Опубликовано в журнале Зеркало, номер 25, 2005
По причине жары или в результате какого-то предчувствия Викентий разражается длинной тирадой.
“Из-за моих частых поездок возникает большое количество бытовых проблем – запустение квартиры, переполненный почтовый ящик, неоплаченные счета и многое другое. Поэтому необходимо оформить доверенность, чтобы, пока я отсутствую, не возникали завалы и дела двигались, чтобы никто не мог подумать, что меня нет на месте и что можно меня забыть, а когда я ненадолго приезжаю, делать заносчивый вид и не замечать. Обычно в такой ситуации полагаются на самого близкого друга, и тот по доверенности выполняет все текущие дела точно так же, как доверитель. Кроме каких-нибудь основополагающих, стратегических шагов. В случаях крайней необходимости доверенное лицо срочно связывается с другом-доверителем и получает дополнительные инструкции. Если же доверенное лицо по каким-либо причинам не может связаться ни по телефону, ни с помощью электронной почты, то он обязан срочно советоваться с парой-тройкой близких людей, и они вместе на свой страх и риск должны принять решение, о котором затем нужно все же попытаться сообщить доверителю. Кому-то может показаться, что это не обязательно: доверенность предполагает полное доверие и доверитель может быть спокоен – доверенный является руками и головой доверителя, его частью. Но на самом деле доверенность – просто формальность, а доверенный – не простой исполнитель…”
Тирада длилась минут пять. Вероника, прежде чем успела что-то понять, неподвижно замерла – тело ее было здесь, а душа уже на даче. Она всегда застывает, никогда не реагирует сразу, когда сталкивается с чуждыми ей силами, со всем, что противоречит ее жизненным установкам. У нее обостренное чувство опасности, хорошая способность обнаруживать малейший намек на экспансию и захват ее территории. А это – огромное поле, где вольготно расположились ее друзья, со всеми их друзьями и многочисленными родственниками.
После тирады силы покинули Викентия.
У Вероники редкая фигура. Длинные шея, руки и ноги, удивительно маленькая головка с красивой формы носом, аккуратными губками и крохотными ушками, небольшая упругая грудь, узкая талия, великолепный таз, слегка выступающий живот, тонкие запястья, узкие колени и округлые бедра. Когда она раскидывает руки, кажется, что она заключает в объятия все, включая гуляющих, работающих, едящих и спящих друзей. Она любит пить водку и полностью согласна с известным высказыванием, что прием алкоголя – это анестезия при операции под названием “жизнь”. При этом быстро пьянеет и возбуждается, начинает танцевать, обнимать первого попавшегося и часто падает перед кем-нибудь на колени, независимо от его возраста и пола, простирая к нему длинные руки. Эту форму выражения чувств некоторые называют экстазом, но не сама она.
Вероника пьет водку по-мужски. Видно, что очередную рюмку она опрокидывает привычным движением. Когда они пьют вдвоем, Викентий, выходя из-за стола, старается вернуться быстрее, чтобы Вероника не успела опрокинуть вне очереди пару рюмок. Даже в компании она пьет, когда хочет и сколько хочет. Точнее – сколько может. В какой-то момент она отключается, но только добравшись до ближайшей постели. Так Викентий с Вероникой и познакомились. В пьяном виде секс превращается в экстаз. Но в их случае странным образом экстаз превратился в любовь. Часто во время застолья рядом с ней стоит ее личная бутылка водки. Обычно это цветной вариант – клюквенная, брусничная или настоянная на апельсиновых корках. Чтобы отличить от других, не перепутать. Хотя она сама не любит выделяться. Для Вероники самое главное в жизни – это свобода выражения и друзья как символ свободы. Но нет, так сказать нельзя. Личная свобода Вероники не является порождением Вероники, тем более ее друзей, а ровно наоборот. На самом деле она находится в полной власти своей Свободы. Можно сказать так: жизнь Вероники проходит под тяжелым знаком Свободы.
