкой скрипучей тахте под оглушительную музыку группы «Led Zeppelin»: звучала пеня «Лестница в небо».
«Пролетарская революция, о необходимости которой так долго говорили большевики, свершилась!» Но, к большому Никиному разочарованию и недоумению Стаса, прощания с девственностью, как такового, так и не случилось. Ни крови, ни боли, никаких других признаков девственности у Ники обнаружено не было. Стас не встретил в ее теле почти никакого сопротивления, которое по всем правилам должно было бы сопровождать его вторжение, как не встретили большевики почти никакого сопротивления со стороны Временного правительства при взятии Зимнего Дворца. В ее организме произошла революция, но Вероника ее почти не почувствовала. Оказалось, что физиологически она никогда и не была девственницей. Очевидно, это было редкой врожденной особенностью ее организма. Вероника даже вспомнила, что когда-то читала об этом в журнале «Здоровье», но никак не думала, что это может относиться именно к ней.
Вечером Стас проводил ее домой. По дороге они почти не разговаривали. У обоих в ушах звучала «Лестница в небо», а во всем теле ощущалась какая-то приятная ломота. Проснувшись на следующее утро, Вероника с удивлением осознала, что бороться ей теперь больше не с чем. Так закончилась ее кампания «против девственности».
Стас не обманул ее ожиданий: он действительно оказался неплохим любовником, но, как оказалось, это было его единственное достоинство. Никакими другими ценными качествами, кроме смазливой внешности, он не обладал. Кругозор его был весьма ограничен: интересовался он только футболом, смотрел глупые американские боевики и ему явно недоставало чувства юмора. По сравнению со Стасом, Вероника чувствовала себя почти Сократом, можно сказать, «гигантом мысли». Ника относилась к Стасу, как вождь пролетариата относится к солдатам, перешедшим на его сторону: «Мол, спасибо, ребята, что поддержали, но говорить мне с вами не о чем». Поэтому Вероника решила заняться его образованием. Для начала она дала ему почитать «Мастера и Маргариту» Булгакова. Через два дня Стас вернул ей книгу.
— Ты что, уже всю книгу прочитал? — удивилась Вероника.
— Да ее читать невозможно! — возмутился Стас.
— Что ты имеешь в виду?
— Автор все время перескакивает с одного на другое. Какие-то эпизоды, совершенно не связанные друг с другом. Огромное количество персонажей, которых трудно запомнить. Ничего понять невозможно! — так охарактеризовал Стас произведение великого классика.
Однажды Вероника привела его на выставку современных художников на Крымском валу. Она обожала живопись и с интересом рассматривала каждую картину. Особенно ее привлекла работа одного молодого, малоизвестного художника. На картине был изображен берег моря, скалы, дети, играющие на песке, и где-то далеко, на горизонте, плывущий корабль. Вероника долго стояла перед этой картиной, вглядываясь в нее. Казалось, на ней не было изображено ничего особенного: скалы, море, дети, корабль. Но написана она была необыкновенно ярко и живо. Вся картина была пронизана чувством радости, ощущением начала новой жизни, ожиданием счастья. Скорее всего, такое впечатление создавалось благодаря особой работе художника с цветом: картина была написана в чистых, сочных, оптимистичных тонах. Особенно изумительным было море: прозрачное, сливающееся с цветом песка у самого берега, темно-изумрудное у скал и совершенно лазурное вдали.
— Стас, посмотри на эту картину! — потянула Вероника его за рукав. — Правда, здорово?!
Стас рассеянно взглянул на картину.
— Ммм… даа… Объем есть! — с умным видом изрек он.
Вероника с удивлением посмотрела на него.
— Стас, ну при чем тут объем?! Когда смотришь на эту картину, хочется жить, мечтать, творить! Разве ты не чувствуешь?!
Стас равнодушно пожал плечами: ничего этого он не чувствовал.
Последней каплей в их отношениях стал их совместный просмотр фильма Тарковского «Ностальгия». Это был специальный закрытый показ, билеты на который с большим трудом достала Никина мама. Они сидели в кинозале, зал был забит до отказа. Стас, шумно вздыхая, все время елозил в кресле, и, наконец, недовольно сказал:
— Ника, пошли домой!
— Что?!
— Говорю, домой пошли! Чего тут смотреть?! Как Янковский целый час свечку несет?
— Ты что, вообще ничего не понимаешь!?
— А тут и понимать нечего! Это же полная фигня!
— Фигня?! — ужаснулась Вероника. — Ну, знаешь ли! Да ты просто дурак!
— Ну, вот и сиди тут одна, если ты такая умная! А я пошел футбол смотреть!
— Ну и иди!
Стас встал и вышел из зала. Вероника посмотрела в темноте ему в спину и поняла, что они больше не увидятся. Стас потом звонил ей несколько раз, но она под разными предлогами избегала встреч с ним. Не могла же она ему сказать прямо, что не хочет с ним встречаться, потому что он туп, как пробка. Очевидно, вскоре эта мысль дошла до Стаса без Никиной помощи, и он перестал звонить.
— Ну, как поживает Стас? — спросила я ее как-то.
— Его больше нет! — ответила она.
— А куда же он подевался? — удивилась я.
— Остался в прошлом.
— Вы что, поссорились?
— Нет, мы не ссорились. Просто я решила перестроиться! — заявила Вероника.
— Чегой-то вдруг?
— И совсем даже не «вдруг»! В стране объявлена перестройка, ты что, не в курсе? У меня начался духовно-нравственный кризис, и я решила, что пора переходить к новому мышлению.
— Это каким же образом?
— Пора заняться переоценкой ценностей и переосмыслением ранее сделанного выбора! Руководство страны взяло курс на демократическое обновление общества, а это означает разрыв с прошлыми взглядами и переход к новым идеям! — сыпала перестроечными цитатами Вероника.
— И какие же у тебя появились новые идеи?
— Я хочу встретить настоящего мужчину!
— И что же такое по-твоему «настоящий мужчина»?
— Это мужчина, жизнь которого наполнена смыслом. Не то, что этот идиот Стас! Мне нужен мужчина, с которым можно поговорить, с которым я могу быть сама собой. Умный, обаятельный, успешный и сексуальный. У которого в глазах горит огонь!
— Что-то я таких не встречала, — засомневалась я.
— Это потому, что большинство мужчин — серая масса с потухшим взглядом и бездумным выражением лица. А мужчина, который увлеченно что-то делает, живет осмысленной жизнью и перестает сливаться с общей массой. Мимо такого мужчины невозможно пройти! С ним никогда не скучно, за ним хочется тянуться, он заставляет тебя расти.
— Ты хочешь получить все в одном пакете!? — удивилась я. — И где же ты такого найдешь? Таких мужчин — один на тысячу! И они, как правило, все уже заняты. А если даже не заняты, то тебе придется конкурировать еще с десятком претенденток.
— Меня это не пугает! — заявила самоуверенная Вероника.
После этого у Вероники было несколько неудачных и скучных романов с ее сверстниками. Скучных, потому что все ее кавалеры были похожи друг на друга в одном: все они с такой настойчивой поспешностью пытались затащить Нику в постель, словно завтра должен был наступить конец света, и сегодня — их последний в жизни шанс насладиться радостями физической любви. Неудачными все они были потому, что, как и следовало ожидать, заканчивались Никиным разочарованием в очередном избраннике.
8
Однажды зимой, уже на последнем курсе, Вероника забрела в главное здание университета подписать у ректора какие-то документы для кафедры иностранных языков, где она на полставки работала. Несмотря на то, что рабочий день близился к концу, в приемной ректора, жужжа, как пчелы в улье, толпились посетители. Вероника заняла очередь и опустилась ждать на черный кожаный диван, напоминавший тот, что изображен на картине «Ленин в Смольном». На улице было холодно, а в помещении тепло. На Нике была тяжелая дубленка с мохнатым воротником. Она хотела было ее снять, но для этого нужно было вставать с дивана, в котором она, из-за его ослабевших пружин, осев, сразу утонула. Вставать было лень, поэтому она так и осталась сидеть, не снимая дубленки, положив голову на спинку дивана, задумчиво разглядывая причудливые белые узоры, которыми мороз разрисовал окно, и слушая мерный гул голосов в приемной. Постепенно тело ее начало наливаться свинцом, а глаза стали слипаться. Нику разморило, и она задремала.
Проснулась она от того, что в приемной громко хлопнула дверь. Вероника открыла глаза. В приемную вошел высокий молодой мужчина в дорогих очках, с портфелем-дипломатом в руке, в длинном черном кожаном пальто. Пальто было расстегнуто, под ним был виден элегантный темный костюм и синий, в золотых прожилках, галстук. Вид у этого посетителя был настолько нездешний, что взгляды всех присутствующих обратились в его сторону. Вероника вдруг с удивлением обнаружила, что не помнит ни одного из посетителей в лицо, потому что никого из тех, кто стоял в очереди перед ней, в приемной не было. Она посмотрела на часы и с ужасом поняла, что проспала целый час, и ее очередь уже прошла. Она вскочила с дивана и обратилась к присутствующим, умоляя ее пропустить, объясняя, что случайно задремала и проспала свою очередь, но никто не хотел ее слушать. У всех были свои проблемы и свои срочные документы на подпись.
