То было печальное время военных
поражений и угасаний царства. Между людьми протягивались какие-то внутренние
нити пониманья и соучастия в одном большом и горестном крахе. В Петербурге это
чувствовалось особенно сильно, где все мужчины были военными, все женщины
сестрами. Знакомые или незнакомые, мы составляли единое братство горя. Становилось
все печальнее и печальнее. Россия падала. Несчетные жертвы валялись по
госпиталям. Министры продавали народ; военный министр Сухомлинов был вражеским
агентом за плату. При дворе распутничал Распутин; царица-немка исходила
православным мистицизмом. Возмущались фрейлиной Вырубовой и ее темными делами[1].
Новый год я с детства встречала с
мамой: отец проводил его в ресторанах и маскарадах по обязанности газетного
работника[2]. Но теперь я не сидела дома. Новый год я встречала в
церкви, потому что туда отправляли солдат, и не религия тянула, а душевная
тоска, жаждавшая восковых свечей и заунывности[3]. Священник говорил
проповедь «о несчастной России»: он предлагал молиться за нее. Об утешении и
ободрении уже не могло быть речи. И всех нас объединял этот запах ладана, и все
мы были испуганы и несчастны. Здесь, в церкви, был подведен итог войне. И когда
пробило двенадцать часов, мы чувствовали себя соучастниками «несчастной России»
в ожидающей ее гибели. Скороговорка песнопений умолкла, огни погасли, лики икон
исчезли.
<...>
Царское Село, опушенное снегом
<...> Лазарет был царицын и царских девочек. Они ежедневно сюда приезжали
в сестринских платьях, проходили в перевязочную, своими руками производили всю
без исключения сестринскую хирургическую работу[4]. Главной сестрой
была баронесса Таубе; ее муж, барон Таубе, находился здесь же в качестве
раненого[5]. Офицеры принимались сюда только из самых знатных полков
и семей. Береснев, Димитриев и вся их компания служили в VI стрелковом его
величества полку[6]; когда Береснев был тяжко ранен, в прифронтовом
госпитале его навестил сперва царь, а затем и Александра Федоровна, которая
спросила его:
- Ви наград полушили?
Думая, что речь идет не о
полученном им Георгии, а о винограде, он ответил:
- Нет, ваше величество!
Офицеры ненавидели Береснева. Он
не переставал язвить их и открыто презирать. Эти бароны Таубе были его мишенью.
«Вы думаете, что я не могу так же развратничать и хлестать водку, как вы?» -
говорил он вслух графам и князьям. За столом он тщательно выполнял обеденные
правила, но наоборот. Он разрезал рыбу ножом, спаржу и артишоки ел вилкой,
куриную пульку брал в руки. Баронесса Таубе задыхалась. Его не переносили тем
более, что он не уединялся и не «страдал молча»: нет, он не уставал издеваться
над ними, показывать их ничтожество. Его «мужицкая гордость» ставила его выше
всех, и он точил окружающих, особенно баронскую чету.
Царская семья, нечаянно
получившая одного такого молодца, прямо из недр народных, Ермака (как его
звали), была в восторге. Царевны, куда бы ни ездили, посылали ему открытки и
карточки. Они были милые, простые и веселые девушки.
Царская ставка была в Могилеве, а
Береснев был родом оттуда. Однажды, когда он ездил «на родину» (как тогда
говорили), по улицам шпалерами стояли войска, а за ними - толпы народа:
проезжала царская семья. Завидев стоявшего среди толпы Береснева, девочки
начали кричать, махать ему руками, посылать приветствия. Царица велела
остановить автомобиль и подозвала Береснева. Он подошел, стал во фронт, женщины
протянули ему руки. Поздоровались, покатили дальше. Публика пожирала глазами
раненого...
Сама я никогда их не видала;
перед их приходом я уезжала. Конечно, я была дура. Мне казалось унизительным
глазеть на женщин, которых я не считала выше себя: подумаешь, чем они замечательны!
Во мне поднималась национальная и политическая гордость. Принца я не ждала.
Царей я презирала, а уж особенно Романовых.
<...>
Царская Россия прогнивала и
разлагалась. Революция подготовлялась всенародно, от первого до последнего
человека. Если б я не жила в эту эпоху, я не могла бы себе представить, что
значит единодушие многомильонного народа, всех событий, всего происходящего.
Огромное царство - степи, леса и горы - все устремлялось к перевороту. Я знала
солдат из личной охраны Николая - его телохранителей; я имела знакомых среди
царскосельских императорских гвардейцев. И они, и великие князья, родные
Николая, и последний обыватель - все хотели революции. В этой политической
агонии, на фоне беспросветных военных поражений, агонизировала и моя душа.
Полиция лезла на рожон. Одного
моего раненого задержал городовой за то, что тот с трамвая что-то грубое
крикнул ему в рожу. Страсти вспыхивали как хворост. Солдату назначили
дисциплинарный суд. Его могли разжаловать и сослать.