Вероника даже в состоянии “замри” все слышит и ничего не забывает. Но ей всегда нужно время, чтобы плавно перестроиться и занять правильную позицию. Как самке кита или тяжелому крейсеру, чтобы изменить курс. Конечно, она не успеет перестроиться за два дачных дня. Там она все забывает, ничего не делает, ни о чем не думает, а только смотрит по сторонам; забредает в чащобу леса, гладит деревья и беспрерывно купается в Москве-реке. Кожа у нее быстро становится мраморной и гладкой, как у резиновой куклы. Викентию это нравится – его руки легко скользят по ее телу, нигде не задерживаясь, и могут беспрепятственно забираться в самые разные уголки. И если сравнить ее с животным, то похожа она бывает на странную болотную лягушку, у которой передние лапки длиннее пружинящих задних.
Через два дня Викентий и Вероника едут в нотариальную контору оформить доверенность.
Душно и жарко. Все лето льют дожди.
На перекрестке легкое оживление – прямо на проезжей части лежит труп. Рядом – милицейские грязно-белые “Жигули” с синей полосой. Сухощавый милиционер в форме мышиного цвета регулирует движение. Мертвый бомж лежит неловко: голова повернута в сторону, а глаза скошены. У него неестественно белый живот. Живот, как у всякого бомжа: никогда не видевший солнечных лучей, гладкий, как очищенный и выскобленный, но немытый овощ.
Лицо Вероники повернуто вправо, а взгляд, точно привязанный, скользит влево на труп. У Викентия возникает неопределенное липкое чувство.
Часто перед сном он включает телевизор и смотрит фильм ужасов или голливудский боевик, где секс перемежается с потоками крови. Вероника при этом лежит рядом и от страха держит Викентия за руку, точно так же, как в самолете. Вероника боится высоты. Когда она спускается по горной тропе, то буквально вжимается в нее. Но в самолете нельзя почувствовать высоту. Все стороны Вероникиной души никак не складываются у Викентия в цельную картину, он даже не может точно определить ее отношение к нему. То она кажется ему таинственным существом, то – обычным человеком, подверженным бытовому пьянству. Но все чаще его воображение вместо Вероники рисует некое экзотическое животное, или насекомое, или рыбу. Ему всегда нравилось находить в человеческих формах черты других существ, а в тех – человеческие.
Над асфальтом парит.
“Труп может погрузиться в дорожное покрытие, как в топкое болото”, – думает Викентий, и одновременно в дрожащем мареве ему видится второй, точно такой труп, в такой же неловкой позе, но зависший на пять сантиметров от асфальта.
Уже несколько дней его преследуют пейзажные фантазии с неизменным лейтмотивом. Маслянистые гады кишат на поверхности гор и заполняют чашу долины, так, что полностью скрывают своими телами реку, текущую внизу. Или множество скользких, коричневого цвета гадов быстро ползает по высохшей степи, так что слышен влажный шорох, как будто рядом шумно дышит масса существ, болеющих пневмонией в последней стадии. Все происходит под полом, где небеса-потолок очень низко, а сверху торчит множество тусклых коричневых лампочек.
Викентий обогнул труп справа и повернул налево, к нотариальной конторе. Контора была без признаков жизни. На двери они увидели кнопками прикрепленное объявление о том, что “по техническим причинам…” и так далее.
Два последних года с друзьями Вероники происходят странные, не сказать ужасные события. Нет, и это неправильно. Нельзя сказать о смерти, что это просто ужасное событие. Смерть своей завершенностью заставляет обо всем забыть и превращает своего свидетеля в повисшую, как между двумя магнитами, вещь, в объект, в котором сталкиваются и умирают силы притяжения и отталкивания, бытия и небытия. И каждый раз Вероника полностью погружается в это раздираемое противоположными силами состояние. Непрерывно пьет, курит и плачет.
Один ее друг ехал в машине рядом с водителем. Машина столкнулась с груженым трейлером, и ее правая часть была отрезана. От друга почти ничего не осталось.
У второго друга сын из-за несчастной любви выбросился из окна, а через три месяца этот второй друг погиб в автокатастрофе.
Ее третий друг работал на фабрике по изготовлению детских кукол. Пару месяцев назад там произошел взрыв вентиляционной системы и погибли двадцать его друзей. Затем умер любовник ее подруги, и наконец, погибла дочь четвертого друга. В первый день учебного года на нее в школе упала плохо закрепленная лестница. “Никто не виноват”, – сказала Вероника.
