Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 9, 2011
Литературно-художественный журнал ‘Зинзивер’, № 9 (29), 2011
Портреты поэтов
Игорь ПАНИН
Поэт, прозаик, публицист. Родился в 1972 году в Тольятти. Окончил Тбилисский государственный университет, факультет филологии. Автор нескольких сборников стихов. Публиковался в журналах «Континент», «Дети Ра», «Крещатик», «День и Ночь», «Нева» и др. Живет в Москве.
ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ ДЕРЕВНИ
В первой половине июня я получил по мейлу крайне неприятное письмо. В нем сообщалось, что архангельский поэт Александр Александрович Росков сбит мотоциклом, находится в реанимации в тяжелейшем состоянии и нуждается в том, чтобы за него помолились. Первая мысль — это чья-то злая шутка; ведь у каждого из нас найдется немало недоброжелателей в Сети, которые, при малейшей возможности, не откажутся сделать пакость. Да мало ли, какой-нибудь непризнанный гений, разозлившись на критику, взял и взломал чужой почтовый ящик, с которого от имени обидчика начал рассылать бредовые письма. Такое, к сожалению, нередко случается. Смущало лишь, что почтовый ящик Роскова, с которого я получил письмо, был корпоративным, а такой взломать намного сложнее, чем обычный, кроме того, в письме был номер мобильного телефона супруги поэта — Людмилы Кимовны. Дозвониться до нее я не смог и начал «шерстить» Интернет. К моему огорчению, я нашел подтверждение этой информации на одном из новостных порталов. Оказалось, все это правда: Александр Росков действительно попал под колеса мотоцикла на одной из центральных улиц Архангельска и лежит в реанимации.
Врачи диагностировали у него повреждение головного мозга и обильную кровопотерю. Несколько суток комы и — смерть. Можно было бы пуститься в бесконечные разговоры о том, что трагическая гибель поэтов в России давно уже стала обыденным явлением, возмущаться тем фактом, что за рулем мотоцикла сидел человек без прав на вождение, или же досадовать на то, что Росков легкомысленно переходил улицу в неположенном месте, хотя и в пределах видимости пешеходного перехода. Теперь бесполезно искать виноватых и прикидывать — что было бы, если бы… Все уже случилось. Как писал сам поэт:
Есть у Господа нашего тайное дело одно:
да, с одной стороны сотворил не бессмертными нас он.
А с другой стороны — хорошо то, что знать не дано
нам ни года, ни дня, ни — тем более — смертного часа…
Гораздо важнее, на мой взгляд, вспомнить о том, каким человеком, каким поэтом был Росков. Биография его ничем особенно не примечательна. Родился в 1954 году в деревне Диковской Каргопольского района Архангельской области. Окончил среднюю школу и техническое училище в Каргополе, отслужил в армии, долгое время работал потом плотником и печником. В 1989 году на Всесоюзном совещании молодых писателей в Москве был принят в Союз писателей, заочно окончил Литературный институт им. А. М. Горького (семинар Александра Межирова). В последние годы редактировал несколько областных газет, часто публиковался в местной и центральной прессе, становился лауреатом различных премий. Он не был особенно известен в столице, но что тут поделать, мы ленивы и нелюбопытны, как заметил классик.
Впервые я познакомился со стихами Александра Роскова в начале 90-х, когда сам только-только пробовал рифмовать и увлеченно читал все, что хоть как-то было связано с поэзией. Мне попался в руки поэтический альманах «Истоки» 88-го года выпуска, в котором Росков явно выделялся на фоне других стихотворцев. Его большую подборку «Стихи из деревни» предварял текст редколлегии — в нем говорилось, что этот никому прежде не известный поэт, безусловно, является открытием. И это было правдой… Такие тексты как «Брел апрель по задворкам России» или «Меня крестил наш каргопольский поп» запомнились сразу же, без какого-то усилия с моей стороны. В его стихах проглядывало что-то нетипичное для поэта-деревенщика, хотя написаны они были вполне в традиционной манере:
Всю эту осень я все ждал чего-то…
И вот, под невеселые дожди,
пришла Беда… И я открыл ворота.
Промолвил, усмехнувшись: «Заходи…»
Примерно через пятнадцать лет я случайно наткнулся в Интернете на знакомые мне стихи; оказалось, что Росков жив и здоров, активно работает, издал несколько книг, и хотя всероссийской славы не стяжал, но в своем крае считается непререкаемым авторитетом. Периодически мы обменивались с ним письмами, условились при случае встретиться в реале. Не довелось…
Наверное, Росков, вслед за Есениным, мог бы назвать себя последним поэтом деревни. Только писал он не об уходящей деревне, но об ушедшей, позабытой всеми, спившейся, состарившейся, главным событием в которой становятся очередные похороны:
Вот деревня моя. Вот я.
Вот чужая стоит семья.
Вот покойника бледный лоб.
У избы незакрытый гроб.
Вот несчастье в чужой семье.
Фотомастер из ателье.