— Девушка, как вам не стыдно! — возмутилась какая-то толстая тетка с «халой» на голове. — Вы вообще здесь не стояли!
Вероника принялась доказывать, что она стояла, но вся очередь выразила ей такое коллективное недоверие, что Вероника поняла, что никто ее не пропустит, и ей придется встать в конец очереди, и сидеть здесь еще час или два, и что, скорее всего, на вечерний спецсеминар по французскому она опоздает.
— Мадемуазель, я вижу, вам нужна помощь? — услышала она над ухом мягкий мужской баритон.
Вероника подняла глаза. Перед ней стоял тот самый молодой человек в очках, который только что вошел в приемную. От неожиданности она не знала, что ответить.
— Ника! Ты чего тут делаешь? — вдруг фамильярно спросил он, снимая очки.
Только сейчас, когда он подошел к ней так близко и снял очки, она узнала эти пепельные кудри и эти глаза цвета сизого тумана.
— Поручик Ржевский! — радостно выдохнула она.
— Он самый! — улыбнулся Андрей Козырев.
— Какими судьбами? — поинтересовалась Ника.
— Я, как ты помнишь, не закончил второй курс, но некоторые предметы все-таки сдал. А сейчас собираюсь изучать бизнес. Для этого мне надо перевестись в другой институт и заверить у ректора кое-какие документы. Ну, что там у тебя? — спросил он, указывая на папку в ее руках.
— Да вот, бумажки надо подписать, — ответила Вероника.
Козырев подошел к секретарше и спросил:
— Зиночка, он у себя?
— Да, он вас ждет, Андрей Николаевич.
Андрей подошел к кабинету ректора, подмигнул Веронике, взглядом приглашая ее зайти вместе с ним, и взялся за ручку двери.
— Нет, постойте, молодой человек, вы здесь не стояли! — стала шумно возмущаться очередь.
Поручик Ржевский оглянулся и спокойно сказал:
— Назначено!
— Девушка, а вы куда?! — не унималась очередь.
— Эта дама со мной, — невозмутимо ответил он, взял Нику за руку, и они вместе вошли в кабинет.
Документы были подписаны молниеносно. Когда они вдвоем вышли из приемной, Ника готова была прыгать от радости.
— А я и не знала, что ты лично знаком с ректором! — удивилась она. — Каким образом?!
— Да, понимаешь… — замялся Андрей. — Я как-то оказал ему одну услугу.
— Услугу? Какую?
— Ну… это долгая история… — ему явно не хотелось об этом говорить. — Как-нибудь в другой раз расскажу…
— Андрей, я тебе так благодарна! — сказала она. — Спасибо, что помог, а то мне пришлось бы там до вечера сидеть.
— Всегда к вашим услугам, мадемуазель! — улыбнулся он. — Или уже мадам?
— Нет, я пока еще не замужем.
— Понятно. Значит, одиночество тебе пока не грозит.
— Одиночество? Что ты имеешь в виду? — не поняла Вероника.
— Знаешь, что ответило армянское радио на вопрос: «Что такое замужняя женщина?» — лукаво глядя на нее, спросил поручик Ржевский.
— Что?
— Армянское радио ответило: «Замужняя женщина — это та, у которой есть муж и любовник». «Да это развратная женщина!» — возмутились слушатели. «Нет, — говорит армянское радио. — Развратная женщина — это та, у которой есть муж и много любовников». «Да это просто падшая женщина!» — запротестовали слушатели. «Нет, — отвечает армянское радио. — Падшая женщина — это та, которая живет одна, и у которой вообще никого нет». «Но это одинокая женщина!». «Нет, — говорит армянское радио. — Одинокая женщина — это та, которая просто живет с мужем».
— Понятно, — засмеялась Вероника. — Значит, по классификации армянского радио, я — падшая женщина.
— Я этого не говорил.
— А ты женат?
— Недавно развелся.
— А дети есть?
— Нет. Я в неволе не размножаюсь, — сострил Козырев. — Слушай, я голоден, как тигр! Поедем, чего-нибудь съедим! Я на машине.
— Понимаешь, у меня через час спецсеминар по французскому языку. Не думаю, что я успею, — сказала Вероника.
— Тогда пойдем по старой памяти в наш студенческий буфет!
— Пойдем!
Они пошли в тот самый буфет, где впервые встретились. Там, как всегда, было полно народу.
— Я угощаю! — сказал Андрей. — Выбери, что ты хочешь.
Выбирать особо было не из чего. Поэтому они взяли две порции сосисок с зеленым горошком, пирожные «корзиночка» и кофе.
— А чем ты сейчас занимаешься? — спросила Вероника, оглядывая его дорогой костюм, из рукавов которого выглядывали белоснежные манжеты с запонками. В студенческом буфете все это смотрелось как-то неуместно.
— Работаю на бирже.
— На бирже?! А что, в нашей стране есть биржа?! — изумилась Вероника.
Слово «биржа» для нас, выросших в эпоху застоя, звучало так же ново и незнакомо, как, к примеру, для американца звучало бы слово «коммуналка».
— Уже есть, — снисходительно улыбнулся поручик Ржевский. — А ты что, телевизор не смотришь?
— Нет, не смотрю. И газет тоже не читаю, — призналась Вероника. — А давно ты там работаешь?
— Несколько месяцев. Ее же только недавно открыли.
— Ну и как? Успешно? — поинтересовалась Вероника.
— Понимаешь, биржа — это большой «лохотрон». Фондовый рынок не генерирует, а перераспределяет деньги его участников. Выигрывает тот, у кого больше возможностей влиять на формирование спроса и предложения на этом рынке.
— А трудно там работать?
— Ну, как тебе сказать… И да, и нет. Для работы на бирже нужно иметь много времени, хорошую голову и железные нервы. Надежные источники информации тоже не помешают.
— И часто тебе удается выигрывать?
— Знаешь, девяносто девять процентов на ней обычно прогорают и остаются без денег. При этом все бабки перекочевывают в руки одного процента. Раньше, когда я только начинал, то очень часто проигрывал. Потерял кучу денег. Потом нашел себе хорошего учителя-наставника. Теперь стабильно зарабатываю. Важно понять одно. Главное — не выигрывать много. Главное — выигрывать стабильно. Я выигрываю не много, но стабильно, что в результате и приводит к большим заработкам.
Ника с интересом разглядывала Андрея. В его облике ее внимание привлекли две необычные детали, которых она раньше не замечала: перстень на пальце с диковинным синим камнем и небольшой шрам на лбу, над левой бровью. Козырев казался Веронике таким обаятельным, таким искушенным и таким загадочным, что в его присутствии она ощущала легкое головокружение и слабость в коленях, которую обычно испытывала от волнения перед экзаменом. Все в нем ее интриговало: и его мягкий бархатный голос, и его лукавый взгляд, и запонки на манжетах, и этот перстень, и этот загадочный шрам.
Заметив, что Вероника разглядывает его шрам, Козырев сказал:
— А, это? Да, это так, пустяки. Подрался с мужем одной знакомой.
— Сильно?
— Он меня не сильно. Только этот шрам остался. А я немного переусердствовал. Сломал ему нос. Дали два года условно.
Вероника смотрела на него с восхищением. Кто он, этот коварный искуситель, соблазнитель чужих жен, этот азартный игрок, оказывающий тайные услуги ректору университета, этот местный Дон Жуан? Кто он такой и в чем его секрет? Вот сейчас он доест свои сосиски и уйдет, и больше они никогда не встретятся. И ей так никогда и не удастся узнать «секрет поручика Ржевского». Вероника поймала себя на мысли, что пытается представить себе, какой он в постели. Он, словно почувствовав ее мысли, с любопытством посмотрел на нее и сказал:
— Знаешь, а ты похорошела!
— Да? — смутилась она. — И с каких это пор?
— Ну, с тех пор, как я тебя не видел.
— Спасибо.
— Слушай, я тут недавно купил себе видак. У меня дома есть классный фильм — «Девять с половиной недель» называется. Смотрела?
— Нет, не смотрела. Но много про него слышала.
— Я кассету взял на прокат на пару дней. Хочешь посмотреть?
— Хочу! — обрадовалась Вероника.
— Тогда приезжай ко мне в гости! Ты что завтра делаешь?
— Завтра пятница? Днем учусь, а вечером — пока не знаю.
— Я за тобой заеду. Ты во сколько заканчиваешь?
— В половине четвертого.
— Тогда сразу после занятий выходи на улицу, я буду ждать тебя в машине у входа. У меня «Нива» номер 30-04, цвета кофе с молоком.
На следующий день, встретив меня в университете, Вероника, сияя, поведала мне о своей удивительной встрече с поручиком Ржевским.
— А телефон он у тебя взял? — спросила я.
— Ага! И даже пригласил меня в гости смотреть «Девять с половиной недель»!
— Поедешь? — насторожилась я.
— А ты как думаешь!? — радостно воскликнула она.