Глубоко взволнованная, я поехала
к коменданту города. В полусыром полуподвальном помещении на Петербургской
стороне сидел в кабинете важный сановник в окружении молодых адъютантов. Они
рассказывали анекдоты и смеялись. Увидев, что я вошла в кабинет, адъютанты
встали и отошли. Комендант принял меня очень вежливо. Я просила его о
заступничестве и снисхожденьи. Он немедленно приказал секретарю выдать мне
бумагу, снимающую с солдата наказание. Что при этом меня поразило, это его
сочувствие раненому и веселое глумление над полицейским. Революция гуляла уже и
здесь, это было совершенно ясно. Комендант Санкт-Петербурга и его свита не были
за Николая[7].
А царское правительство, словно
ослепнув, все туже затягивало веревку.
<...>
Революция, начатая гвардейскими
полками, захватила всю Россию. Мы все были ее участниками, но не зрителями.
Куда-то я бегала, с кем-то воевала; папа плакал, тронутый моими подвигами...
Раненые в госпиталях типа
Обуховки[8] погибали. В ранах
заводились черви. Страшный развал приводил к
смертям.
Я не имела никаких представлений
о классовой борьбе, о партиях; никогда не слышала о меньшевиках и большевиках.
Зная, что произошла революция и желая помочь раненым, я простодушно поехала в
революционный волынский полк и ворвалась на полковое заседание. Были
идиллические времена! Меня усадили за стол и позволили выступить. Я рассказала
о положении раненых. Вынесли резолюцию, выделили комиссию. Результат был один:
ко мне стал ходить на дом прапорщик Желнин, из пролетариев. Это был высокий
гвардеец, красивой фигуры, брюнет с синими глазами, скромный с вида, но
считавший себя непобедимым. Мы подружились. Тем дело и кончилось. Да, еще меня
избрали почетной сестрой волынского полка...
Потом я имела дело с
меньшевиками. Я ездила хлопотать за раненых в Таврический дворец, и там было
много комнат, много людей, много грязи и окурков. Все были заняты, все
говорили, все курили.
Потом меня вдруг повели в
огромный зал, и не успела я опомниться, как председатель уже назвал мое имя и
предложил взойти на трибуну. Зал был полон солдатских шинелей; это был какой-то
съезд солдатских депутатов. Я говорила о положении раненых, и меня принимали
очень тепло. И здесь была вынесена резолюция и выделена комиссия. И здесь
солдатский прифронтовой депутат, Андреев, приехал ко мне в гости и прислал с
фронта письмо. Но была и разница. Желнин, волынец, еще долго к нам ходил и
держался очень прилично, хотя не безукоризненно, - он был малокультурен.
Андреев же, меньшевик, политически развитый, прислал мне любовное письмо и
возмутил меня до глубины души. Я послала ему уничтожающий ответ и просила
оставить меня в покое.
Но моя революционная деятельность
на этом не кончилась. Вокруг меня возникли какие-то интриги, смысла которых я
еще тогда не понимала. Кто-то мне за что-то мстил - за то, что меня кто-то
выдвинул. Возможно, что выпустил меня на трибуну меньшевик, а мстил большевик -
или наоборот. Но на другой день появилась в большой прессе заметка под
названием «Положение раненых». В ней стояло: «Собрание делегатов фронта 16
апреля, выслушав доклад сестры милосердия о положении раненых солдат и жертв
революции, находящихся в лазаретах, считает, что отчаянное положение раненых не
соответствует огромным заслугам перед страной указанных лиц. Поэтому собрание
фронтовых делегатов считает необходимым выразить сожаление и негодование и
требовать от Исполнительного Комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов
немедленного создания органа, защищающего интересы раненых инвалидов, который
бы заботился об улучшении их положения. Для ознакомления на местах с положением, в котором содержатся раненые и
больные воины в лазаретах Петрограда, и в частности в Городском лазарете № 100,
собрание решило образовать комиссию в составе 6-ти человек» 9.
У меня пошли искры из глаз!
Лазарет № 100 - это был лазарет Ончуковых, где Ида образцово поставила работу[10].
И вот я ее отблагодарила! В какое положение я ее ставила перед ее хозяевами? А
Обуховка и Александровка[11], где гнили люди, здесь не были
названы...
<...>
В Мариинском театре я была на
торжественном революционном заседании, где выступал Керенский в апогее славы.
Он был кумиром, его обожали. Отец первый распознал в нем ничтожество и
краснобая, но мне это было тогда неприятно. До его бегства я все думала, что он
герой. Здесь, в театре, из боковой ложи резко выступил против него меньшевик
Чхеидзе; это казалось ужасно[12]. Всюду ползла разруха и свалка,
грызня вождей и партий.
Я была на улице с солдатами,
когда произошла октябрьская революция. Я ходила по лазаретам и устраивала жертв
революции. В клинике Вилье[13], где они лежали, в крупных госпиталях
меня знали как сестру, обслуживающую этих жертв. Но положение ухудшалось, а не
улучшалось. Шла полоса глубокой перестройки во всем. Город был охвачен
митингами. Россия говорила. Помню приезд Плеханова, и как он шел во главе антибольшевистской
демонстрации к Мариинскому дворцу и там говорил речь с балкона[14].
