Опубликовано в журнале Зеркало, номер 39, 2012
ГОД КРЫШКИ
За десять дней до Нового года ко мне приехал родственник из
Киева. Сашко, муж моей племянницы. Он сразу прошел в
туалет. Когда вышел, настоятельно посоветовал захлопывать крышкой унитаз после
каждого пользования. Да и дверь в туалет желательно закрывать. Оказалось,
унитаз – естественный пролом наружу, точнее, в тартарары, и если крышка унитаза
не будет аккуратно закрыта, то все материальные ценности во главе с деньгами
втянет туда. Пока Сашко жил у меня, заходя в туалет,
я с удивлением видел аккуратно опущенную крышку и на бачке яркий лейбл Senator. Раньше я его не видел. Всегда открытая крышка
закрывала его. Ужаснувшись, я понял, что до сих пор пользовался унитазом
неправильно, и осознал, куда все девается, и почему у меня проблемы с деньгами.
У меня нет ни минуты покоя, идеи приходят и в туалете.
Причем далеко не худшие. Но сейчас, от греха подальше, я стараюсь уменьшить
время своего пребывания там. Быстро справляюсь, вскакиваю и с грохотом
захлопываю крышку.
После того как три года назад, совершенно случайно,
какой-то инвестор купил у меня метровый холст за три тысячи долларов, никаких
продаж не было.
Итак, две причины. Первая – ее я знал и раньше: для меня
было непредставимо, как можно потакать своим естественным потребностям и
повышать собственное состояние за счет святого искусства. Подтверждением этого
является один слух. Мне донесли из Майами, что Лена Селина где-то, кому-то
сказала, что ей нравится, что я не продаю свои картины. Конечно, после таких
слов, даже если это блеф, ценность моих произведений автоматически
подскакивает. Да я и сам, увидев, что коммерческого успеха нет, решил применить
восточную хитрость – использовать силу противника, и восемь лет назад под
знаменем Программы ESCAPE поднялся на борьбу с арт-рынком.
И вот, вторая причина! – совершенно новая и неожиданная:
вечно открытая КРЫШКА УНИТАЗА вкупе с незатворенной
дверью! Успех и деньги находятся в прямой связи с состоянием туалетной комнаты!
Теперь понятно, почему советские люди были так бедны – крышек не было, унитазов
тоже. Весь Советский Союз был усеян обосранными
туалетами с черными дырами, и туда исчезало народное достояние.
За неделю до Нового года позвонила Наташа Турнова и сказала, что дала мой телефон некому Григорию Сахаряну. Он покупает картины. Сама же ничего ему не
продала, а просто выгнала его.
Григорий Сахарян – долговязый
молодой человек с крысиным носом. В нем было что-то сладковатое, даже
приторное. Вскочив в мастерскую, он тут же принялся метаться туда и сюда,
совать свой нос куда надо и куда не надо. «Как крыса», – говорила Наташа.
Короче, он покупает произведения искусства оптом. «Я этого не скрываю. Покупаю
дешевле, продаю дороже. Вы, дорогой, и не знаете, сколько в Москве художников
давно не продают свои работы, а потом звонят мне и благодарят!» Меня
передернуло. Но я сдержался – нужно проверить действие КРЫШКИ. Поняв, что
картины купить не удастся, он переметнулся на графику. Но и тут для него вышел
казус. Я не умею отказывать, но всегда пытаюсь оттянуть развязку. И сказал, что
к следующему разу подготовлю семьдесят листов, из которых он выберет пятьдесят.
Но он, почувствовав подвох, не собирался уходить
несолоно хлебавши, и опять ринулся из угла в угол. Тело его приобрело
направленное, чуть ли не горизонтальное положение. Как у крыс, таможенных собак
и следопытов. На стеллаже Григорий обнаружил подрамники с натянутой бумагой. Я
их использовал для проектирования слайдов и разных манипуляций. Собственно, это
были не произведения, а то, чем они делались. Ну, как использованные кисти и палитры.
Он схватил первый попавшийся и натужно простонал: «Пятьсот долларов». Я не
выказал своего крайнего удивления – я понял необычайность происходящего.
