Опубликовано в журнале Зеркало, номер 17, 2001
А. И. Солженицын. Двести лет вместе (1795 — 1995). Часть I. Москва. Русский путь. 2001
Создание этой книги Александром Исаевичем Солженицыным не удивляет. Не потому, что лауреат Нобелевской премии по литературе давным-давно пишет не прозу, а слегка беллетризованные исторические трактаты, претендующие на исчерпывающее объяснение российских катаклизмов XX века, — и новый труд находится в том же жанровом русле. Вымышленные герои и реальные лица с еврейскими фамилиями слишком часто встречались в произведениях Солженицына и играли в них слишком важную “идейную” роль, чтобы это было совпадением случайностей. Изображение этих персонажей вызвало обвинения Солженицына в антисемитизме. Он весьма болезненно на это реагировал и нервно возражал. И вот наконец решил придать затянувшемуся спору глобально-исторический характер.
В первой части своего труда Солженицын прослеживает сто двадцать лет проживания евреев в России. Надо сказать, что писатель добросовестно поработал над самыми доступными материалами по этой теме — и российскими, и еврейскими. Обилие цитат может произвести впечатление на неподготовленного читателя, который не обратит внимания на то, что источников немного и они повторяются.
Сам автор во вступлении формулирует свои мотивы и задачи:
“Сквозь полвека работы над историей российской революции я множество раз соприкасался с вопросом русско-еврейских взимоотношений. Они то и дело клином входили в события, в людскую психологию и вызывали накаленные страсти…
Но чаще встречаем укоры односторонние: либо о вине русских перед евреями, даже об извечной испорченности русского народа, — этого с избытком. Либо, с другой стороны: кто из русских об этой взаимной проблеме писал — то большей частью запальчиво, переклонно, не желая и видеть, чту бы зачесть другой стороне в заслугу…
Никогда я не признавал ни за кем права на сокрытие того, что было. Не могу звать и к такому согласию, которое основывалось бы на неправедном освещении прошлого. Я призываю обе стороны — и русскую, и еврейскую — к терпеливому взимопониманию и признанию своей доли греха, — а так легко от него отвернуться: да это же не мы…
Автор понимает свою задачу так: посильно разглядеть для будущего взаимодоступные и добрые пути русско-еврейских отношений”.
Итак, кое-что ясно сразу. Во-первых, еще не приступив к описанию жизни евреев в России, Солженицын априорно утверждает, что у обоих народов “своя доля греха”. Это — показатель объективности исследования. Во-вторых, заглядывая на двести лет назад, писатель заранее убежден, что извлечет из этого рецепты для укрепления русско-еврейской дружбы в XXI веке. Пророчески-назидательный тон обычен для Солженицына, но совершенно неуместен в работе, претендующей на исторические обобщения.
Тем не менее не стоит отмахиваться от того, что сказано в книге “Двести лет вместе”. Конечно, для начала нужно извлечь главное из авторского многословия, переизбытка однотипных цитат и аргументов. Все, что говорит Солженицын, сводится к нескольким тезисам, в основном укоризненно-обвинительным.
Оказавшись после раздела Польши в составе Российской империи, евреи сразу обнаружили упорное нежелание “раствориться” и беспрекословно подчиниться властям. Они чтили свою веру, Талмуд, раввинов и сохраняли общинное самоуправление.
Новые граждане страны не желали заниматься производительным (то есть земледельческим) трудом и проваливали все попытки властей переселять их на юг России и превращать в колонистов. Вместо этого они предпочитали держать шинки, разорять и спаивать крестьян.
Российские евреи всячески уклонялись от службы в армии и обманывали местную власть, фальсифицируя данные о жителях местечек.
“Мифы” о неравноправии евреев в России ни на чем не основаны: власть постоянно работала над расширением перечня послаблений для евреев — и это в то время, когда русские крестьяне получили свободу только в 1861 году!
Погромы в России были, и в большом количестве, но при расправах с евреями инициатива шла снизу, а царь и правительство к этому не имели никакого отношения.
Жестокость погромщиков преувеличивается — особых зверств, расписываемых евреями, на самом деле не было.
В начале XX века агрессивность погромщиков уравновешивалась противозаконными действиями еврейских отрядов самообороны.
Погромы (и появление “Черной сотни”, которая ничего плохого собой не представляла и была впоследствии несправедливо оболгана) явились здоровой реакцией народных масс на революционное движение, в котором непропорционально активную роль играли евреи.
Ни один из этих тезисов не является оригинальным — все это говорилось и многократно повторялось задолго до Солженицына. Но, конечно, он окрашивает повествование специфическими оттенками своего мировоззрения и пафоса.
“Давящие методы кагалов”
Солженицына и через двести лет после победоносного вторжения Суворова в Польшу удивляет и возмущает “недисциплинированное” поведение польских евреев, которые, став российскими подданными, упорно держались за свои обычаи и сохраняли общественное самоуправление. “Раввин, духовный суд и кагал, сопряженные между собою тесными узами, имея все в своей силе и располагая даже самою совестью евреев, владычествуют над ними совсем отделенно, без всякого отношения к гражданскому начальству”, — цитирует он литовского губернатора Фризеля по двухтомному труду Ю. Гессена “История еврейского народа в России”, опубликованному в 1925-1927 годах. Слово предоставляется и самому Ю. Гессену: “Пользуясь авторитетом Талмуда… раввины опутали общественную жизнь и частный быт еврея сложной сетью предписаний религиозно-обрядового характера, которые… препятствовали сближению с иноверцами… Раввинизм, застывший в безжизненной форме, продолжал держать скованными и мысль, и волю народа”.
