Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2017
Ардатов
Скорые и курьерские поезда проходили станцию Арбатов без остановки, с ходу принимая жезлы и сбрасывая спешную почту.
И. Ильф и Е. Петров
Обычный человек, если ему сказать, что есть на свете такой городок, а вернее, поселок городского типа, с названием Ардатов, скорее всего, покивает головой и скажет: «Как же, как же, знаем». И улыбнется, вспомнив роман Ильфа и Петрова. На самом деле он вспомнит Арбатов, а не Ардатов. Про Ардатов, если как следует поискать, в нашей русской классической литературе тоже можно найти несколько слов, и я их даже нашел у Мельникова-Печерского, который проезжал через город в середине позапрошлого века. «Три церкви, семь каменных домов, тротуарные столбики да две-три будки с заржавевшими алебардами у дверей напоминали, что это не простая деревня. Грязь, дома, крытые соломой, заросшие травой улицы и площадки, огромные лужи, в которых стаями полоскались утки, как грозные оппоненты силились доказать всю негодность этого города, и, признаюсь, доказательства этих господ имели свои причины и были сильны. Словом сказать, Ардатов – город, каких на матушке святой Руси довольное количество…». Ну, какой, спрашивается, из этого может быть эпиграф к рассказу об Ардатове? Такое даже на эпитафию не станешь брать. Подумал я, подумал и взял эпиграф из «Золотого теленка». Пусть и не содержит он дифирамбов, но и ругательным его не назовешь. Кабы я, читатель, тебе не рассказал, что одна буква в названии города изменена – ты бы и не заметил. А уж про то, что в Ардатове нет никакой железнодорожной станции и никогда не проходили через нее ни скорые, ни курьерские, ни обычные поезда… На этом месте я, пожалуй, предисловие закончу.
Когда рассказывают о таких городках, как Ардатов, то обычно начинают с фразы «его прошлое уходит своими корнями…». Еще как уходит. Глубоко-глубоко. Ардатов, если на него смотреть, как на растение, напоминает одуванчик – с виду маленький и беззащитный, а как начнешь выкапывать, то и окажется, что корень у него о-го-го! Вообще это сходство маленьких российских провинциальных городков с сорняками, которые все время норовят выполоть, полить какими-нибудь ядохимикатами, срезать листья, а они при этом все равно живут и не умирают…
Коротко говоря, начало истории Ардатова не разглядеть в самый сильный телескоп – так далеко отстоит оно от нашего времени. Кто только не жил в этих дремучих лесах между Муромом и Арзамасом. Сначала были кочевники без всякого названия. Потом пришли кочевники под названием поволжские финны. Эти последние мало-помалу превратились в угро-финнов, которые, в свою очередь, стали разделяться на племена муромы, мещеры, марийцев, чуди, меря и мордвы. Мордва, неисчерпаемая, как атом, стала делиться на племена эрзи, мокши, буртасов и терюхан. Этим уже некуда было делиться, кроме как на отдельных людей, и они стали размножаться, попутно занимаясь при этом охотой и собирательством. Охотились на медведей, которых в те времена здесь было больше, чем людей, били куницу, белку и бобра. Русских здесь не было до девятого века. Потом они стали понемногу приходить. Вернее сказать, прибегать, поскольку были они беглыми крестьянами. Жили мирно. Русские научили мордву сеять хлеб, выращивать скот и разводить пчел в дуплах деревьев. Разведение пчел в дуплах называлось бортничеством (от слова «борть», которое, собственно, и означает дупло), и было это занятие так распространено среди русских, что в писцовых книгах семнадцатого и восемнадцатого века русских отождествляли с бортниками. Когда во второй половине семнадцатого века стали жечь леса, чтобы из золы добывать поташ, первыми пострадали пчелы, и цена меда… он просто пропал. Впрочем, до проблем с медом, как и до основания Ардатова, было еще далеко.
Понемногу русских становилось все больше, и пробирались они на восток все дальше. Завелись в здешних местах русские помещики, которым русский царь жаловал земли за службу. Правда, заниматься земледелием в этих местах было непросто, да и некогда – татары пошаливали. Так пошаливали, что большая часть времени уходила на то, чтобы от них обороняться. Те, кто получал порубежные земли и крестьян, назывались жильцами. Жильцы устраивали наблюдательные пункты, засеки, беспрестанно ходили дозорами и спали стоя в кольчугах или сидя в стременах. О чем бы их не спрашивали – всегда отвечали «стой, кто идет» или, если переспросить, «стой, стрелять буду».