«КРЫШКА УНИТАЗА!» С покупкой подмышкой Григорий выскочил на улицу. Моросил
дождь, но от моего предложения упаковать произведение он отмахнулся, мотивируя
тем, что машина недалеко. Мне показалось, что он уже не отвечает за свои
действия и спешит ускользнуть из опасного места.
После этого стало клевать. Одна свободный куратор – я с ней
столкнулся на «Винзаводе» – предложила мне записать
диск моих работ, желательно объектов, для коллекции Маркина. Картины ему уже
некуда вешать, а объекты может купить. Затем начинающий галерист
современного искусства вдруг позвонил и сказал, что мы с ним в следующем году
будем сотрудничать – он открывает галерею. Сказал решительно. Отвечал ли он за
свои слова, по собственному ли желанию так заявил? Еще одна галерея решила
делать мою выставку в самое ближайшее время. Не бог весть
какую, не «новое слово», но все же. КРЫШКА начала работать.
С устрашающей скоростью надвигался Новый год Крысы.
Позвонили из Государственного Центра современного искусства и пригласили на
корпоративную вечеринку. Будет Аукцион. Художники приходят с работами. Весь
доход художникам.
Я почувствовал зовущие колебания, как рыба чувствует
течения и понимает, куда плыть, где глубже, где нажива. Я живу на суше, на дне
воздушного океана, течение воздушное, и я полетел.
Когда-то я рисовал по много рисунков в день. В отличие от
заносчивых снобов – гениев от искусства, я ценю каждую свою какашку, ничего не выбрасываю. Я взял пару рисунков,
отсканировал, отпечатал на плотной бумаге и затем подрисовал золотой
итальянской краской. На одном нимб, на другом мордочки, и подписал: «Святая» и
«Золотые свиньи».
К свиньям у меня пунктик. Конечно, они не виноваты, более
того, я считаю, что они ближе к человеку, чем даже обезьяны. Мне жалко всех
существ, кого человек незаслуженно превращает в имена нарицательные. «Ты – собака!», «Не повторяй, как попугай!», «Змея подколодная!»,
«Косолапый медведь», «Грубый крокодил!», «Ну и слон!», «Ты – настоящая
свинья!». И так далее.
После проверки состояния КРЫШКИ я вышел из мастерской.
Прямо в холле ГЦСИ меня отловила Инна Прилежаева
и забрала работы. Ответственный за Аукцион – пиар-отдел. Она смущенно
улыбалась.
По диагонали, озабоченно улыбаясь, холл пересекал Миша Миндлин. Крепкое рукопожатие. Когда сказать нечего, жесты
более прочувствованны. Да и дружба проверяется не словами, а делами. И любовь тоже.
Я прошел в мужской туалет. Там встретил улыбающихся
Цветкова и Ковалева, уже моющих руки. Я тоже помыл, посмотрел в зеркало,
улыбнулся. Хотел уже выйти, но развернулся, открыл дверь в туалетную кабинку и проверил, закрыта
ли КРЫШКА унитаза. Еще пожалел, что у меня не хватает смелости зайти проверить
женское отделение.
Поднимаюсь по лестнице с Леней Бажановым и говорю: «Это
самое теплое место в Москве». Леня, как всегда, улыбаясь: «Если немного
подождать, то ли еще будет».
Зал наполовину заполнен улыбающимися художниками, критиками
и кураторами. Одно из самых странных человеческих проявлений – улыбка. Для меня
всегда было загадкой, как певцу удается вести мелодию, брать разные ноты,
октавы… и при этом непрерывно улыбаться. И когда в песне счастье, и когда –
печаль, на лице нарисована бессмысленная ужимка. А лицедеи в театре? Известно,
что актер не может переиграть животное, настолько оно естественно. У животных
отсутствует та группа мышц, которая отвечает за растягивание губ. Я думаю, эти
мышцы появились у человека одновременно с возникновением речи. У меня даже
появилась идея пьесы, где все герои по ходу действия держат перед собой на
вытянутых руках зеркала. Чтобы им самим было видно, как и почему они улыбаются.
Каждый играет сам с собой, а композиция разных неподвижных поз составляет живую
картину. Застывший театр. Боб Уилсон с его видеопортретами отдыхает.