Надо сразу сказать, что методология Солженицына очень своеобразна. По ходу освещения какого-либо вопроса он использует материалы и цитаты, которые ему удобны, “забывая” о том, что в других местах этой же книги отзывается о тех же источниках весьма нелестно. Так, например, он не жалует русских либералов и отвергает возможность изучения истории по материалам советского периода. Но к Ю. Гессену, называемому им “либеральным историком”, опубликовавшему свой главный труд при советской власти, Солженицын испытывает огромное доверие и превращает его в своего главного идейного союзника. Без сомнения, Ю. Гессен — крупный еврейский историк, и собранная им фактология уникальна, но его либерализм выражался в тех антиклерикальных комплексах, которые многих евреев подтолкнули к ассимиляции. После же Октябрьской революции он успешно вписался в систему советской официальной науки, и в его национально-исторических штудиях огорчительно выпирает классовый подход.
Все это не смущает Солженицына. Вдохновляясь либерализмом еврейского историка, он даже забывает свое данное во вступлении обещание ограничиться исключительно рассмотрением двух веков русско-еврейской совместной жизни и вырывается на просторы тысячелетий:
“Более чем двухтысячелетнее сохранение еврейского народа в рассеянье вызывает изумление и уважение. Но если присмотреться в какие-то периоды, вот в польско-русский с XYI в. и даже до середины XIX, это единство достигалось давящими методами кагалов, и уж не знаешь, надо ли эти методы уважать за то одно, что они вытекали из религиозной традиции. Во всяком случае нам, русским, даже малую долю такого изоляционизма ставят в отвратительную вину”.
Изумление — но не уважение — вызывает поразительное раздвоение мысли: Солженицына умиляет способность евреев к выживанию в изгнании, но при этом он неспособен (или не хочет) понять: обеспечили сохранение народа именно “давящие методы кагала”! Талмуд предписывал евреям соблюдать законы государства, на территории которого они проживают, но при этом требовал чтить законы, полученные ими на тысячелетия раньше. Да — существовал авторитет раввинов! Да — поддерживалась жесткая внутриобщинная организация! Да — проявлялось нежелание смешиваться с иноверцами. А почему и с чьей точки зрения это плохо? Извините за откровенность, но это всегда раздражало только тех, кому не нравилось затянувшееся пребывание на планете сынов Израиля!
С чего это Солженицын, кивая на еврейских “прогрессистов”, сокрушается по поводу религиозного засилья, антидемократизма кагала и изоляционизма евреев в отдаленные эпохи? Какую альтернативу он сам мог бы предложить, если бы в своих прежних воплощениях был российским министром просвещения, или внутренних дел, или того выше? Заменить иудаизм православием, прерогативы раввина — внутриобщинными демократическими выборами (в России начала XIX века!..)? А чем “безжизненный” иудаизм был ниже православия, появившегося на тысячелетия позже? Чем морально и интеллектуально раввин уступал попу? Почему духовный авторитет раввина следует считать менее совершенной формой общинной организации, чем кулак урядника?
Авторский выкрик об изоляционизме вызван патриотическими эмоциями, но не содержит никакого смысла. Как можно сравнивать изоляционизм евреев, живших среди чужих и враждебных им народов, и изоляционизм огромного русского народа, находившегося на своей территории и постоянно увеличивавшего ее за счет порабощения других народов? Разве кто-то ставил русским в вину сохранение своей веры, традиций, общественного устройства?
Уход от темы нужен Солженицыну для того, чтобы затушевать основополагающий вопрос: как евреи попали в Россию и с какой стати они должны были сразу поставить перед собой задачу — раствориться в чуждой им среде?
Россия завоевала Польшу и вместе с ней — евреев. Такие исторические пертурбации были не в новинку гонимому народу, но он помнил о том, что в Польше ему жилось не так уж плохо. Солженицын в одном из отступлений — набранных мелким шрифтом — признает (ссылаясь на Ю. Гессена):
“Евреи брались под королевскую защиту и получали привилегии… Общий баланс жизни в Польше был, очевидно, евреям благоприятен, ибо “в первой половине 16-го века еврейское население в Польше значительно возросло благодаря иммиграции”. В России евреев не только не любили, но даже в “век просвещения” запрещали им въезд в страну — Солженицын признает, что по этому поводу Екатерина II “оправдывалась перед европейским мнением” , в частности — перед Дидро.
Так что вопрос о лояльности евреев Российскому государству изначально некорректен. А были ли лояльны России поляки? В сущности, их политический статус был выше, чем у большей части населения России, но это не заставило их полюбить завоевателей и отказаться от борьбы за свободу. В качестве польских граждан евреи активно участвовали в обороне польских городов от войска Суворова. Когда в этой войне победила Россия, евреи — как учила их вера — вели себя лояльно по отношению к новой власти. Но предъявлять им через двести лет претензии — почему они не возлюбили немедленно и страстно эту власть, почему не рвались ради нее отречься от своей религии и привычного уклада — можно только при совершенно диких представлениях об “изоляционизме”.
