Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 11, 2011
Критика
Сергей Сутулов-Катеринич. Борис Юдин. Райск╗й адъ. Лю-блюзы. Таганрог: Нюанс.
1. О вреде хороших стихов
Срочная, понимаете ли, работа, весь подтянут и сосредоточен, надо успеть, сделать, выполнить, а тут — на тебе! Книга «Райскiй Адъ. Лю-блюзы». Под одной обложкой — Сергей Сутулов-Катеринич и Борис Юдин начинают доставать меня разговорами «про это»! Естественно, из графика выбиваюсь, работу к сроку не выполняю и т. д. и т. п. За нанесенный мне урон решил я поквитаться с авторами настоящей реценцией. А чтобы она не была совсем уж голословной отсебятиной, привлек к этому делу эксперта — читательницу (что естественно, поскольку это книга стихов о любви).
2. Выдох на слове Love
Итак, слово эксперту:
— У первого автора, Сергея Сутулова-Катеринича, ключевой строкой получилась вот эта: «Встретимся наяву, если запомнишь стих». Наверное, не встретимся мы с ним наяву. Не только этот стих, другие тоже не запомнились. Главная особенность его стихов — игра в слова. Он коллекционирует созвучья, играет ими, упивается. Содержание для него совершенно явно вторично.
Позвольте, возражаю я. Какое такое содержание? The medium is the message, это же всем известно! Сталкивая слова схожего звучания, поэт высекает из них новые, совершенно неожиданные смыслы, причем множащиеся, перетекающие друг в друга. То есть уже на этом уровне, абстрагируясь от чего-то более приближенного к взаимоотношениям мужчины и женщины, мы ясно видим основную тему автора — он сами слова заставляет вступать между собой в интимные отношения, ласкать друг друга, голубить, ссориться и мириться. Я бы сказал так: сама стихотворческая техника Сутулова-Катеринича основывается на любовных инстинктах, причем совершенно неважно, о чем конкретно он пишет:
…с учетом того-сего, того и всего вообще! —
я жалкое существо, живущее на хвоще,
оболганный богомол, болезненный новояз,
хранитель святых крамол и грозного зова «Аз!»
Совершенно очевидно, что слова здесь сплетаются между собой в плотских объятиях, как фигурки на индийских эротических барельефах. Любовью дышит буквально все, вся жизнь пронизывается ею, уподобляясь тантрическому танцу, в котором человек рассматривается вместе с его незримыми составляющими (энергией, чувствами, сознанием). Это не только механическое, но и энергетическое, душевное и духовное взаимодействие.
Эксперт-оппонент, несколько обескураженная моими доводами, слегка уступает, чтобы затем вновь продолжить гнуть свою линию:
— Конечно, можно понять основную тему стиха, но и все. Дальше — поток сознания, свободных ассоциаций, множество подробностей. Отчетливо ощущается буйный темперамент автора. Лично для меня все в его стихах чересчур. Ему не хватает чувства меры. Даже страшно становится: как он умудряется жить в таком странном, диком, неорганизованном мире?
Напротив, говорю я, его стихи представляют собой попытку систематизировать перво-зданный хаос, который он видит и чувствует в окружающей действительности. Запе-чатлеть энтропию — значит, тем самым ей противостоять. Чувство меры основывается на том объеме переживаний и мыслей, который может себе позволить тот или иной индивидуум. Не бывает чувства меры, одинакового для всех: это так же индивидуально, как радужка глаз или отпечатки пальцев. И, чтобы окончательно добить уже сломленного эксперта, читаю стих «Война миров»:
А у аула — три окошка, и незачем кричать «Ау!»
Когда потеряна сережка, шепни соседке: «Караул…»
Лаура, вредная старушка, в руке — айран, в зубах — кальян:
— Ты, Лейла, дикая простушка, сержант придуман для Татьян…
Аул пасется на пригорке, а через речку — хуторок.
Служивый в потной гимнастерке стирает мамин свитерок.