Солдаты между тем начинали увлекаться Лениным, и от них я это имя впервые
услыхала. Большевизм они принимали как самое понятное им и близкое. Я
удивлялась. Я не понимала, что это такое[15].
Война кончалась. Сотни
демобилизованных наводняли город; при Керенском это были полчища дезертиров, и
это не казалось предосудительным. Мои солдаты разъехались по домам. Лазареты
расползлись. Один из товарищей Димитриева, смуглый кутила, сделался комендантом
Гатчины. Другой, вояка, уезжал к себе в Сибирь, но в ужасе оставлял нас среди
митингов и толп народа, бродивших по улице. О Бересневе ничего не было
известно.
Как-то в последующие годы я
поехала в Детское к приятельнице в лазарет. У полотна железной дороги в поле
пас коров хромой мужик.
- Вы видите его? - спросил меня
спутник. - Это барон Таубе. Их оставили здесь живыми, но она стала коровницей и
продает молоко.
А еще через год или два я, снимая
в Детском комнату, пошла за молоком к баронессе Таубе. Я хотела видеть эту
женщину...
Вышла опрятно одетая коровница и
стала давать мне молоко. Это была самая обыкновенная женщина средних лет.
Взглянув на меня, она почему-то почувствовала во мне девушку из общества и
стала с упоением и лаской смотреть на меня, рассказывать о своей перемене,
спрашивать обо мне. Если б она знала! Если б она знала![16]
<...>
Еще в 1917 году жизнь в
Петербурге становилась невозможной. Голод, обыски, разруха, расползанье. Вожаки
перегрызали друг другу горло. Извне грозила интервенция. Подходил Юденич. Белая
армия, офицеры и монархисты были тоже очень страшные, деморализованные: и там
русское бандитство, и здесь.
Стихийно, неукротимо все покидали
город. Петербург переживал особую эвакуацию. Улицы, дома лысели. За квартирой
квартира оказывались брошенными, опустевшими. Уезжали напротив, по соседству,
наискось. Уезжали друзья, семьи, знакомые знакомых. Как всегда в массовых
поступках, уезжали из подражания, из паники, из стихийности. Потянулись возы и
пожитки. Я писала своей подруге, Тане Компанец, 3 сентября 1917 года: «Ужасное,
ни с чем не сравнимое чувство: все уезжают, все медленно скатывается и
уплывает... Столица, мозг государства, центр России, - и все скатывается,
оголяется, пустеет... Как Мертвый Брюггэ[17], как легендарная страна
мертвых вод, Петербург замирает и уходит в неведомое. До ужаса жутко, когда все
вокруг уезжают, знакомые, чужие; ведомства, организации... Звонок по телефону.
И эти уезжают. Сундуки: уезжают. Соседи, прохожие: уезжают. И жутко ждешь дня,
когда эта лавина соскользнет окончательно, и у окна придется смотреть в пустую
улицу и черные зияющие окна соседних домов. И будет сознание неотвратимой
гибели и смертельного одиночества. Страшные дни!»[18]
<...>
Это было время величайших
житейских бедствий. На пышном языке истории оно называется революцией, и юность
думает, что это Карл Моор, Робеспьер, какая-то великая романтика. А на самом
деле это были Зиновьев и Троцкий, обнаглевшая сытость, которая морила голодом и
бесправием мильоны людей. Страшная вещь революция! Она заменяет одну форму
насилия другой, и процесс стаскиванья за ноги одного класса эксплуататоров и
водворения другого ужасен. Россия расползалась, как прогнившая тряпка. Это
называлось диктатурой пролетариата. Царство Троцких и Зиновьевых было живой
могилой. Голод, митинги с утра до вечера на всех тротуарах и мостовых, черный
рынок, даровые переизнасилованные трамваи; все было даром - квартиры, аптеки,
человеческие жизни. Разруха - национальный русский термин. Стихийный распад.
Если первая революция была делом
всенародным, то вторая, большевистская, была выдумана большевиками. Я
находилась на улице, когда она происходила прямо на моих глазах: несколько
грузовиков с вооруженными серыми грязными шинелями, тыкавшими в воздух
винтовками. Яростный бег машин, яростные лица шинелей и винтовок изображали
ярость революции. Жизнь шла своим чередом, и никто не обращал на большевиков ни
малейшего внимания[19]. Я была теснейшим образом связана с «жертвами
революции» и с ее непосредственными участниками. Они сами видели, как вся
«революция» была подстроена и ничего не имела общего с народным движением.
Все служащие (не одна буржуазия)
саботировали. Никаких корней в населении большевизм не имел, никто его не
признавал и ему не подчинялся. Великое разложение охватило страну. Еще в
воздухе носились слова Керенского о «взбунтовавшихся рабах», еще Милюков что-то
сочинял за письменным столом, а уже в Петербург прикатил Ленин в
запломбированном вагоне, и все над ним издевались, говорили о нем с презреньем
и прибаутками. В городе шла стрельба, в домах насильствовали «комитеты бедноты»[20].
