Опубликовано в журнале Зеркало, номер 45, 2015
видишь, духи собралися у
постели,
залетейскими цитатами кивая:
тили-тили, говорили, как там в теле?
чем живая?
*
я улыбалась
он мне сказал: марусь
крепче держись марусь
и мы полете
–
неябрь
безлошадный месяц несытый
гонит из мертвой глины
крестьян, к земле прикрепленных
собак и коров, полегших костьми
затонувшую почту
железную ложку
ручьи, несущие к устью ртутное серебро
ехал на ярмарку ухарь
ямщик во степи замерзал
помещик пиф-паф застрелился
вагон офицера увез
грек из одессы еврей из варшавы
юный корнет седой генерал
мальчик-юннат
летчик гастелло
каждый кто здесь помирал
вышла из вязкой воды, из верхнего теплого слоя
майскою ночью утоплен-ни-ца
и за дело взялась
быстро все опрокинула сырым
босиком натоптала
черным телом светила белой сорочкой мела
матушка, матушка, ты? сама я, алеша,
не знаю
ласточка, ласточка – та? та улетела, мой друг
*
высокие высокие
отношения
ожидают какого-то обрушения
чумы нахлынувшей на оба ваши
(башня в плюще, говорильке в
разливе)
утренняя почта сообщает маше
что ковер жениху не ткать
траву не мять
пароль поменять
поминать покойную мать
не ходить за реченьку
российский актер михаил пореченков
приминает к боку тепленький автомат
музыкальную шкатулку новейшего поколения
словно спешит
обрасти косматым руном
и узкое море ему уже по колени
святослав во кыеве звон тот слышал
а шишел-мышел
велел послушати
и сурожу и корсуню:
то во тьму кромешную
во тьму тараканью
уходили богомольцы-мукомолы
ой да на гражданскую войну
*
слева кудри токаря
справа генерала
на груди прекария
челка либерала
щеки твои алые
очи голубые
разговоры малые
доводы любые
небо не так сине как глаза твои, кантария,
сини
спой мне, моя милая, что-нибудь из россини
арию графини
с радио россии
*
когда в конкурентной скачке
светящийся как слюда
избранник в гремящей пачке
направит коней сюда
а умная колесница
расталкивая песок
рванется через границу
и выдавит костный сок,
расправя ферзи и туры
на клетчатых номерах
культура сквозь строй натуры
погонит последний страх
пахнёт травяным отваром
от круглых лавровых блюд
туда, где живым товаром
торгует торговый люд
спой мне о том, как в усадьбе родной, в двухсотлетней
аллее
кости лежат под березонькой, отсвечивая и голея
любо в рассеяньи быть, подруге
стрекочет подруга
мало от нас было прока мы не
поддержали друг друга
снова мы в комнатке детской лежим, спеленуты
туго
*
как бы я под ним кончала
говорит одна, а я все слышу
и вторая говорила, не молчала
в магазине банки подзаборного варенья
из простого обиходного живого
из колесиков, опилок, головешек
в золоченом сладком сахаре застывших
дня покойного литыми петушками
как пойдем мы на базар или с базара,
сразу вспомню, как тогда она сказала
*
нога на ногу пошла войною:
какая сверху?
нога ноге обещала я тебя свергну
*
когда мы захватим банки
и разделим плоды труда
а маленькие танки
зальет дождевая вода
мы бедной земле поможем
мы снимем с нее парик
и холод на хлад помножен
создаст тепловой парник
и юг постучится в уши,
чтоб свесились из жары
светящиеся груши
раздутые, как шары
и пицца придет как почта
и правда протрет сердца:
немедленная почва
родит своего певца.
*
не лепо ли, граждане
старыми словесы
начати молчати
*
но я умел бы жить и умереть в париже
когда бы не было чего-нибудь поближе
москва твоей земли
китай твоей воды
и танганьика этих маленьких
деревьев
где всходы прячутся
когда заходит речь
тут кое-кто поставлен все стеречь
на перекрестке ног
больших и неуклюжих
восстал нерусский бог
и отразился в лужах –
и козы легкие навстречу нам бегут
в тенях березовых раскроенного ситца
голубчик мой приап, не время
ль колоситься?
иль гайст тебе не гут?
здесь крапчатой коре не видно соответствий
здесь розовой заре порой народных бедствий
не говорят остынь, но требуют
огня
здесь ямбы прыгают, пока четырехстопы,
но спотыкаются о голые глаголы
и падают далёко от европы,
обиженные шкурки кровяня
*
дети на даче играли в богов олимпийских
после играли в гестапо – да разницы нет
снился мне сон
ночь в подвенечном уборе
кукурузное поле арбузное пузо
под звездами доходчиво так говорит пулеметчик
пулемету
спеленуту
тихо качаемому на груди
спи мое нещечко
мамушка ненька
вот вернется к нам с юга погода
и у подземного перехода
будет жизнь молодая играть
на гармонии полуразъятой
а солдаты солдаты
легкий пепел в горшки собирать
*
как мало земли спаслось на груди земли.