Чьи-то головы: профиль, фас.
Вот покойный — в последний раз.
Вот за гробом гусиный шаг.
На плечах — надмогильный знак.
Вот поросший ольхой погост.
Вот могила — в мужицкий рост.
Причитания. Стук лопат.
Растянувшийся путь назад.
Затемненные зеркала.
Поминание у стола.
Дни проходят. Летят. Бегут.
Фотографии берегут
искаженные горем лбы
и покойника у избы.
Над усопшим с тех самых пор —
синий крест, земляной бугор.
На погосте трава, трава
да ольховые дерева…
Невеселые строки, но разве жизнь современной деревни может подвигнуть к написанию стихов, дышащих оптимизмом? Он искренне переживал за провинцию, стараясь увидеть положительное даже в самом обыденном, мало приглядном. Подразумевалось: если не плохо — уже хорошо. Особняком стоят стихотворные портреты его земляков — выдающихся в своем роде людей, народных умельцев, которые не только крышу перекрыть могут, но и блоху подкуют, если понадобится, да только вот не нужны они «большой» России, прозябают в нищете и уходят до срока. И получается, что писать о деревне сегодня — значит, писать именно о погосте:
А на кладбище сельском такая стоит тишина,
что звенит в каждом ухе, и входишь в ворота с опаской.
Тихо здесь до того, даже слышно, как трескает на
еще свежих крестах голубая и синяя краска.
Где еще, как не здесь, можно встретить друзей и знакомых детства, давно уже завершивших свое земное существование?
От оградки к оградке, от холмика к холмику я
потихоньку пойду, осторожно куря сигарету,
земляков узнавая на снимках… И детства друзья
глянут вдруг на меня с аккуратных надгробных портретов.
Цикл стихотворений «Памяти моих земляков», размещенный Росковым в Интернете, был проиллюстрирован фотографией сельского кладбища, заросшего, полузаброшенного. А в самих стихах поэт рассказывал, какими они были, его земляки, лежащие здесь, чем примечательны, называл их поименно, увековечивал, можно сказать. Кладбищенская лирика — довольно распространенное явление в русской поэзии, но у Роскова таких стихов больше, чем у кого бы то ни было. Вот, к примеру, фрагмент стихотворения «Забытые погосты»:
…на большую выстрочил поляну,
соснячком поросшую. И тут
оторопь взяла меня — как глянул —
прямо из земли кресты растут
вкривь и вкось. Одни уже упали
на оградки ветхие, и те
рухнули. Года с землей сравняли
холмики. Но на одном кресте —
на прямом — видны остатки краски
голубой, и текст, кто здесь лежит —
на табличке. Я не без опаски,
с замираньем сердца и души
двинулся чуть дальше — вглубь погоста,
правда, не обширного. И там
вдруг увидел крашеные звезды,
новую оградку. К двум холмам —
выправленным заново могилам
чьею-то заботливой рукой,
подошел. Рука — та ж — выводила
«Здесь лежат» и «вечный вам покой»
на двух деревянных пирамидках —
снимки были б лишними в глуши.
За оградку, отворив калитку,
не вошел я — надобно спешить
до захода солнышка обратно,
выбираться на тропу — домой,
тут и так указаны понятно
годы жизни-смерти. Боже мой! —
на обеих цифра «38» —
год ухода — «спите мирным сном…»
Кто сюда приходит, разве лоси? —
вот их след, совсем не так давно
были здесь — впечатаны копыта
в мягкий мох и землю, и — помет…
Сколько кладбищ на Руси забытых!..
Здесь длинноты и многословие не просто оправданны, но, я бы сказал, необходимы. Скрупулезность в описаниях — не прихоть автора, это взгляд подлинного художника, старающегося максимально точно перенести на полотно каждую мелочь, каждую, как может показаться со стороны, незначительную деталь.
В одном интервью его спросили: «Вы с такой нежностью и грустью пишете про деревню. А город смогли полюбить?» На что он ответил: «Пожалуй, нет. Нет в Архангельске такого места, к которому была бы привязана моя душа. В лес хочется, на реку. А деревню очень жалко, разваливается она. Да и раньше в ней крепко пили, но тогда у всех была работа. Если бы не уехал, то и меня, возможно, в живых уже не было бы…» Удивительное дело, столь нелюбимый Росковым город спас его от гибели в деревне. Но и убил впоследствии. В одном из своих стихотворений об Архангельске, поэт написал:
Он меня смертью накажет,
на тротуаре распнет!
Почти так все и случилось. Но мистические совпадения на этом не заканчиваются. Трагическое ДТП произошло 10-го июня, в пятницу, скончался Росков, не приходя в сознание, 13-го, в понедельник. А его автобиографическая повесть называется «В ночь с пятницы на понедельник». Вот и не верь после этого в то, что поэты до деталей предсказывают свою смерть.