В день прибытия анархистов в городе висели черные флаги[21]. Много
говорили о розни между Лениным и Троцким. Издевались и над Троцким, который-де
путешествовал вместе с коровой. Говорили, что у Троцкого очень много
приверженцев. Партий была масса. Помню, наша бывшая прислуга сделалась
почтальоншей и заявила нам, что она принадлежит к партии
меньшевиков-интернационалистов. Левые эсеры подняли голову. Шла грызня и
обливанье помоями главарей. Ни Ленин, никто иной не помышлял, что все это
серьезно. Как временные цари, они знали, что скоро их прогонят, и торопились
наскоро наделать всяких дел. Особенно население ненавидело наглого Зиновьева -
олицетворение насилия, пошлости и нечистоплотности.
Обо всех этих бандитах истории
принято говорить превыспренне. Я сужу «по-обывательски», не видя величия
крупной эпохи. Да, не вижу. Метерлинк прав, что прошлое показывает свое
истинное лицо только в будущем, ретроспективно. Сталин показал истинное лицо
революции.
[1] Владимир Александрович Сухомлинов (1848-1926) - военный министр в
1909-1915 годах. В 1915 году был обвинен в различных злоупотреблениях и
государственной измене, смещен с поста министра, позже арестован и помещен под
стражу. После революции расследование продолжилось и закончилось осуждением
Сухомлинова к бессрочной каторге, замененной тюрьмой. В 1918 году в связи с
преклонным возрастом он был освобожден по амнистии и выехал за границу. Написал
мемуары. Умер в Германии. Подробнее см.: [Звягинцев].
Анна Александровна Вырубова (1884-1964) - фрейлина и ближайшая подруга
императрицы, большая почитательница Распутина. Фрейденберг повторяет здесь
наиболее распространенные слухи, ходившие в то время в петроградском обществе.
[2] Мать - Анна Осиповна Фрейденберг (1862-1944),
родная сестра Л. Пастернака; отец - Михаил
(Моисей) Филиппович (Федорович) Фрейденберг (1858-1920) - изобретатель,
издатель, драматург, журналист, печатался в одесских изданиях «Маяк», «Одесский
листок», «Пчелка» и др., в петербургских изданиях «Петербургский
(Петроградский) листок», «Всеобщая газета»; его архив хранится в Музее связи
им. А. С. Попова (ф. 5). Подробнее о нем см.: [Рогинский], [Соколов], [Щурова].
[3] Фрейденберг не была
крещена. В 1903 году она отказалась креститься, когда ради социальной
интеграции на этом настаивал отец. В 1916 году в ее свидетельстве на жительство
в Петрограде было указано иудейское вероисповедание.
[4] Дворцовый лазарет № 3,
открытый на базе Царскосельского госпиталя Дворцового ведомства, начал свою
работу в августе 1914 года, в августе 1916 года получил наименование
«Собственный Ее Величества лазарет № 3». Пройдя курс сестер милосердия у
главного врача Дворцового госпиталя В. Гедройц, императрица вместе со старшими
великими княжнами Татьяной и Ольгой приступили к работе хирургическими
сестрами. Царскосельский госпиталь был обычной городской больницей и находился
на Госпитальной улице (в настоящее время - городская больница им. Семашко). Во
дворе перед самой войной был построен отдельный павильон или «барак», в который
предполагалось помещать инфекционных больных. Здесь был оборудован офицерский
лазарет, где и работали императрица и великие княжны. В основном здании
располагалась операционная и палаты для нижних чинов. Младшие великие княжны
Мария и Анастасия не работали медицинскими сестрами, но также участвовали в
уходе за ранеными. В Феодоровском городке был открыт лазарет № 17 имени великих
княжон Марии и Анастасии, где в 1916-1917 годах служил санитаром С. Есенин. Подробнее
см.: [Августейшие...], [Карохин].
[5] Ольга Порфирьевна Грекова была палатной сестрой; Дмитрий Фердинандович Таубе (1876-1933)
служил в 1-м лейб-гвардейском стрелковом полку, в 1915 году был ранен и
находился на лечении в Царскосельском
лазарете, где ему была ампутирована нога [Августейшие...].
После революции женился на О. Грековой, служил в Красной армии (1918-1926),
затем занимался литературной деятельностью и переводами, член Союза писателей
[Кукушкина].
[6] Фрейденберг ошибается. Иван Иванович Димитриев (Дмитриев), прапорщик, служил в 8
сибирском стрелковом полку. С ним она познакомилась в одном из лазаретов и
приняла горячее участие в его судьбе. После выздоровления он снова отправился
на фронт, был ранен и умер в петроградском госпитале от столбняка. Его смерть
произвела на Фрейденберг огромное впечатление: «Смерть Димитриева произвела во
мне полный переворот. Это была первая в моей жизни встреча со смертью. Я была
потрясена ее нелепостью, ее внезапностью, неосмысленной жестокостью <...>
Такое глубокое несчастье, такая полная катастрофа переживается только раз в
жизни. Можно все перенести, но нельзя пережить крушения мировосприятия. Я
внутренне не держалась на ногах. Я не имела чем жить <...> Я не прощала
жизни мучений тела Ивана Ивановича. Я ненавидела страданье. За изогнутый
позвоночник человеческого тела я возненавидела жизнь и отказалась от бога»
[Фрейденберг: л. 126 об. - 127>].
