Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2011
Критика
Нина Савушкина. «Беседка». — Спб.: Любавич, 2011
Смогу ли
Я пустоту облечь в такую речь,
Чтоб убедились все, что я – жива,
Сама себя придумав на халяву
По некогда украденному праву –
Отсутствие судьбы сплетать в слова.
«Беседка» — новая книга Н. Савушкиной: эти двадцать два стихотворения можно назвать по-старому «пиесами» – они по большей части озаглавлены, сюжетны, более повествовательны, чем медитативны. Их можно было бы исполнять, как зонги – снимая театральный грим, вернее, ролевые маски, в финале (как было у Брехта).
Понимать можно по-разному, но, главное, это вполне современная лирика, разговор с читателем или монолог, но всегда безжалостный, жестокий, прежде всего, к себе, к «сэконд-хэнду заношенной жизни».
В этих стихах много прямоговорения. Здесь автор мыслит не только отдельными стихами, но их единством, целой книгой.
Если раньше театрализовали «откровенность» (60-е), то ныне «сокровенность» – мелодраматической возгонкой, которая превращается в отрицание бытия, в инвективы или предлагает «сентиментальный мурок», вплоть до полного развоплощения объекта.
У Савушкиной все это приобретает какой-то необратимый характер, ведро скребет по дну колодца, fin de siẻcle вроде бы закончился. Разоблачения персонажей, предметов, интерьеров уже ироничны и карикатурны, как написал в предисловии к предыдущей ее книге «Прощание в марте» В. Пугач (заметив также, что это работает на снижение, показывает распад былой целостности, заслоняет осколками утраченного рая трагедийность иных цельных стихотворений).
Площадь в ларьках – гниющая, как грибница.
Вырвана жизнь отсюда, а запах длится.
В «Беседке» добавился какой-то новый аспект или акцент, – стихи кажутся переводами. То ли старые темы углубились, то ли в стихах поселился некий француз Буало, который пытается все объяснить творчеством, «Чтобы читатель, смысла не раскусив, пробормотал задумчиво: “Эксклюзив”». Слишком много поставлено на стихи: «Любая рифмачка, циркачка, скульптура девы с веслом, вещает, что мир обречен на слом».
Тут не ирония постмодернизма и не суждения разумного просветителя. Акцент этот мог бы стать социальным или более сатирическим. Но опять соскальзывает в лирику, к счастью.
Дело тут, видимо, в типе поэта.
Говорить то, что другие «не говорят», возможно, если это оправдано пафосом, «перстом указующим», как у Достоевского, или… по незнанию последствий.
Или так изменилась жизнь, что изменилась и роль поэта?
Впрочем, это не совсем суждения о жизни. У нашего автора они – не метафизические или мнимые афоризмы, как у того же Бродского, а, скорее, реплики в диалоге. И больше говорят о мироощущение, чем об устройстве мира. А мир у героини этих стихов устроен по-детски, по подростковому истерическому принципу (см. стихотворения «Истерика» и «Антизолушка», «Дон Торрен»): было хорошо – а стало плохо, «потому что мир без сочувствия кажется голым»… А когда нечего присочинить, то:
Хромает разговор, бессмысленностью ранен.
Ментоловым дымком ползет туман с окраин,
Сгущается во мрак и тряпкой половой
Стирает лунный нимб над каждой головой.
У читателя, как у неких Белинского с Некрасовым, может возникнуть подозрение, что автор сам не знает, что написал. Но стихи-то хорошие!
Телевизор мигает… Тебе предстоит раздеться.
Будь неладна любовь – она пожирает детство.
Если это – благо, обещанное судьбой нам,
Не дыши мне, утро, в лицо перегаром хвойным.
Разве так говорят подруге? Это даже не реплики, но хищное зрение, какая-то инфернальная оптика, – тусклое, серое освещение угарной жизни.
Просто, как сказала принцесса в «Обыкновенном чуде» Шварца: «Cмерть подошла так близко, что видно все…. Она приходит с целым мешком отвратительных инструментов».