Три раза проходил Иван Грозный своим войском мимо того места, где должен был возникнуть Ардатов, в сторону Казани. На третий раз, как гласит легенда об основании Ардатова, он, чтобы не сбиться с пути, решил взять себе провожатых. Вызвались показать ему дорогу через дремучие леса три мордвина, три брата – Ардатка, Кужендей и Торша. Проводили и вернулись, осыпанные царскими милостями, на берега речки Леметь. Ардатка поселился на том месте, где возник Ардатов, а братья его на месте будущего села Кужендеево, что находится в нескольких километрах от Ардатова. Вообще, если собрать все легенды, связанные с проходом войск русского царя по тем местам, то получится, что провожал его каждый третий, если не второй. Уж очень Иван Грозный плохо знал дорогу на Казань, хоть и шел туда в третий раз. Был еще крестьянин Калейка, проведший войско Грозного через выксунский лес и получивший за это несколько сот десятин земли и в придачу лес, по которому он так удачно всех провел. Об этом Калейке даже сложили народную песню.
Увы, факты легенду об Ардатке не подтверждают. Факты в виде археологических находок говорят о том, что основали Ардатов волжские булгары за триста лет до третьего казанского похода Грозного. Они оказались на берегах Лемети в середине тринадцатого века после разгрома монголо-татарами Волжской Булгарии. В те времена проходил по территории будущего Ардатовского района Великий шелковый путь. Татары оттеснили от него булгар, и пришлось им селиться вдоль других, менее оживленных дорог. К началу пятнадцатого века начались сложности и у татар. В связи с распрями в Золотой Орде татарский мурза Бахмет Усейн выделился из Большой Орды и основал таборный татарский поселок и таможенный пункт на месте поселения булгар. Несчастным булгарам пришлось еще раз подвинуться. Местное население называло этот татарский форпост Ордатовым. Местное мордовское, угро-финское и булгарское население не любило население поселка. Так не любило, что татарам все время приходилось держать навостренными уши, сабли и лыжи, если бы, конечно, последние у них были.
Скорее всего, как считают краеведы, и название Ардатов не имеет никакого отношения к имени Ардатка, а произошло от слова орда, которое с тринадцатого века никак не изменилось. Как бы там ни было, а в Ардатовском краеведческом музее на стене между первым и вторым этажами висит огромное панно, на котором нарисован и всадник на белом коне, долженствующий изображать Ивана Грозного, и бородатые русские воины, и даже священник. Кстати, о священниках. Какими бы заслугами перед русским царем мордвин не обладал, какую бы опасную службу не нес, а земельный надел он мог получить только после того, как крестился.
На этом панно большими красными цифрами записан год похода Ивана Грозного на Казань, который местные краеведы и предлагают считать годом основания Ардатова – при том что в первый раз «Ордатова деревня» упоминается в Арзамасских поместных актах в 1578 году, при том что поселение волжских булгар, середина тринадцатого века, таборный татарский поселок, мирза Бахмет Усейн, таможенный пункт… В конце концов дата казанского похода ничем не хуже любой другой даты. 1552 год старше 1578 года на двадцать шесть лет, и это совсем не тот случай, когда возраст надо убавлять.
Взятие Казани расширило границы московского государства. Засеки с их вышками, потайными проходами и дозорами отодвинулись на юг и на восток. Грозный раздал мордовские земли боярам, стольникам, татарским мурзам и служивым людям из Свияжска. Русских поселенцев в Ардатовском крае становилось все больше и больше. К концу первой четверти семнадцатого века русское население уже преобладало над мордовским. Занимались русские, как и прежде, бортничеством. Меда добывали так много, что дети в семьях русских поселенцев представляли собой, как правило, большой слипшийся ком, который только в банные дни и можно было разделить на отдельных мальчиков и девочек. Даже казенные подати вносили медом. И все было хорошо до тех пор, пока не стали добывать в здешних краях поташ…
Впрочем, до поташа еще была Смута. Поначалу ардатовцы вместе с арзамасцами (Ардатовский край входил тогда в состав Арзамасского уезда) «были в измене, от царя Василья отложилися…» и вместе с отрядами других отложившихся уездов осадили Нижний в 1606 году. Дорого им эта измена и осада обошлась – царские воеводы Пушкин и Одадуров в тылу повстанцев пожгли и разграбили большое количество сел – и русских и мордовских. Осаду с Нижнего пришлось снять, а после разгрома, которые учинили им царские войска под селами Ворсма и Павлово, еще и в срочном порядке разбегаться по домам. Зато уже через два года ардатовские дворяне добровольно и с охотой вошли в арзамасское ополчение, сражавшееся вместе с рязанцами против Тушинского вора под Зарайском.
Поташ настал после Смуты. Самым крупным помещиком в Ардатовском крае в царствование Алексея Михайловича был боярин Б.И. Морозов. На двадцати специальных площадках (майданах) жгли лес, добывая поташ. В результате вырубили под корень все дубравы в округе.