Ермолай Калистратович Береснев, друг и однополчанин Димитриева, находился на лечении
в Царскосельском госпитале, упоминается в дневниках великих княжон [Августейшие... 168, 180, 191, 192].
Осенью 1916 года снова отправился на фронт, и Фрейденберг потеряла с ним связь.
Вновь встретились они только в начале 1930-х, когда Береснев, возвращаясь из
ссылки в Сибири, заехал в знакомый дом: «Лет 12 он был в ссылке, в Сибири. У
него нашли царские письма и карточки. Он не хотел изменять царской присяге,
отказывался отречься от царизма. В Сибири он все растерял - вещи, деньги,
документы» [Фрейденберг: л. 144 об. >].
[7] В Петрограде кроме
постоянного гарнизона находилось множество военных, включая раненых и
дезертиров, поэтому в 1915 году было создано 2-е комендантское управление,
которое выполняло функции военной полиции и находилось на Кронверкском
проспекте, комендантом был Степан Герасимович Калантаров (1855-1926). Солдатам
было запрещено пользоваться трамваями, их ссаживали специальные
военно-полицейские команды, которым помогали городовые. За конфликт с городовым
солдата могли перевести в разряд штрафованных и отправить на фронт. Комендант
мог направить дело не в батальонный суд, где солдат мог быть осужден и
отправлен на фронт, а в часть, куда был приписан солдат, и предложить ее
командованию ограничиться дисциплинарным наказанием. Взаимоотношения военных с
полицией стали накануне революции в высшей степени натянутыми (подробнее см.:
[Асташов]). О настроениях различных слоев населения в это время интересно
мнение начальника Петроградского охранного отделения К. Глобачева: «Охранное
отделение, как и все прочие органы политического розыска в империи, было
прекрасно налаженным в техническом отношении аппаратом для активной борьбы с
революционным движением, но оно совершенно было бессильно бороться с все
нарастающим общественным революционным настроением будирующей интеллигенции, для
чего нужны были другие меры общегосударственного характера, от Охранного
отделения не зависящие. В этой области Охранное отделение давало только
исчерпывающие информации, советы и пожелания, которые упорно обходились
молчанием» [Глобачев: 120].
[8] Обуховская больница -
одна из старейших городских больниц Санкт-Петербурга, открыта в 1780 году.
[9] Заметка сохранилась в
Архиве О. Фрейденберг и опубликована [Четыре...].
Там же опубликовано письмо М. Лившицу от 8 апреля 1917 года с подробным
описанием визита в Таврический дворец, но из него следует, что Фрейденберг не
выступала лично, а написала обращение к Совету, которое должен был прочесть
докладчик на заседании.
[10] Городской лазарет № 100
им. Ончуковых находился в доме, где жила Фрейденберг (Екатерининский канал,
37). Заведовала лазаретом Ида Георгиевна Грюнблат - экономка в доме купца М.
Ончукова. По свидетельству Фрейденберг, она умерла от тифа после революции.
[11] Александровская больница
- также одна из старейших больниц города, основана в 1842 году.
[12] Это был митинг-концерт
Волынского полка, о котором Фрейденберг подробно рассказывает в вышеупомянутом
письме М. Лившицу. По свидетельству Мориса Палеолога, он состоялся 25 марта (7
апреля н. с.) и описан в его дневнике [Палеолог]. О Керенском Фрейденберг
восторженно писала также в письме П. Андрееву уже от 26 июля 1917 года:
«Когда-нибудь поколенья оценят его и он будет народной славой, а сейчас мы
слишком близки к нему и потому не можем увидать его во весь рост. Будем только
помнить, что он дитя революции, и всякая рука, убивающая ее, убивает его, и
наоборот. И один без другого погибнет. Потому не будем забывать, что словом
Керенский мы теперь называем все наши надежды, все усилия человечества к добру
и все благородные идеи». Подробнее о феномене Керенского см.: [Палеолог:
822-823], [Архипов: 107-127].
[13] Клиническая больница
баронета Виллие (Михайловская) при Военно-медицинской академии, средства на
постройку которой завещал президент академии Я. В. Виллие (James Wylie,
1768-1854).
[14] Георгий Валентинович Плеханов (1856-1918) вернулся в Россию 31
марта 1917 года после 37 лет изгнания. На Финляндском вокзале его торжественно
встречали Н. Чхеидзе, И. Церетели, М. Скобелев и др., затем Плеханов направился
в Народный дом, где в это время происходило заседание Совещания Советов рабочих
и солдатских депутатов, но речи не произносил ([Суханов], [Приезд...]). 19 июня 1917 года в Петрограде произошла манифестация,
связанная с победами русской армии, во главе которой шел Плеханов. У Казанского
собора он произнес речь, затем манифестанты отправились к Мариинскому дворцу,
где с речами выступили Л. Дейч и бывший эмигрант Козлов ([Русское...], [Искры:
194]).