9
Все выходные я не могла до нее дозвониться: Вероники не было дома. В понедельник я приехала в университет раньше обычного: еще в пятницу мы договорились с Вероникой, что в понедельник утром встретимся перед занятиями в библиотеке на первом этаже. Я зашла в библиотеку, заняла очередь за книгами, а Вероника все не появлялась. Я отстояла очередь, взяла книги и пошла на лекцию одна. Через несколько минут после начала лекции в аудиторию вошла запыхавшаяся Вероника, увидела меня и тихонько прошмыгнула на занятое мною для нее место.
— Извини, что опоздала, — виновато шепнула она.
Только тут я заметила, что Вероника сегодня сама на себя не похожа: волосы ее были растрепаны, глаза лихорадочно блестели, а на лице блуждала какая-то странная улыбка.
— Где ты была? — спросила я.
— Потом расскажу, — приложила она палец к губам.
После лекции мы пошли в буфет выпить кофе.
— Ну как, была в гостях у Козырева? — поинтересовалась я.
— Была.
— А «Девять с половиной недель» смотрели?
— Смотрели.
— Он к тебе приставал?
— Нет.
— А как тебе фильм? Понравился?
— Трудно сказать. Мы успели посмотреть только половину.
— Почему только половину?
— Потому что потом нам было уже не до фильма, — двусмысленно улыбнулась она, и ямочки заиграли на ее румяных щеках.
— Ты же только что сказала, что он к тебе не приставал! — удивилась я.
— А он и не приставал. Он просто предложил мне поменять место дислокации.
— Место дислокации? Это как? — не поняла я.
— А так. Когда мы начали смотреть фильм, он сел на диван, а я в кресло. Так мы и сидели всю первую половину фильма. А потом он спросил: «Ты не хочешь поменять место своей дислокации?». Ну, я и поменяла. Пересела к нему на диван. После этого мы были так заняты друг другом, что фильм уже не смотрели.
— Ну ты даешь! — рассмеялась я. — А продолжение будет?
— Продолжение было и в субботу, и в воскресенье, и сегодня утром.
— Что? Так ты все выходные была у него?
— Да, у него. Поэтому и опоздала сегодня, — сказала она, пытаясь собрать сзади в хвост свои растрепанные волосы.
Сразу после этого случая Вероника резко перестала участвовать в наших студенческих посиделках и вечеринках. А у входа в университет я все чаще стала замечать «Ниву» 30-04 цвета кофе с молоком. Все свое свободное время Вероника теперь проводила с Андреем Козыревым.
— Интересно, и чем же вы с ним все время занимаетесь? — как-то ехидно спросила я ее.
— Изучаем «Ars Amandi»*, познаем искусство любви!
— Ника, похоже, ты серьезно в него влюбилась! Смотри, как бы тебе не пришлось изучать вторую книгу, «Remedia Аmoris»** — «Лекарство от любви».
— Это не любовь. Это страсть. Я запретила себе в него влюбляться.
— Почему?
— Потому что он по природе своей полигамен. Он меня заранее честно предупредил, что не может долго оставаться с одной женщиной.
— Ничего себе! И что же ты ему ответила?
— Я сказала, что буду с ним, пока ему не надоем.
— Какая глупость! — возмутилась я. — У тебя что, гордости нет!?
— Это вовсе не глупость! А гордость у меня есть. Такие отношения кажутся мне более честными, чем те, в которых мужчина вешает женщине лапшу на уши, клянется ей в верности, а потом бросает ее и уходит к другой. По крайней мере никто из нас никого не обманывает и никто никому ничего не обещает.
— Хм… Интересно, и чем же он тебя так привлек, что ты согласилась на такие условия? — спросила я.
— Он хочет узнать меня.
— Но он уже узнал тебя.
— Нет, Ань, ты не понимаешь! Он так и сказал: «Я хочу узнать тебя». Мне этого никто никогда не говорил. Все, с кем я встречалась раньше, хотели со мной переспать, но они даже не пытались меня узнать. А Андрею интересно, о чем я думаю, что я чувствую, что я люблю. Он хочет знать обо мне все. И ему доставляет удовольствие делать мне приятное. Он меня балует.
— Чем?
— Знаешь, каждый раз, когда я к нему приезжаю, он покупает к моему приезду мои любимые фрукты и черный шоколад. А какой он делает массаж — это просто сказка!
— Это и есть «секрет поручика Ржевского»? — спросила я.
— Не только. Еще он — сексуальный альтруист! — сказала Вероника и засмеялась таким счастливым смехом, что я невольно ей позавидовала.
*«Наука любви» — название поэмы Овидия
**«Лекарство от любви» — название поэмы Овидия
10
Вероника лежала с закрытыми глазами, уткнувшись носом в его плечо. Андрей лежал на спине, закинув руку за голову и задумчиво уставившись в потолок.
— Котенок, ты спишь? — тихо спросил он.
— Нет, — ответила Вероника и подумала, что он, наверное, всех своих девушек для удобства называет «Котенок», чтобы не путать имена.
Он повернулся к ней и поцеловал ее в плечо.
— А почему ты мне в выходные не позвонил? — спросила Ника, открыв глаза.
— А разве я обещал?
— Нет, но я ждала…
— Не мог.
— Почему?
— Был занят.
— Занят? В выходные? Чем?
Андрей приподнялся над ней на локте и внимательно посмотрел на Веронику.
— Ты что, уже начала ко мне привыкать? — настороженно спросил он.
— Не знаю. Может быть.
— Это плохо. Помнишь, я тебя предупреждал в самом начале, что не могу быть долго с одной женщиной?
— Помню. Значит, ты меня скоро бросишь?
— Нет, ты сама меня бросишь. Я никого не бросаю, все женщины бросают меня.
— Почему?
— Потому, что устают от моей полигамности. Я же с самого начала тебя предупреждал, что не могу никому хранить верность. Так уж я устроен. Поэтому я и развелся. Я принадлежу всем и никому. Иначе я не могу. Поэтому я никогда женщинам ничего не обещаю. Не хочу никого обманывать. Помнишь, для кого предназначен девятый круг Ада?
— Для тех, кто обманул доверившихся, — ответила Вероника, это она запомнила хорошо.
— Вот я и не хочу туда попасть, — усмехнулся он.
— Не бойся, это тебе не грозит.
— Думаю, что в Ад я попаду в любом случае, но только не на девятый, а на второй круг — для развратников.
— Ну, это не так уж страшно! Мы же будем там с тобой вместе, — ответила Вероника.
— Ну, если вместе, то нам и в Аду будет не скучно, — сказал Андрей и поцеловал ее в нос.
Вероника встала и пошла принимать душ. Когда она вернулась, завернутая в полотенце, Козырев сказал:
— Слушай, Котенок, мне тут друг дал посмотреть американский фильм, который еще не переведен. С английским, как ты помнишь, у меня плохо, а посмотреть хочется. Ты ведь неплохо знаешь английский. Может, переведешь?
— Ладно, я попробую, — согласилась Вероника.
Андрей вставил в видеомагнитофон кассету, они оделись и сели перед телевизором. Фильм назывался «The Witches of Eastwick» — «Иствикские ведьмы». Вероника начала старательно переводить, время от времени останавливая пленку и перематывая ее назад. Вначале текст был не очень трудным, но чем дольше они смотрели фильм, тем сложнее становился текст. Некоторые фразы представляли собой цепочку непонятных слов, слившихся в единое целое и, даже перематывая пленку назад и прослушивая текст снова и снова, понять, что говорят актеры, было невозможно. Вероника в растерянности замолкала и виновато смотрела на Андрея.
Несмотря на то, что в зачетке у Вероники по английскому стояло «отлично», ей не хватало языковой практики, поэтому на слух язык ей воспринимать было трудно. Она старалась изо всех сил, но могла разобрать приблизительно только половину текста. Через полчаса ее неудачных переводческих попыток, Козырев, вздохнув, остановил кассету и разочарованно сказал:
— Думаю, на сегодня хватит, Котенок. Продолжим как-нибудь в следующий раз.
11
Как-то однажды Вероника пришла на занятия как в воду опущенная. Ее обычно живые, блестящие глаза потухли, лицо было грустным, как у обиженного ребенка.
— Ты чего сегодня такая невеселая? — спросила я ее.
— Настроение плохое.
— Почему?
— Понимаешь, Ань, рядом с моим домом весит электрический знак разворота, ну знаешь, такая белая изогнутая стрелка на синем фоне?
— Ну, знаю, видела.
— Так вот. Для меня это не просто знак. Это символ. Символ точки разворота в моей жизни, «возвращения на круги своя». Он долгое время не горел, наверное был неисправен. А вчера, когда Андрей привез меня домой, я увидела, что знак снова горит.
— Ну и что?
— А то, что это означает, что все скоро вернется в исходную точку. Я вернусь туда, откуда пришла. Мы с Козыревым расстанемся.
— Ерунда! Почему ты так решила?
— Потому что я много раз замечала: как только знак загорается, все возвращается в исходное положение.
— То есть, ты хочешь сказать, что в своей жизни ты не двигаешься вперед, а стоишь на одном месте, потому что все время возвращаешься в точку отправления?