К помещикам, которым пожаловал земли Иван Грозный, прибавились помещики, которым пожаловали земли первые Романовы. За две сотни лет после Казанского похода осели здесь Волконские, Гагарины, Оболенские, Шаховские, Голицыны, Одоевские, Толстые, Карамзины… Ардатов же при этом как был деревней… Нет, уже не деревней. В 1610 году построили в нем деревянную церковь Знамения Пресвятой Богородицы и деревня превратилась в село. В 1779 году село по указу Екатерины Великой превратилось в уездный город. В нем завелись мещанство и купечество. Вернее, их завели. Треть ардатовских крестьян записали в купечество, оставшиеся две третьих были записаны в мещане. По этому случаю ардатовских мещан освободили от крепостной зависимости, предусмотрительно оставив им земельные наделы для землепашества и выгона личного скота. Учредили в городе две ярмарки. Предполагалось, что на них будут съезжаться окрестные и не очень окрестные торговцы. Не то чтобы власти надеялись на немедленный расцвет Ардатова, на строительный бум, на дома с колоннами, на нескончаемые обозы с товарами, которые будут приезжать на обе ярмарки, на купцов-миллионеров, в пьяном угаре швыряющих под ноги привезенным по такому случаю из Нижнего цыганкам четвертные билеты, на промышленность… на науки… на изящную словесность, наконец… Нет, таких надежд не было. И хорошо, что не было. За полвека, прошедших со дня основания Ардатова, все вернулось в первобытное, сельское состояние. Купцы разорились до мещан, а мещане вернулись к землепашеству. В статистическом описании Нижегородской губернии за 1827 год Ардатову было уделено лишь несколько строк: «В нем находится жителей мужского пола высших и средних сословий 157 и мещан 668. Он имеет 3 церкви, одно публичное училище, 4 казенных здания и 306 обывательских домов. Жители сего города занимаются мелочною торговлею своих произведений. Кроме каждонедельного, здесь бывает также один и годовой торг». И все. И больше ничего. В соседнем Лукоянове, таком же захолустном, хотя бы случился страшный пожар, упомянутый в «Истории села Горюхина» Пушкиным, а здесь и пожара не было. Одна мелочная торговля своих произведений. Воображаю эти произведения. Если исключить детей, то останутся глиняные горшки, лапти, лошадиные хомуты, деревянные ложки, печные ухваты, подковы, топоры…
В довершение ко всему тому прекрасному, которое не случилось в городе за эти годы, императрица Екатерина Вторая, следуя из Арзамаса в Муром, проехала мимо Ардатова и переменяла лошадей не в городе, а в деревне Быковка, в имении отставного подполковника Быкова, который «устроил на месте остановки триумфальные ворота с аллегорическими картинами, а наверху ворот поставил музыкантов». Между прочим, когда Николай Второй в 1903 году ехал в Саров на открытие мощей преп. Серафима Саровского, он тоже проехал мимо Ардатова, но уже по железной дороге. Впрочем, это было уже после того, как железная дорога прошла мимо Ардатова.
Стоит ли удивляться тому, что Мельников-Печерский, проехавший через Ардатов, написал о нем то, что написал.
Однажды, в самом конце девятнадцатого века, приехал с инспекцией в город нижегородский генерал-губернатор Павел Федорович Унтербергер. Заглянул даже в тюрьму, где осмотрел камеры, поговорил с заключенными и попробовал то, чем их кормили. Вместо того чтобы после обеда, данного городскими властями, сесть в сани и спать под воздействием винных паров до самого Арзамаса, Унтербергер с немецкой дотошностью осмотрел земскую больницу, все помещения, начиная от палат и кончая чердаком, обратил внимание больничной администрации на то, что на белье для больных недостаточно клейм, отличающих их белье от белья заразных больных1, велел над каждой кроватью надписать по латыни или на другом языке всякую болезнь, когда кто заболел, какого дня и числа, собственноручно придавил каблуком трех тараканов на кухне и замучил пациентов вопросами – отчего от них так сильно пахнет луком.
Может быть, больные были бы и рады долго и душисто отрыгиваться шашлыком, но бедный больничный рацион не позволял им этого сделать. Надо сказать, что не только больным, но и здоровым прокормиться в Ардатове и уезде было сложно. Земля здесь не очень плодородная. Можно, конечно, точить ложки и деревянную посуду на токарных станках, тем более что станки можно было купить недорого в соседней Выксе, можно гнать деготь, ткать грубые посконные холсты, плести рогожи или лапти. Лаптей, кстати, плели здесь столько, что обеспечивали ими не только себя, но крестьян Витебской, Тульской и Воронежской губерний. Все равно жили очень бедно, и приходилось искать работу на стороне. Во второй половине девятнадцатого века отходников было около половины от трудоспособного крестьянского населения. В поисках работы ардатовцы забирались даже на строительство Транссиба и Ленские прииски. Рубили уголь на шахтах Донбасса, работали сельскохозяйственными рабочими на Кубани, нанимались в коробейники и в бурлаки.