[15] Об этом Фрейденберг
напишет в Записках: «Он Хохлов> успел дождаться и Ленина, которого ходил
слушать ко дворцу Кшесинской, и говорил о нем: “Милой! Ну какой же этот Ленин
милой!” Больше ничего он не улавливал, только один сплошной свой восторг.
- Да что же Ленин говорил?
- Как что? Все, одним словом,
что надо, аккуратно, - отвечал Хохлов» [Фрейденберг: л. 118 об. >].
[16] Барон Таубе с женой и
дочерью Мариной, родившейся в 1923 году, действительно проживал в Царском Cеле
в деревянном особняке [Железнодорожная...].
[17] «Мертвый Брюгге» -
символистская повесть бельгийского писателя Жоржа Роденбаха, переведена на
русский язык и несколько раз переиздавалась в начале XX века.
[18] Здесь Фрейденберг,
описывая уже осень 1919 года, когда к Петрограду приближалась Северо-Западная
армия генерала Н. Юденича и город еще с весны находился на осадном положении,
сравнивает ее с осенью 1917 года, когда в результате Рижской операции в начале
сентября в Петрограде ждали прихода немецкой армии, что вызвало подготовку к
эвакуации правительственных учреждений и массовое бегство населения.
[19] Похожее описание дает В.
Чеботарева в своем дневнике: «27 октября <...> На улицах Петрограда все
дни полное невозмутимое спокойствие, жизнь идет самым нормальным ровным ходом.
Магазины открыты, все торопятся по своим личным мелким делишкам. Горя мало, что
произошел переворот...» [Чеботарева: 248]. «3 ноября. С утра носились
грузовики, полные матросов с традиционными, во все стороны торчащими
винтовками: впереди один красуется во весь рост и, обращаясь с каким-либо
вопросом, наводит револьвер на собеседника» [Чеботарева: 254].
[20] После Февральской
революции в доходных домах Петрограда стали создаваться домовые комитеты из
жильцов - органы самоуправления, в ведении которых была защита интересов
жильцов, получение и распределение нормированных продуктов и другие
хозяйственные функции, но уже осенью 1918 года стали насаждаться домовые
комитеты бедноты, предполагавшие активное участие в управлении домами
переселенных пролетариев и подчиненные Отделу управления Петросовета. В их
задачу входило не столько ведение домового хозяйства, сколько контроль над
жильцами и за их лояльностью новой власти ([Кириллова], [Давыдов]). Хотя в этих
комитетах не всегда работали новые жильцы-пролетарии, часто это были старожилы,
ставшие советскими служащими; например, отец Фрейденберг, заведовавший после
революции типографией, был избран председателем комитета бедноты своего дома.
[21] Возможно, Фрейденберг
перечисляет здесь события, свидетельствующие о кризисе государственной власти и
связанные с различным отношением к войне: нота П. Милюкова от 18 апреля,
вызвавшая апрельский кризис, который закончился формированием нового
коалиционного правительства; речь А. Керенского на съезде делегатов с фронта 29
апреля 1917 года: «Неужели русское свободное государство есть государство
взбунтовавшихся рабов? <...> Я пришел к вам потому, что силы мои на
исходе, потому что я не чувствую в себе прежней уверенности, что перед нами не
взбунтовавшиеся рабы, а сознательные граждане, творящие новое государство с
увлечением, достойным русского народа» [Речи...];
возвращение Ленина в Петроград и развернутая им антивоенная агитация, а также
антибольшевистские демонстрации с лозунгом «Вернем Ленина Вильгельму»
[Мельгунов: 320], попытка вооруженного восстания 3-4 июля против Временного
правительства, инспирированная большевиками и анархистами-коммунистами, когда в
Петроград прибыли моряки из Кронштадта, у которых большим влиянием пользовались
анархисты [Рабинович].
Публикация и комментарии Натальи КОСТЕНКО
Литература
Августейшие сестры милосердия
/ Сост. Н. К. Зверева. М.: Вече, 2006.
Архипов И. А.
Ф. Керенский: Пьеро из революционной сказки // Звезда. 2007. № 11. С. 107-127.
Асташов А. Б. Петроградский
гарнизон накануне 1917 года: от повседневности прифронтового города к революции
// Вестник ТвГУ. Серия «История». 2017. № 1. С. 17-36.
Глобачев К. И. Правда
о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного
отделения / Публ. подгот. Дж. Дейли и З. И. Перегудова // Вопросы истории.
2002. № 7. С. 100-122.
Давыдов А. Ю.
Мешочники и диктатура в России. 1917-1921 гг. СПб.: Алетейя. Историческая
книга, 2007.
Железнодорожная, 16. Особняк
Таубе (утрачено), городские бани // Социальная сеть города Пушкин. URL:
http://tsarselo.ru/
yenciklopedija-carskogo-sela/adresa/zheleznodorozhnaja-16-osobnjak-taube-utracheno-gorodskie-bani.html.WQUcZ8YlFPb.