— Нет, это не так. Я думаю, что наша жизнь движется по спирали. Мы проживаем какой-то отрезок времени, накапливаем жизненный опыт, проходим очередной виток спирали и двигаемся дальше. Но на каждом следующем витке мы неизбежно оказываемся над точкой предыдущего витка. Начиная новый виток жизни, мы оглядываемся назад и переосмысляем свое прошлое.
— Да… я тоже об этом думала… Но как это связано с Козыревым?
— Он же предупреждал меня заранее, что не способен никому хранить верность. По-моему, у него начался следующий виток спирали. Мне кажется, у него появилась новая женщина.
— Откуда ты знаешь?
— Я не знаю. Я просто чувствую. К тому же этот знак…
— Не стоит слишком доверять дорожным знакам, — иронично заметила я.
— У каждого свои знаки, — задумчиво сказала Вероника, и я не стала ее переубеждать.
Вероника оказалась права. У поручика Ржевского действительно появилась новая девушка. Через несколько дней Ника сообщила мне:
— Ань, представляешь, он мне сам про нее рассказал! И даже предложил меня с ней познакомить!
— Зачем?
— Сказал, что у нас с ней много общего и что, возможно, мы подружимся!
— А ты что ответила?
— Я согласилась.
— Почему?
— Из любопытства. Хочу на нее посмотреть!
12
Вероника позвонила в дверь. Козырев открыл не сразу. Ника услышала за дверью какой-то шум и женский смех. Наконец дверь отворилась, и перед ней предстал улыбающийся поручик Ржевский.
— Ну наконец-то! — сказал он, обнимая ее.
— Извини, что опоздала.
— А ты чего так долго добиралась?
— С трудом отыскала твой дом, — сказала Вероника. — Я первый раз сюда приехала на метро. Ты же обычно привозил меня на машине.
— Ах да, я забыл! — виновато улыбнулся он. — А мы тебя ждали и специально без тебя за стол не садились.
Веронику больно кольнуло это «мы».
— Ну проходи, чего стоишь! — сказал он.
Ника зашла в комнату и в ту же секунду пожалела, что пришла.
— Вот, познакомься, — сказал Андрей. — Это Наташа.
Стройная блондинка поднялась с кресла и протянула руку. С первого же взгляда Вероника возненавидела ее от всего сердца.
— Здравствуйте. Меня зовут Ника, — сказала Вероника.
— Очень приятно, — сказала Наташа с придыханием.
Такого удара Ника не ожидала: Наташа была вызывающе красива, как Мэрилин Монро. Ее светлые, с платиновым оттенком, волосы были идеально уложены, мягкими волнами обрамляя ее нежное фарфоровое личико, зеленоватые глаза с пушистыми темными ресницами смотрели уверенно и слегка надменно, а пухлые губы были аккуратно накрашены алой помадой. Окончательно добило Веронику то, что у Наташи была идеальная фигура: длинные ноги, тонкая талия и большая грудь. На ней была прозрачная белая блузка, через которую призывно просвечивал кружевной лифчик, и короткая обтягивающая юбка.
«Кукла Мальвина!» — с тихой яростью подумала про нее Вероника и, сладко улыбаясь, сказала:
— А чем это здесь так вкусно пахнет?
— Прошу к столу! — пригласил Веронику Андрей. — Наташа приготовила запеченную рыбу.
Стол был накрыт на троих. Андрей и Наташа сели за стол рядом, Веронике пришлось сесть напротив них. Она старалась казаться как можно более непринужденной, но давалось ей это с большим трудом. «Боже, что я здесь делаю?!» — думала она, но отступать было поздно, и Вероника заставила себя продолжать игру.
— Девушки, что вам налить? — радостно улыбаясь, спросил Козырев.
Он был сегодня необычно оживлен, и это особенно раздражало Веронику.
— Мне, пожалуйста, белого вина, — ответила Вероника.
— А мне красного, — сказала Наташа.
— Вообще-то, к рыбе больше подходит белое, но Наташа любит красное, поэтому я купил и то и другое, — сказал Козырев, очевидно, очень довольный собой.
Он налил девушкам вина, а себе — водки.
— Первый тост — за дам-с! — сказал поручик Ржевский, весело подмигнув Веронике, и ей захотелось влепить ему пощечину.
Все трое чокнулись, девушки пригубили вино, Козырев одним махом выпил рюмку водки.
— Наташа, а чем вы занимаетесь? — дружелюбно спросила Вероника, стараясь не встречаться с Наташей глазами, словно боясь, что испепелит ее взглядом.
— Я работаю секретарем-референтом в одном советско-американском предприятии.
«Секретутка безмозглая! Наверняка спит со своим шефом!» — пронеслось у Вероники в голове.
— Ой, правда? — сказала Ника, стараясь казаться доброжелательной. — Вы, наверное, хорошо говорите по-английски?
«Она, наверное, кроме “хэллоу” и “хау ду ю ду” ничего из себя выдавить не может!» — с надеждой подумала Ника.
— Наташа, скажи что-нибудь по-английски, — ласково попросил поручик Ржевский, словно Наташа была его воспитанницей, и он хотел продемонстрировать гостям ее таланты.
— Well, I started speaking English when I was a child. My parents wanted me to speak fluent English, so they hired a private teacher for me when I was five years old*, — сказала Наташа на чистом английском языке почти без акцента, и Вероника почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.
— Дело в том, что Наташа долгое время жила с родителями на Мальте, — с гордостью глядя на свою новую подругу, сказал Андрей. — А там английский является вторым государственным языком.
— О, как интересно! — сказала Вероника, с трудом подавляя в себе желание вцепиться Наташе в волосы.
— Я же говорил, что у вас с Наташей много общего! — радостно произнес Андрей, совершенно «не врубаясь» в обстановку. — Ну, что, девчонки, выпьем за дружбу!
Вероника опять почувствовала непреодолимое желание его ударить. Они снова чокнулись и выпили.
— Ой, я, кажется, пролила вино! — воскликнула Наташа, глядя на свою белоснежную блузку, на которой красовалось малиновое пятно.
— Ничего, я сейчас вытру, — сказал Андрей, пошел на кухню и принес оттуда мокрое полотенце.
Он подошел к Наташе и стал старательно вытирать полотенцем пятно у нее на груди. Наташа интимно захихикала. Вероника отвела взгляд в сторону: это было невыносимо. Ей страшно хотелось встать и уйти, но сделать это — означало бы признать свою слабость, свою эмоциональную зависимость от Козырева, то есть — признать свое поражение. Но Ника не желала считать себя побежденной, поэтому она осталась сидеть за столом, незаметно поглядывая на часы и прикидывая, сколько она еще сможет так продержаться.
— Ника, а почему ты ничего не ешь? — спросил Козырев, и Вероника отметила про себя, что он снова начал называть ее по имени. Очевидно, ласковое «Котенок» теперь принадлежало Наташе.
— Я просто ждала, пока остынет, — улыбаясь, ответила Ника.
Перед ней на тарелке лежала запеченная рыба с картошкой и овощами. Ника, наконец, взяла в руки нож и вилку и заставила себя отрезать небольшой кусок и положить его в рот. С отвращением пережевывая его, она изобразила на лице радостное изумление:
— Очень вкусно! Просто потрясающе!
— Наташа отлично готовит! — подтвердил поручик Ржевский.
— Спасибо, — довольно улыбнулась Наташа. — Это треска, запеченная в вине с травами, — традиционное блюдо средиземноморской кухни. Этот рецепт я привезла с Мальты.
— Кстати, Ника, — вдруг сказал Андрей, — помнишь, мы с тобой как-то начали смотреть фильм «Иствикские ведьмы», но не закончили его? Ты еще пыталась его перевести, помнишь?
— Помню, — сказала Вероника, чувствуя, что краснеет.
— Предлагаю возобновить просмотр! Наташ, может ты переведешь?
— Без проблем, — ответила Наташа.
Поручик Ржевский снова поставил кассету, и они начали смотреть фильм с самого начала. Наташа переводила фильм с легкостью профессионального синхронного переводчика, почти не останавливаясь и не перематывая пленку назад. Козырев время от времени восхищенно поглядывал на нее. Веронике хотелось плакать.
Фильм был снят по мотивам известного романа Джона Апдайка и рассказывал о трех незамужних женщинах из маленького провинциального городка в Новой Англии, которые, загадав втроем встретить идеального мужчину, получают одного любовника на всех — Дэрила — мужчину, обладающего демонической притягательностью, способного удовлетворить их самые безумные фантазии, разбудить весь их женский потенциал, сделать их ярче и привлекательнее. Сначала они наслаждаются приобретенной властью. Но в магии, как известно, однажды произнесенное заклинание рано или поздно обернется против тебя. И час расплаты неминуем.
Вначале фильм смотрелся легко и весело: поручик Ржевский громко смеялся в нескольких местах, Наташа время от времени хихикала. Но чем больше они погружались в атмосферу фильма, тем острее ощущали, что ситуация, в которой они все трое оказались, каким-то таинственным образом перекликается с сюжетом фильма. И чем дольше они смотрели фильм, тем яснее ассоциировали себя с героями на экране. Возникла общая неловкость. К середине фильма эти ассоциации стали настолько явными, что все трое старались не смотреть друг на друга, чтобы не встречаться друг с другом глазами. Вероника с трудом дотерпела до конца фильма. Когда пошли титры, она, словно нехотя, поднялась и сказала:
— Ну, ребята, большое спасибо за все. Мне пора!