Тут еще и Московско-Казанская железная дорога обошла город стороной, пройдя на тридцать километров севернее через село Мухтолово2. Словарь Брокгауза и Ефрона был к Ардатову еще более беспощаден, чем Мельников-Печерский: в 1890 году в нем написали, что город не имеет ни промышленного, ни торгового значения, жители занимаются земледелием. Был бы Ардатов человеком – давно бы уже спился или даже удавился, но он не был, а потому продолжал медленно расти и развиваться, хотя и попивал, конечно, при этом. Его рост можно было заметить только в микроскоп, но он был.
Появилась в городе аптека. Первые несколько лет ее работы отпуск лекарств по рецептам в ней производился бесплатно за счет земства, но из-за ограниченных финансовых возможностей последнего пришлось ввести плату для состоятельных лиц. Составили списки местных финансовых и промышленных воротил. Оказалось, что часть ардатовских богачей каким-то образом исхитрилась избежать включения в эти списки, а часть попросту вписала в них своих давно умерших родственников. Тогда доведенное до крайних мер земство нанесло ардатовским богатеям ответный удар и ввело пятикопеечную плату за каждый рецепт. Правду говоря, с лекарствами в ардатовской аптеке дело обстояло худо. Чтобы долго не рассказывать о том, каких лекарств в ней не было, приведу список закупленных аптекой товаров в 1879 году: «Вино очищенное красное — 26 бутылок; хересу 3 бутылки; пива одна бутылка; сельтерской воды 24 бутылки: льняного масла 1/4 фунта; коровьего 1/4 фунта». Кроме того, было приобретено свиное сало, мед, сладкий миндаль, чернослив и, в самом конце списка, упоминаются пиявки и шпанские мухи. Представляю себе завсегдатая ардатовской аптеки, берущего пару бутылок красного, бутылку хересу, кулек сладкого миндаля, черносливу и на весь оставшийся гривенник шпанских мух.
Вместе с аптекой на средства уездного земства и города открылась и народная библиотека-читальня. Земство на его организацию выделило сто рублей, и шестьдесят пять рублей было собрано за счет двух благотворительных спектаклей. Книги для чтения брали в основном зимой и осенью. Читали чаще всего Писемского, Тургенева и Пушкина. Писемский был в два раза популярнее Пушкина. Из иностранной литературы читали Майн Рида, который был популярнее Писемского, Тургенева и Пушкина вместе взятых. Из почти тысячи читателей библиотеки четыреста крестьян, столько же мещан, три десятка учителей, по три с половиной десятка лиц духовного звания и дворян.
Все же не аптека с библиотекой, как бы ни были они популярны среди ардатовцев, определяли повседневную жизнь города. Газета «Волгарь» за шестое февраля 1897 года писала: «Г. Ардатов, Нижег. губ. Местным охотником г. Комаровым на днях убиты три медведя, из которых один весит более пятнадцати пудов. В последнее время здесь замечается небывалое количество волков; нередки случаи, когда волки стаями разгуливают близ поселений». И эта же газета в этом же году под заголовком «Из путевых заметок скромного зрителя»… Нет, это иначе, как приговором и не назовешь: «Ардатов, едва ли не самый захудалый в губернии, маленький, захолустный, где нет ни общественной жизни, ни общества, в более или менее широком значении слова, где все серо, тускло, бесцветно, где из груди нового приезжего человека, едва лишь он попадет в эти палестины, невольно вырвется тяжелый стон:
– Вот где глухая сторона!
Этот город ничего не ждет, да и ждать ему нечего. Он стоит как будто не у дел, в стороне, и сами обитатели глухой стороны нередко задаются вопросом – зачем и для кого построен сей знаменитый град? Говорили, впрочем, что и в Ардатов откуда-то приведут “ветку” железной дороги – вероятно, когда ее будут строить на луну, но эта “ветка” является для ардатовцев веткой палестины, о которой неизвестно, каких холмов, какой долины украшением она была».
После этакой цитаты должно следовать многокилометровое многоточие, прерываемое частыми междометиями самого унылого свойства, но такой короткий текст, как этот, оно может просто удушить, если случайно вдруг намотается на какой-нибудь абзац, а потому мы, вместо того чтобы ставить многоточия, зададимся вопросом: если на одну чашу весов положить всех этих пятнадцатипудовых медведей, стаи волков и шпанских мух, отсутствие промышленного и торгового значения, а на другую историю Ивана Петровича Южилина, родившегося в середине позапрошлого века в крестьянской семье в одном из сел Ардатовского уезда, окончившего трехклассное училище в Ардатове, принятого на должность бухгалтера в Ардатовскую земскую управу, ставшего со временем ее секретарем и дослужившегося до заместителя председателя, добившегося открытия в Ардатове женской прогимназии и нескольких народных училищ в уезде, основавшего земскую библиотеку, устроившего обучение многих гимназисток за счет земства – что перевесит?