Звягинцев А.
Измена высшего уровня. Как царского военного министра посадили за шпионаж //
Аргументы и факты. 2013. 23 октября.
Искры. 1917. 2 июля.
Карохин Л. Сергей
Есенин и Царское Село. СПб.: Облик, 2003.
Кириллова Е. А. НЭП и новая жилищная политика: от домкомбедов - к жилтовариществам
(Петроград, начало 1920-х гг.) // Вестник РГГУ. Серия «Исторические науки.
История России». 2014. № 19. С. 53-65.
Кукушкина Т. А. К истории секции ленинградских переводчиков (1924-1932) // Институты
культуры Ленинграда на переломе от 1920-х к 1930-м годам. URL:
http://www.pushkinskijdom.ru/
LinkClick.aspx?fileticket=5HtkE57-j-c%3d&tabid=10460.
Мельгунов С. П. Как большевики захватили власть: октябрьский переворот 1917 года;
«Золотой немецкий ключ» к большевистской революции. М.: Айрис-пресс, 2007.
Палеолог М. Дневник
посла. М.: Захаров, 2003. С. 786-823.
Приезд Г. В. Плеханова //
Русское слово. 1917. 1 апреля. С. 6.
Рабинович А. Е. Кровавые дни: июльское восстание 1917 года в Петрограде. М.: Республика,
1992.
Речи А. Ф. Керенскаго к
войскам и народу. Пг., 1917. С. 20-21.
Рогинский И. Н.
Михаил Федорович Фрейденберг - изобретатель АТС // Известия АН СССР. Отделение
технических наук. 1950. № 8. С. 1243-1253.
Русское слово. 1917. 20 июня.
Соколов И. В. Вклад
русской науки и техники в изобретение кинематографа // Известия АН СССР.
Отделение технических наук. 1952. № 4. С. 587-602.
Суханов Н. Н. Записки
о революции. В 3 тт. Т. 1. Кн. 1-2. М.: Политиздат, 1991. С. 333-334.
Фрейденберг О. М. Пробег жизни. Ч. 1. Самое главное. Тетрадь 1-2 // Hoover
Institution Archives. Pasternak Family Papers. Box 155. Folder 4.
Чеботарева В. И. В дворцовом лазарете в Царском Селе: дневник: 14 июля 1915 - 5 января
1918 / Публ. В. П. Чеботаревой-Билл; примеч. Д. Скалона // Новый журнал
(Нью-Йорк). 1991. Кн. 182. С. 202-272.
Четыре письма О. М.
Фрейденберг / Публ., вступ. заметка и примеч. Н. Ю. Костенко // Вестник РГГУ.
Серия «История. Филология. Культурология. Востоковедение». 2017. № 4. C.
141-151.
Щурова Т. «И
светло, и легко, и отрадно...» // Дерибасовская - Ришельевская: Одесский
альманах. 2012. № 50. С. 314-326.
Bibliography
Avgusteyshie sestry miloserdiya [August Sisters of Charity] / Ed. N. K.
Zvereva. Moscow: Veche, 2006.
Arkhipov I. A F. Kerensky:
Piero iz revolutsionnoy skazki [A. F. Kerensky: Pierrot from a Revolutionary
Fairy-Tale] // Zvezda. 2007. Issue 11. P. 107-127.
Astashov A. B. Petrogradskiy
garnizon nakanune 1917 goda: ot povsednevnosti prifrontovogo goroda k
revolutsii [Petrograd Garrison Shortly before 1917: from the Everyday Life of
Front-Line City to Revolution] // Bulletin of Tver State University. History Series. 2017. Issue 1. P. 17-36.
Chebotareva V. I. V dvortsovom
lazarete v Tsarskom Sele: dnevnik: 14 iyulya 1915 - 5 yanvarya 1918 [At the
Palace Sick Quarters in Tsarskoe Selo: Diary: 14 July, 1915 - 5 January, 1918]
/ Publ. by V. P. Chebotareva-Bill; notes by D. Skalon // Noviy zhurnal (New
York). 1991. Book 182. P. 202-272.
Chetyre pis’ma O. M. Freidenberg [Four Letters by O. M. Freidenberg] /
Publ., introductory note and comments by N. Y. Kostenko // Bulletin of Russian
State University for the Humanities. History.
Philology. Cultural Studies. Asian Studies Series. 2017. Issue 4. P.
141-151.
Davydov A. Y. Meshochniki i
diktatura v Rossii. 1917-1921 gg. [Profiteers and Dictatorship in Russia. 1917-1921]. St. Petersburg: Aleteiya. Istoricheskaya kniga,
2007.
Freidenberg O. M. Probeg zhizni [In
the Course of Life]. Ch. 1. Samoe glavnoe [The Main Ideas]. Copybooks 1-2 //
Hoover Institution Archives. Pasternak Family Papers. Box 155. Folder 5.