отойми уголок одеяла, грелку поправь,
умерь испарину, дай воде дотянуться
делай глубокий вдох:
ров в ров
ровно, коровно
*
чужое слово, как башмак,
без выбора обуй –
и, позабыв свой старый шаг,
оно пойдет с тобой
оно ссыхается у губ,
когда произнести,
как лягушачий голый труп
под солнцем на пути
оно створожится во рту
покуда на замке
и дай-ка я его утру.
и вот оно в платке
и ы его, и ъ его
и тягостное м
не полузначат ничего.
они умрут совсем.
раскинув синие крыла
под тягостью небес
орел плывет как камбала
переплывая лес
уже безалфавитый
*
двадцать второго июня
ровно в четыре часа
я ничего не буду слушать
я закрою все свои глаза
и я зарою вражьи голоса
и не включу программу время
и если кто придет то я не в
теме
я птичка я нейтральная полоса
*
вдали у реки догорали огни
усни мое сердце усни
не трать керосин, потуши свечу,
не будет, как я хочу
эхо бессонная нимфа скиталась по брегу пенея
сотня юных бойцов на поля поскакала в дозор
ныне конек вороной без хозяина вспять воротится
тот закрыл свои карие очи
песня его забрала
вдали у реки засверкали штыки
и белые комья рубах
одни добровольцы пошли на других
с папироской смертельной в зубах
психическая атака
барабанный бой
анка у пулемета
возносится над собой
в ночном полку у розового дерева
майор петров ебет майора деева
в густых карманах пахотной земли
*
этой ночью
над полем военных действий
нахтигаль говорит с нахтигалью
соловея от непониманья
на соседних пространствах
птица птице из уст в уста
передает как лягушку
точное знанье:
земляная цезура
между зрячим и зрячим пятном
между крапчатой зоной огней
подогретых соседством жизни –
и ответным свеченьем
между ними слепоты древесного мха
перелеты томительные
бронетехника
линзы
наводящиеся на движенье
*
нету разницы между
первою и второй
отечественной и отечественной
великой и тихой
атлантической
мировой
все равно они падают
на единственной, на гражданской
где заря в золе копошится
извлекает наконечники копий
леш а леш
огоньку бы
говорит убитому убитый
убитый говорит убивцу
*
цветок умирает под кожей стекла
роток почернел и культя затекла
земля за убитых, она сохранит их
и в должное время представит тела
разумные звери выходят на суд
свидетельский ящик – прозрачный сосуд
там тёмно и тёкло, дорожка намокла
и видно как суку щенята сосут
судья поднимает глаза с полировки
на низкую лампу дневного огня
берет распечатки ориентировки
и спросит присяжных прощать ли меня
и не прерывая уже разговора
вчерашние братья выходят из бора
в обугленных шкурах, в болотной грязи
садятся в телегу, а ну-ка вези
туда, где поляна палатку держала
стянули тропу травянистые жала
и держат как стропы дорогу назад
чтоб даже надежду она не рожала
а как оправдаться? язык едока
покажет отчетливый след молока
древесные кольца покажет бумага,
следы топора и слова дурака
про магна имаго
*
отцвела акация.
армия прошла.
и мелодекламация
расправила крыла
едут, едут, погоняют
то на то переменяют
вывернут, перенабьют,
свободу голую дают
кто мог, не полег,
наше дело шпанское,
вот один, как уголек,
пьет себе шампанское –
все цыгане умерли
все гусары вымерли
наступили сумерки
цвета вымени
по сердцу бегают
босыми пятками
и скатерть белая
покрыта пятнами
уныли голосы
пониче веселие
*
кто там едет по васильевскому спуску
к храму василия блаженного
страны рады грады наряжены
на всей моей территории
наступает пятиминутка истории
лисицы брешут на
заградительные отряды
комариный стон
заглушает звон колокольный
зайцы-русаки
на всех избирательных участках
отдают солидарный голос
то же и песьи мухи,
от еды оторвавшись
осуществляя тактическое кружение
кто ж не хочет
тихого дону попить из дедовой кружки
и вернуться назад, утираясь
и на даче мангал разводить
посыпая окрошку укропом
засыпая землей
*
Влас, доброволец, две недели как мертвый,
Забыл курс рубля, и что воробьи говорили,
И откуда он сам
взрывная волна
взяла его кости в объятья. Пока он летел,
Годы съезжали с него, обнажая детские щеки,
Приборматывая.
Ватник или укроп,
Кто бы ты ни был, на этом заброшенном переезде
Вспомни о Власе. Влас был тебя милей.
