Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2012
Александр Брятов. Насекомое лето. — М., «Ателье вентура», 2010.
Поэт Александр Брятов — яркий представитель новой творческой популяции: виртуальный поэт. В своем творческом становлении он прошел все «ступени»: портал свободного размещения стихов «Стихи.ру», где был одним из множества авторов, портал, работающий как литературный журнал, «Термитник поэзии», где Александр состоял в редколлегии, ЖЖ, где до сих пор обновляется блог, а «на стихи», точно на огонек, заходят читатели… Но свободный (даже регламентируемый редакциями!) литературный Интернет, как правило, интересен автору поначалу — пока «пробуются силы», «ставится рука»… Затем человек либо вырастает настолько, что выходит «в реал» (много литераторов стали известными либо приумножили популярность благодаря Интернету!), либо остается в закрытом литературном интернет-сообществе с малым числом единомышленников.
Александр Брятов вышел из сети в реальное литературное пространство. Подборки его стихов появлялись в «толстых» журналах «Новый Берег», «Звезда». Затем у него вышла «полновесная» книга стихов «Насекомое лето» — которую с удовольствием представляю читающей публике. Презентация сборника «Насекомое лето» проходила в Булгаковском доме.
Автора «Насекомого лета» я знаю еще с пор виртуального творчества. Наше заочное знакомство состоялось, когда, разыскивая на «Стихире» странички пишущих рязанцев, я открыла страницу Брятова — и была поражена стихами. Признаться, они бросались в глаза на фоне соседей по сайту. Не секрет, что к «провинциальной лирике», как и к «сетевой поэзии», отношение у профессионалов несколько скептическое, свысока. Оно, к сожалению, часто справедливо, ибо произведения «местных авторов» или «интернет-поэтов», при всем их формальном различии, одинаково несовершенны — оттого, что рассчитаны на небольшую и непрофессиональную аудиторию и пренебрегают многими требованиями, делающими из стихов — поэзию. Потому, собственно, авторами сознательно либо бессознательно и выбирается ограниченный круг «потребителей» их непритязательного творчества… Но тут мне встретился простой и почти гениальный образ в двух строках: «Окно пришторено, как сцена провинциального ДК…». И все дальнейшее чтение стихов Александра Брятова в сети я невольно выверяла по этому «камертону». Они (стихи) не разочаровали, звуча согласно и чисто.
Несколько слов об авторе: родился в Самаре, учился в Ленинграде на радиоинженера и там же занимался в литобъединении поэта Сергея Давыдова. Первому наставнику очень благодарен за то, что он никого не переписывал «под себя». В Рязань приехал по распределению, с тех пор в этом городе и живет. Пишет стихи «периодами»: полосы активного творчества чередуются с полосами «затишья». Очередной поэтический «спад» наступил, по словам автора, после издания книги. Что закономерно: книга словно бы подвела итог всего, что сделано прежде; надеюсь, что она же станет точкой отсчета нового этапа.
Стихи Александра Брятова, по сегодняшним меркам, эксклюзивны. Вот, например, очень «брятовские» стихотворения из книги «Насекомое лето» (микроцикл «Времена года. Четыре октета» — практически визитная карточка):
«У весны звенят ключи в кармане.
Распахнули двери сквозняки.
Город, заблудившийся в тумане,
промочил ботинки у реки,
и бормочет что-то отрешенно,
разгребая прошлогодний хлам,
взмахивая, как умалишенный,
рукавами рваными реклам»;
«Зима пошла на приступ ночью.
Домам заткнули уши ватой,
когда сугробы брали почту
и телефоны-автоматы.
Снега ломились в коридоры,
свершая чудеса отваги…
К утру бескровно сдался город:
на всех углах белеют флаги».
В самом деле, кто сейчас пишет пейзажную лирику? Она давно не в моде, не на пике мейнстрима — довольно экзотично выглядящие нынче поэты-почвенники при всем желании массовое течение не образуют. Экзистенциализм, обращенность внутрь себя, психоделическое творчество куда более характерны для поэтов нашего времени, чем природа как таковая и даже «городской пейзаж», неотъемлемая и важная часть символизма и акмеизма. Природа и погода перестали быть интересна поэтам. И тут сложно грешить на ХХ век!.. Как будто сглазил родную природу не кто иной, как А. С. Пушкин, пригвоздив словами: «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть и равнодушная природа красою вечною сиять!». Природа, по определению, равнодушна к течению жизни! Меня не станет, а она продолжит сиять красой! Она неизменчива, независима от страданий человека, чужда ему своей непобедимой эстетикой!.. Отсюда рукой подать до формулы Глеба Шульпякова «Мир прекрасен, а человек умирает» (одноименное эссе опубликовано в журнале «Арион», № 2 — 2011). Глеб Шульпяков уверен, что «стихи — вне зависимости от формы и темы, которыми пользуется стихотворец, — бывают наполнены поэзией только в том случае, если рождаются из внутренней катастрофы, связанной с переживанием одной простой вещи: “мир прекрасен, а человек умирает”».
Не соглашусь, что сия коллизия единственная может и «дать толчок» стихотворному импульсу, и наполнить его результаты высокой поэтичностью. Можно и не выстраивать причинно-следственную связь между трагедией и поэзией. Не менее эффективно действуют на поэта и светлые чувства. Сколько ни насмехались бы над «Шепотом, робким дыханьем, трелями соловья» А. А. Фета, но… из русской лирики его стихи не вычеркнуть! Хотя они, по формальным признакам, безыскусные, пейзажные, описательные:
«Ночь. Не слышно городского шума.
В небесах звезда — и от нее,
Будто искра, заронилась дума
Тайно в сердце грустное мое.