Почему евреи не споили голландцев?
Главным бедствием, которое было порождено появлением евреев в России, Солженицын считает спаивание крестьянства. На протяжении всей своей книги он подчеркивает, что евреи предпочитали винные промыслы “производительному” труду.
В силу своих неославянофильских убеждений, которые — как это ни парадоксально для борца с большевизмом — подверглись явному воздействию советской идеологии, Солженицын считает праведным и “производительным” трудом прежде всего земледелие, с огромным подозрением относясь к торговле и прочим проявлениям капитализма. С горечью рассказывает он о том, что евреи на протяжении десятков лет противились переселению их в Новороссию, где с начала XIX века им выделяли землю.
Тут Солженицын применяет один из самых некрасивых своих приемов — в просторечье именуемый подтасовкой и попросту ложью. В своей книге он с апломбом неоднократно рассуждает о еврейской истории и даже иудаизме. Тем более постыдно для моралиста прикидываться, что он не знает, насколько трагическим был вопрос о земле для евреев. Солженицын цитирует В. Никитина, который относится к его главным источникам:
“Духовные лица в еврейских поселениях (в них бывало и по два молитвенных дома — один для ортодоксов, “митнагдов”, другой для хасидов) “поддерживали своих единоверцев в мысли, что они, как народ избранный, — не предназначены судьбой на тяжкий труд земледельца, ибо это горький удел гоя”.
В. Никитин, бывший кантонист, немало писал о жизни евреев в России. Но Солженицын не так наивен и прекрасно понимает, что не всем свидетельствам выкреста о евреях можно доверять. Однако в данном случае удобно спрятаться за чужую спину и оставить чужие слова без комментария — ложь так хорошо ложится в строку! Для того чтобы понять, как бессмысленно то, что говорится в отрывке из книги В. Никитина, не нужны иврит и идиш. Солженицын прекрасно знаком с христианским Ветхим Заветом. Он и без Никитина знает, что Бог дал евреям Землю Обетованную и заповеди, большая часть которых относится к правилам работы на этой земле! Евреи никогда не считали, что ИХ землю должны обрабатывать гои, и героически сражались с завоевателями, пытавшимися эту землю отобрать. Но когда евреи оказались в изгнании, то — до возвращения в Страну Израиля — они не стремились обрабатывать ЧУЖУЮ землю.
Как могли евреи считать своими предлагаемые властями участки, если им выделяли землю не по месту жительства — на Украине или в Белоруссии, а в совсем незнакомых краях? Как они могли поверить, что эта земля будет принадлежать им и их детям, как они могли доверять власти? Сегодня их сгоняют с насиженных мест и силой отправляют куда-то за тысячи верст — точно так же завтра прогонят оттуда и отправят еще куда-нибудь!
Солженицын признает, что находились евреи, которых соблазнила идея переселения в Новороссию. Но что их там ждало? Автор указывает, что от щедрот правительства было выделено один раз и навсегда 30 тысяч десятин и местная администрация не могла принять более 300 семей в год, из-за чего многие переселенцы разорялись и погибали. Упоминает он и о таком факте, как наказание розгами еврейских колонистов за плохую работу (со свойственными Солженицыну “гуманностью” и “точностью”, украшающими многие места его книги, он отмечает, что сначала намечалось за нерадивость давать до 60 розог и отправлять в тюрьму, но в конце концов было решено ограничиться “всего” 10-20 розгами). Так зачем предъявлять запоздалые претензии к евреям той эпохи? Ради чего они должны были разрушать свои семьи, ставить себя вне надежного общинного устройства, если “забота” властей являлась аферой и не подкреплялась никакими практическими гарантиями?
“И как же могла быть здоровой экономика еврейского народа в таких обстоятельствах?” — лицемерно спрашивает Солженицын. А как, по его мнению, евреи вообще могли создать какую-то автономную и к тому же здоровую хозяйственную систему в рамках отсталой российской экономики? О неразвитости промышленности и торговли в России первой половины XIX века и говорить нечего. Но что сам Солженицын понимает под “производительным” трудом, в нелюбви к которому он обвиняет евреев, — наблюдалась ли столь похвальная деятельность среди российских земледельцев? Писатель рассказывает о том, как в период царствования Павла I Гавриил Романович Державин ездил в Белоруссию для изучения причин массового голода. В своем отчете сенатор указал на пристрастие евреев к винокурению, но, будучи честным государственным деятелем, отметил, что и без чуждого тлетворного влияния местные крестьяне “ленивы в работах, не проворны, чужды от всех промыслов и нерадетельны в земледелии”.
Евреи жили только в западных областях Российской империи. Но православные крестьяне пили и в российской глубинке, и на Урале, и в Сибири — это красочно описано лучшими русскими писателями, которых трудно заподозрить в выполнении еврейского социального заказа. (Да и Солженицын среди многочисленных высказываний о евреях-шинкарях мельком приводит возражения М. Каткова и Н. Лескова о том, что русский крестьянин пьет не из-за евреев.) Пили на Руси вообще задолго до появления там евреев. Еще в былинах любовно описывается, чем и в каких количествах утоляли жажду добрые молодцы…
Неприятно изрекать банальности, но приходится напомнить великому знатоку души народной: споить — и индивидуально, и в общенациональном масштабе — можно только тех, кто этого сам желает.