Был в Ардатове и свой поэт серебряного века. И не уездного, между прочим, масштаба. Андрей Владимирович Звенигородский его звали. Это тем более удивительно, поскольку в Ардатове не то что серебряного, но даже и бронзового века не было. Звенигородский родился в Ардатове и довольно долго в нем жил, работая земским начальником. Первая книга его стихов «Белая горячка» вышла в Москве, и сам Блок вместе с самим Брюсовым разругали ее в пух и прах. Вторую книгу стихов «Чуть на крылах», которую Звенигородский издал уже при новой власти, похвалил Мандельштам. Правда, она была рукописной. Правда, Мандельштам любил хвалить кого ни попадя. Новая власть не ответила поэту взаимностью и в двадцать третьем году уволила его из школы, где он преподавал детям историю по Соловьеву, Ключевскому и Карамзину, что было в те времена, мягко говоря, легкомысленно. Звенигородский очень расстроился и даже подумывал о том, чтобы уйти в монастырь, но не ушел, а уехал в тридцатых годах в Москву. Там он с помощью друзей устроился в Пушкинскую комиссию и принимал участие в издании собрания сочинений Льва Толстого. Публиковал свои стихи в разных сборниках. Был у Пастернака на даче в Переделкино. Анна Ахматова написала ему свои стихи в альбом. Дожил до шестьдесят первого года и был похоронен на Ваганьковском кладбище. Собственно, и… Вот еще что. «Чуть на крылах» теперь у букинистов стоит довольно больших денег.
Кроме поэта серебряного века, был в Ардатове свой крахмальный завод и пять винокуренных. Водки производили на сто тысяч рублей в год. Была даже «Ардатовская». Пили много. Только в уезде было сто тридцать пять питейных домов, не считая разного рода харчевен, кабаков и трактиров. На весь уезд славились ардатовские пряники и мыло. Мыло, выражаясь языком биологов, было эндемиком – его, на протяжении почти ста лет, вплоть до сороковых годов прошлого века, варила в Ардатове всего одна семья Солодовниковых. Куски мыла делали похожими на сырные головки и продавали их на развес, разрезая на куски проволокой. Из-за внешнего сходства ардатовское мыло путали с местным сыром. Да и по вкусу они мало чем отличались. О пряниках можно сказать… Не будем, однако, говорить плохо о пряниках. Их давно уже не существует.
О том, что в столице поменялась власть, ардатовцы узнали от пассажиров поезда Москва – Казань. Вернее, сначала узнали об этом на станции Мухтолово, через которую проходил поезд, а уж потом эту новость привезли на гужевом транспорте в Ардатов. Советская власть пришла и принесла в город все то, что она приносила и в другие города: беспорядки, экспроприацию экспроприаторов, голод, агитаторов, еще беспорядки, грабежи, сыпной тиф, продразверстку, создание коммун, развал коммун, голод, колхозы, раскулачивание, репрессии и снова голод. Мыло кончилось – вместо него употребляли глину. Жалеть было тоже нельзя.
В двадцать первом году Выкса вместе со своим металлургическим производством и близлежащими территориями добилась самостоятельности и выделилась в самостоятельный уезд. Еще через два года Ардатовский уезд и вовсе расформировали. Все, что от него осталось, расписали по Арзамасскому и Лукояновским уездам. Сам Ардатов в 1925 году был разжалован из города в село – центр Ардатовской волости Арзамасского уезда. Если бы тогда, в двадцать пятом, войско какого-нибудь царя по пути на Москву заплутало бы, проходя мимо Ардатова, в лесу, проводников бы нашлось…
Со всем тем нельзя сказать, что советская власть ничего не делала для ардатовцев. Конечно, оперного театра в Ардатове не построили, но баню отремонтировали. В двадцать первом году впервые в ардатовской истории стали издавать газету «Красный пахарь». Самым решительным образом боролись с самогоноварением. В двадцать пятом волостная милиция поймала почти три сотни самогонщиков. У них отобрали больше сотни самогонных аппаратов и сорок ведер самогона. В двадцать седьмом открыли книжный магазин. В тридцатом году в Ардатове организовали колхоз «Наш ответ кулаку». Через какое-то время его переименовали в колхоз «Имени Ю.М. Кагановича». К тридцать третьему году в колхозах состояло уже две трети хозяйств Ардатовской волости, а через шесть лет, к тридцать девятому, колхозный скот так отощал, что его не принимали на мясозаготовительных пунктах.
Газета «Колхозная правда», пришедшая на смену «Красному пахарю», писала, что в тридцать третьем в Ардатове показали фильм Чапаев, и в этом же году город подключили к всесоюзной радиосети. В августе тридцать четвертого приняли решение о постройке самолета «Ардатовский колхозник». В клубе крахмалотерочного завода проходили партийную чистку секретарь РК ВКП(б) Лучинин, зам. секретаря Овчинников и секретарь РК ВЛКСМ Суслов3.В августе тридцать пятого в городе организован сбор летучих мышей для опытов. Живых и мертвых мышей принимали по пять рублей за штуку, и сдавали лаборанту И.И. Косолапову4. В тридцать седьмом ардатовским пекарям пришла в голову удивительная мысль запекать в буханку кусок бечевки «для упрощения переноса хлеба и его транспортировки». В мае этого же года в маленьком ардатовском мире, в городской парикмахерской, научились делать шестимесячную химическую завивку. И это было куда лучше, чем то, что делалось в мире большом, несмотря на все его дизель-моторы, перелет вокруг света и Днепровскую гидростанцию.