Но до своего ухода он фактически пропел реквием по русской деревне, хотя писал и «городские», и отвлеченно-философские, и шуточные стихи. Однако главной темой для него всегда оставалась малая Родина, окончательный возврат на которую был уже невозможен:
А я в деревне дома не построил,
хотя и жил там тридцать с лишним лет
и все ее традиции-устои
впитал в себя. Но мне возврата нет
на родину — туда… Ну, если, кроме
проездом без заезда — только так…
Строки эти по мироощущению схожи с некоторыми стихами Николая Дмитриева, в которых лирический герой боится приезжать в родную деревню, так как всякий раз его ждут там печальные новости: то лес вырубят, то речка пересохнет, то близкие люди изменятся до неузнаваемости. Но все-таки Росков ехал:
Надоел мне город-глыба
и бетонная тоска.
Я в свою деревню прибыл,
на недолго, в отпуска.
А что там, в деревне? Об этом более конкретно поэт говорит в другом стихотворении — «Поминки»:
…Это было после бани.
Дождь резвился над избой.
Я сказал: «Давай, помянем
Нашу родину с тобой».
Он сказал: «Давай» — без смеха…
В свое время навсегда
В город мой земляк уехал,
Я подался в города.
Грозы били по России,
Планомерно, не шутя.
И теперь мы здесь — чужие,
Два отрезанных ломтя.
…Во субботу после бани
выпивали по одной
мы — сельчане-горожане
поминали край родной.
Почти полвека назад Николай Рубцов написал:
Ах, город село таранит!
Ах, что-то пойдет на слом!
Меня все терзают грани
Меж городом и селом…
Роскова эти грани тоже терзали. Только вот село давно уже «протаранено» и пущено на слом. А город, пусть и нелюбимый, дает работу, возможность писать о той же деревне, как-то пытаться помочь ей, хотя бы просто словом. Тут плачь не плачь, а изменить ничего нельзя, и Росков все прекрасно понимал:
…Если говорить всерьез —
Родину мою оплакать
никаких не хватит слез.
Может быть, поэтому и нет в его стихах особой патетики и чрезмерного надрыва, которые так свойственны творчеству определенной части патриотически настроенных авторов. У него все проще, приземленнее, и оттого — страшнее. Он сам прошел нелегкий путь, переборов «зеленого змия» и побывав в свое время в психиатрической клинике. Но выстоял, чтобы жить и писать. И он имел полное право сказать:
Душа народа поэтична —
не поэтичен сам народ.
И хотя он многое пережил, но сам не озлобился, как это часто бывает в литературной среде. Переписывался с вдовой Рубцова Людмилой Дербиной, сочувствуя ее горю, помогал опубликоваться начинающим поэтам и журналистам, был действительно добрым и отзывчивым человеком. Таким, который легко вызывает симпатию у совершенно незнакомых людей. И я бы с уверенностью сказал, что у Роскова нет врагов, если бы сам не был свидетелем нападок на него в Интернете со стороны маргинальных горе-пиитов, подвизавшихся на патриотическом поприще. Формально нападали за любовь к стихам «еврея» Бориса Рыжего, а на деле — за независимость суждений и нежелание ходить строем. Потому что легко писать кондовые агитки в стиле «взвейтесь-развейтесь», но прочувствовать свою страну, сродниться с ней и кровью и духом, дано единицам. Он принадлежал как раз к этому меньшинству, потому и писал настоящие стихи:
Брел апрель по задворкам России.
Был закат неестественно глуп.
Шли толпою душевнобольные
на танцульки в дурдомовский клуб.
Шли вприпрыжку, с весельем на лицах,
с разговором, с маханием рук.
Пузырилась печать психбольницы
на коленях поношенных брюк.
Возле клуба семейства грачевы
воевали на сучьях берез.
В клубе пела А. Б. Пугачёва
про большое количество роз.
Все смотрели на шум и на драку.
Сигареты дымились по ртам.
Между тем из другого барака
привели начепуренных «дам».
И усилился звук радиолы.
Кто-то крикнул: «Вперед, дураки!»
Зашуршали по желтому полу,
не вплетаясь в мотив, каблуки.
Закружились, задвигались пары.
Шевеленьем наполнился клуб.
И стояли у стен санитары,
не снимая улыбочек с губ.
На дворе пахло снегом прогорклым,
и грачи продолжали войну.
…Брел апрель по российским задворкам,
по помойкам, по самому дну…
Александр Росков был также прозаиком и журналистом, он написал довольно много. Но в первую очередь — это поэт. Его творчество, думаю, еще станет предметом серьезного изучения и споров. И мне искренне хотелось бы верить, что его большая — итоговая — книга, куда войдет все лучшее из написанного им, будет издана приличным тиражом и окажется на прилавках магазинов, в городских, сельских и школьных библиотеках. И, может быть, эта книга не только обрадует любителей поэзии, не только откроет читателям замечательного автора, недооцененного при жизни, но еще и обратит наше внимание на то, в каком положении находится русская деревня, что от нее осталось. А ведь мы очень редко думаем о провинции. Или не думаем вовсе.