— Ты что, уже уходишь? — удивился Козырев. — А чай?
— Как-нибудь в другой раз, — натянуто улыбнулась Вероника. Терпение ее уже было на исходе.
Козырев чмокнул ее на прощание в щеку. Наташа и Вероника тоже поцеловались, преодолевая взаимную неприязнь.
— Извини, что не смогу отвезти тебя домой, — сказал Андрей. — Я сегодня слишком много выпил. Ну, пока! Звони!
Вероника вошла в лифт. Собрав последние усилия воли, она заставила себя дождаться, пока дверцы кабины закрылись и лифт тронулся, и «отпустила тормоза». Захлебываясь от рыданий, она спустилась на первый этаж, вышла на улицу и пошла к метро. Она шла, как в тумане, слезы застилали ей глаза. Она чувствовала себя растоптанной, уничтоженной. Она почему-то представила, как после ее ухода Андрей с Наташей займутся любовью, а утром Козырев встанет, сварит кофе и, как ни в чем не бывало, сядет с Наташей завтракать, так, как будто никого не убивал.
Кое-как Ника дошла до метро, дрожащими пальцами достала из сумки сигарету и закурила, чтобы как-то успокоиться. Она жадно затягивалась сигаретой, с ненавистью глядя на прохожих. Немного придя в себя, она затушила сигарету, вошла в телефон-автомат и набрала мой номер.
— Аня…
— Ника? Ты? — с трудом узнала я ее хриплый голос.
— Я не хочу его больше видеть, — сказала она.
— Что случилось, Ника?
— Я не хочу его больше видеть! Никогда! — повторила она и повесила трубку.
Так закончился ее роман с поручиком Ржевским. Андрей еще какое-то время звонил ей и приглашал в ресторан или в гости, но Вероника наотрез отказывалась. Козырев оказался прав в одном: Вероника бросила его сама. Несмотря на то, что она и пыталась убедить себя в том, что оба они свободны от каких-либо обязательств, она не согласна была делить его ни с кем. Нет, не годилась Ника для «свободной любви». Его руки, его губы, его глаза цвета сизого тумана, его пепельные кудри, его тяжелое дыхание, когда он нависал над ней в постели, его родинка на шее, его нежное слово «Котенок» должны были принадлежать ей и только ей.
Но у Козырева была потребность щедро делиться собою со всеми, раздавать себя направо и налево. Он не мог и не хотел быть чьей-то собственностью. И со временем Вероника поняла: безраздельно владеть таким уникальным явлением природы, как поручик Ржевский, — это все равно что обладать солнцем, морем, луной. Нельзя владеть тем, что по праву должно принадлежать всем. Поручик Ржевский, хохмач и бабник, неутомимый «сексуальный альтруист», Казанова российского разлива, экспериментатор, обладающий редким талантом дарить женщинам наслаждение, должен нести свое искусство в народ, как Никколо Паганини, как Микеланджело Буонарроти.
И он отправится на поиски новых приключений, а Вероника печально посмотрит ему вслед и сойдет с его дороги, потому что сделана Вероника из другого теста, и с поручиком Ржевским ей не по пути. Она погрустит какое-то время, а потом вытрет слезы и продолжит свой путь на новом витке спирали, чтобы когда-нибудь, оглянувшись назад, улыбнуться и сказать: «Слава Богу!».
* Ну, я начала говорить по-английски, когда была ребенком. Мои родители хотели, чтобы я свободно говорила по-английски, поэтому наняли для меня частного преподавателя, когда мне было пять лет. (англ.)
13
Когда поручик Ржевский исчез из ее жизни, Вероника еще долго горевала. Выходя на улицу после занятий, она по привычке искала глазами у входа «Ниву» 30-04, «кофе с молоком», но, не увидев знакомой машины, уныло брела пешком к метро.
Прошло время, рана затянулась, и в голове у Ники, как вода в ручье весной, снова забурлили новые идеи.
— Я хочу стать для кого-то «Она», — сказала мне однажды Вероника.
— В каком смысле? — не поняла я.
— В смысле: единственной и неповторимой.
— Но ты и так единственная и неповторимая!
— Нет, понимаешь, я бы хотела занимать в чьей-то жизни такое важное место, что меня даже не было бы необходимости называть по имени. Просто — «Она». Когда кто-то в разговоре говорил бы «Она», то окружающим сразу становилось бы ясно, о ком идет речь, потому что «Она» — уникальна и незаменима!
— Думаю, ты просто хочешь, чтобы тебя любили.
— Не просто любили. Мне необходимо, чтобы меня ценили. Я хочу значить для другого человека так много, чтобы он был счастлив только от того, что я рядом с ним. Хочу стать смыслом чьей-то жизни!
— Мне кажется, ты хочешь слишком многого, — сказала я, хотя к тому времени уже хорошо знала: если в голове у Вероники засела какая-то идея, то рано или поздно она претворится в жизнь.
Как-то после занятий Ника стояла у доски объявлений и изучала расписание спецсеминаров.
— Ах, вот ты где! — услышала она за спиной знакомый, чуть хрипловатый голос и обернулась.
— Привет, Костя!
— А я искал тебя, — сказал он. — Хотел пригласить тебя на спектакль.
— На спектакль? Какой? — заинтересовалась Ника.
— На свой спектакль. Я играю в любительском театре.
— Ааа… — протянула Вероника, и интерес в ее глазах мгновенно погас.
— Мы ставим спектакль «Двенадцать стульев». Вот билеты. Придешь? — с надеждой в голосе спросил Костя.
— Постараюсь, но не обещаю, — туманно ответила Ника и взяла билеты.
На следующий день мы с Вероникой вместе сидели в библиотеке, в читальном зале. Я работала над своей дипломной работой, обложившись книгами по теории литературы, а Ника читала сборник стихов Марины Цветаевой и выписывала наиболее понравившиеся ей стихотворения в тетрадь. Сборник этот был единственной в то время в университетской библиотеке книгой Цветаевой. Ее не выдавали на дом, а разрешали взять только на несколько часов в читальном зале. Неожиданно Вероника, словно что-то вспомнив, подняла глаза от книги. Она достала из сумки билеты и протянула их мне.
— Что это? — спросила я.
— Да вот, Костя мне билеты принес на спектакль в какой-то любительский театр. Он там играет. Хочешь пойти?
— Хочу! А ты пойдешь?
— Нет, — покачала головой Вероника. — У меня другие планы. Сходи ты. Можешь кого-нибудь с собой пригласить.
— Хорошо, приглашу, — сказала я. Мне было интересно увидеть Костю на сцене.
Неожиданно я заметила, что в читальный зал вошел Женя Преображенский.
— Жень, хочешь пойти в воскресенье в театр? — спросила я, когда он подошел к нам.
— В театр?
— Ну, да, в любительский. Там Костя Ковалев играет.
— Извини, Ань. Не могу. У меня в понедельник спецсеминар, мне к нему нужно в воскресенье подготовиться, — ответил Женя.
— Жень, а ты вообще когда-нибудь отдыхаешь? Или только все время учишься? — язвительно спросила я.
— Учиться, учиться и еще раз учиться, потому что работу с филологическим образованием вы все равно не найдете! — наставительно сказал Женя, который метил в аспирантуру.
В воскресенье мы с Ларисой Востриковой — рыжеволосой веснушчатой хохотушкой из немецкой группы, которой я позвонила в последний момент, — приехали на спектакль «Двенадцать стульев». Театр мы нашли с трудом: он располагался в подвале многоэтажного жилого дома недалеко от проспекта Вернадского. Мы спустились вниз по лестнице и оказались в помещении, стены которого были с пола до потолка обиты черной тканью. В театре царил полумрак, на потолке блестели вырезанные из фольги звезды. У входа нас встречали молодые юноши и девушки, одетые в черное трико, напоминавшее костюм для пантомимы. Они были очень приветливы, раскованны и необычно возбуждены. У меня появилось такое чувство, будто все они принадлежат к какому-то духовному братству и владеют Тайной, в которую собираются нас сегодня посвятить. Это ожидание приобщения к Тайне создавало в театре какую-то особенную, праздничную и волнующую атмосферу.
Мы с Ларисой вошли в зал и заняли свои места. Сцены, как таковой, не было. Актеры играли на небольшой площадке, перед которой полукругом сидели зрители. Создавалось ощущение, что мы находимся в балагане или на площади, где разыгрывается театрализованное представление. Действие, представлявшее собой смесь героики и гротеска, было таким динамичным и захватывающим, а актеры играли так ярко и эмоционально, что я почти физически ощущала, как между актерами и зрителями возникает сильная энергетическая связь. Эта связь словно объединяла сцену и зрительный зал и создавала ощущение, что все зрители непосредственно принимают участие в спектакле.
