Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2009
БОРИС ИВАНОВ. СОЧИНЕНИЯ. ТОМ 1. ЖАТВА ЖЕРТВ. ТОМ 2. НЕВСКИЙ ЗИМОЙ.
М.: Новое литературное обозрение, 2009.
Борис Иванович Иванов — великий конспиратор и подпольщик. Почти сорок лет он носил под полой свою прозу — а его считали организатором неофициального культурного движения, редактором и составителем самиздатских журналов, предводителем тайных конференций, переговорщиком с властью, великим тактиком, стратегом — и в последнюю очередь писателем.
Да, создал он две знаменитые вещи: «Подонок» и «Ночь длинна и тиха, пастырь режет овец» — их еще читали и даже цитировали. Это были почти гимны нашего андеграунда 60-х и 70-х годов. Но они были больше на слуху. И все.
И вот выходит двухтомник его прозы: первая книга «Жатва жертв» — про войну. Вторая — «Невский зимой» — про героев андеграунда. Про что он только ни написал: и про свое блокадное детство; и про летчика, знавшего, как надо воевать в первые месяцы войны, — отправленного на смерть, и осмысленно, героически эту смерть принявшего; и про военнопленного, бежавшего из лагеря через всю Европу; и про задушевную дружбу немца-оккупанта с русским мужичком; и про бой — панорама с птичьего полета; и про то, как мальчик узнает о смерти отца на переправе (это в первой книге); и про остроумнейшего человека эпохи, поэта и эссеиста, философа, безумца, убившего любимую девушку и расстрелянного; и про художника, никогда не снимавшего ушанку; и о проводах эмигранта; и про котельные; и про стекольщика и его сына; и про идиотские приключения на стоящем в гавани корабле, и еще про многое-многое другое (во второй книге). Я назвал только темы некоторых рассказов и повестей Бориса Иванова. Темы — не самое главное.
Первое, что бросается в глаза: удивительная искренность, мягкость, почти детская нежность прозы Бориса Иванова. Это зерно, из которого вырастает все остальное. Автор был близким другом Рида Грачева. И это чувствуется. Кроме того, автор, по собственному его признанию, с юности воспринимал жизнь как роман. Он знал, что «когда-нибудь он об этом напишет». И это превратило его жизнь в цепь приключений. Поэтому, читая и о детских, и о совсем недетских его переживаниях и историях, все время вспоминаешь —Тома Сойера и Гекльберри Финна. От книг Бориса Иванова не оторвешься, карнавал там или трагедия — неважно. У автора и сейчас — детский блеск в глазах. И нынешняя жизнь его — тоже как роман. Становится завидно. Среди произведений Иванова — «Алмазная сказка», которую в 60-е чуть не поставили в ТЮЗе, но вовремя спохватились, слишком свободолюбивой им показалась, что ли? Или стиль какой-то подозрительный? Или с детьми, так считали, нельзя серьезно разговаривать? Да и шут бы с ними! Я уверен, дети эту сказку полюбят. А ведь немногие современные взрослые писатели могут похвалиться, что пишут для детей.
Второе, что очень важно, — старый добрый реализм. Да-да, реализм 19 века. Сколько раз его хоронили, но прочтите Бориса Иванова — и увидите его во всей красе. Я говорю без иронии. Кто изучает подробности устройства самолета, если пишет о летчике? Именно такую книгу — описание модели ПЕ-2 — я нашел на рабочем столе Бориса Ивановича, когда зашел к нему как-то во время подготовки книги. Кто умеет сейчас не только сбить крепкую фабулу, но и обобщить действительность до социальных типов, именно, до типов! Неповторимых в своей яркости, но несущих в себе главные черты времени! Способных одним движением сказать столько о себе и об эпохе! Вот — Подонок. Слушает в последний раз в жизни Майлса Дэвиса. Вот — летчик Чугунов, выпил компот, выкладывает на столе сливовыми косточками эскадрилью. Завтра на смерть. Вот эмигрант. Копает в горячей палестинской земле могилу, а его старший сын повторяет у края могилы урок на трубе. Борис Иванович рассказывает, что однажды к нему явился незнакомый человек. — Вы Борис Иванов? — Я. — Вы написали «Подонка»? — Я (?..). Молчание. Во время которого посетитель вынимает из нагрудного кармана рубашки тщательно сложенную машинопись. —? — Это «Подонок». Я всегда его ношу с собой.