В тридцать девятом году построили небольшой паточный завод, рассчитанный на 75 т патоки в квартал и кондитерскую мастерскую, которая производила тридцать пять тонн пряников и восемь тон конфет. Если поделить это количество конфет и пряников на количество тогдашних жителей Ардатовской волости, то получится, что в день на одного гражданина, включая беззубых младенцев и таких же беззубых стариков и старух, приходилось по одиннадцать грамм пряников и два с половиной грамма конфет. Если это количество в граммах разделить на средний вес одного пряника и средний вес одной конфеты, то получится, что каждый гражданин мог в день съесть пятую часть пряника и шестую часть конфеты. Не так уж и много пряников было у Советской власти для своих граждан. Кнутов было куда как больше.
В войну маленький, полуголодный Ардатов выходил и выкормил детский дом, эвакуированный сюда из Ленинграда в сорок втором. Больше ста человек. И это при том, что не было никакого водопровода, отопления, машин и лошадей. Был бык, на котором возили воду из речки и дрова из лесу. Женщины и дети возили. Почти все мужчины были на фронте. Из ушедших на фронт семи с лишним тысяч жителей Ардатова и района вернулось меньше половины. После войны ленинградские дети уехали домой, а детский дом проработал до шестьдесят девятого года. И до самого конца своего существования назывался Ленинградским.
После войны, в сорок девятом, крахмальный завод перевыполнил план почти на сорок процентов, артель «Красный Октябрь» всего на восемь, но зато и снизила себестоимость продукции на столько же процентов, а вот артель «Красный кустарь» снизила себестоимость всего на один процент. Маслозавод… Нечего и говорить про маслозавод. Он вместе с промкомбинатом упорно продолжал выпуск некачественной продукции. В ответ на эти происки маслозавода и промкомбината силами актива учреждений культпросвета прочитано почти четыреста лекций, выпущено около семисот стенгазет, тысяча триста боевых листков и восемьсот «молний». Актив не сдался даже тогда, когда выяснилось, что из полутора сотен километров районных дорог всего четырнадцать с твердым покрытием. Была проведена тысяча бесед, около двух тысяч громких читок, сделано несколько сотен докладов к тому моменту, когда выяснилось, что из четырехсот с лишним погонных метров районных мостов пригодна к проезду лишь четверть. В следующем году и вовсе пришлось разобрать за ветхостью мост через реку Леметь и прекратить сообщение с соседним райцентром Кулебаки. Даже агитпоход лыжников и сто шестьдесят концертов и постановок дела не спасли – пришлось строить новый мост.
В пятьдесят третьем отпраздновали четыреста лет со дня рождения Ардатова.
Заасфальтировали улицу Ленина и на Октябрьской площади установили памятник мордвину
Ардатке ему же. Привели в порядок тротуары, о
приведении в порядок которых писал еще Мельников-Печерский, убрали заржавевшие
алебарды у будок и постановили решить вопрос об открытии музея.
И решили, но в восемьдесят втором году. Инициатором создания музея был второй секретарь Ардатовского райкома Иван Васильевич Трутов. Не в том смысле, что наложил резолюцию на бумаге о его создании, а в том, что сам создал, сам собирал экспонаты, сам писал рукописную историю Ардатова и сам был первым директором музея.
Музей находится в старом купеческом особняке, которому две сотни лет. В нем прохладно, много света от огромных окон и пахнет помидорной рассадой, которая растет в ящиках, стоящих на широченных подоконниках. Молодой экскурсовод Саша показал мне чучело волка с оскаленной пастью, рядом с которым любят фотографироваться школьники, приходящие на экскурсии. Рядом с волком торчит из стены деревянный муляж головы лося с настоящими, правда, рогами. На отдельной витрине кольца и браслеты времен волжских булгар. Есть лапти, есть небольшая модель стана для плетения рогож, есть кусок старой рогожи…
Саша приехал в Ардатов по программе привлечения молодых специалистов в богом забытые места, каких, как сказал Мельников-Печерский, на матушке святой Руси довольное количество. Государство дало ему денег на дом и машину, на которой он вечерами уезжает в Арзамас, к друзьям. Не выть же ему волком от одиночества здесь, в Ардатове. Жениться, конечно, хорошо бы, но при зарплате в двенадцать тысяч… Он бы и рад подработать в школе, но школы укрупняют, сокращая при этом учителей. В книжном магазине, куда меня привел Саша за краеведческой литературой, я спросил у продавца – за что он любит Ардатов? За что его можно не любить, пытаться уехать в Нижний, в Москву, в Арзамас, к черту на рога, я уже понял, а вот наоборот?