И светла, прозрачна дума эта…
…Что ж такое? Близкая утрата?
Или радость? — Нет, не объяснишь, —
Но оно так пламенно, так свято,
Что за жизнь Творца благодаришь»
(А. Фет)
Один идейно-художественный предшественник лирики Александра Брятова буквально лежит на поверхности. Естественно, речь не о «копиизме» — угол зрения и фразеология Александра Брятова продиктованы уровнем культуры и образования человека ХХI века. Но как быть, если любование живой природой представляется нам архаичным? Как и хобби поэта, нашедшие отражение в книге — энтомология и палеонтология? Кто или что в микрокосме древнее, чем насекомые и камни?.. Задумавшись о таких, казалось бы, пустяках, как мимо ползущие букашки, невольно пугаешься, заглядывая в бездну времени…
Но «задумываться» и художественно претворять свои мысли, доказывают поэты, — свойство и качество вневременное.
Фета и Брятова роднят интонации: раздумчивые, безгневные, философские; дышащие верой в духовное начало мира (которое, в парадигме поэта, и сообщает миру сему гармонию и прелесть):
«Видишь, как лист, в паутину попавший, дрожит —
гладкий, живой еще, теплым дыханьем согретый?..
Вновь, промотав состояние на миражи,
в руки котомку берет насекомое лето.
Вот бы и мне оттолкнуться от бренной земли —
и, приблудившись к призывно курлычущей стае,
двинуть за ним, исчезающим в зыбкой дали,
в Индию Духа крылатый маршрут открывая…»
«Элегия»
Конечно, в поэтике Брятова далеко не все благодушно и идиллически — встречаются и «неуютные» описания, вызывающие чуть ли не озноб своей натуральностью:
«…тычутся листья блестящими клювами
в рамы, распухшие за ночь от слез,
в приступе острого листокружения
перешагнув через скользкий карниз,
без сожаленья к своим отражениям
самоубийцами падают вниз».
«Ночной листопад»
«…пока, с диагнозом от Кащенко
и кроманьонским узким лбом,
подстерегая неудачника,
поземка рыщет за углом, —
а в глубине промерзших омутов,
кровавым отблеском горя,
лежит награбленное золото
среди лохмотьев ноября».
И, разумеется, современность берет свое, вторгаясь в стихи так же, как техногенные изменения вторгаются в пейзаж, добавляя ему уродства (порой, впрочем, очаровывающего своей дисгармонией):
«Растопи парафин
в застоявшихся легких бульваров,
подбородки дворов
отскобли от щетины седин —
зашевелится кровь
в гулких венах ночных тротуаров:
звонкий пульс каблучков,
лейкоциты проворных машин…».
Привлекает способность автора выдерживать образ от и до в одном и том же раз взятом ключе: уличный — так криминальный, медицинский — так болезненный, античный — так мифологический…
«На черепки прудов разбитый парком Павловск
коринфскою листвой колонны оплетал.
…Излучиной дворца подкована, аллея
лелеяла испуг у нимфы за плечом.
…а нимфу, до колен укутанную в мрамор,
На берегу пруда не отпускала дрожь».
Вроде бы само собой разумеющееся умение, но оно делает честь технике стихотворца. Образы — важнейшая опора поэзии Александра Брятова, броская визуализация собственных представлений — его «конек». Настолько, что другим идейно-художественным источником его творчества правомерно объявить имажинизм, хотя он и считается почившей в бозе в первой четверти XX века школой. Да еще и дискредитирован отчасти громким заявлением С. А. Есенина, который отошел от имажинизма уже в 1921 году и в печати назвал занятия своих товарищей «кривлянием ради самого кривляния» за отсутствие, якобы, в их игре образов «чувства родины». Но пусть этот «приговор» останется на совести Есенина! Словно по иронии, один образ у Александра Брятова прямо перекликается с образом видного имажиниста Есенина — сравните: «Зеленые клювы листьев / горячее солнце пьют» (Брятов) и «Клененочек маленький матке / зеленое вымя сосет» (Есенин). Получается, оба «кривляются ради самого кривляния»?
Концепция главенства образа как такового, его выражения через эпитет, а развития языка через метафору не раз еще всплывет в русской поэзии ХХ века. Наверное, потому, что хорошие образы всегда актуальны.
В таком случае, Александр Брятов, несмотря на некоторую «старомодность» своих стихов (не сомневаюсь, что она декларируется намеренно, превращенная в важный элемент игры, какую ведет с читателем всякий уважающий себя литератор!), — поэт актуальный. По принципу: классика вечно в моде! Его состоявшиеся образы уместно признать поэтической классикой:
«Окно — пришторенная сцена
провинциального ДК,
где тень и свет попеременно
играют приторно слегка
поднадоевшую репризу,
да жалко гнать фигляров прочь,
покуда сеет по карнизу
горошины горстями ночь»;
«…как бережно раскачивает ветер
батут сырого неба нитяной,
где ангелы резвятся, словно дети,
зажмуривая крылья за спиной»;
«А какой на небе переполох!
видно, бог споткнулся, неся корзину —
и собрать рассыпавшийся горох
даже стайке Золушек не под силу».
Мир в преломлении лирики Александра Брятова прекрасен, а поэзия в нем имманентно присутствует, а не возникает взрывом сверхновой, когда человек умирает. Она рождается, точно жемчужина из песчинки, точно ледяной узор из осадка, она кристаллизуется в понятные людям формы, когда подключается чуткий транслятор человеческого — любовного и пристального — взгляда. Как вам такая «гуманная» трактовка?.. Мне нравится!
Елена САФРОНОВА