После похорон двадцати своих друзей пьяный третий друг ввалился к ней, и они водкой залили свое горе. А когда погиб сын второго друга, Вероника, напившись, совершенно серьезно высказала идею о том, что теперь этот второй друг будет содержать сына погибшего первого друга и нужно ему об этом сказать. Но сообщить ему эту новость она не успела.
Возле нотариальной конторы какие-то черноволосые инородцы-иноходцы садились в замученные “Жигули” грязно-белого цвета, но без синей полосы, как в небольшого, давно не кормленного троянского коня. Казалось, в малолитражку быстро и легко втиснулась целая толпа. Викентий успел спросить, куда те едут.
– Чертаново, улица Днепропетровская, один! – было еле слышно сквозь натужный гул мотора.
Викентий разворачивается, и они опять натыкаются на труп. Он опять оказывается к ним лицом, хотя лежит на этот раз справа. Его поза слегка напоминает позу человеческого зародыша в утробе. Викентий чувствует вину, как будто проезжает по живому. Вероника молчит и крестится.
Трудно представить, какие мысли приходят в голову случайному свидетелю или постороннему наблюдателю. Викентий в такой ситуации часто помещает себя внутрь происходящего, как бы становится соучастником. В данном случае он видел себя трупом и смотрел на себя со стороны. Как смотрятся в зеркало. Однажды он долго был под впечатлением мысли, что все неважно, но умереть надо красиво. Точнее, нужно красивым лежать в гробу. Это наше последнее обличие, а красота – это порядок. И в гробу должен лежать порядочный человек. Такие мысли приходят к тем, кто серьезно относится к истории, к тем, кто способен видеть себя после смерти.
Теленовости, которые Викентий тоже смотрит, постоянно сообщают о разных событиях. Где-то в Краснодаре муж сел в “Жигули” пятой модели, разогнался и намеренно сбил во дворе жену, затем сдал назад, проехал по ней, включил первую передачу и проехал еще раз. Как-то в Лондоне человек стоял на тротуаре между припаркованной машиной и зданием. В машину сел водитель и ненамеренно включил вместо первой передачи заднюю и в ужасе или впопыхах еще раз повторил эту же операцию. В Рязани два бандита сбили и ограбили беременную женщину. Им нужны были деньги на подарок другу, жена которого вот-вот должна была родить.
– Возможно, здесь идут съемки фильма, и это – замерший на время актер, а где-то в окнах соседних домов сидят операторы с камерами. Актер в гриме, ложный труп. Полежит и уйдет. А может, все это наваждение и, кроме нас, труп больше никто не видит, – говорит Викентий.
В Чертаново все улицы, кроме Чертановской, имеют названия от южных городов. Сумская, Запорожская, Симферопольская, Перекопская, Криворожская…
Итак, Чертановская улица, рынок и дальше – вдоль трамвайных путей. А там, кажется, уже жаркий юг.
– Надо уже спрашивать.
– Но есть же карта.
– Карта старая и рваная. Половины города там нет, возможно, именно с этой улицей.
– Почему ты не купишь новый атлас? – раздраженно говорит Вероника ровным голосом, но с металлическими нотками.
Вероника не любит спрашивать, как проехать. Она всем верит, а люди говорят, что хотят. Чтобы не выглядеть приезжими, они не молчат и дают сомнительную информацию. Люди всегда выглядят компетентными, но редко дают точный ответ. Часто просто врут. Поэтому она не любит спрашивать. Но она сидит справа, и ей удобнее общаться с пешеходами.
– Спроси у той женщины.
Вероника тихо спрашивает.
– Опусти стекло. Она не слышит.
Пока Вероника опускает стекло, женщина удаляется.
– Спроси у того мужчины.
Вероника опять опускает стекло и тем же не своим голосом спрашивает, где улица Днепропетровская.
Пока тот думает, Викентий видит на его лице сомнения и работу мысли и не верит ему. Мужчина говорит, что надо ехать до круга.
Ответ приблизительный.
