Роман Михеенков. Упражнения на развитие беглости
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2018
Роман Михеенков. Упражнения на развитие беглости. – М.: Издательство «Э», 1918. – 256 с. – (Живая проза. Произведения современных российских писателей).
Перед нами сборник
рассказов, каждый из которых одновременно маркирован названием какого-либо музыкального
жанра. Если доверять мнению критиков – то это очень удачный авторский ход. Я
совершенно не разбираюсь в музыке, но, кажется, смогу отличить частушку от
регтайма. Так вот, с прозой Романа Михеенкова это не
вполне происходит. По-существу, если читать внимательно и от корки до корки, то
можно почувствовать, что игра в жанры не удалась. Вопрос в том, а была ли она
нужна? Необходимо ли было отдавать текст всецело под
власть музыкального ритма? На мой взгляд – нет. Если автор умеет писать, то
постмодернистская стилистическая полифония ему ни к чему. А Михеенков писать
умеет. Кажется, он даже сознательно избегнул радикальной игры ради сохранения
собственной стилистики, стилистического единства книги.
Тут следует
упомянуть о густо разбросанных по текстам своеобразных перлах, заметных даже
неискушенному ныряльщику. Возможно, точность формулировок производна от
журналистского ремесла, с коим автор не понаслышке знаком. Но какая разница,
если перед нами возникают, например, такие замечательные фрагменты: «В отделе
кадров с подозрением повертели в руках диплом консерватории и взяли на
испытательный срок. Я даже не смог обидеться. Когда вся страна продает и
покупает дипломы, проверить их подлинность можно только в бою. Да и что такое
диплом в 1992 году? Он годился только для почесывания в труднодоступных местах»
(с. 13). Думаю, все, кто получил диплом в этом году (плюс-минус два года),
захотел бы суметь так написать.
Любопытен также баланс
между фантазией и реальностью, бережно сохраняемый автором. Тексты о консерваторско-дворовом детстве (что в реальности вполне
соединимо) и перестроечного пошива братках органично
соединяются с фантазиями о Прометее или возвращении эмигранта в послевоенную
(надо полагать, постсовременную) Россию. Страшное перемежается смешным, а на выходе получается
трогательное, нежное, ностальгическое. А это как раз то, что подкупает и
принципиально не может оставить равнодушным.
В немалой степени
этому способствует один вопрос, традиционный для русской классики и отчетливо
звучащий в книге. Вопрос о том, что есть российская интеллигенция, какова ее
историческая миссия и, следовательно, судьба. Здесь Михеенков также колеблется,
отчего и занимает выжидательную позицию, оставаясь вне «классовой борьбы»
персонажей и по мере возможности помогая… всем: «Клара и Роза – соседки по
коммуналке со второго этажа – последние сорок лет, что я их наблюдал, жили
классовой борьбой. Клара – внучка одного из Трубецких и Роза – внучка дворника.
Помогая то одной, то другой вбить гвоздь, ввернуть лампочку или принести пакет
молока из магазина, я периодически оказывался в их квартире» (с. 144-145). Попутно
отметив авторский стеб над именами коммунальных оппозиционерок, отметим также,
что сам он (точнее, его герой), вероятно, вполне согласился бы носить фамилию
Каратаев. В целом, авторская социально-политическая позиция могла бы звучать
следующим образом: «Подавитесь. Только оставьте меня в покое. Не трогайте меня»
(с. 149).
Второй значимой
фобией «Михеенкова» (помимо боязни открытого вмешательства во что бы то ни было) является отчетливо
выраженный страх перед государством и/или теми, кто его представляет. При этом
страх, помноженный на презрение: «В нашей семье никогда не было и не могло быть
государственных чиновников. Кроме того, родители передали мне по наследству
страх перед государством и ненависть ко всему, что с ним связано» (с. 151). Ну,
это тоже классика – попытаться спрятаться от царских пашей, от их всевидящего
глаза и соответственных ушей или, написав «Философические письма», стать первым
официальным сумасшедшим всея Руси.
Наконец, в текстах
присутствует и моральная авторская самооценка. С одной стороны, налицо мальчик
«из приличной семьи», выросший в образованного, культурного и алкоголезависимого (что предполагается предыдущими
пунктами) мужчину но, с другой, мягкотелый интеллигент, продающий свои
литературные, музыкальные тексты и даже «корпоративные» фантазии власть и/или
деньги предержащим. И когда интеллигент в упор встречается с человеческим
счастьем, в качестве итога возникает: «В какой-то момент я побоялся
захлебнуться их нежностью и переключился на мэра, что незамедлительно позволило
вернуться в привычное состояние – ощутить себя полным говном»
(с. 194). Без комментариев.
Если резюмировать
сказанное, то проза Романа Михеенкова легко и
непринужденно кружится вокруг вечных вопросов русской литературы, увлекая
читающего единым ритмом – ритмом вальса. И можно было бы маркировать всю книгу
жанром «вальса на прощанье», если бы она не была столь хороша и приятна, и если
бы это название уже не было запатентовано одним известным прозаиком. Надеюсь,
мы не прощаемся.