Например, в Голландии евреи появились лет на двести раньше, нежели в России. И почему-то не споили местных жителей, которые в принципе не были трезвенниками, но основную часть суток посвящали “производительному” труду. Евреев в этой стране никуда силой не переселяли, не обвиняли в пресмыкании перед раввинами, не пытались разрушить их общину. И евреи почему-то не сосредоточились на винных промыслах — нашлись другие занятия: книгопечатание, торговля, обработка алмазов. Кстати, не брезговали они и сельским хозяйством: как раз из-за приверженности к “безжизненной” религии и потребности в кошерном мясе вывели замечательные породы крупного рогатого скота, которыми по сей день гордятся голландцы.
Евреи доказали, способны ли они работать на земле, создав первоклассное сельское хозяйство в возрожденном ими собственном государстве. А в возрождающейся России, где почти не осталось евреев, и сегодня труд земледельца не является “производительным”. Александр Исаевич, без сомнения, внимательно смотрит телепередачи, позволяющие ему компенсировать длительный отрыв от народной жизни. Наверняка этим летом он видел репортаж из Тульской губернии, где на местных полях трудятся… турки на голландских комбайнах. “Хорошая земля, — говорят они, — жаль, нельзя ее купить”. Турки зарабатывают до 10 тысяч долларов в месяц. Собирают по 700 центнеров зерна с гектара и продают его… местным жителям. И в этом виноваты евреи?
Патриотизм из-под палки
В 1827 году Николай I “уравнял” евреев в правах, введя для них рекрутский набор. Солженицын много места отводит перечислению тех “неблаговидных” ухищрений, с помощью которых евреи уклонялись от воинской повинности, прятались, меняли фамилии, подделывали списки жителей местечек. Еще один грех евреев перед Россией — отсутствие патриотизма!
Писатель признает, что главными целями введения рекрутского набора было сокращение числа евреев, не участвующих в “производительном” труде, и приобщение их к православию. Опять — попытка оторвать евреев от их веры. Они изо всех сил противились этому — и в этом их вина перед Россией и лично Солженицыным!
Автор вскользь бросает, что, дескать, евреям было нелегко в течение 25 лет солдатской службы обходиться без привычной пищи и соблюдать субботу. Это было чудовищной моральной пыткой! Еврейские солдаты предпочитали голодать, из-за чего многие подрывали свое здоровье. А за отказ выполнять обязанности по субботам они подвергались жесточайшим расправам. Скрупулезный и “объективный” Солженицын в своей книге ни разу не упоминает о том, какие зверские наказания существовали в русской армии. А евреев — кроме этого — еще унижали и третировали “товарищи” по казарме.
С завидным хладнокровием писатель рассказывает об институте еврейских кантонистов. В народной памяти евреев и в их литературе сохранились душераздирающие рассказы об ужасной судьбе 12-летних детей, оказывавшихся один на один с беспощадной армейской машиной. Многие из кантонистов героически сопротивлялись насильственным попыткам вытравить из них все еврейское. Некоторые предпочитали смерть духовному предательству.
Еврейских кантонистов жалели не только евреи, но и многие русские люди, наделенные добротой и порядочностью. Но, конечно, насильно мил не будешь. Великий гуманист нашей эпохи пускается в малосимпатичные подсчеты: ссылаясь на данные военно-учетного архива Главного штаба, Солженицын объясняет, что даже “в 1847-1854, годах наибольшего набора евреев-кантонистов, они составляли в среднем 2,4% ото всех кантонистов в России, то есть доля их не превышала пропорциональной доли еврейского населения в стране”.
Из этой мажорной арифметики выпадает то обстоятельство, что большинство кантонистов находилось среди своих соплеменников и единоверцев, а еврейские дети попадали в чужую и враждебную среду. Солженицын об этом догадывается, но от излишних сантиментов защищен все той же математикой. К примеру, он называет выдумками рассказы о насильственном обращении детей в православие “с массовым потоплением в реке отказавшихся креститься” и приводит версию старой Еврейской энциклопедии о происхождении этой “народной легенды”. Оказывается, все это — искажение сообщения одной немецкой газеты, рассказавшей, что при попытке загнать в воду для крещения 800 кантонистов двое из них утопились. Газетная информация Солженицыным даже не опровергается: ведь погибли всего два ребенка, причем их никто не трогал — сами утопились…
Но и любовь к точным цифрам иногда изменяет автору: он прекрасно обходится без них, если нечем подкрепить свои построения. Тогда рождаются такие красивые пассажи: “Очевидно, был расчет и самими крестившимися позже, в оправдание перед соплеменниками, преувеличить степень испытанного ими насилия при обращении в христианство, тем более, что после перехода они получали некоторые льготы по службе”.
Будем справедливы к Солженицыну: он упоминает, что евреи во время войны с Наполеоном помогали русской армии, а также признает, что они храбро сражались и с турками, и с японцами, и на фронтах Первой мировой войны. Но все-таки, с его точки зрения, евреев можно было бы считать настоящими патриотами только если бы они не роптали при издевательствах над ними в русской армии, принимали их с восторгом и не цеплялись за свою “безжизненную” веру.