Костя играл Остапа Бендера. Он играл не просто хорошо, он играл настолько органично и самозабвенно, что я на время забыла, что передо мной — мой однокурсник Костя Ковалев, и видела только «великого комбинатора», вдохновенного лгуна и виртуозного мошенника, под шарм и обаяние которого попадали не только герои спектакля, но и все зрители, сидящие в зале. Его перевоплощение произвело на меня такое сильное впечатление, что мне вдруг стало казаться: это в жизни он играет застенчивого, сутулого студента-отличника, а настоящий Костя — здесь, на сцене.
После спектакля мы с Ларисой ждали Ковалева у выхода.
— Костя, ты был прекрасен! — сказала я ему. — Я от тебя такого не ожидала!
— Это было потрясающе! — воскликнула восторженная Лариса. — Ты играл просто великолепно!
— Спасибо, девчонки! Я рад, что вам понравилось, — скромно улыбнулся Костя. — А Вероника здесь?
— Нет, к сожалению, она не смогла прийти, — виновато ответила я и увидела, как улыбка медленно сползает с его лица.
— Костя, ты — просто молодец! Талант, настоящий талант!!! — не унималась Лариска.
— Кстати, мы сейчас все вместе едем к моему другу отмечать премьеру, — сказал Костя. — Хотите поехать с нами?
— Конечно, хотим! — ответила за нас обеих Лариса.
* * *
В понедельник, когда мы с Вероникой обедали в студенческой столовой, я рассказала ей про Костин спектакль.
— Ну и как? Понравилось? — равнодушно спросила она.
— Спектакль был замечательный! Костя играл очень здорово!
— Ну и кого он там играет? Кису Воробьянинова? — усмехнулась она.
— Да нет! Главную роль! Остапа Бендера. Мы с Ларисой были в полном восторге!
— С какой Ларисой?
— Ну, Лариса Вострикова, рыжая такая, из немецкой группы.
— Ах, да, знаю.
— А потом мы все вместе поехали отмечать премьеру к Костиному другу Грише. Было очень здорово! Ребята играли на гитаре и пели. А потом все танцевали.
— А ты с кем там танцевала? С Костей? — поинтересовалась Ника.
— Нет, я, в основном, танцевала с Гришей. А Костя весь вечер танцевал с Ларисой.
— Да? — вдруг оживилась она. — Интересно… И поздно вы разошлись?
— Я уехала оттуда поздно, около одиннадцати. А Костя с Ларисой ушли раньше.
— Ушли? И куда же они ушли? — Никины глаза-калейдоскоп округлились, а брови поползли вверх.
— Не знаю, — сказала я. — Наверное, Костя поехал ее провожать.
Вероника задумалась, глядя в тарелку с супом. Неожиданно в столовую вошли Костя с Ларисой. Они громко разговаривали и смеялись. На Ларисе было изумрудное платье, которое очень шло к ее рыжим волосам. Они прошли, не заметив нас, и сели за столик у окна. Лариса что-то увлеченно рассказывала Косте, оживленно жестикулируя и время от времени встряхивая копной своих огненных волос. Костя с интересом ее слушал, не отрываясь глядя ей в лицо, и время от времени вставлял какие-то реплики, в ответ на которые Лариска хохотала, закинув голову назад.
Вероника, оторопев, наблюдала за этой сценой. Ее лицо приняло удивленно-обиженное выражение, как у ребенка, у которого вдруг отобрали любимую игрушку.
На следующий день Костя и Лариса пришли на занятия вместе. Они всю лекцию шушукались, а в перерыве куда-то исчезли. Вероника сделала вид, что не придала этому никакого значения, но в ее глазах появилась какая-то настороженная сосредоточенность. С этого дня Костя с Ларисой все чаще появлялись в университете вместе, а Вероника с каждым днем становилась все мрачнее и мрачнее.
14
Приближался месяц май, а с ним — и день рождения Вероники, который она, по своему обыкновению, праздновала на широкую ногу. В этом году Ника, как обычно, собиралась устроить у себя дома вечеринку и уже начала подумывать о том, кого бы ей пригласить. Мы сидели у Вероники дома и составляли список гостей. В списке были, в основном, студенты нашего курса и одноклассники Вероники.
— А не пригласить ли мне Костю? — словно невзначай, спросила она.
Ее предложение прозвучало для меня неожиданно.
— Ковалева? Пригласи, конечно! — сказала я. — Почему бы нет?
Вероника сузила глаза, словно что-то обдумывая, а потом взяла ручку и решительно внесла Костю в список гостей.
— А Ларису Вострикову тоже пригласишь? — спросила я.
— Нет, — ответила Ника, поджав губы. — В списке и так уже слишком много народу!
Через несколько дней, в университете, Костя на ходу остановил меня в коридоре и спросил:
— А что она любит?
— Кто «она»? — не поняла я.
— Вероника, конечно, — ответил Костя. — Она меня пригласила на свой день рождения. Вот я и думаю, что ей лучше подарить.
— Ну… подари ей какую-нибудь кассету или книжку, — неуверенно предложила я.
— Книжку? — задумался Костя. — А что она любит читать?
— То, что она любит читать, тебе вряд ли удастся достать.
— И что же это?
— Вероника обожает Марину Цветаеву. Недавно два часа в читальном зале ее стихи в тетрадку переписывала.
— Да?! Спасибо за ценную информацию! — почему-то обрадовался Костя и помчался дальше.
В день рождения Вероники Костя пришел к ней с букетом красных тюльпанов и большим прямоугольным свертком под мышкой. Он торжественно вручил ей сверток:
— С днем рождения, Ника! Расти большой — не будь лапшой!
— Ой, это мне?! А что это? — удивилась Вероника.
— А ты посмотри!
Вероника с любопытством развернула подарок и обомлела: это была подпольная ксерокопия сборника стихов Марины Цветаевой.
— Ух ты!!! Вот спасибо! — радостно воскликнула она, и ее глаза-калейдоскоп заиграли всеми цветами радуги. — Костя, ты просто волшебник!
Вероника поцеловала его в щеку.
— Я не волшебник, я только учусь! — застенчиво улыбнулся Костя.
— Где тебе удалось это достать?!
— Да, пустяки! У меня друг работает на ксероксе, вот я и попросил его сделать. Не имей сто рублей, а имей сто друзей!
— А, знаешь, мне бы хотелось получить от тебя еще один подарок, — сказала Вероника, и на ее щеках проступили озорные ямочки.
— Какой? — удивился Костя.
— Билеты на твой спектакль! Извини, что не смогла прийти в прошлый раз.
— Ну конечно! Считай, что они у тебя в кармане! — просиял счастливый Костя.
15
Как-то раз в начале мая Вероника не пришла на занятия. Вспомнив, что накануне она жаловалась на больное горло, я позвонила ей. Трубку взяла Вероникина мама, Виктория Михайловна.
— Ника не может подойти к телефону, она заболела, — сказала она.
— Заболела? А что с ней?
— Она лежит с температурой, у нее больное горло и совершенно пропал голос.
— Виктория Михайловна, а можно мне ее вечером навестить? — спросила я.
— Конечно, можно, Анечка, если ты не боишься заразиться. Я уверена, Ника будет тебе очень рада.
Около выхода из университета меня кто-то окликнул:
— Аня, постой!
Я повернула голову:
— А, Костя, привет!
— Ань, ты не знаешь, где она?
— Кто — «она»? — не поняла я.
— Разве я не сказал? Вероника.
— Она заболела, — ответила я. — А что?
— Да нет, ничего. Она меня просила принести ей послушать кассеты «Modern Talking». Я вот принес, а ее нет.
— Давай, я ей передам. Я к ней сегодня поеду.
— Спасибо! — обрадовался Костя и отдал мне кассеты.
Я купила сок и фрукты и приехала к Веронике. Она лежала в постели и не могла говорить, у нее действительно отсутствовал голос.
— Никуша, на, выпей горячего молока с медом, — сказала Никина мама, подавая ей кружку.
Вероника отрицательно замотала головой.
— Врач рекомендовал тебе пить горячее молоко, оно смягчает горло, — наставительно сказала Виктория Михайловна.
Вероника недовольно поморщилась, но взяла кружку.
— А что еще сказал врач? — спросила я.
— Врач сказал: ангина. Выписал лекарство, — ответила Виктория Михайловна.
— Ник, я тут тебе кассеты принесла с «Modern Talking». Это Костя тебе передал, — сказала я, доставая из сумки кассеты.
Вероника радостно закивала. Потом взяла листок бумаги, что-то на нем написала, свернула и отдала мне. На свернутом вчетверо листке было написано: «Косте».
— Ты хочешь, чтобы я отдала это Косте? — спросила я.
Вероника кивнула.
На следующий день в университете Костя снова подошел ко мне между занятиями.
— Ну, как она? — спросил он.
Я уже знала, что под словом «она» Костя подразумевает Веронику.
— Плохо. У нее ангина.
— Я ей звонил, но она к телефону не подходит.
— А она говорить не может. У нее голос пропал. Вот, она просила тебе записку передать.
Я отдала ему записку, Костя развернул ее и прочел:
«Костя, спасибо тебе за музыку и за то, что ты есть. Вероника».
Костя поднял на меня сияющие глаза.
— А на словах она ничего не просила передать?
— Нет, она же говорить не может.
— Ах, ну да. А можно мне ее тоже навестить? — спросил он.
— Наверное, можно. Позвони вечером ее маме, думаю, она разрешит.