В ближайшем углу – стол с номерными табличками. Настойчивая
девушка, бессмысленно улыбаясь, предлагает регистрироваться на Аукцион. Я
улыбаюсь и в ответ получаю табличку с номером.
Окинув зал взглядом, я увидел Шишкина и Шутова. У Шишкина
пунктик, навязчивая идея – «светиться» в телевизоре не меньше одного раза в
неделю. Обычно в передачах о необычном. Завязался
разговор о чудесах. У Шутова его обычная улыбочка.
Шишкин рассказал, что на Марс мчится астероид, такого размера, как тот, что
столкнулся с Землей и образовал Мексиканский залив. И как это здорово, ведь на
Марсе марсоходы и спутники вокруг! Мы все будем
видеть! Я заметил, что для такого космического опыта Марс в лучших условиях,
чем Земля, у него почти нет атмосферы, и астероид практически в целости
врежется в поверхность Марса. Шишкин вспомнил, что там и правда была жизнь – у
НАСА есть фотографии марсианских черепов. Черепа, похоже, гигантских насекомых.
Шутов – художник с неизменной улыбкой. Он со всем согласен и со всеми не
согласен. Улыбочка не раскрывая рта. Возможно, это привычка. Помню время, когда
у него не было передних зубов, и он улыбался, просто растягивая губы. Я
поинтересовался, какого размера астероид? Оказалось, пятьдесят метров. Шишкин
поспешил добавить, что это большой астероид и на высокой скорости, да еще в
квадрате. А вот так называемый, Тунгусский метеорит взорвался в воздухе,
поэтому… На самом деле это была комета, кусок льда. Я
заметил, что там ничего не нашли, и это был результат направленного
электромагнитного излучения большой мощности. Загадочный ученый Тесла послал
его с Аляски, но оно отклонилось и… вот. Наконец Шутов проронил сквозь улыбку,
что нашли. Нашли стекло. Так обычно бывает. Шишкин подтвердил, от космических
пришельцев обязательно остаются маленькие частички стекла. Шутов добавил, что в
виде полусфер. Я сказал, что без пришельцев не обошлось и в вопросе человека.
Что у хомо сапиенса возникла речь пятьдесят пять
тысяч лет назад, как бы ниоткуда. Что Бог раз десять пытался создать разумное
существо, но не выходило. Появлялись разные уродцы. Последний из них –
неандерталец. И вот, наконец… Всегда случаются ошибки.
Бог тоже человек. «…и опыт,
сын ошибок трудных…» Шутов поправил, что Бог – не человек. Я поинтересовался:
что, у Бога нет ничего человеческого? Шутов улыбался. Шишкин настраивался на
Аукцион.
За соседним столом сидела Ася Силаева. Я подскочил и
бросился ее целовать и поздравлять с наступающим Новым годом, поздравлять и
целовать. А сам думал, заговорит ли она о моей выставке в «Эре»? Нет, не
заговорила. Я даже ей намекнул, спросив, где же Березкина? Ну, конечно, она на
Гавайских островах.
Я подумал, что надо бы взять вина. Водку нельзя, я принимаю
антибиотики. Скоро у меня будут новые зубы. Чтобы широко улыбаться. Сашко еще не уехал, как у меня начали болеть и шататься передние зубы. Четыре
сверху и четыре снизу. Я пожаловался знакомому терапевту. Она сказала, что уже
позвонила в стоматологическую клинику, и они возьмут половину платы произведениями
искусства. Понятно. Это – КРЫШКА. Бартер в тысячи долларов!
Двигаюсь к длинному столу, уставленному яствами.
Наталкиваюсь на улыбки Валеры Перфильева и Валеры Орлова.