Globachev K. I. Pravda o russkoy
revolyutsii. Vospominaniya byvshego nachalnika Petrogradskogo okhrannogo
otdeleniya [The Truth about the Russian Revolution. Memories of the Former
Chief of the Petrograd Secret Police Department] // Publication prepared by G.
Daily and Z. I. Peregudova // Voprosy istorii. 2002. Issue 7. P. 100-122.
Iskry. 2 July, 1917.
Karokhin L. Sergey Esenin i
Tsarskoe Selo [Sergey Esenin and Tsarskoe Selo]. St. Petersburg: Oblik, 2003.
Kirillova E. A. NEP i novaya
zhilishchnaya politika: ot domkombedov - k zhiltovarishchestvam: (Petrograd,
nachalo 1920-h gg.) [NEP and New Housing Policy: from House Committees of the
Poor to Cooperative Apartment Houses: (Petrograd, the beginning of 1920s)] //
Bulletin of Russian State University for the Humanities. Historical Studies. Russian History Series. 2014. Issue 19. P.
53-65.
Kukushkina T. A. K istorii sektsii
leningradskikh perevodchikov (1924-1932) [To the History of the Unit of
Leningrad Translators (1924-1932)] // Instituty kultury Leningrada na perelome
ot 1920-kh k 1930-m godam [Leningrad’s Institutes of Arts at a Tipping Point
from 1920s to 1930s]. URL: http://www.pushkinskijdom.ru/Link
Click.aspx?fileticket=5HtkE57-j-c%3d&tabid=10460.
Melgunov S. P. Kak bolsheviki
zakhvatili vlast’: oktyabr’skiy perevorot 1917 goda; ‘Zolotoy nemetskiy klyuch’
k bolshevistskoy revolutsii [How Bolsheviks Seized the Power: October Upheaval
of 1917; ‘Golden German key’ to the Bolsheviks’ Revolution]. Moscow: Airia-press,
2007.
Paleolog M. Dnevnik posla
[Ambassador’s Diary]. Moscow: Zakharov, 2003. P. 786-823.
Priezd G. V. Plekhanova [G. V. Plekhanov’s Arrival] // Russkoe slovo. 1
April, 1917. P. 6.
Rabinovich A. E. Krovavie dni:
iyulskoe vosstanie 1917 goda v Petrograde [Bloody Days: July Revolt of 1917 in
Petrograd] / Translated from English. Moscow: Respublika, 1992.
Rechi A. F. Kerenskago k
voyskam i narodu [A. F. Kerensky’s Speeches to the Troops and Common People].
Petrograd, 1917. P. 20-21.
Roginsky I. N. Mikhail Fedorovich
Freidenberg - izobretatel ATS [Mikhail Fedorovich Freidenberg, the Developer of
ATS] // Izvestiya AN SSSR. Otdelenie tekhnicheskikh nauk [Engineering Sciences
Division]. 1950. Issue 8. P. 1243-1253.
Russkoe slovo. 20 June, 1917.
Shchurova T. ‘I svetlo, i legko,
i otradno...’ [‘Both brightly, and lightly, and pleasantly...’] //
Deribasovskaya - Rishelievskaya: Odesskiy almanakh [Deribasovskaya Street -
Rishelievskaya Street: Odessa Almanac]. 2012. Issue 50. P. 314-326.
Sokolov I. V. Vklad russkoy nauki
i tekhniki v izobretenie kinematografa [The Contribution of Russian Science and
Technology into the Cinematography Invention] // Izvestiya AN SSSR. Otdelenie
tekhnicheskikh nauk [Engineering Sciences Division]. 1952. Issue 4. P. 587-602.
Sukhanov N. N. Zapiski o
revolyutsii [Notes on the Revolution]. In 3 vols. Vol. 1. Books 1-2. Moscow:
Politizdat, 1991. P. 333-334.
Zheleznodorozhnaya, 16. Osobnyak Taube (utracheno), gorodskie bani [16
Zheleznodorozhnaya. Taube’s Mansion (Lost), Municipal Baths] // Social Network
of the town of Pushkin. URL:
http://tsarselo.ru/yenciklopedija-carskogo-sela/adresa/zheleznodorozhnaja-16-osobnjak-taube-utracheno-gorodskie-bani.html.WQUcZ8YlFPb.
Zvyagintsev A. Izmena vysshego
urovnya. Kak tsarskogo voennogo ministra posadili za shpionazh [Treason on a
Higher Level. How the Royal Minister of War Was Sent to Prison for Espionage]
// Argumenty i fakty. 23 October, 2013.
С Н О
С К И
[1]
Укажем только первое и последнее издания по-русски: [Борис...], [Пастернак,
Фрейденберг].
[2]
[Фрейденберг 1986], [Фрейденберг 1987], [Фрейденберг 1991]. В настоящее время
воспоминания хранятся в архиве Гуверовского института в коллекции семьи
Пастернаков (Hoover Institution Archives. Pasternak Family Papers).
[3] Здесь
и далее мы ссылаемся на публикацию: [Четыре...]. подробнее об архиве см.:
[Костенко]
[4]
Здесь и далее воспоминания О. Фрейденберг цитируются по частному архиву.
