Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 7, 2007
Неправы те, кто считает рекламу базовой приметой капиталистической эры. Реклама у нас мирно существовала и во времена “развитого социализма”. Другое дело, что замешана она была на явном бытовом идиотизме пополам с тайной издевкой над потребителем. Гражданину предлагалось, например, летать самолетами именно “Аэрофлота” и хранить деньги непременно в сберегательной кассе– хотя ни альтернативных авиакомпаний, ни иных легальных способов вкладывания наличных (за исключением матрацев) в ту глубоко советскую эпоху попросту не существовало. Но самым глумливым и циничным был, без сомнения, всемерно растиражированный лозунг “Книга– лучший подарок”. Формальную бесспорность теоретического посыла перечеркивала реальная практика: книжный дефицит, обострившийся в стране уже с начала 70-х, превращал сам акт добычи книги в разновидность экстремального спорта, сродни скалолазанью или преодолению речных порогов на байдарках.
1. Читатели пустот
Нет, конечно, в книжных магазинах СССР внешне все выглядело попристойнее, чем в магазинах продуктовых. Полки не пустовали: напротив, они ломились от высокотиражного товара в солидных переплетах из коленкора, ледерина, нередко с золотым тиснением. Да и стоил этот пир духа сущие пустяки– рупь максимум. Преобладали бодрая сельхозпоэзия и производственная проза местного розлива, хотя встречались и кое-какие проверенные авторы из стран народной демократии. Память не сохранила их имен; похоже, все они имели удивительное свойство забываться в ту же секунду, когда случайный посетитель магазина стыдливо отводил глаза от полок.
В преддверии национальных праздников (Мужского февраля, Женского марта, Трудового мая и др.) скучающие продавщицы оборачивали книжные кирпичи пестренькими бумажными полосками с намекающими словами “Подарок” или “Поздравляем!”– как раз для ленивых месткомовских дам, привыкших тратить ничейные деньги на никчемные вещи. Иногда к этой привычке добавлялась толика злого умысла: планово убыточное убожество литературно-художественного (общественно-политического) характера приятно было забубенить нелюбимому начальнику, наконец-то уходящему на пенсию.
Время от времени торговцы муляжами ловили покупателя в сети азарта. Помните бежевые билетики мгновенной книжной лотереи? Эти письма удачи, похороненные в пластмассовом цилиндре лототрона, стоили двадцать пять копеек штучка, зато выиграть можно было, не отходя от кассы, от полтинника до пятерки– с тем условием, что и право отовариться победитель имел лишь у той же самой кассы.
Порой специально “под лотерею”, для большего интереса, из загашника даже выкладывались издания пусть и не вполне дефицитные, но все же отличные от нуля. Однако гораздо чаще удачник обретал на халяву то, чего сроду не купил бы в здравом уме и трезвой памяти. Впрочем, билетики брали не столько ради результата, сколько ради процесса бодания с Фортуной: движение было– все, конечная цель (то есть подарочный кирпич)– ничто. В дальнейшем выигрыш подбрасывался теще или им подпиралась ножка дивана.
2. Охота без лицензии
Ну, а если гражданин СССР задумывал всерьез следовать названному выше лозунгу и осчастливить ближнего настоящей, без дураков, книгой (и если у него, к примеру, случайно не оказывалось тетки в райкоме, бабушки на книжной базе или чеков Внешпосылторга для валютного магазина “Березка”), требовалось сильно постараться.
Был такой вот верный способ: явиться к крупному магазину утром в понедельник, за час до открытия, занять стратегически выгодную позицию у дверей. Чтобы в тот момент, когда двери распахнутся, первым ввалиться в торговый зал, подбежать к прилавку, успеть опытным глазом опознать на нем какой-нибудь ценный трофей (из десяти экземпляров нормальной книги одну, в принципе, могли и пустить в продажу), заорать продавщице: “Беру! Сколько?”, ломануться к кассе, первым выбить чек и с ним уже победительно проталкиваться обратно. Данный способ годился главным образом для людей мобильных, энергичных, то есть более-менее молодых. Впрочем, при наличии тяжелой трости в руках и громкого командного голоса старшее поколение тоже имело неплохой шанс на успех.