Наконец появился круг. Викентий огибает его и едет прямо. Чувствует, что что-то не так, и останавливается.
– Почему ты не повернул направо, как он говорил?
– Он не говорил “направо”, в его приблизительном ответе было только слово “круг”. Я не вижу здесь ничего похожего на Днепропетровскую улицу. Это была бессмыслица, шутка. Может быть, у него круг ассоциируется с воронкой, бездонным колодцем, а раз так, то эта улица должна уходить в глубину. Спроси у той женщины.
– Я больше не буду спрашивать. Ты ничему не веришь.
Викентий выходит из машины, подходит к троим – женщине, мужчине и их сильно загорелому ребенку. Женщина чем-то занята, мужчина внимательно смотрит на Веронику, “шоколадный” ребенок бойким голосом четко отвечает:
– Нужно развернуться, проехать круг, два светофора и три троллейбусных остановки, повернуть направо под стрелку на Днепропетровскую улицу, ехать до большого перекрестка, и справа на углу будет большой дом с коричневым цоколем, а в нем с торца вход в нотариальную контору.
Викентий верит. Вероника не слышит четкого ответа.
Они разворачиваются и едут назад.
– Я же тебе говорила. Ты никому не веришь и десять раз переспрашиваешь. Ты никому не веришь! Днепропетровская улица на круге, это было ясно! Почему ты поехал дальше, а не повернул? Тебе же говорили! Зачем спрашивать, а потом переспрашивать!
Взгляд Викентия скользнул вправо, на тронутое загаром бедро Вероники. Разницы между бедром живого человека, бедром еще теплого трупа или трупа на солнцепеке практически нет. Викентий почувствовал себя одним из тех липких существ, что толпами ползают в долинах и по степям, и осторожно притронулся к гладкой коже. Бедро было холодным.
Когда проезжали круг, Вероника с подозрением смотрела на Викентия.
Два светофора, три троллейбусных остановки, поворот направо под стрелку на Днепропетровскую улицу, большой перекресток, и справа на углу – большой дом, а в нем, с торца, – вход в нотариальную контору.
В нотариальной конторе перерыв. Длинный коридор, под крашенными в тусклый коричневатый цвет стенами – ряды одинаковых стульев. На них молчат люди.
– Лучше бы некрашеные стены освещали тускло-коричневого цвета лампочки. Хотя все равно.
– Это нехорошая контора. Плохое место. Поехали отсюда, – механически сказала Вероника.
Ее лицо под вуалью коричневатого дачного загара было смертельно бледным. Она не смотрела на Викентия.
Они выходят из душной конторы в горячий неподвижный воздух. Викентий покупает мороженое. Оно похоже на кукольного белого холодного мертвеца из морга-морозильника или на толстую праздничную свечу-куклу. А он просил эскимо. Когда-то слово “эскимо” навевало мысли о необыкновенных путешествиях и недостижимых впечатлениях. Мечтатели, а Викентий еще и фантазер, всегда покупают “эскимо”. В шоколаде. Важно не перепутать – на такой же палочке, но без шоколадной корки бывает фруктовое мороженое. Бледно-зеленое, бледно-розовое, бледно-голубое и достаточно редко – бледно-коричневое.
Даже в “мертвой” природе Викентий часто замечает антропоморфные черты. Он смотрит на холодный сладкий обрубок в руках Вероники, по форме напоминающий крошечного лилипута, и думает о хорошо сохранившихся трупах, которые часто находят в болотах Дании. Викентий всегда удивляется своим ассоциациям: с одной стороны – это прямые параллели, а с другой – больные фантазии. Но он не может остановиться, болотный объект, маленький коричневый чурбан, отдаленно напоминающий по форме человеческое тело, завладел его вниманием. А дальше фантазия развивается по обычной схеме. Специально обученные люди после определенных манипуляций разрезают и слоями снимают плотную кожуру-кокон, похожую на саркофаг из шоколада, а внутри оказывается тело, белое, как слоновая кость, и костяная голова начинает говорить противным, жужжащим голосом. Известно, что такой человек может существовать всего несколько минут. Необходима срочная операция, не то начнется разложение. Если все пройдет успешно и в срок, то на выходе получается человек, практически не отличающийся от других. Викентий всматривается в лицо костяной головы и видит, что это он сам, его бритый двойник. Он спешит на медицинский комбинат и встречает женщину-врача, которая обращает его внимание на очень белого человека. Викентий уже знает, что тот уже прошел через это испытание и выжил. Напоминающий Викентия человек лезет к тому на вторую ступеньку-террасу по абсолютно гладкой вертикальной стене; ступенька проваливается, как птичий торт, как жирное мороженое, но ровно настолько, чтобы образовалась очередная ступенька…
Жара. Ветра нет. У кого-то он читал, что когда женщины нервничают, им нужно есть сладкое. Лучше всего шоколад.
