Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2012
Поэзия
Павел ЛУКЬЯНОВ
Поэт. Родился в 1977 году в Москве. Окончил МГТУ им. Баумана, специалист в области техники низких температур, кандидат технических наук. Победитель международного конкурса поэтов русского зарубежья «Пушкин в Британии» (2008 г.). Публиковал стихи, прозу и публицистику в газете «Литературная Россия», в журналах «Знамя», «Арион», «Новая Юность», «Континент», «Дети Ра». Стихи переведены на каталонский язык. Автор сборника стихов «Мальчик шел по тротуару, а потом его не стало». Один из основателей Русско-Каталонской Ассоциации «ARCA» (Барселона, Испания). Живет в Барселоне и Москве.
ИЗЗЯБШИЙ СИМВОЛ ВЕРЫ
Иззябший
нет моего вокруг. долго же я рос
клятвенники друзей не принимать всерьез.
вдет человек с головой в спального тела мешок,
я узнаю себя в каждом, кто одинок.
я говорю о тебе, чей-то потерянный сын,
ты, если хочешь, купнись, от кислорода остынь.
сядем на пластиков стул, вынесенный из кафе,
ты меня, мальчик, погладь по загорелой руке.
я расскажу, глядя ввысь, что-то плывущее там:
чаек, косящих серпом, жизни моей ресторан:
входит известный народ, вносит влиятельных лиц,
там телефоны звонят, и продолжается блиц:
стук машинистки костей, скрежет, травинка во рту:
— я нахожусь в Монпелье, буду в Нью-Йорке к утру —
делая фирменный жест, в них выдающий старух,
нас покидают отцы, странами двигая вслух.
мягкие спины ковров, словно говяжьи листы,
тянет портфели портье, мысли его пусты.
гладя чужого щенка, не заведешь своего,
мальчик, взгляни на меня и поцелуй глубоко.
море, разинув глаза — самая близкая жизнь,
камня горячего верх, камня холодного низ.
дети, меня, старика, перетащите к воде,
так и живет человек, и никого на Земле
Символ веры
стой, малолетка, во тьме, верь: существует отряд,
где командиры в строю имя твое говорят.
есть, существует народ с твоей головой на плечах,
есть магазины весны с выбором свежих рубах.
жилы на братских руках, белые лебеди лет,
вы протянитесь ко мне, чтобы отчаянья нет
7 марта-24 апреля 2006
Сан-Жени, Франция
испания и я
I
тревожно солнечной аллеей, лепя мелькающей листвой,
несется смерть на мотоцикле и пьяный мальчик золотой:
они находятся повсюду: они — беззвучные жуки,
они — такие удалые, а мы — такие старики,
и нам становится понятно, что дверь — на прежней высоте,
что за ребятами — пространство не обрывается нигде,
что уходить, скрипя зубами, что понимать своих отцов,
что ничего нельзя поделать, что называется — готов,
и что-то движется другое, и все ленивее смотреть,
и все плотнее грохот моря, и все сминающая смерть,
как будто в странной перспективе почти усохшей головы
иду набухшими ногами, пытаясь выйти из воды,
но мальчик-мальчик строит крепость, не проходимую никак,
и мой песок идет на башни и на отогнанных собак,
и снова молодость выходит из окровавленных машин
и на шезлонгах разогретых сидит в развалинах штанин,
на голубых ногах вбегая с размаху в множество морей,
она стреляет по прохожим и учит этому детей,
настанет будущее время, свернется старое в блокнот,
старик полезет в рукомойник и обнаружит ржавый пот.
когда в моей планете будет другое золото лежать,
когда в прихожей размышляет над мировой проблемой мать,
когда какая-то подруга, когда напуганный террор,
когда Севилья с бандерильей, когда старик тореадор,
мои оставленные школы, мои учительницы в ряд,
мои улыбчивые годы, все уходящие назад,
как будто тяжкие составы по наклоняющимся дням
проходит беглая машинка по потерявшим волосам.
мои сосуды огневые, неутолимые вином,
мои двенадцать лет счастливых и пятьдесят, летящих в лом.
такое маленькое право, такой недлительный удел,
такие взрывы на планете, что оправдаться не успел.
придут другие самолеты, вползут по склону поезда,
прибудет новенький диктатор, и раскатается губа.
у человечества живого с баяном, Лувром и вином
всегда останутся запасы того, что все переживем.
и станет тихо и безлюдно, и будет шумная толпа,
везут коней на вертолетах, и это — чья-нибудь судьба:
увидеть серую кобылу, влюбиться в запахи ее
и переехать жить в деревню, носить какое-то старье.
какие глупые сомненья, соседи будут вдалеке,
собака лает на болоте, и сокол машет на руке.
найди меня в округе будней, среди распахнутых домов,
на ветках спиленных деревьев, среди своих простейших слов,
на кулебяке запеченной, у яркой елки в двух шагах,
среди хрустального серванта, затосковавшего в гостях:
и это — я, и это — время, и это — сдвинутые мы,
как заключенные смеемся и урываем от тюрьмы
31 марта-1апреля 2005, Женева
II
среди бонапартов знакомых проходит незнающий гул,
ребенок, зажатый толпою, немного на небо взглянул:
синьоры стоят бельевые, Сардинии мавровый флаг
виляет, собака, хвостами, к дворцу подъезжает кабак:
становится лето прохладней, приходит недобрый народ,
и дети на нас не похожи, и ветер по воздуху бьет.