Меня сзади обнимают. О-о! Это Анна Марковна. Целуемся,
обнимаемся. Обнимаемся, целуемся. Идем к нижегородскому столу. Я плюхаюсь на
стул. У меня в руке бокал с вином. Внимание отвлекается, бокал отклоняется, и
вино проливается. На спину Лены Беловой. Ах, ох! Тут же Ира Фельдман. Ее стакан
с водой теряет равновесие, наклоняется и падает. Вода течет от Иры к моему
рукаву. Лена говорит, что ее продолжают не узнавать. Я сказал, что это хорошо,
значит, она непредсказуема. Белова уже начальник отдела выставок, и ей нравится
учиться. В Нижнем два с половиной современных
художника – Проворов, Мызникова
и Провмызы. И целый филиал ГЦСИ. Я сказал, что Лена
все правильно делает, разве что… немного бы злости. Лена отпрянула. Потом
посетовала, что, как всегда, они приехали на один день. Уезжают сегодня
вечером. Я испытываю легкое влечение и говорю, что у меня в мастерской
прекрасный надувной матрас. Куплен к приезду Сашко, моего родственника из Киева.
Вместе с нижегородцами сидят ширяевцы
Коржовы. Они подвижники и считают, что искусство должно делаться
бессребрениками и под влиянием вдохновения. А деньги только портят художника.
Нижегородский филиал Центра расширяется – он уже охватывает территорию от Волги
до Урала.
У микрофона Михаил Миндлин. Он
говорит о том, как он польщен присутствием такого количества знаменитостей,
Шутов, Батынков, Захаров … Его распирают
противоречивые чувства – гордость и смущение.
Меня кольнуло – я не услышал своей фамилии.
Микрофон перехватил Бажанов и стал говорить, что у него
прекрасное настроение, потому что в зале нет обычной экспозиции, а вместо
произведений искусства, разных претенциозных объектов, вокруг дорогие гости, и
можно спокойно предаться празднику, пить, запивать и добра наживать. Миндлин перехватил микрофон и стал рассказывать легенду,
как он с Леной Селиной делал мою выставку двадцать лет назад. Я говорю Лене
Беловой на ушко, что Миндлин уже говорил это в
прошлом году. Она прыскает от смеха. Миндлин
помахивает ручкой и говорит: «Художник Айзенберг, подойди сюда». Я поднял
воротник пиджака и двинулся к микрофону.
В руках у меня оказалась «Благодарность».
«Глубокоуважаемый Валерий Айзенберг!
Государственный Центр современного искусства выражает Вам
искреннюю признательность за дар ГЦСИ Ваших произведений: «Нимфа»
(1988. Холст, масло. 59 на 94); «Без названия».
Из серии «Разное» (1988. 3 работы. Бумага, пастель. 20
на 28 (каждая)); «Зеленый пейзаж» (1986. Бумага, пастель, акварель. 46 на 35);
«Бой». (1986. Бумага, пастель, акварель. 46,5 на 35), что станет важным вкладом
в формирование постоянной коллекции Центра» .
Я сказал в микрофон, что у меня в мастерской есть кое-какие
произведения по сходной цене, и я буду рад, если… Как
всегда, сказал несуразицу. Да и КРЫШКА не одобрила бы такой пассаж, ведь это ее
задача… Я у нее отбираю хлеб, слишком много беру на себя.
Сел на свое место, заметил Колдобскую.
«Марина!» – не слышит. Потом она рассказала, что они подложили звук пионерского
горна под моим визуальным рядом из ее проекта в «Белке
и Стрелке». Я стал манерничать, что все делал в спешке, и можно было сделать
лучше. Умная Марина ответила, что улучшать можно бесконечно. Я согласился.
Миндлин и Бажанов брали друг у друга микрофон и щедро раздавали
«Благодарности». Чернышеву, Наховой, Константиновой … Не получили те, кто нагло продали свои произведения
Центру.
Подошел Макс. Я представил Иру Фельдман. «Компьютерный
гений из Нижнего!»
Водки было море. Я ждал Аукциона. КРЫШКА должна работать.
Михаил Боде потягивал вино. Я проходил мимо, и он
успел подлить в мой бокал.
А может, никто не знает о моей тайне? Я почувствовал, что
опять планирую и замышляю. «Грех алчный гонится за мною», – сказал не то Пушкин, не
то Тютчев.
За столом в углу расположились Батынков,
Пономарев, Балаховская, Титаренко.
У нас с Батынковым любовь.