Продавец книжного магазина в своем похвальном слове Ардатову отметил, что, во-первых, он свой Ардатов не променяет ни на какие города на свете, во-вторых, никогда, в-третьих, в последние десять лет стали наконец-то асфальтировать улицы, в-четвертых, незаасфальтированные улицы, как он выразился, «защебенили», привели в порядок парк, в-пятых, работа в городе есть. Достаточно заглянуть на страницу объявлений местной газеты «Наша жизнь»5. В-шестых… тут он замялся и сказал, что сын у него безработный учитель биологии, которого сократили в результате слияния и укрупнения ардатовских школ, но идти грузчиком в продуктовый магазин по объявлению он не хочет, а упорно хочет преподавать биологию детям. Вот если бы сын имел профессию токаря, каким он сам когда-то был, то мог бы устроиться на местный завод «Сапфир»6. Правда, там надо всю жизнь пропахать, чтобы к пенсии иметь тысяч тридцать, что для Ардатова прекрасная, конечно, зарплата, но молодой токарь, особенно если ученик, получает тысяч пять или шесть и потому только и думает о том, как оттуда уехать в Нижний или еще куда подальше. В-седьмых, у него есть семья знакомых фотографов в Москве. Они хоть и члены московского или даже всемирного фотографического союза, а все равно ждут не дождутся пенсии, чтобы вернуться к себе в Ардатов, потому что в Москве, как известно, жизни нет. Одно плохо – раньше был в Ардатове народный театр, а теперь кончился, потому как режиссера сманили в Москву и он теперь там выступает в сериалах. Впрочем, не он, а она. И то сказать – отчего не выступить, если все, что нужно для выступления, при ней… Но это уже в-восьмых и даже в половине девятых.
Пожилая уборщица в музее, к которой я приступил с таким же вопросом, задумалась на мгновение, поправила платок на голове, улыбнулась и сказала:
– Все мне здесь хорошо.
Я ее потом замучил вопросами – спрашивал про работу, про детей, про будущее, но она твердо стояла на своем7.
————-
1 Главного врача
генерал-губернатор этими клеймами довел чуть не до истерики. После отъезда Унтербергера он в два дня заклеймил всю больницу, включая
сторожа Михеича. Впрочем, сторожа за пьянство на
рабочем месте он клеймил вербально и даже физически.
2 Надо
сказать, что руководители Общества Московско-Казанской железной дороги в 1892
году предложили Ардатовскому уездному земскому собранию
проложить железную дорогу Ардатов – Кулебаки. При этом земство должно было
гарантировать капитал на постройку этого участка в сумме триста шестьдесят
тысяч рублей с выплатой пяти процентов в год. Земство отказалось. С тех самых
пор и до сегодняшнего дня предложений не поступало.
3 И
подумать страшно о том, как их там накрахмалили.
4 Лаборант Косолапов,
начитавшись в районной библиотеке последних номеров «Ардатовского
вестника эволюционной биологии и физиологии», решил выделять из несчастных
мышей орган, который заведует у них эхолокацией.
Набравши этих микроскопических желёз достаточное количество, безжалостный
вивисектор предполагал их высушить, истолочь в порошок, приготовить спиртовую
настойку и принимать ее несколько недель или даже месяцев, по истечении которых
он надеялся стать первым в мире человеком-эхолокатором. В дальнейшем он
планировал использовать свое изобретение в авиации – при подготовке полярных
летчиков, работающих в условиях полярной ночи, а также военных летчиков,
летающих по ночам. Он даже написал письмо начальнику Главсевморпути
О.Ю. Шмидту с просьбой выделить ему для экспериментов несколько бочек
медицинского спирта, но тот помогать ему не захотел, поскольку как раз
готовился к очередной экспедиции на ледокольном пароходе «Седов» и у него
каждая капля была на счету.
5 Я не поленился и заглянул в
газету «Наша жизнь». Так теперь называется ардатовская
«Колхозная правда». Требовались грузчики в магазин «Теремок», рабочий на
пилораму, сварщик, заведующий в ресторан «Юбилейный» и продавцы в Нижний
Новгород. Скучная, надо сказать, газета. Среди статей о месячнике по
благоустройству, об актуальности патриотизма и объявлений о продаже квартир мне
запомнилось стихотворное поздравление зятю, подписанное «тесть, теща и своячница» (орфография подлинника), и небольшая заметка под
названием «Творчество против коррупции». В ней рассказывается об участии работ ардатовских школьников в конкурсе «Творчество против
коррупции», объявленном Нижегородским Законодательным собранием. Долго я думал
над тем, что могут собой представлять такие работы… Ничего не
придумал.