Солженицынская правда о погромах
Самая мрачная страница русско-еврейских отношений — погромы. Пожалуй, только в этом вопросе Солженицын проявляет оригинальность подхода, анализа и выводов — правда, это новаторство не прибавит ему славы.
Еще не доходя до резни начала XX века, повествуя о погромах, начавшихся после убийства народовольцами Александра II 1 марта 1881 года, автор книги возмущенно пишет: “По горячим следам и позже не обошлось без обвинений, что погромы были подстроены самим правительством, — обвинение совершенно необоснованное”. Горячность Солженицына понятна: он — государственник, свято чтящий российскую монархию и не позволяющий даже сегодня пятнать ее репутацию. Писатель приводит неотразимый аргумент в защиту российской власти: даже после Октябрьской революции в архивах не было найдено свидетельств причастности правительства к погромам, и больше того — пришедший к власти Александр III потребовал энергичного расследования.
Подобная наивность даже не смешна. Неужели власти специально составляли и складывали в архивы отчеты о своей роли в погромах? Неужели перед лицом всеобщего возмущения на Западе российским варварством Александр III мог не распорядиться о расследовании? А кстати, чем завершилось это расследование и кто был наказан? Сам же Солженицын упоминает доклад директора департамента полиции В. Плеве государю, в котором говорилось, что военный суд “отнесся к обвиняемым крайне снисходительно, а к делу весьма поверхностно”.
По хромающей логике Солженицына, суд — это не часть власти и не попустительство суда распаляло погромщиков. Для оправдания трона автор опять прибегает к подтасовкам. Доказывая, что правительство активно защищало евреев, он цитирует прокламацию народовольцев, в которой описывается, как солдаты и казаки били погромщиков прикладами и нагайками. Но ведь тут же Солженицын выдвигает версию о том, что именно народовольцы подстрекали народ к погромам, рассчитывая направить вспыхнувший бунт против власти! Как же можно — с точки зрения самого писателя — верить подобным свидетельствам “провокаторов”?
Надо сказать, что вся версия натянута и малоубедительна. Крестьяне и до 1 марта не реагировали на пропаганду народовольцев. А после убийства царя и массовых арестов революционеры, спасая свои шкуры, еще глубже забились в подполье — им было не до новых затей. Но Солженицыну так хочется доказать, что ни власть, ни народ не повинны в расправах с евреями!
Солженицын вступается и за честь народа. Оказывается, погромы 80-х годов были не такими уж жестокими: ну грабили евреев, ну поколачивали — но “почти” не убивали и “особых увечий” не наблюдалось, а уж про изнасилования и прочие зверства сами евреи и выдумали! При этом книга обогащается еще одним странным противоречием: Солженицын превозносит порядок и аккуратность в дореволюционных архивах, но сведения о числе пострадавших от погромов ищет в… еврейских энциклопедиях.
И все-таки солженицынская концепция русского погрома принимает законченный вид только при переходе автора книги к описанию событий начала XX века.
Хотя даже по официальной статистике в этот период прошло не менее 660 еврейских погромов, символом бесправия и беззащитности российских евреев стала резня в Кишиневе в 1903 году. Недаром и Солженицын сосредоточивает максимум усилий на освещении этой трагедии. Естественно, свои выводы он знает заранее: российская власть была ни при чем, а незлобивый народ не так уж и зверствовал.
Автор признает, что полиция и армия не сумели остановить расправу с евреями, и ссылается на немногочисленность кишиневского гарнизона. Но сам же признает, что еще начиная с 80-х годов погромы устраивали на православную пасху. Значит, власти и в столице, и в Бессарабии могли подготовиться должным образом и не допустить чудовищного преступления. О том, что местные “силовые структуры” были отнюдь не беспомощны, свидетельствует их успешная борьба с отрядами еврейской самообороны в Кишиневе! Еврейских дружинников, видевших приближающийся погром и вышедших на улицы, чтобы защитить родных и близких, загнали в несколько дворов и арестовали — после этого черни уже никто не мешал наброситься на беззащитных евреев. Кстати, учитывая огромную антипатию Солженицына к евреям, дававшим отпор погромщикам, и его попытки приписать им не меньшую агрессивность, укажем на то, что скрупулезный и педантичный поклонник дореволюционных архивов вдруг проявляет забывчивость. Он не приводит цитируемый даже в популярных изданиях меморандум номер 4030 от 20 октября 1903 года, направленный прокурором губернской судебной палаты в Одессе А. Поланом на имя министра юстиции: “Действительно, на второй день Пасхи евреи, вооружившись чем попало, начали собираться в разных местах, но собирались они не для нападения на христиан, а для самообороны”.
Не меньшее упущение допускает Солженицын и в вопросе о подстрекательстве к погрому. Он указывает, что один из главных вдохновителей погромщиков Павулаки Крушеван издавал антисемитскую газету “Бессарабец”. Автору очень хочется представить кишиневский погром как локальное событие, и потому он умалчивает о приводимом также во всех популярных изданиях факте: Крушеван издавал еще и газету “Знамя”, печатавшуюся в Петербурге, под носом у властей. Почему-то в столице мирились с ее гнусным содержанием, хотя даже за мелкие провинности любую либеральную газету закрывали в течение нескольких часов. Слепоту высокого начальства объясняет простейшая и не новая версия: оно же и финансировало “Знамя” — иначе трудно объяснить, откуда у мелкого чиновника были средства на издание двух газет и кипучую подстрекательскую деятельность.