Однажды мы даже целовались взасос, а нас фотографировали. Я не верю, что актеры
в эротических сценах ведут себя, как бесчувственные твари. Он – самый большой
художник в Москве. Человек-гора. Редкий случай – такая фактура, и при этом ясно, что он
должен вызывать у женщин влечение. Я его побаиваюсь. Представляете, такая масса
идет на тебя, наваливается на тебя! Но однажды у меня с ним была пикировка. Мы
тогда напились, и он с осуждением сказал, что мои тексты переполнены
чертовщиной. Я сразу же представил противно шевелящихся маленьких черненьких
существ обоего пола в виде запятых, точек с запятыми, кавычек, восклицательных
и вопросительных знаков, буковок, щедро рассыпанных по белым страницам, и в
сердцах ответил, что его работы – это скопище мелких
блох. Вышло нехорошо. Про этих насекомых тварей я сказал не случайно, меня
спровоцировал сам Костя. Он тогда рассказал историю о безработной блохе, о том,
как ее с биржи труда посылали в разные бороды, подмышки и промежности. Тогда я
предложил ему вместо снеговиков нарисовать много-много блошек на снегу.
Нехорошо вышло. «…и опыт, сын
ошибок трудных, и гений парадоксов друг». Но наша любовь осталась несокрушимой.
Сейчас мы с ним опять расцеловались, но он – с Фаиной Балаховской. У Фаины привычка стрелять глазами, и вот она,
выстрелив в мою сторону, сказала со значением, что они говорят об искусстве.
Нам с Пономаревым ничего не оставалось, как заговорить о китайских художника и
сокрушаться, что они заполонили арт-рынок подделками,
а цены у них на уровне мировых звезд. Собственно, говорил Пономарев. Его друг
китаец покупает в России подлодки и танкеры, но еще содержит галерею в Шанхае.
Потом мы плавно перешли на народные темы. Опять говорил Пономарев. О том, как
жил в Лобне и был крестным у детей летчиков транспортной авиации. О том, как
однажды чуть не улетел в Магадан на «Ил-76», транспортном самолете, но на взлете
загорелся двигатель. Подвела дренажная трубка. Почему-то сообщил, что в этом
типе самолета нет туалета, и все пользуются ведром. Значит, никакой крышки нет.
Батынков услышал и подтвердил. Он специалист по
летательным аппаратам.
На столе лежала книга в твердом черном переплете. Я
присмотрелся. «Полный словарь русского мата» Особо выделено слово «хуй». У меня есть книга «Жития Святых» точно такого формата
и в таком же переплете. Наверно, того же неразборчивого издательства.
Вдруг я издалека заметил, как Лена Белова вскочила, сама
того не понимая, и стрелой помчалась вниз на первый этаж. Наверно, в туалет,
проверить, закрыта ли КРЫШКА. Но и другие тоже время от времени спускались
вниз. Я заволновался. Ясно, что никто не знает о свойствах КРЫШКИ и не подозревает,
что заставляет их идти в туалет. С женским туалетом проблем меньше. Там
стульчак всегда опущен. Хотя… Это не КРЫШКА. КРЫШКУ
забывают закрывать и мужчины, и женщины.
Я с независимым видом брожу по залу. Навстречу попадаются улыбающиеся Левашов, Цветков, Захаров… Сальников.
Традиционный поцелуй. Он говорит, что люди будущего будут помнить нас по моим
текстам, а не по натужным, искусственно склеенным статьям критиков. Что мои
герои буквально во плоти, их можно потрогать. Я
растрогался и еще раз поцеловал его. Рядом Гор Чахал.
Он согласно кивает головой и улыбается. Растроганный, я сказал, что когда
заканчиваю текст, то прихожу в ужас. Имея в виду, что страдаю вместе с героями.
«Мадам Бовари – это я».
Я двинулся дальше. Навстречу, как всегда, в черной одежде,
но с улыбкой на лице, Наташа Абалакова. Я говорю ей о моем романе в журнале
«Зеркало», она – о ее статье в журнале «Двоеточие», и что в «Зеркале» ей
нравится только два автора: Саша Гольштейн и
сумасшедший танкист Мойша Винокур из Цфата. Я поздравил ее с таким выбором.
Натыкаюсь на стол с калининградцами.
С ними сидит человек с вызывающей бородой и умными глазами. На краю стола лежит
книжка в черном переплете. Уманский что-то спрашивает, я что-то отвечаю.