Да, со стихами в нашу эпоху такое бывало. Но с объемистой повестью? Вот вам уровень обобщения. Почитайте «Подонка» — и поймете, почему этот человек таскал его с собой. Может, и вам захочется вырвать его из книги — и в карман. Одна только сложность: очень многие вещи Бориса Иванова такие же! Я бы носил в кармане и «Белый город», и «Убит на переправе», и «До свидания, товарищи», и «Корабль без дураков», и «Ночь длинна и тиха, пастырь режет овец».
И дело тут, конечно, не в одном реализме и не только в замечательном уровне обобщения действительности. Борис Иванов сочетает детскую непосредственность с вещью самой что ни на есть взрослой — остротой анализа. С обязательным додумыванием каждой мысли до конца. До смертельного конца, до героической безысходности. Герои его почти всегда могут отказаться от трагедии, но никогда этого не делают.
Мне доводилось слышать от самого Бориса Ивановича вот какую мысль: иногда ситуации нашей жизни и сознания уходят значительно дальше того, о чем писали наши же предшественники. Так, «Подонок» в чем-то страшнее, а может, и трагичнее «Постороннего» Камю; «До свидания, товарищи!» уходит далеко за пределы, поставленные «Военным летчиком» Сент-Экзюпери. От себя еще прибавлю: «Корабль без дураков», пожалуй, безумнее «Испытания Гилберта Пинфолда» Ивлина Во.
И, наконец, нужно сказать о замечательном искусстве рассказчика Бориса Иванова. Он способен поведать не только о своих собственных переживаниях, как он это сделал в блокадных рассказах, в «Подонке» и некоторых других вещах. Это была лирика. Он может выслушать другого человека — а это уже в наши дни совсем редкость. В конце 50-х после университета он работал в опочецкой газете и со многими людьми успел поговорить — главным образом, о войне. Что не пошло в газетные публикации (а это была, наверное, большая часть материала), осело в сознании «жизни как романа»: «когда-нибудь я об этом напишу». Как-то раз, ожидая кого-то в редакции, Борис Иванов решил просто записать под номерами хранящиеся у него в голове сюжеты, из которых когда-нибудь что-нибудь может получиться. Ждать нужно было долго. Сюжетов оказалось около полутора сотен. И вот где смыкаются писательский и общественный талант автора. Он умел быть с людьми, умел понять в них самое главное, может быть, самое драматичное. Именно поэтому, как написал Сергей Стратановский, «его огромная заслуга — в сплочении неофициальной литературы, создании мира, в котором можно было жить, существовать и не чувствовать себя невостребованным». И из этого же является его драматический и эпический дар — дар повествования не о себе.
Не столько о себе, сколько об эпохе написаны мемуары, завершающие вторую книгу. Воспоминания Бориса Иванова полны, как и художественная его проза, исторических и экзистенциальных обобщений на простом и очень конкретном жизненном материале, ярких анекдотов и фраз, можно сказать, на века.
А еще у Бориса Иванова не все трагедия. Есть фарсы — и какие! Он как никто умеет огорошить читателя. Добить его последней фразой. «Корабль без дураков» —перестроечная авантюра — кончается словами, которые я никогда не забуду: «В дальнем конце вагона за толстую, глупого вида тетку прятал свой длинный нос Гаецкий. Я не мог не улыбнуться. Сегодня в столовке я суну под этот нос инвентаризованную мыльницу». Здесь автор приглашает читателя посмеяться вместе с ним, разделить радость освобождения от дурацкого бреда. Эта черта у Бориса Ивановича есть и в жизни: он, при всей драматичности своего писательского мировосприятия, никогда не отгораживается от собеседника, всегда зовет к доброму и интересному разговору. Первая и последняя напечатанная при советской власти его книга имела чудесное название «Дверь остается открытой».
Рейн КАРАСТИ