“Бюро защиты” евреев после резни в Кишиневе провело собственное расследование и утверждало, что ее организатором был жандармский офицер Левендаль, назначенный начальником местного охранного отделения незадолго до погрома. Солженицын опровергает: ни губернатор, ни полиция, ни войска в России не подчинялись Охранному отделению. Этот стиль аргументации очень характерен для автора книги: он постоянно ссылается на какие-то законы, правила, инструкции — как будто Россия была демократической страной и в ней высочайшим указом нельзя было в пять минут похерить любой закон и ввести новый. Солженицын ссылается на скромное место Охранного отделения в структуре российской власти — хотя всем известно, что с высокопоставленными офицерами жандармского корпуса не рисковали связываться государственные чиновники, формально занимавшие более высокое положение.
С таким же благородным возмущением Солженицын называет фальшивкой опубликованное в английской газете “Таймс” ее российским корреспондентом Брэмом секретное письмо министра внутренних дел Плеве кишиневскому губернатору фон Раабену, в котором министр рекомендовал в случае массовых расправ с евреями не пресекать их силой оружия. Сегодня невозможно расследовать историю этой знаменитой публикации. Но аргументация Солженицына основана все на той же вере во всесилие закона и порядочность министров в стране, где в начале XX века не в результате спонтанной вспышки насилия, а на протяжении нескольких лет можно было безнаказанно насиловать и убивать! Писатель спрашивает: почему Брэм ничем не подтвердил свою публикацию и почему письмо Плеве так и не было найдено в архивах, где — в отличие от “мухлеванных” советских архивов — “хранилось все неприкосновенно и вечно”?
“Таймс” и в начале века была авторитетнейшей газетой, вызывавшей большее доверие, чем циркуляры российского министерства внутренних дел. Вряд ли она позволила бы себе опубликовать столь серьезный документ без оснований. Естественно, английский журналист, своими глазами видевший, чего стоит жизнь человеческая в дикой стране, не мог рассекречивать свои методы добывания материалов, а тем более — называть имена людей, сотрудничавших с ним!
Что касается отсутствия в российских архивах секретных писем “сверху” с рекомендациями погромщикам или стенограмм одобрительных высказываний царских сановников о расправах с евреями, то позволим себе один раз высказаться на эту тему без обиняков. Какие “конкретные” свидетельства нужны Солженицыну? Того факта, что власть допускала кровавые погромы с 1881 по 1905 год, достаточно для уяснения утробного антисемитизма этой власти — достаточно любому цивилизованному человеку, но, конечно, не тому, кто и сегодня восхищается царским режимом и только из приличия сокрушается о жертвах “народного гнева”. Автор “ГУЛага” должен знать, что самые неблаговидные и преступные свои решения власть предпочитает выносить устно и без свидетелей — не оставляя следов. Когда решения реализуются в бесчеловечных деяниях, то излишне искать бумажки в архивах. Уж немцы по части педантизма и аккуратности сто очков форы дадут славянам. Но знаем ли мы в подробностях о содержании конференции в Ванзее, где было принято решение об окончательном истреблении европейских евреев? Всему человечеству, чтобы признать существование плана “решения еврейского вопроса”, вполне хватило факта существования гетто, концлагерей, газовых камер, крематориев и убийства шести миллионов человек. Однако появляются и сегодня “объективные историки”, которые оправдывают Гитлера и говорят, что нет оснований обвинять его в антисемитизме, а тем более — геноциде, если в архивах не найдено достаточного количество приказов об умерщвлении евреев с автографами фюрера…
Солженицын одержим навязчивой идеей: “отличить ужасную правду о Кишиневе от коварной о нем неправды”. Чье коварство и чья неправда? Естественно, еврейские историки и прочие клеветники виноваты — придумали, что погромщики выкалывали евреям глаза, насиловали женщин. Не было этого: только одному еврею — и без того слепому на один глаз — выбили второй, а заявлений об изнасиловании подано всего три, продолжает препираться и торговаться с давно не существующими оппонентами великий человеколюб. Он напирает на то, что сами жертвы резни не преувеличивали жестокости погромщиков, и для убедительности цитирует Короленко, в порядочности которого действительно никто никогда не сомневался: “Не все ли равно евреям, как именно их убивали? Для чего им выдумывать подробности?” Но ведь и Бялик, и другие виднейшие еврейские деятели сразу после погрома собирали свидетельства очевидцев — и все они писали об изнасилованиях. По логике самого Солженицына — зачем евреи придумывали бы такое?
Исследователь цитирует выводы медицинских экспертов: “У всех убитых найдены были повреждения, причиненные тяжелыми тупыми орудиями: дубинами, камнями, лопатами, у некоторых же острым топором”. Великий мыслитель даже не пытается задуматься — о каких еще “особых увечьях” можно дискутировать, когда орудуют лопатами и хорошо наточенными топорами, и стоит ли доказывать, что эти животные исключительно по-джентльменски относились к еврейским женщинам?