Человек поднимает рюмку и предлагает тост за Новый 5764 год. Я подозрительно
к нему присмотрелся. Потом мне сказали, что это был Плуцер-Сарно,
автор «Полного словаря русского мата». Я сразу представил его в хламиде из
домотканого полотна, прошитой суровой ниткой, и помахивающего суковатым
посохом. Шагающего по Древней Руси Еврея Первозванного. В холщевой сумке
лепешка, подмышкой экземпляр Книги. Так же Святой Иаков пошел в Испанию, а
Святой Иосиф – в Англию. Все с Благими Помыслами.
Наконец, Шишкин взялся за молоток.
«Сейчас начнется аукцион-н-н-н-н-ы-ы-ы-ы
произведений зна-а-а-аменитых художников-в-в-в.
Начальная це-е-е-ена… десять
долларов Се-Ше-А-а-а! Вы имеете у-у-у-уникальную-ю-ю-ю-ю
возможность-ь-ь-ь-ы-ы-ы…»
Он говорил, на манер ведущего,
открывающего финальный бой за чемпионский титул по боксу в нью-йоркском Мэдисон
Сквер Гардене или в Лас-Вегасе. На кону миллионы долларов и, по крайней мере, две жизни.
На стене у входа висят штук двадцать работ художников.
Рядом толпятся и шушукаются авторы. В последний раз любуются своими
произведениями Нина Котел, Маша Чуйкова, Мария Константинова. Ирина Нахова…
Но перед смертью не надышишься.
Судьба у художника – тяжелая. Когда видишь свои работы на
стене, то понимаешь, что это уже не твои работы, не твое детище, что ты уличен
во всех мыслимых грехах. Ясно же, что произведение тем честнее, чем с больших
глубин подсознания автора выползло на свет божий. Чем с большей глубины, тем
дороже. Тяжелые роды.
В прошлом году лидером продаж был Шутов. Тогда сцепились Миндлин с Боксером. Миндлин
сражался честно, а профессионал Макс все поднимал и поднимал. В какой-то
момент, когда цена поднялась до необозримых высот, Макс остановился, и Миндлину пришлось платить. Кто же сегодня будет лидером?
Я переместился поближе, к столу, где, улыбаясь, заседали
Макс Боксер, Гор Чахал, Оля Ковалева, Кара Мискарян.
Подошел Ефимов. У него тарелка с шашлыком. Захотелось есть.
Он предложил. Я покусился. Только сунул кусок в рот и тут же вытащил. Правильно
говорят: приятный запах и вкус опаснее неприятного. Я вспомнил Густава Майринка: «Забытый мною голос, с забытым вопросом, где
камень, похожий на сало, летит в меня, как стрела». Напоминает картину
убийства. Свинья-убийца. Я оглянулся, заметил ли Ефимов. Он любит родину и
принципиально не смотрит голливудские боевики. Макс сказал, что перестал есть свинину, но не потому, что…, а просто
перестало хотеться. Еще, намекая на меня, говорил о ленивых художниках,
предлагающих печатные копии своих оригиналов. Я парировал тем, что это струйная
печать. На это Гор саркастически заметил, что струйная печать – это обычный
ксерокс. Я уничтожен, и ною о золотой итальянской краске, вдохновении и розовом мясе, мягком и сладковатом. Задолго до того, как я
стал рисовать свиней, гений парадоксов Оскар Уайльд сказал: «Природа подражает
тому, что ей предлагает произведение искусства». Он был прав – мы предлагаем
оригиналы.
Белокурая девушка – сущий ангел – с белоснежными крыльями
носилась между столами и носила произведения искусства. Стасюнас,
Горшков, Батынков, Шутов… Пронесла
чью-то небольшую овальную доску. На ней изображен розоватый торс. Я
предположил, что доска гипсовая. Гор сказал, что – алебастровая.
Я заметил, что это одно и то же. Правда, есть тонкое различие – можно сказать:
алебастровый оттенок кожи, но нельзя – гипсовый. «Гипсовый оттенок кожи!» – ужаснулся
Гор.
Тут я заметил между тарелками черную книгу среднего формата
в твердом переплете.