забытые площади леса под шеями сосен лежат,
прокатится свадьба в карете и снова затишье и спад.
у нового мэра в квартире в пыли расписного стола
укажешь фамилию пальцем и сразу уладишь дела.
запытанный мелкой работой попросишь хотя бы зарплат,
хотя бы того же размера, какие буфеты стоят.
расшитые золотом лица наклонятся медленно вниз,
и сквозь голубые колодцы увидишь мелькающих лис.
немного надеясь и труся, как будто действительно смерть,
как будто глубокая старость и не на что больше смотреть:
с директором бывшего парка, отцом неподвластных детей —
мгновенная паника счастья и просьба — надежды наглей.
собака проходит, вздыхая, жена, покачав головой,
из кухни несущийся запах картошки и мяса сырой:
узнать как живут людоеды в районе стеклянных домов
в отпущенной поровну жизни, почти не используя слов.
от первой моей похоронки пусть пахнет горячим песком.
внутри перемешанной каши, пытаясь остаться вдвоем:
хотя бы с бельмом и собакой, хотя бы с рожденья слепым,
пытаясь на ощупь вглядеться и стать на мгновенье живым.
как будто громадный проситель, встает на колени народ
глядит на счастливые лица и мысленно так же живет:
его обмануть невозможно, свое заблуждение для,
сидят старики на вокзалах, с которых уехать нельзя.
среди отступающих свадеб на поле холодной войны
стоит телефонная будка и в ней человек со спины
3:35-6:36pm
1 апреля 2005
CERN, France
III
корабли нездешнего размера на восходе темные стоят,
человек берется за бинокль и по ним проходит наугад:
капитан, распахивая китель, лапою подчеркивал усы,
кладовщик вытаскивал огузок и — ногой немного на весы,
заносил, оглядываясь, в книгу, уходил во рту с карандашом,
повара, разглядывая тушу, спины почесали тесаком,
альбатрос, покрикивая брату, подлетал на линию перил,
пассажир бессмысленно проснулся и чего по палубе ходил:
каждый шаг простого наблюденья кажется не тронутым войной,
кажется, потягивая кофе, глядя за приехавшей волной,
но ее сокрытые размеры накрывают солнечный причал:
то, что называется — прошлепал, то, что объясняется — не знал:
настоящий смысл отдыхавших от зимы и грохота людей:
дынями измеренное лето, краба умирающий трофей,
аккуратно сложенные вещи в русом чемодане головы:
человек, приехавший на море понимает, что ему должны,
что лоток несладких абрикосов, что комар, мешавший до утра
не хотят разыгрывать для гостя, словно та же самая тюрьма:
только не в тулупе, а раздевшись, только не с горелкой, а вином
ходишь, ниоткуда не уехав, скважиной на берегу морском.
бросившись отчаянно на груши, выдув газированной воды,
сидя в окончательном шезлонге, чувствуя себя со стороны
маленькой, но важною персоной, скажем, из начальников цехов,
нехотя глядящего на время золота не золотых часов.
но за чашкой утреннего кофе, круассан обмакивая в рот,
человек заметит постепенно, что округа ласковая врет,
что глазеть вдали на теплоходы, загорать с газетой на глазах
под шумок накатанного моря, словно в не покинутых потьмах:
ширится другое пониманье, поезд доезжает до конца,
человек проходит побережье и теряет собранность лица:
бегают растерянные люди, мячики летают — не нужны:
человек скрывается за словом, но прекрасно виден со спины:
тайная растерянность осанки, молча существующий скелет,
лето, проводимое другими, правда, выходящая на свет.
можно потихоньку отмахнуться, можно до конца не понимать:
все равно повсюду воскресенье, все равно когда-то умирать.
поздно! никуда уже не деться всаднику, порвавшему с конем
(дети, обязательно живите как-нибудь иначе, чем живем).
вырваться за явное бессилье, что ли опрокинуть шашлыки,
выслушать разинутых хозяев, допилить до ледяной реки,
в новом горизонте озираться, брызгать пробегающей водой,
лечь на шевелящиеся камни, словно окончательно живой.
небо, называемое мамой, море, говорящее агу,
сосны со своими головами, время, припасенное врагу,
жизни протыкаемое вымя тянется веревкой молока,
сразу начиная прерываться, если опускается рука,
если говорить наполовину, если постоянно не идти —
медленно настанет невозможность большего, чем меньшего пути.
если поступать и не предвидеть будущего времени котел —
будет перепрятываться негде в пустоте, которую обрел
28 марта-29 мая 2005
Барселона, Женева
* * *
все птицы и пшеницы тяните шеи ввысь,
пока гоняет сердце по кругу крови рысь.
не спи! проходит время неспящим часовым
твоим, моя отрада, убийцею моим.
висит живая пуля у каждого виска,
бери ее за пояс, легка она, легка!
беги живое сердце, лети слеза, лети
о том, что все уходит, о том, что не уйти,
что мы сильны как камни, пока растет в груди
зерна надежда вера подняться из земли
и видеть лес ночами, как будто брат стоит
сильнейший на планете и в тишине шумит:
— вы тоже упадете, мы тоже примем смерть —
нам говорят деревья и продолжают петь
11-12 июня, 3 сентября 2007
Барселона