Почему на каждом шагу отказывает логика у нобелевского лауреата? Потому что он заботится о… чести державы: “Кишиневским погромом воспользовались, чтобы нарицательно и навсегда заклеймить Россию”. Солженицына приводит в отчаяние то, что перед лицом “клеветы” Запада “Россия — в публичности рубежа веков — была неопытна, неспособна внятно оправдываться; не знали еще и приемов таких”. Он по сей день безутешен: почему “ненаходчивое царское правительство отмахнулось небрежным лаконичным опровержением” статьи в “Таймс” и вместо следствия о фальшивке выслало Брэма за границу, почему оно вообще решилось на “неуклюжий шаг” — запретило все газетные публикации о погроме? Простейший ответ не приходит в голову “объективному историку”: а может, боялось правительство и расследования по “делу Брэма” и еще больше — обнародования всех сведений о кишиневской бойне?
Защита чести нации состоит не в том, чтобы задним числом стирать темные пятна, а в том, чтобы сегодня учитывать уроки прошлого с более цивилизованных позиций. Но не это занимает Солженицына — он продолжает свой затянувшийся постыдный торг и канючит: да, царское правительство было “косным стеснителем евреев, хотя неуверенным, непоследовательным”, а “путем лжи оно было представлено — искусным, еще как уверенным и бесконечно злым гонителем их”. Что ж, 660 погромов — это, по Солженицыну, признак “недостаточной уверенности” и дилетантизма палачей? Он тщится доказать, что совсем не злыми были царь-батюшка, его просвещенные министры, героические генералы и полицмейстеры. Если автору не хочется признавать зверства погромщиков в абсолютном измерении, то можно попытаться продемонстрировать, что их относительный масштаб вполне терпим — на фоне жестокости противоположной стороны.
До Солженицына еще никто с такой яростью не писал об отрядах еврейской самообороны. “Вооруженных группировок среди христианского населения правительство не обнаруживало, — подчеркивает автор книги. — С бомбами террористов боролось, как могло. Когда же стали появляться боевые отряды, то так же естественно, что правительство усмотрело в том начало полного беззакония, начатки гражданской войны — и отряды такие запрещало, сколько у него было сил и досмотра”.
Что ж тут “естественного”? Вольно честному Солженицыну называть быдло, размахивающее дубинами, лопатами и топорами, “невооруженным”. Вольно ему считать, что евреи нарушили какой-то “паритет”. Евреи никогда не нападали на христиан и даже перед кишиневским погромом, по цитировавшемуся выше официальному свидетельству, собирались не атаковать, а только защищаться. Это христиане устраивали погромы, превратившиеся с 80-х годов XIX века в узаконенную систему. Это христиане — судя по многочисленным высказываниям, которые приводит сам Солженицын, — считали погромы “естественной” реакцией православного населения на капиталистические и революционные “перегибы” евреев. Это почитаемый писателем царь Николай II в беседе с военным министром Куропаткиным откровенно говорил, что в Кишиневе христиане поднялись, “дабы проучить евреев, которые зазнались и возглавили революционное движение”. Солженицын признает, что в Кишиневе армия и полиция не сумели спасти евреев, но считает, что даже после 660 погромов жертвы не имели права на оборону.
Солженицын копается в полицейских отчетах и подсчитывает — сколько в ходе столкновений дружинников с погромщиками было убитых и раненых с каждой стороны. И опять — неувязки и подтасовки. Когда Солженицыну выгодно, он принимает на веру каждое слово малограмотных полицейских чинов, которых трудно заподозрить в беспристрастности (“полицейские донесения в России в начале XX века неоднократно доказали свою отчетливую безукоризненную точность — вплоть до суматошных февральских дней 1917 года”). А когда, например, он переходит к следующему периоду и рассказывает о “деле Бейлиса”, которое было затеяно за 6 лет до 1917-го, то не может скрыть своей досады: до чего бездарно и непрофессионально полиция вела следствие!
Но Солженицыну мало его уникального “ноу-хау” в области истории и морали. Могучий темперамент не позволяет ему остановиться, и он пытается очистить от “наветов” Союз русского народа и “Черную сотню”! Правда, по мере приближения к эпилогу у автора наблюдаются признаки утомления, и мысль его путается. С одной стороны, он признает, что в программе Союза русского народа “действительно были положения противоеврейские, против евреев всех без разбора”. С другой — зачем-то язвит по поводу формулировки в старой Еврейской энциклопедии, согласно которой антисемитизм Союза русского народа “носит явно выраженный дворянский и крупно-капиталистический характер”. Спорить по этому поводу совершенно не интересно. Куда интересней то, что Солженицын стремится доказать: Союз русского народа не имел никакого отношения к еврейским погромам, а “Черная сотня” — это вообще какое-то “расплывчатое” понятие. Вместо претензий на историческую сенсацию Александру Исаевичу стоило обратиться к свидетельствам современников (опять — зигзаги методологии: в других главах Солженицын обильно цитирует обитателей разных эпох, а тут предпочитает монологическую скороговорку), которые не хуже его были знакомы с ситуацией. Напомним, что в порядочные (русские!) дома не пускали подонков из Союза русского народа и “Черной сотни” и даже людям, их оправдывавшим, не подавали руки…
Встреча и прощание на историческом перекрестке
В книге “Двести лет вместе” Солженицын поставил перед собой задачу, которую решить неспособен. Историк изучает факты и делает из них выводы. Солженицын же считает себя пророком, который и без фактов все знает и всех вправе поучать.