За Шутова опять сражались. Самыми активными бойцами были Филипповский и Миндлин. Макс
профессионально играл на повышение. «Надо дать художникам заработать». Возможно,
он единственный в Москве любит художников. У него талантливый ассистент – Оля
Ковалева. Она вдохновенно выкрикивала цены… Основная
борьба началась за Тишкова. Шишкин все сильнее стучал молотком. «Пятьсот
долларов США, раз! Семьсот долларов США, два!…» Конечная цена была тысяча
долларов, выше начальной в сто раз. Абсолютный рекорд. Ни Сотбису,
ни Кристи и в страшном сне присниться не может! Это как расписаться в своей
несостоятельности! Такое может случиться, только если цены на нефть за минуту
подскочат в тысячу раз! Я начал волноваться. Такой ажиотаж! А мои работы
продолжают неподвижно и молчаливо висеть на стене. «В следующий раз надо будет
принести аудиокартину, чтобы говорила сама за себя… Не бездонные же карманы у пирующих, деньги закончатся, и меня
не купят». Я потихоньку начал жаловаться вслух, но вовремя спохватился –
КРЫШКА и так должна выполнять свои функции. Макс Боксер с ней определенно
связан.
Мимо черной тенью, без тени улыбки, украшенная
драгоценностями, проплыла Ольга Лопухова.
В этом году лидером продаж может оказаться Тишков. Черт! Мои работы продолжали сиротливо висеть на
стене. Публика напивалась. Не только деньги могут закончиться, но и всякое
желание может кончиться, если перепить.
Появилась Оксана Саркисян. Гор показал на что-то синее под
столом. Это моя сигара в синей блестящей конфетной обертке. Канарскую
сигару на елку мне подарила Лена Белова. Я поднял ее, раскрутил хрустящую
обертку и раскурил. Оксана сказала, что запах приятный. «Канарская!»
И добавила: «У шведского стола стоит Шабуров в
лимонной рубахе Маяковского». После оглушительного успеха «Милиционеров» «Синие
носы» стали менее коммуникабельны. Саркисян работает в отделе новейших течений
Третьяковки. Я спросил про Ерофеева. «Его вызывали на допрос и спросили, кто
делал выставку «Соцарт»? Ерофеев ответил, что делал
он, но имеет право не свидетельствовать против себя. Больше ничего не сказал.
Его отпустили». Оксана добавила, что делать выставки сегодня – плохой тон.
Моветон. Свою, «Капитализм, как религия», она собирается
превратить в серию коллоквиумов.
Аукцион в самом разгаре. Веет ветер. Ветер срывает
листья-доллары. Деревья плачут, когда идет дождь. Вспотевший, улыбающийся
Ангел, размахивая крыльями, пролетает мимо и проносит по очереди «Даблуса» Тишкова, цветовые спектры Шутова, блох Батынкова, размытый пейзаж Ельницкой,
полосатые носки Нины Котел. Да, «Полосатые носки». Поэзия быта. Обыденная
поэзия. Носки, связанные за один день.
Шишкин хохочет и грохочет. Раскаты его громового голоса
разносятся по всем углам. Конечно, его приглашают на телевидение из-за звонкой
фамилии и голоса! Наконец, он громогласит:
«Айзенберг! Великий и могучий! «Золотая свинья», работа на бумаге, размер 20 на
30 см., печать, золотая краска». Я пытаюсь перекричать, мол, не одна свинья, а
много, «Золотые свиньи», называется! Но всем не до меня. Да и разве можно
перекричать гром, который рядом. Или пересветить
молнию за соседним столом? Свет-Пересвет, Мат-Перемат!
Фоном служит гром битвы за мою работу. Лязг мечей и звон
сабель, стук щитов и падающих тел, победные клики, стоны павших. Предсмертные
крики. КРЫШКА разрабатывает Шишкина.
Я замечаю, что моя работа уплыла в руки Кары Мискарян. Она счастлива, извиняется, что дешево купила. В
ее коллекции такого еще не было. А ведь у нее есть работы, возраст которых
70-80 лет! Я благородно заявляю, что в таком случае это мой подарок на Новый
год. Она поправляет: «На день рождения». Первого января. Я же думаю: «Целых сто
баксов на ровном месте! Если КРЫШКА будет закрыта все
время, то есть, если никто не будет ходить по нужде, я стану богатым. Начало
положено. Концентрация энергий увеличивается, цена на мою вторую работу
вырастет».