Ему до дембеля — неделя: заглавный ротный ловелас.
Басил в стогу: — Уедем, Лейла, в душевный город Арзамас!..
Вчера гутарила гармошка. Смеялись кони на лугу.
В костре картавила картошка. Кукушка кинулась в загул…
А три придурка из аула под черным ясенем галдят:
— Аллах акбар! — Молись, Лаура! — Проучим красных дьяволят!
— Закурим, старая! — Петарды всегда летят поверх голов…
Аллах захлопывает нарды, Христос — роман «Война миров»…
Над ротой бесится ракета. Сержант в траве лежит ничком.
Уносит Лейлу речка Лета. Молчи, наверченный Хичкок!
Идет ковровая бомбежка: — Где хутор, блин?! — А где — аул?!
В огне растаяла сережка. Орут вороны: «Карр—аул…»
3. А женщина, как жизнь, непостижима
Потерпев сокрушительное поражение в первом раунде, читательница-эксперт попыта-лась взять реванш во втором, атаковав меня уже с тантрических позиций:
— Лично я думаю, что у Бориса Юдина скорее не тантрическая любовь, а love преоб-ладает. Механическая американская любовь. Вот эта строчка для него определяющая: «И, тешась лексиконом бранным». Практически ни один стих он не может выдержать в возвышенном тоне, обязательно какие-то грубости проскочат, которые тебя сразу же приземляют. А ведь пытается-то писать о высоком. Он как та самая «тварь скользкая» у Гумилёва: вроде чувствует, что крылья растут, а взлететь не может.
Вах, говорю я. Ничего подобного. Если поэтика Юдина совершенно отлична от поэтики Сутулова-Катеринича, основываясь скорее не на стыках звучаний, а на парадоксальном сочетании высокого и низкого, то это просто еще один способ выявить двуполую природу мира:
Атланты ждут любви кариатид,
Но до сих пор гранитны и невинны.
А я не жду — леплю свою Лилит
Из придорожной почерневшей глины.
То солнце, то дождя холодный бич,
То ветер стаю птиц проносит мимо.
Тружусь. Но получается кирпич.
А женщина, как жизнь, непостижима.
Атлант томится, строен и плечист,
Адам брюхатит Еву ночью хрупкой.
И Бог хитрющий, как сюрреалист,
Смеется в бороду и курит трубку.
Сталкивая между собой возвышенные и приземленные образы (да и лексику), Юдин убедительно показывает, что всю нашу действительность пронизывает сексуальность, причем, в отличие от первого автора, он может себе позволить делать это прямым предметом высказывания:
Холодок по утру да по жилам.
Вкусно пахнет арбузною коркой.
Осень. Деревце обнажилось,
Словно в topless bar стриптизерка.
Ствол, как шест. Облетают по кругу
Под резинку листочки баксов.
— Что ты, мама, плетешь подругам
Под романсы румяного Баскова?
Осень. Небо дождями отбелено.
Облака на нем — презервативами.
— Спой мне, мамочка, колыбельную
В стольном городе, во Владимире.
Трепыхается тело на сценке,
Словно бабочка между рамами.
— Что ж ты, миленький, выкатил зенки?
У жены твоей все то же самое.
Жизнь — на полосы, иней — в волосы.
Осень. Возгласы журавлей.
И стоят столбы, словно фаллосы,
На такой обнаженной земле.
Может, это не вполне в российской традиции (еще Набоков в послесловии к своему переводу «Лолиты» сетовал на то, как мало приспособлен русский, «зеленый и клейкий», язык, к речи о сексе), но ведь и сам автор долгое время пребывает на американской почве, давая нам представление все о том же, но другими средствами.
…И в этот момент я чувствую, что читательнице-эксперту уже совсем не хочется быть оппоненткой: она со всем и на все согласна. Мы смотрим друг другу в глаза, улыбаемся и медленно-медленно киваем головами.
Георгий ЯРОПОЛЬСКИЙ