После этого Костя стал навещать Веронику почти каждый день. Он приносил ей цветы и фрукты, переписывал для нее кассеты с музыкой в стиле «диско», которую Вероника обожала. Долгое время общение их было односторонним: Костя обычно ей что-то рассказывал, а Вероника молча слушала. Он научился понимать ее по глазам, по выражению лица, по жестам. Иногда он приносил из библиотеки интересные книги и читал ей вслух. Когда у Вероники прорезался голос и она выздоровела, общение их стало более разнообразным. Они вместе ходили в кино и на выставки, слушали современных бардов, говорили о литературе. Им было интересно друг с другом. Между ними установились теплые, нежные отношения, но до постели дело не доходило. Долгое время Вероника не могла понять, в чем дело, и, наконец, решила взять инициативу в свои руки.
В воскресенье, когда у Ники никого не было дома, она пригласила Костю к себе в гости. Была гроза, гремел гром, и Ника не сразу услышала звонок в прихожей. Когда она открыла дверь, в ее квартиру ввалилась огромная охапка мокрой сирени, а за ней — Костя, сияющий и мокрый, в прилипшей к телу белой рубашке.
— Это тебе, Ника! — сказал он и протянул ей букет.
— Какая прелесть! Спасибо! И где ты столько наломал!? — сказала Вероника, обнимая его. — Ой, да ты весь мокрый! Снимай скорее рубашку, я ее проглажу!
Ника поставила сирень в большую трехлитровую банку, потому что ни в одну вазу букет не помещался. Костя нехотя стянул с себя рубашку и остался в джинсах. Он стоял, глядя на нее исподлобья и смущенно улыбаясь. «Почему я столько лет не замечала, что он такой милый и у него такая обаятельная улыбка?» — подумала Вероника. Ее взгляд скользнул по его голому торсу. Несмотря на его худобу и слишком высокий рост, сложен он был хорошо. Ника оценила его мускулистые руки, твердую грудь и подтянутый живот. Только сейчас она заметила, что его шея и руки до локтя сильно исцарапаны.
— Да ты весь в крови! — ужаснулась она. — Ты что, по деревьям лазил? Давай я тебя йодом намажу!
— Да, ерунда! Само заживет! — отмахнулся Костя.
Но Вероника, невзирая на его возражения, принесла йод и вату.
— Поверни голову в сторону, — сказала она, собираясь намазать йодом царапину на его шее.
Вместо этого Костя повернул голову к ней, наклонился и коснулся губами ее лица. Губы у него были шершавые и теплые. От его мокрых волос головокружительно пахло сиренью и грозой. Вероника встала на цыпочки, притянула к себе его голову и поцеловала его в губы. Он закрыл глаза и ответил на ее поцелуй. Горячо, страстно и нежно, так, словно ждал его всю жизнь. Они на миг прервались, чтобы глотнуть воздуха, и с наслаждением, жадно поцеловались снова. Это был долгий, затяжной поцелуй, похожий на затяжной парашютный прыжок. Словно они прыгнули с высоты в небо и летели в свободном падении, оттягивая момент раскрытия парашюта. Прошло несколько минут. Они продолжали падать с высоты, и от ощущения полета у них захватывало дух, а Костя все медлил, не спеша дергать за кольцо, чтобы раскрыть парашют. Вероника слышала его тяжелое дыхание, тело его напряглось, но что-то явно мешало ему перейти к более решительным действиям. «Наверное, он боится, что я его оттолкну», — подумала Вероника и решила сделать первый шаг сама. Она расстегнула ремень на его джинсах и собиралась расстегнуть молнию, но он вдруг оторвался от нее и мягко отстранил ее руки.
— Ты чего-то боишься? — удивленно спросила она.
— Да, боюсь, — ответил он. — Боюсь стать для тебя «одним из»…
— Что ты имеешь в виду?
— Понимаешь, Ника. Ты мне очень дорога и я не хочу тебя потерять. А если мы с тобой переспим, то я стану для тебя одним из многих. А я так не хочу. Я хочу, чтобы у нас все было по-другому.
— Как это «по-другому»? — не поняла Ника.
— Ну, не так, как с другими. Я хочу, чтобы мы сначала убедились, что это серьезно, а потом уже…
Ника задумалась. Действительно, таких страстных и одновременно целомудренных отношений, как с Костей, у нее раньше не было ни с кем.
— Хм, интересно… Ну что ж, давай попробуем, — сказала Ника, скрывая разочарование.
«Посмотрим, надолго ли тебя хватит», — подумала она про себя.
16
День защиты диплома подкрался незаметно.
— Ну как твоя дипломная работа? Закончена? — спросила я Нику.
— Нет, не закончена. Мне еще нужно две главы дописать, — сказала она.
— Две главы?! Да когда же ты успеешь?
— Защита через десять дней, у меня еще навалом времени!
— Но ты должна как минимум за неделю до защиты предоставить дипломную работу в напечатанном виде своему оппоненту, чтобы он мог написать на нее рецензию!
— Как, за десять дней?! — ужаснулась она. — Это же уже через три дня!
— Ты что, не читала объявление?
— Читала, но я почему-то думала, что можно и позже…
— Я свою работу уже давно сдала. Ника, ну, почему ты вечно все откладываешь на потом?!
— Я не откладываю на потом. Я жду, когда у меня появится вдохновение.
— Знаешь, кто-то из великих сказал: «Вдохновение — это редкая гостья, она не любит посещать ленивых».
— Ой, что же мне теперь делать?! — Ника схватилась руками за голову.
— Как что? Скорее дописывать диплом, конечно!
— Но даже если я его допишу через три дня, то все равно не успею эти последние главы отдать машинистке, чтобы напечатать!
— Тогда напечатай их сама!
— Но я не умею печатать на машинке! — в отчаянии воскликнула она.
— Зато я умею! Давай ты будешь писать, а я одновременно печатать. Думаю, вместе мы с тобой справимся.
— Анечка! Ты — настоящий друг! — бросилась мне на шею Вероника.
Все последующие три дня мы с Вероникой и Костей провели в ее квартире, где организовали что-то вроде поточного производства: Вероника от руки дописывала последние главы своего диплома, которые я, по мере поступления ее черновиков, под диктовку Кости отпечатывала на машинке. Вероника писала, как курица лапой, и Костя был единственным, кто мог разобрать ее почерк. В его обязанность также входило приготовление еды и заваривание чая.
Квартира Вероники напоминала подпольную мастерскую. В центре гостиной стоял обеденный стол, на который мы водрузили печатную машинку. За машинкой сидела я, а рядом со мной — Костя. Вокруг были разбросаны многочисленные листки черновиков, исписанных Никиным «птичьим» почерком, пустые упаковки из-под печенья, засохшие куски хлеба, огрызки яблок, использованные пакетики чая, конфетные обертки, а также остатки всего того, что было нами съедено и выпито за последние несколько дней. Сама Вероника, в окружении словарей и книг по теории перевода, сидела за письменным столом в другой комнате и сочиняла свою «нетленку».
Пользуясь тем, что родители Ники находились на даче, мы оставались у нее ночевать, чтобы на следующий день, с утра, снова взяться за работу. Все три дня мы почти не выходили из квартиры, за исключением коротких редких вылазок в магазин за продуктами и сигаретами.
В воскресенье вечером, когда третий день нашей работы подошел к концу, и мы с Вероникой уже клевали носом от усталости и недосыпания, Костя, который держался бодрее нас обеих, сказал:
— Девчонки, ложитесь-ка вы спать! Уже час ночи!
— Какое тут «спать»! — возразила Вероника. — У нас еще пять листов не допечатано!
— В таком состоянии у вас все равно не будет никакой продуктивности! Утро вечера мудренее.
— Завтра в девять утра моя работа уже должна быть у Ады Аркадьевны — моего оппонента! — взвыла Вероника.
— Почему именно в девять утра? — спросил Костя.
— Потому что в девять пятнадцать Ады Аркадьевны уже не будет дома. Она уезжает куда-то читать лекцию.
— Аня, тебе хватит трех часов, чтобы допечатать эти пять листов? — обратился ко мне Костя.
— Вообще-то я печатаю не очень быстро, но, думаю, трех часов мне хватит.
— Тогда сделаем так. Вы с Никой сейчас ляжете спать. А в пять утра я вас разбужу, и вы закончите работу.
Мы послушались Костю и разбрелись по комнатам. Я спала с Вероникой на кровати в спальне, а Костя — на диване в гостиной.
Утром Костя, как и обещал, разбудил нас, а сам отправился на кухню варить кофе. Мы с Никой, обе сонные и лохматые, с красными воспаленными глазами, в ночных рубашках, выползли из спальни и продолжили свою работу. Чтобы ускорить процесс, Вероника диктовала мне последние пять листов сама, а я с максимально возможной скоростью лихорадочно стучала по клавишам печатной машинки. В половине девятого утра бессмертный труд Вероники Муромцевой, наконец, был завершен. Ника в спешке пробила листки дыроколом, продела красную ленточку через образовавшиеся дырки и завязала ее бантиком.