Кое-какой улов могли принести профсоюзные конференции, праздничные слеты, съезды передовиков, научные симпозиумы и даже, представьте, открытые отчетно-перевыборные партсобрания. Для достижения массовости обычно организовывался передвижной книжный лоток– где-нибудь между между парфюмерией и бижутерией. Если вы заранее, через друзей, узнавали время-место и если вам удавалось талантливо закосить под передовую доярку либо доктора наук, том Еврипида или Юлиана Семенова был вам наилучшей наградой.
Одна неделя в году– точнее, в марте– предназначалась юным книголюбам: городские Дни детской книги традиционно проводилась в тюзах или дворцах пионеров. Пока штатные педагоги-затейники уныло пудрили ребятишкам мозги “Васьком Трубачевым” и “Как-закалялась-сталью”, опытные папы-мамы, потерявшись среди бархатных портьер, тихо нервничали в ожидании подвоза Майна Рида, Фенимора Купера, “Острова сокровищ”, а то и “Алисы в Стране Чудес”. Случалось, ожидания были оправданны, и тогда приходилось работать локтями. Хотя нередко вместо “Алисы” могли выбросить Алексина.
3. Терпеть и не сдаваться
Вообще исторически сложившаяся традиция претерпевать бытовые лишения ради элементарного была для подлинного охотника за книгами условием номер раз. К телезнатокам из “Что? Где? Когда?”, на глазах у всей страны честно получавшим книжные призы благодаря напряженной работе мозгов, относились с завистливым почтением. Зато немногие интеллигенты, кому печатные сокровища доставались “по дурочке”, без мук, считались выродками и предателями своей прослойки. Когда Андрей Вознесенский возымел нахальство опоэтизировать общую беду, подведя под нее некую гниловатую базу (“Ахматова не продается! Не продается Пастернак!.. Есть всенародная элита! Она за книгами стоит!”), очень многим хотелось подкараулить его в укромном месте и треснуть по макушке толстым томом “В.И. Ленин о литературе и искусстве”: сам-то прораб духа, надо думать, без очереди отоваривался Пастернаком и Ахматовой в закрытой писательской лавочке или в упомянутой “Березке”.
Кстати, обычное стояние в очередях вовсе не гарантировало успеха. Еще можно было так-сяк выстоять себе макулатурных Дюма или Сименона, обменяв двадцать кэгэ старых газет и лежалых картонок на заветный талончик, но уже менее тиражные подписные издания так просто не падали в руки. Очередь, занятая накануне, давала людям лишь право вступить в игру, а дальше все решал случай– тот же самый лототрон, только с открытками участников вместо билетиков. Нередко подписка доставалась вовсе не тому, кто ее сильно желал. Еще чаще судьба подсовывала игрокам квазиудачу: моя дорогая матушка, например, приносила домой сомнительные трофеи вроде шеститомника Сергея Михалкова или четырехтомника Алима Кешокова, которых выкупала уже из принципа: зря, что ли, мерзла?
Был еще популярный способ книгодобычи– хождение в народ. Безлошадные умники из крупных городов, случайно попав в глубинку, первым делом искали книжный; автовладельцы-книголюбы уже специально совершали рейды по окрестным селам. Найти на запыленном стеллаже “Трех мушкетеров”, по правде говоря, мало кому удавалось, но вот шансов обрести “Трех товарищей” было побольше, а уж на всякую нелепую экзотику, вроде Серебряного века, среди аборигенов охотников обычно не находилось. (Никогда не забуду огромный и оттого недешевый том Хлебникова, выловленный в селе Тепловка Новобурасского района Саратовской области: продавщица, выбивая чек, смотрела на меня с сочувствием, как на инвалида.)