Вдруг Аукцион прервался. На стене остались висеть моя
«Святая» и еще пара незначительных работ. Зазвучала музыка, начались танцы. Я
забеспокоился. Макс сказал, что это технический перерыв. Покупатели устали, их
внимание притупилось и воля к победе ослабла. Еще Макс
добавил, что по сравнению с прошлым годом цены выросли в два раза. Я вспомнил
волейбол, баскетбол, хоккей, когда тренер берет минуту, чтобы сбить порыв
противника. В данном случае, денежную волну. Кто-то поднял КРЫШКУ!
Хмуро улыбаясь, подошел Панов и, увидев мое произведение в
руках Кары, заметил, что это эскиз того, что есть в его коллекции. Я поспешил
успокоить счастливую обладательницу и сказал, что ее приобретение совсем другое
– свиные головки не на тех местах и под другими ракурсами.
Музыка внезапно замерла, и Аукцион вышел на финишную прямую.
На лице Шишкина появилась демоническая улыбка: «Опять
Айзенберг! «Святая», работа на бумаге, размер 20 на 30, печать, золотая краска.
Начальная цена 10 долларов Се-Ше-А-а-а-а-а-а-а!».
Шишкин еще не остановил свой рык, как поднялся лес рук. Аукционисту трудно было
установить очередность. Цена поднималась, все возмущались – многие без очереди
лезли вперед. Стоял шум и гам. Незваных не было, все
улыбались. Часть гостей делали ставки – насколько поднимется цена и поднимется
ли выше Тишкова. Макс работал на повышение. Как только возникала заминка, он
вступал в неравную борьбу. В конце концов, он проиграл – высоко поднял цену и
сам же купил. Потом попросил, чтобы я на обороте рисунка написал: «Казимир
отдыхает». На самом рисунке был изображен римейк
крестьянки Малевича с золотым нимбом, нарисованным итальянской краской. Потом я
видел у Макса эту работу, вставленную в рамку обратной стороной.
Кошельки опустели. Объем продаж Аукциона был в два раза
больше, чем в прошлом году. Два последних художника «ушли» за бесценок.
КРЫШКА выполнила свое предназначение, и все ринулись в
туалет. Я мысленно поблагодарил Сашко из Киева и
систему «фэн-шуй».
Из угла стало слышно глухое постукивание. Там стояла елочка
с белыми и черными игрушечками. Наверху вместо звезды улыбался Красный
(Электрический) Смайлик. Я присмотрелся. На елочке висели намертво запаянные унитазики, без входных и
выходных отверстий. «Если есть вход, то есть и выход. Так устроено почти все.
Ящик для писем, пылесос, зоопарк, чайник…, человек. Но, конечно, существуют
вещи, устроенные иначе. Например, мышеловка». А у этих игрушек не было ни
входа, ни выхода. Елочка подрагивала. Между ветками, прямо по иголкам, деловито
шныряли маленькие крысы. Живые игрушки. Их длинные хвосты задевали унитазики, и те сталкивались. Раздавался глухой ритмичный
стук.
В пустом зале, свесив голову на грудь, сидел уставший Саша
Панов. Рядом на столе черным пятном выделялась книга в твердом переплете. Под
непрерывное постукивание танцевали танго Вадим Захаров и Ира Горлова.
На Востоке закрытая крышка и домовитая крыска
символизируют богатство и изобилие.
То был сон или явь
Среди ночи я пошел в туалет, но не мог понять, куда
попал – чего-то не хватало. Я обернулся и в дверях успел увидеть двух знакомых
сантехников с моим унитазом в руках. На его белом керамическом бачке выделялся
красный лейбл Senator.
Периодически они ко мне приходят по своим
сантехническим надобностям. Поменять местами батареи, врезать кран в стояк,
поставить новую заглушку, устранить течь или засор. Они мне никогда не
нравились – топают в своих грязных ботинках, разбрасывают ветошь и паклю,
требуют деньги, не стесняются в выражениях. Когда они приходят, мне кажется,
что я у себя в гостях.
Январь 2008 г.