*
мы не нем цы
не мы нем цы
шерстью крыты
их младенцы
не лю ди мы
их становья
мы не нем цы
цы кать кровью
мы не рыбы
рыбы немы
с ними можно
делать мены
мы не вещи
не черепья
не скворешни
не черешня
мы не мы ты
мы не мы же
в роще мирты
сплю и вижу
за ме жа ми
я зы ка мы
медвежами
музыками
мы не азы
мы не сразу
*
человеческое тело
не расходится как мыло
в напомаженной воде
оно никогда не бывает было
оно всегда сейчас и где
оно светимо сквозь валежник
его уничтожить мудрено
оно пробьется как подснежник
сквозь углеродное пятно
и все что в нем едва существовало
но изнывало взаперти
рванется в черные провалы
чтобы опять произойти
новая жизнь восходит когда не
чаешь
знать не можешь чем ее повстречаешь
*
долго ехали
долгодолго
оторопелые выжившие деревья
неземля, прижавшаяся к земле
стройдворы скотомогильники самосвалки
небесы белесы
пригорки пригреты
вверх и вниз дорогая дорога
пешелань
чернуха
суроватика
чуварлейка
утка
погибелка
ужево
упрямая речка водопрь
водою несытой
устыжающая
холмы совершенной формы
те холмы называют горами
и мы на горах гуляли
ходили в насаженные сады
отражались долголягих березах
смотрелись в небесное голубое
замечали людское синее:
крыши заборы
машины
цвета
тяжкого как плащ-палатка
никто из нашей фамильи
не бывал в этих землях
с тысяча девятьсот шестнадцатого года
уже неведомые воды
ослепительными платками
стелются широко
не возражая
не превращая
неурожая
не прекращая
*
жизнь ты прореха нуждающаяся
в починке
смерть ты тесто
стосковавшееся по начинке
*
те, кто держит во рту, сперва
осторожно, головы с глазами
те, кто трогал в уме газету, как мама учила не,
никогда, и руки отмой
те, кто рвут на лету, переносят из дома в дом,
размазывают по стеклам
тупорылое тело пробуют установить на колеса
и катить, наставляя жерло, поплевывая в направленьи
те и эти
но в большей степени эти
для них самобранкою
новобранцы
раскидывают зеленые руки
им ложатся в ноги
тупыми березовыми стволами
чтобы понравиться карне
по желанию жли
по веленью баяна
под побудку аккордеона
и о, голоса детей, поющих, где было купол
в нечистом поле
в окруженьи хлебов и пугал
*
не на земле а над или под
глухая война идет
она смазной источает пот
и трогает за живот
и мы шарахаемся
себя в темноте неся
и мать деметра выходит мять
ногами тугу полей
и снизу слышится вашу мать
а сверху кажется чуть белей
и мать геката на перекур
выходит из тупика
от черных улиц от черных кур
из луж разбитого молока
земля лежит вещевым мешком
невзятого языка
и мать мария бежит пешком
но нет ее здесь пока
*
в духе бурне
в голосе хлада тонка
та, что левиафана берет на ручки, как маленького
ребенка
и та, что идет по ржи,
присутствуют при этом, происходящем
смотрят, не отводя
молча
как зреет лед в хранилищах и слеза в слезницах
как почва пробует первый вес дождя
как рассылают топки мороза
дымящиеся смертные кирпичи
в общежитии драка разворачивается как роза:
женщины в сланцах
стоят сусликами
и сама не кричи
как весною в военкоматах
смотрят спины трогают у ключиц
выбирают коротконогих жилистых и косматых
под приглядом врачиц
как уходят под воду сплоченные косы сельди
танковые части поблескивают на мостах
вносят на блюде заплатку снеди
стынущую в соляных цветах
там и все, что я мысленно целую
любимое докрасна
все способное сказать аллилуйя
не прерывая стыдного сна
змиеве и все бездны
солдатики у ворот
ярусы небесны
няня лена и ее огород
снег, яко волна, и мгла, яко пепел,
горло, как пена, и ноги, как вода,
сердце, продетое в одну из петель,
яко пуговица, знающая куда
избави нас от десницы неправды
воспонимание
не спасает
лежит во прахе
собственный хвост кусает
не в лыстех мужеских
не в силе констей
*
это как портной
вместо рубашки смирительной
(которая с детства исполниться хочет
и просится из полотна)
шьет по картинке
кроит по косой
и платье не жмет
а щекочет
это как суд
идет
с железной тележкой
по длинному больничному коридору
тугие раздает свертки
тяжеленькие живучие приговоры
по три с пуповиной
это как в замешательстве выплюнешь слово с крючком
а оно уже в деревотеле
засело
или в теле товарища
в родной
человекогубе
вот и нитка запляшет
рыба рыбу поймала
это так
холм под сугробом
ничего не значит
надпись на табличке
никого не видит
надпись на камне
ничего, читаем
его нет
но здесть