Среди самых почитаемых, хотя и трудоемких, способов по праву лидировал почтовый. “Книжное обозрение” еженедельно печатало список сигнальных экземпляров и раз в год– всесоюзный перечень магазинов с отделами “Книга– почтой”. Каждое провинциальное, а тем паче республиканское издательство закладывало в темплан хотя бы пару-тройку названий, безусловно достойных внимания. В основном то была классика, отечественная и переводная; выбор иногда бывал странен, но приятен. (Помнится, в начале 80-х даже наше убогое Приволжское, для которого все многообразие мировой литературы обычно исчерпывалось Чернышевским и Фединым, вдруг разродилось роскошным подарочным томом “Крошки Цахеса” с цветными иллюстрациями Алимова. Издание удалось не испортить, главным образом, оттого, что в нем не было ничего местного: художник и переводчик– столичные, полиграфия– калининская, да и сам господин сочинитель, кажется, ни разу в жизни не был на Волге.) Разославший сотню открыток мог получить наложенным платежом десяток, а то и два бандеролей: КПД выше, чем у паровоза. Таким вот манером к автору этих строк приплыли, например, кишиневский Грэм Грин и петрозаводский Жюль Верн, алма-атинский Артур Конан Дойл и кемеровский Карел Чапек, минский Курт Воннегут и ижевский Федор Достоевский. Между прочим, едва ли не всего Федора Михайловича– за исключением, понятно, “Бесов”– можно было собрать за пределами столиц. “Подростка” выпускали в Горьком, “Записки из мертвого дома” в Омске, “Бедных людей” в Мурманске… Но это, как сказали бы Стругацкие, уже совсем другая история.
4. Конец ужасной эпохи
Дня, когда книжный дефицит в нашей стране внезапно закончился, нет в календаре, да и быть не может: головная боль всего читающего сословия уходила постепенно, не за месяц и даже не за год.
С началом перестройки куда-то подевались бумажные ленточки “Поздравляем!”. Затем сгинули годами залежавшиеся кирпичи в переплетах. Ближе к концу 80-х в подсобки отправились лототроны вместе с бежевым счастьем. Старые издательства, еще пока государственные, явочным порядком удваивали и утраивали число хлебных позиций в темпланах. Издательства новехонькие, кооперативные, идейного мусора уже не печатали вовсе. В Москве возникло несколько точек, где гражданин мог легально и сравнительно за небольшие деньги приобрести нестыдные книги, которые (торжественно привезенные в провинцию) и впрямь становились лучшим подарком.
Затем лозунг опять перестал работать– в 1990 и 1991 годах изобилие печатного слова накрыло, наконец, страну целиком. Выпускали все, от Чейза до Шопенгауэра. Продавали везде, от Перми до Тавриды. Книг сделалось уже много, цены были еще смешные, а потому трудности с покупкой исчезли начисто– что в Москве, что на периферии. В ту пору с боями добывались водка и сигареты, зато книжки лежали на всех углах. Дарить их не имело смысла: у любого, кто хотел, теперь и так было все, что надо, притом в любых количествах. Вдобавок полиграфическое качество в те годы оставляло желать. Свобода слова пришла нагая: без ледерина, без коленкора и без золотого тиснения. Набокова, Солженицына и Эдуарда Тополя уравняли в правах серая газетная бумага, мягкая обложка, слепая печать, бесшвейный (на одно прочтение) способ крепления.
Однако теперь это– уже прошлое, плюсквамперфект. Рыночная эпоха все, в итоге, расставила по местам. Обилие достойных изданий на прилавках ныне уравновешивается их повсеместной дороговизной. Покупать всякий приглянувшийся том для себя– уже накладно. Покупать для подарка– дело другое.
Пожалуй, только сейчас старый демагогический слоган большевистских времен выглядит максимально честным. Хорошая водка, приличная закуска и достойная книга есть в городских магазинах и стоят почти одинаково. Но всегда, знаете ли, хочется, чтобы и после приятно проведенного вечера у друга или родственника осталось еще что-то, кроме похмелья, стеклотары под столом и грязных тарелок в мойке… А если так, то что может быть лучше книги?