Николай Барабанов. Льдинки-лысинки
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2017
Николай Барабанов. Льдинки-лысинки: Тексты 2004–2011. Послесл. И. Ахметьева. – М.: Humulus lupulus, 2017. – 80 с.
В первую книгу Николая Барабанова вошли, как следует из аннотации, тексты середины – конца нулевых. О самом авторе известно немного: родился в Москве, окончил философский факультет МГУ, работал журналистом и букмекером, перебрался в Петербург, где сейчас и живёт. Писал ли он что-нибудь после обозначенной даты – тоже неясно.
Человек, впервые взявший книгу Барабанова в руки, наверняка столкнётся с обескураживающим эффектом – будто в некоей волшебной оптике ему выписали своеобразные очки, уменьшающие всё, на что направлен взгляд. Заяц под таким прищуром последовательно превращается в ползайца, затем в зайчика, а потом – в зайку, хлеб – в сперва кажущийся уютным хлебушек, Жучка и вовсе низводится до почти неразличимого жучка. Одновременно с уменьшением что-то начинает происходить и с физикой самих предметов, с их свойствами, отношениями между собой. Вдруг выясняется, что такая миниатюризация – процесс далеко не безобидный: иногда оптику как будто клинит, перекашивает, отчего кажется, что стёкла в этих очках – вовсе и не стёкла: то ли осколки опасного зеркала, то ли какая-то наледь, льдинка, вставленная в оправу.
И вот тут наступает самое интересное: начав пристально вглядываться в неожиданно открывшиеся бездны, полные мелких движений, суетных вздохов, навязчивых состояний, неврозов, ежеминутных самосожалений и вспыхивающих пожаром восторгов, вдруг забываешь, что, собственно, происходит и с чего всё началось.
Мир «Льдинок-лысинок» невероятно токсичен. Карик и Валя тут летают не на стрекозе, а на собственных страхах, длинной загадочной пилюле. Падая в траву, они обнаруживают там укрывшегося последним листом Василия Розанова, а если еще поищут, то найдут потерянную ногу Бориса Лунина, комарика, управляющего вселенной, и много чего ещё, оголтело расползающегося под светом карманного фонарика в разные стороны.
Формально книга делится на две части: в первой размещены тексты, которые можно условно отнести к регулярному стиху, вторая состоит из вспышек, однострочных озарений, наблюдений, метких и – всегда – парадоксальных. «Сшей мне пижамку, упанишадкин», – просит автор. Для чего? Лишь для того, чтобы прикрыть «грудь в пёрышках за взятие бородинской крошки».
молюсь, чтобы жизнь холодка была коротка. греясь, отрицаю из сострадания сахар. ведь чай не сахар, жизнь сахарка не сладка.
Бормоталочки, если как следует захотеть, развернутся в детальное изложение состояния успевшего застопорить себя персонажа (где именно его пронзил инсайт – неважно: в вагоне поезда или при взгляде на схему станций метро, с каждой из которых приходит понимание – куда именно движется этот вагон).
«полежаевская – демьян бедный. октябрьское поле – революция. щукинская – хитрый купечик. тушинская – крепкий купечик. сходненская – тревожный купечик. планерная – ад.
на сходненской всех крепких купечиков пускают на органы распознавания ада».
Статическое электричество, вопреки всем законам, здесь накапливается из пыли, секундных обмороков, немотивированных желаний пограничных состояний, метких, но подсмотренных неизвестно где наблюдений.
Волны лишенного всякой гуманности ужаса, абсолютно боулзовского, отрешенного, могут неожиданно смениться уютной седативной чесоткой, превратиться в дрожание волоска, шерстинки, зацокать по-беличьи, застучать сапожком звонко, но лишь затем, чтобы потом вновь зажать рот руками: «зато я не выболтал миру мглу».
Подобные заклинательные практики и есть суть поэзии. Сражаться с хаосом можно не только бодрым чириканьем – настоящий пограничник знает, как устроен его заслон, и что произойдет, если через колючку все-таки переберётся суставчатое тело.
С другой стороны, если лирический герой все-таки решается заговорить, то каждая строка, каждое слово бьют точно в сердце, не оставляя шансов на осмысление или попытку анализа.
если встречу Настеньку, я скажу:
пойдём я тебя каким-нибудь супчиком накормлю?
иду, думаю: я желтеющий, скрюченный персонаж
ты мой малыш, мой кроличек, воды дашь?
Хочется надеяться, что дверь в сокровенный чуланчик, которую, судя по всему, владельцы давно забили гвоздями и заклеили обоями в несколько слоёв, когда-нибудь вновь распахнётся.