Глядело смерти тридцать сантиметров
В сухую тьму слоеными глазами.
(«Рыба»)
Конечно, это детский взгляд. Вернее, взгляд поэта, которому неизвестно, что так не говорят в идеальном государстве.
«Талант – детская модель мира», – сказал Пастернак. И не вина Савушкиной, что в ней (в модели) «завелась какая-то гниль». Отсюда – нечто новенькое:
Все равно я взорву этот мир, но позже!
А «позже» может длиться всю оставшуюся жизнь. Может быть, прав Наполеон в том, что «драма – это трагедия женщин»?
И все-таки не только в театрализации амбиций дело.
Одна из главных тем книги – это страх утраты не яркости жизни, а ее смысла, ценности, — и каждый стих предоставляет подробный реестр этих утрат.
Вспомним Фейербаха, который определил поэзию, как чувство утраты.
Может быть, тут еще одна тема: право противопоставить распаду и пустоте иную ценность предоставляется нам, хору, а поэта просят оставить в покое, по крайней мере, в стороне от выяснения, кту предоставит эти «иные ценности».
Поэт оставляет себе беседку (см. Этимологический словарь) как «место около дома»,
Хотя дома темно и тихо, как под водой,
Страшно туда нырять, хоть считай до ста.
И хотя эти стихи откровенно играют в мелодраму, – «выигрыш» их в том, что они хорошо прошиты по-прежнему точными наблюдениями и новыми яркими образами. Такими, как «небесный лыжник», который выпал из жизни полностью:
Не лайнер, пролетающий внизу,
Похожий на железную слезу,
На атмосфере делает надрез,
А человек, что некогда исчез…
Вот одна из настоящих утрат, и она наполняет жизнь новым видением:
Небесный лыжник понаделал лунок
И сверху наблюдает, отрешен.
Тут не fin de siẻcle, не только новый ракурс, а такое, чего давно не было в петербургской поэзии.
А вот еще один выпавший, но вернувшийся к дому: взгляд уже не сверху, а очень снизу:
Скрипнула табуретка, подсела тетка, —
Глазки блеснули, словно изюм в батоне,
И от вопроса, заданного нечетко,
Лопнул мираж, и музыка раскололась,
И зазвучала глуше и монотонней.
…………………………….………
Улица, двор, подъезд, жена в коридоре.
Что-то в лице у ней хлюпает, как в болоте.
Ты – ее приз, обретенный под старость странник,
Вечный Улисс, выныривающий из моря.
Вот поцелует черствую, словно пряник,
Щеку, и свет погасит. И вы уснете.
(«Странник»)
Впрочем, иногда кредо проговаривается проще, на грани фола, – чтобы хор понял, что разговор – с Богом:
Иллюминатор Луны вплывает в астрал…
Кто ты – надмирный сумрачный адмирал?
Я ничего уже тебе не отдам.
Ты постепенно всех вокруг отбирал,
(«Чумная весна»)
Если это так, то не надо ждать новую Ахматову. У нас есть Нина Савушкина, уже обрастающая легендами и щедро рассказывающая о себе истории… в «Беседке», если книгу назвать так, а не другим заголовком из этой книги – «Дверь в Застой», —
…туда, где не хватало одного –
Покоя… И неловко оттого,
Что слишком неказисто наше счастье.
И еще, хорошо бы получше определить место Н. Савушкиной в современной поэзии, да критиков у нас три человека, и те – «санитары леса», так что книга не будет замечена прессой и останется в стороне от номинаций на высокие премии. Те, кто делают литературный процесс, – или опаздывают на пять-десять лет, или заняты собой и делами, а не старой доброй русской литературой, ярким представителем которой тут выступает вышеназванная Нина Савушкина, — ну хотя бы «по некогда украденному праву» на «ворованный воздух» настоящих стихов.
Борис ГРИГОРИН