Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2009
Вадим ЯМПОЛЬСКИЙ
Поэт. Родился в 1983 году в Колпине. Окончил юридический факультет СПбГУ. Публиковался в журналах «Звезда» и «Нева», петербургских литературных альманахах. Лауреат конкурса молодых поэтов Санкт-Петербурга (в 2003, 2007, 2008 гг.). Автор книг «Дай мне имя» (СПб., 2003) и «В первом приближении» (СПб., 2008). Живет в Санкт-Петербурге и Москве.
ТОТ, КТО ЗНАЕТ
* * *
Счастье — это сумрак заоконный,
кроны кленов, видимые в нем,
прошлой жизни номер телефонный,
спрятанный в кармане потайном.
Счастье — это выцветшая дата,
нечто вроде отпуска в Крыму…
Это то — к чему тебе возврата
нет, и мне…Ты слышишь, никому!
Это сад — потерянный из вида,
где названье каждого куста
помнишь… Просто миф, эфемерида,
наглухо закрытые врата.
* * *
Григорию Хубулава
Молодые родители кроху везут в санях,
матерятся и курят (насколько хватает взгляда
проследить их дорогу). Кто знает, стоял в сенях
Дух святой при рождении, видел ли это чадо?
Это чудо. И мне неизвестно, что будет с ним.
Не Голгофа ведь, правда? Широты совсем иные:
Петербург отсыревший не то, что Иерусалим.
Я смотрел на прогулку, слезились глаза больные.
Неужели сорвется? Мне жизнь глубоко претит
этой черствостью, этим слепым безразличным оком…
Посмотрел на звезду — не погасла, еще горит,
значит, знает о чем-то спасительном и далеком.
* * *
Девушка, наряженная зайцем,
раздает рекламу дребедени:
как она решилась? Я бы пальцем
не пошевелил за эти деньги.
Стыд какой, а вдруг пройдет знакомый,
ты стоишь и преешь, бедолага.
Но теперь я понимаю, кто мы,
что такое трусость и отвага.
Мне теперь понятна расстановка
сил, видны различия и сходство —
ты вот заяц, я вот полукровка,
мировое ширится уродство.
Я возьму из рук твоих бумажки,
жалость испытав к тебе, к себе же —
отвращенье. Совесть нам поблажки
чаще раздает. Терзает реже.
* * *
Застыл неподвижно состав подвижной,
смирись с этой шуткой судьбы несмешной
смирись — потому что обиды
здесь некому высказать, жалко детей
и женщин. И поезд, сошедший с путей,
стоит, и вагоны разбиты.
Удача, что друг мой, с которым знаком
полжизни, случайно решил на другом
уехать. И мгла не накрыла
его беспросветной своей пеленой.
А все же слабее печали земной
судьбы беспощадная сила.
В глухих ли рыданьях, молитве, мольбе,
и в мыслях моих о тебе, о Тебе,
я все же сильнее любого
из тех, не роняющих траурных слез,
из тех, что ведут поезда под откос.
Сильнее. Даю Тебе слово.
* * *
Нас ни юмор, ни патетика,
полагаю, не спасут,
нет ли лишнего билетика
поглазеть на Страшный суд?
Как на фреску Микеланджело,
к небу голову задрав,
красота какая, надо же!
Дернуть друга за рукав.
Друг живет в промозглом городе,
где тоска сильней всего,
не отмахивайся, Господи,
безразлично от него.
Много званых, мало избранных,
все понятно, глас мой тих —
дай взглянуть хотя бы издали
на апостолов Твоих.
* * *
Поедем в Суоми, Суоми,
туда, где снега, где снега,
где долгой зимою на стреме
подруги — метель да пурга,
где снегом завалены ели,
дома, подъездные пути,
где можно четыре недели
без дела сидеть взаперти,
без лифтов, без автомобилей,
не знать ни о чем, ни о ком,
счищая узорчатый иней
с замерших окон ноготком,
где мечутся белые птицы
по небу, как слипшийся снег,
где тихо скрипят половицы,
где не отогреться вовек,
где рыбой пропахли причалы,
где сонные финны снуют,
где нет ни тоски, ни печали,
а только покой и уют,
где белое Лунное блюдце
искрится огнем голубым,
где белые локоны вьются
метели, где стелется дым
из труб невысоких домишек,
где, словно косматый медведь,
шатается счастья излишек,
который мне некуда деть.
* * *
Алексею Машевскому
Магазин продуктовый закроется ровно в девять,
ровно в восемь — химчистка, погаснет неяркий свет,
на рутине все держится, можете мне поверить,
в ежедневном потоке других ориентиров нет.
Ты хотел бы, наверное, чудо увидеть, друг мой?
Столп огня, разверзающий небо, парад светил.
Он бы мог и такое устроить вполне, не думай.
Только знает: никто бы вниманья не обратил.
Бесполезно пугать и кричать бесполезно, опыт
учит нас, и бессмысленно волю давать страстям,
потому, тот, кто знает, давно перешел на шепот,
бормотание тихое, проповеди камням.
* * *
Хорошо с утра, гремя костями,
встать с постели, чтобы с головой
окунуться в омут со страстями.
Хорошо, что я еще живой.
Хорошо, что слушаются руки,
бьется сердце, дышится легко.
Хорошо, что мы живем в разлуке.
А на завтрак — хлеб и молоко.
Хорошо прислушиваться к музам
и под вечер что-то рифмовать,
выносить соседей или мусор,
вспоминать тебя и забывать.
Хорошо, что кончится эпоха,
чтоб другой дорогу уступить.
Хорошо, что без тебя неплохо.
Ничего. Терпимо. Можно жить.
* * *
Кустов отряды, эшелоны
деревьев, камни, водоем.
Взгляни на мир одушевленный,
пока присутствующий в нем.
Взгляни без страха, сожаленья,
без боли, сдавленной в груди —
как будто пятый день творенья
еще недавно позади.
Как будто, помыслов не пряча,
проходишь — весел и влюблен
во все и вся, и смех от плача
одним мгновеньем отделен.
Взгляни любя, как сын с порога
глядит на старого отца…
И может быть, увидишь Бога,
не отвернувшего лица.
* * *
Поднадоевший чай в пакете
и сбитый начисто режим:
о неужели все на свете
мы так бездарно прожужжим?
Не вечеря, а вечеринка,
не кровь и плоть — а хлеб, вино,
неспешно кружится чаинка
и опускается на дно.
Смотри на разодетых пугал,
читай газеты и в кино
ходи — я тоже жизнь профукал
свою, с твоею заодно.
Запей лоснящиеся суши
чем хочешь, закажи опять…
Кто достучится в наши души?
Кому захочется стучать?