В первой части своего труда он пытается доказать заранее сформулированный тезис: российская власть особо не ущемляла евреев, постоянно улучшала их положение, расширяла их права и уж ни в коем случае не причастна к погромам. О погромах мы уже говорили. В чем выражалось “постоянное расширение” прав евреев? Об этом рассказывает сам автор.
После раздела Польши евреи были заперты в черте оседлости. Русские цари упорно боролись с их привязанностью к своей вере и общинному самоуправлению.
“Либеральный” Александр I насильно переселял евреев в южные губернии, пытался приобщить к православию. При нем был издан указ “о недержании евреями в домашнем услужении христиан”, подтвержденный при следующем царе. Не лишне напомнить, что тут российское право на сто с лишним лет опередило принятие Нюрнбергских законов, один из которых запрещал евреям нанимать немецкую прислугу.
Николай I искренне верил в распространенность ритуальных убийств в еврейской среде. Он ввел рекрутский набор для евреев и вообще, по изящному эвфемизму Солженицына, “был по отношению к российским евреям весьма энергичен”.
В ходе реформ Александра II евреи получили некоторые послабления, но даже не ставился вопрос об отмене черты оседлости. По-прежнему подразумевалось: к уравнению евреев в правах с “коренным населением” может привести только крещение. Этот “прогрессивный” подход привел к давлению на Горчакова со стороны Дизраэли и Бисмарка на Бердинском конгрессе 1878 года. Конечно, без результата…
При Александре III начался отход даже от осторожных реформ его отца. Евреев отстранили от участия в земском самоуправлении и лишили права избирать и быть избранными в городские думы, для них закрыли адвокатуру. Были резко ужесточены процентные нормы в учебных заведениях (Солженицын: “А на взгляд “коренного населения” — в процентной норме не было преступления против принципа равноправия, даже наоборот”). Была проведена “зачистка” в Москве — евреев, не имевших средств на переезд в другие края, высылали тюремным этапом. Если вспомнить, что именно это царствование ознаменовалось массовыми погромами, то не стоит удивляться первой волне еврейской эмиграции.
В начале XX века бесправие российских евреев, кровавые погромы шокировали все нормальные государства. Но когда в 1906 году Столыпин предложил пойти на хотя бы частичную отмену многих антиеврейских ограничений, Николай II ответил: “Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия — внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя”.
Как же быть с призывом во вступлении к книге Солженицына — о признании и русскими, и евреями “своей доли греха”?
Ничего не известного прежде писатель так и не открывает. Но упорно пытается уравнять притеснителей и притесняемых. Уравнение без неизвестных — назвали бы это университетские преподаватели Солженицына.
Единственное, что автор инкриминирует евреям в последних главах, — это, конечно, участие в революции. Целиком возлагать на них ответственность за свержение законной власти в России он не может — слишком это было бы унизительно для русского народа. Но Солженицын находит ловкий поворот: “Нет, никак не сказать, что евреи “устроили” революцию Пятого или Семнадцатого годов, как их не устраивала и ни одна другая, в целом, нация. Да и ни русские, ни украинцы, в целом, как нация, не устраивали еврейских погромов”. Замечательный “консенсус”! И великодушие по отношению к евреям писатель проявил, и одновременно “тонко” намекнул: мол, если будете чересчур напоминать про погромы, то можно и более жестко поговорить о вашей роли в революции.
Бояться этих намеков не следует. Конечно же, недопустимо обвинять всех русских и украинцев в погромах, но представители этих наций, которые участвовали в них, били именно евреев и только их. Еврейские же революционеры не направляли своих действий против какой-то конкретной нации: они боролись с “эксплуататорами”, в том числе и евреями.
Впрочем, застревать на этом вопросе значило бы ввязаться в нудные препирательства и мелочные разборки, которые навязывает читателям Александр Исаевич Солженицын уже в начале XXI века. Кроме него, никто не считает, что когда целый народ загоняют в резервацию, пытаются лишить древней веры, устраивают жестокие кровопускания, — это хорошая жизнь, за которую надо пылко благодарить.
Но на теряющихся в тысячелетних далях еврейских дорогах бывало всякое. В сущности, главная ошибка Солженицына — его пиетет перед магией круглой цифры и “зацикливание” на ней. На самом деле двести лет — не очень продолжительная встреча двух народов на историческом перекрестке.
Трудно согласиться с Солженицыным в том, что копание в старых счетах между русскими и евреями наметит для них какие-то светлые пути в будущее. Никто ни перед кем не должен извиняться или что-то прощать. Это давно никому не нужно. Хотя бы потому, что совсем не обязательно сохранится связь между двумя народами. Ее сегодня еще ощущают евреи, живущие в Израиле, Германии, США, Канаде, потому что выросли на русской культуре. У их детей эта связь почти заглохнет, а у внуков исчезнет. Для еврейской истории это нормальное явление: бывали у сынов Израиля очень тесные связи и с греками, и с испанцами, и с турками, растягивавшиеся больше чем на двести лет.
В будущем нет никаких причин ни для вражды, ни для… дружбы между еврейским и русским народами. Как сложатся отношения между ними — зависит от нового мышления новых людей. От честных политиков, гибких дипломатов, предприимчивых бизнесменов. И от умных писателей.