Вероника потеряла ориентацию и идет в другую сторону, Викентий ее осторожно поворачивает, как куклу или манекен.
Они уезжают.
Температура в машине выше, чем снаружи, руль обжигает пальцы.
– Мне сразу не понравилась эта контора, – сказала Вероника не своим голосом, ровным и противным.
Чертановская улица, трамвайные пути, рынок, улицы Николаевская, Одесская, Севастопольская.
Они опять поворачивают туда, где лежит труп, только с другого конца.
Толстый и коричневатый слой воздуха парит и дрожит над асфальтом. Воздух будто заполнен полупрозрачными, скользкими и липкими гадами-призраками. Они кишмя кишат вокруг трупов.
– Если это и правда съемки фильма, то в данный момент мы оказались свидетелями трюков и голографических спецэффектов, – говорит Викентий и, помедлив, продолжает: – Нужна копия твоего паспорта. Я завтра все сделаю сам.
– Возьми просто мой паспорт, – еле слышно отвечает Вероника, а потом вдруг звонко, как пролетающий майский жук, кричит: – Разве вначале не было ясно, что ничего хорошего не будет, раз мы встретили покойника?!
– Нет, твой паспорт я не возьму. Достаточно копии.
– Разве не было понятно, что встреча покойника не к добру, что никуда уже ехать не надо после встречи с покойником? – вопит уже незнакомым жужжащим голосом Вероника и крестится.
Викентий молчит. Он понимает, что не по-христиански несколько раз проезжать мимо смерти. И еще: на территорию Вероники, в ее маленькую головку заполз труп и чувствует себя там совершенно свободно. Наверно, она думает, что мертвое тело заключает в себе смерть, и отбивается, как может.
На месте несчастного случая кроме сухощавого милиционера уже три машины и группа милиционеров регулируют движение. Труп в том же положении, у него нездоровое лицо. Даже два лица или три. В глазах двоится и троится – трупы в совершенно одинаковых позах. Близнецы, но не лицами, а позой, внезапно остановленным движением. Руки, ноги можно спутать на расстоянии пяти метров, тем более в жарком мареве, а лица не спутаешь. Здесь они были разные. Моментальный снимок, стоп-кадр синхронной пантомимы: несколько одинаково позирующих актеров, загримированных под трупы.
Повернуть налево невозможно – там медленно, бампер в бампер движется поток машин. Викентий осторожно огибает справа зависшие в дрожащем парном воздухе трупы и едет прямо.
Сделав крюк, они подъехали к книжному магазину, где есть ксерокс. Но еще издали он заметил, что окна магазина замазаны белым мелом.
Большие окна казались замороженными. Зачеркнутые широким флейцем под разными углами множеством белых размашистых крестов, они были похожи на огромные вертящиеся белые спицы колес. “Ремонт”.
Единственный путь обратно пролегал через хорошо знакомый оживленный перекресток.
Викентий посмотрел на тронутую дачным загаром необыкновенно белую маленькую головку Вероники с красивой формы носом и с аккуратными, но растянутыми до крошечных, недоразвитых ушек губами. Большую коричневую жабу.
Викентий смотрит на нее сбоку. Она взяла из сумочки ушечистку, покрутила ею в ухе и вытащила. Конец ушечистки стал влажным и темным, цвета плавленого, черного шоколада.
Обычно Вероника не пользуется ушечистками, зубочистками, носовыми платочками, салфетками, тампонами и другими подобными предметами.