Я с тревогой следила за стрелкой на часах. Всем нам было ясно, что отвезти диплом Аде Аркадьевне, которая жила на другом конце Москвы, за полчаса на общественном транспорте Вероника не успеет. Прижимая к груди папку со своим драгоценным шедевром, Ника в нерешительности остановилась в дверях. В ее глазах застыло отчаяние.
— Поехали! Я поймаю такси! — сказал Костя, взял растерянную Веронику за руку и решительно шагнул за порог.
Они выбежали на оживленную улицу и стали энергично махать руками проезжающим машинам. Через десять минут безуспешных попыток поймать такси, Косте, наконец, удалось за сумасшедшую сумму, составлявшую почти всю его месячную стипендию, уговорить какого-то частника на «Запорожце» отвезти их с Никой по указанному адресу. Ровно в девять пятнадцать, за минуту до того, как Ада Аркадьевна покинула свою квартиру, Костя бегом взбежал по ступенькам на седьмой этаж (потому что, по «закону подлости», лифт, конечно же, не работал) и вручил ей пухлую красную папку. Вероника была спасена.
17
Десятого июля состоялась защита дипломных работ. Я защитилась с оценкой «отлично», а Вероника с оценкой «хорошо». После объявления оценок, когда все закончилось и мы с лихорадочным румянцем на щеках и шальной радостью в глазах вышли из зала, где проходила защита, то увидели Костю, поджидавшего Нику с букетом цветов. Решено было всей группой отметить это торжественное событие у Вероники дома. Виктория Михайловна, Никина мама, испекла пирог с уткой. По дороге мы купили шампанское и торты.
Я почему-то плохо запомнила этот день. Единственное, что осталось в памяти, — это чувство эйфории, смешанное с чувством потери. Словно эта защита являлась для нас самоцелью, а вся наша предшествующая жизнь была только подготовкой к ней. И вот, когда цель, наконец, была достигнута, мы вдруг осознали, что стремиться нам теперь не к чему. Будущее представляло собой неопределенность и пустоту, которую мы пока еще не знали чем заполнить.
Мы завершили очередной виток спирали, но еще не начали следующий, зависнув в пространстве, между небом и землей. Мы словно на время потеряли ориентир, не зная, куда же нам двигаться дальше. У меня было такое чувство, будто до сих пор мы скользили вперед по инерции. Подталкиваемые родителями, мы начали это движение, когда пошли в первый класс и, не останавливаясь, продолжали двигаться дальше, учась в университете. Мы посещали занятия, выполняли домашнюю работу, сдавали экзамены, постоянно находясь в состоянии равномерного прямолинейного движения вперед, которое сейчас неожиданно прекратилось. Нас больше никто не подталкивал, дальше нам нужно было двигаться самим и самим выбирать направление.
«Движущееся тело останавливается, если сила, его толкающая, прекращает свое действие», — вспомнила я слова Аристотеля из учебника физики. Раньше этой движущей силой были наши родители, а теперь — дело за нами. Обрели ли мы эту движущую силу?
Мы сидели за праздничным столом. Я смотрела на лица своих однокурсников, и в эту минуту они казались мне такими родными и близкими, как никогда раньше. Зная, что мы скоро расстанемся, я уже скучала по ним. В этот момент я вдруг ясно поняла, что с этого дня мы перестанем существовать в категории «мы», а будем теперь существовать только по отдельности: «я», «он», «она». Нас разбросает по жизни и, даже если мы будем часто собираться вместе, то это будет уже не то веселое студенческое братство, сплоченное одними и теми же задачами и целями, каким мы были до сих пор. Отныне мы будем представлять собой совсем другое, новое общество, в котором каждый из нас будет иметь свои личные цели и свои интересы, не имеющие никакого отношения к интересам и целям другого.
Костя встал, чтобы произнести тост, все подняли бокалы.
— У меня сейчас такое ощущение, словно мы закончили очередную главу нашей жизни, перевернули страницу, и перед нами — чистый лист, на котором нам предстоит написать продолжение. Начинается новая глава. Расчерчивается новая скрижаль. И каким бы ни было это продолжение, я очень надеюсь, что каждый из нас найдет себе в жизни дело по душе. Профессионалы построили «Титаник», вспомните, что из этого вышло. Ноев Ковчег был построен любителем. Так выпьем же за то, чтобы мы всегда занимались не только полезным, но и любимым делом!
Мы чокнулись и выпили. Может быть, от нервного напряжения, а может, от бессонной ночи, которую я провела, готовясь к своей защите, вечером у меня разболелась голова, и я рано уехала домой.
Вероника позвонила мне на следующий день.
— Можешь меня поздравить, — сказала она.
— С чем?
— Костя вчера сделал мне предложение! — торжественно сообщила мне Ника.
— Какое предложение?
— Выйти за него замуж!
— Ух ты! Поздравляю! — искренне обрадовалась я. — И что ты ему ответила?
— Пока ничего. Женщина не должна сразу же отвечать на предложение руки и сердца.
— Почему?
— Ну, во-первых, потому что, она может сделать опрометчивый шаг, если ответит сразу, не подумав. А во-вторых, уважающая себя женщина обязательно должна мужчину хоть немножко помучить, — объяснила мне Ника, обнаружив неожиданную осведомленность в этом вопросе.
— И долго ты его собираешься мучить?
— По старинному русскому обычаю я сказала ему, что подумаю и дам ответ через три дня.
— Но ты уже что-то решила?
— Конечно, решила. Я решила, что выйду за него замуж задолго до того, как он мне сделал предложение. Костя — замечательный, я его обожаю, мы с ним подходим друг другу по всем параметрам. Или почти по всем…
— Что ты имеешь в виду? — не поняла я.
— По поводу сексуальной совместимости я пока не знаю. Мы с ним ни разу не были близки…
— Как?! Ни разу?! — изумилась я.
— Ни разу!
— Но это же полностью противоречит твоей теории о сексуальной свободе женщины! Ты же сама говорила, что женщина, получив разнообразный сексуальный опыт, должна выбрать себе спутника жизни по своему вкусу, а не брать «кота в мешке»!
— Проблема в том, что Костя избегает близости со мной. Он сказал, что не хочет быть для меня «одним из». Он хочет, чтобы у меня с ним все было по-другому, не так, как с другими. Но на самом деле, мне кажется, что он просто не уверен в себе. Поэтому постель пока что остается для нас зоной неизвестности.
— Ну, ты даешь! От чего ушли, к тому и пришли! Точка разворота.
— Нет, не точка разворота, а новый виток спирали! — возразила Вероника.
— А ты, кстати, не проверила, тот знак разворота, что висит около твоего дома, опять горит? — поинтересовалась я.
— Проверила. Его там больше нет, потому что разворот в том месте теперь вообще запрещен! Придется теперь ориентироваться самой!
— Ну и что же ты собираешься делать?
— Думаю, что мне просто необходимо в срочном порядке Костю соблазнить, иначе мой будущий муж и окажется тем самым «котом в мешке»! — засмеялась она.
Хорошо зная Веронику, я ни минуты не сомневалась, что она в кратчайшие сроки приведет свой план в исполнение.
* * *
Осенью Вероника вышла замуж за Костю. Я была свидетельницей на их свадьбе, в числе гостей было много наших однокурсников. Свадьба проходила шумно и весело на борту небольшого речного теплохода. Играла музыка, гости танцевали, Костя и Вероника бросали в воздух разноцветные шарики, которые поднимались высоко в небо и исчезали за облаками. Мы плыли по Москве-реке, и, глядя на постоянно меняющиеся картины за окнами, я невольно думала об изменчивости самой Вероники. Она была как река с быстрым течением: невозможно было предугадать, что придет ей в голову в следующий момент.
Ее идеи рассыпались в прах, ее твердые убеждения, подобно кораблям, разбивающимся о скалы, столкнувшись с реальностью, разлетались на мелкие кусочки. Из их остатков строились новые, не менее твердые, которые, в свою очередь, тоже терпели кораблекрушение.
Прожив с Костей пять лет, Вероника с ним развелась. Я не знала, что послужило причиной их развода. К тому времени Ника переехала на другую квартиру и совершенно пропала из поля моего зрения. Какое-то время я пыталась ее найти через общих знакомых, но потом закрутилась в вихре моей собственной личной жизни и на время забыла о ней.
Где ты теперь, мечтательница и антидевственница, девушка-фейерверк с глазами-калейдоскопом, с волосами из темного шелка и озорными ямочками на щеках? К чему ты пришла теперь, Вероника? Теперь, двадцать лет спустя? Что занимает сейчас твой пытливый разум, твое живое воображение? Какие новые идеи зреют в твоей беспокойной голове? Теперь, находясь на новом витке спирали времени, оглядываясь назад, в прошлое, каким ты его видишь с высоты своих прожитых лет?
Но не слышит меня Вероника. Мы потерялись в бурлящем потоке времени, нас разнесло по разным берегам. От наших общих друзей я слышала, что живет Вероника теперь где-то далеко, за океаном, что у нее трое детей и иностранный муж. И может, когда-нибудь, когда она снова причалит к моему берегу, она опять расскажет мне взахлеб о своих приключениях, и мы снова будем с ней смеяться так, что из глаз брызнут слезы.