6 Завод «Сапфир», филиал
одного из военных московских заводов, был построен в Ардатове хлопотами
уроженца Ардатовского уезда Сергея Степановича Маряхина,
генерала армии, заместителя министра обороны и начальника тыла ВС СССР в конце шестидесятых годов. Поначалу завод делал
авиационные тепловизоры и какие-то фоторезисторы для
ракетного комплекса «Игла», а с начала девяностых полностью перешел на инструменты
для стоматологии. Знайте, если вам сверлят зуб бормашиной – скорее всего, это
бормашина ардатовского завода «Сапфир». В Ардатове
есть еще небольшой фанерный завод, но вряд ли вам придется воспользоваться его
продукцией – вся ардатовская фанера расходится между
местными жителями. Конечно, пролететь над Парижем на ней не удастся, но над
маленьким Ардатовым, над тихой речкой Леметь, над Знаменским собором, над старыми купеческими
домами, над огородами, над фонтаном* в сквере на центральной площади… Только попробуйте, и вам непременно захочется повторить.
*Фонтан этот имеет долгую и
непростую историю. Сначала это был памятник Сталину. Потом его снесли и
поставили памятник Ленину. Лучший друг детей простоял на площади до
четырнадцатого года. Вы не поверите, но городские власти распорядились убрать
Ленина и на его месте устроить фонтан. Правда, Ленина поменьше на всякий случай
оставили перед зданием администрации. Конечно, он уже никогда и ни за что, но
мало ли…
7 Очерк мой, конечно, не
имеет никакого научного значения, а потому и ссылочного аппарата ему не
полагается, но не могу все же не сказать, что при его написании пользовался я
разными материалами ардатовских краеведов, а более
всего книгой А.В. Базаева «История Ардатова в события
и лицах». Пользовался и биографическим словарем справочником «Знаменитые люди Ардатовского края XVI–XXI веков», которым остался
недоволен, поскольку авторы записали в него и графа Дмитрия Блудова,
и министра внутренних дел при Николае Втором, графа
А.А. Закревского, хотя они и бывали в Ардатовском
уезде наездами, поскольку имели там поместья. Мало того, они и Марью Игнатьевну
Будберг включили в этот список лишь потому, что она
была внучкой ардатовского помещика графа Закревского.
Лысково
Признаться, я ехал в Лысково, что в Нижегородской губернии, с некоторой опаской. За две недели до этой поездки я вернулся из Рима, где восемь дней без устали осматривал его достопримечательности. Осматривал, осматривал и, сидя на развалинах античной Остии, вдруг засомневался – а стоило ли много лет тратить все свои отпуска на поездки по российской провинции? Нет ни в Солигаличе, ни в Ардатове, не говоря о Лукоянове или Данилове, ни картин Рафаэля, ни скульптур Бернини, ни античных развалин. И никогда не было. Там не строил соборов Браманте, там не расписывал их Микеланджело. Может, нужно было все эти отпуска и все деньги потратить, как все нормальные люди, на… В конце концов, как Гоголь… Короче говоря, я ехал в Лысково и думал о том, что хорошо бы мироздание подало мне знак. Какой угодно знак, что не зря… а оно не подавало. В многокилометровой пробке возле Нижнего не подавало. В самом Лысково, где полтора года никак не могут починить очистные сооружения и иногда, когда подует ветер… подавало, но не тот, которого я от него ждал.
В местный краеведческий музей я пришел практически в состоянии не надеюсь, не зову, не плачу. По привычке включил диктофон и стал слушать директора музея. Директор, Елена Глебовна Пирогова, рассказывала прекрасно. По ней было видно, что знает она раз в десять больше, чем рассказывает, но… Я уже с закрытыми глазами могу по любому провинциальному краеведческому музею водить экскурсии – вот бивень мамонта, вот наконечники стрел, вот каменные топоры, вот шумящие подвески, вот бесшумные, вот меря, вот мордва, вот славяне, вот татары, вот снова татары, вот поляки, вот план города, утвержденный Екатериной Второй, вот позеленевший от времени кусок мыла местного мыловаренного завода, вот под потолком висит большая, вытянутая в длину, картина маслом – панорама села Лысково в восемнадцатом веке. Картина как картина – красивое село, девять храмов, стоящих довольно далеко от берега реки Сундовик и, в нарушение всяких законов перспективы, отражающихся в воде, вот двухэтажные здания присутственных мест, вот многочисленные домики обывателей, вот купеческие дома побогаче… и тут Елена Глебовна говорит:
– Посмотрите в левый верхний угол картины. Видите там пятиэтажное красно-коричневое здание?
Я присмотрелся и увидел. Действительно – пятиэтажное. Откуда в Лысково в восемнадцатом веке пятиэтажное здание? Тогда выше двух этажей и не строил никто. Тем более в селах. Оказалось, что картину в семидесятых годах прошлого века писал местный художник Виктор Константинович Фадеев. Собственно, даже и не писал заново, а снимал копию с оригинала начала прошлого века, который висел в одном из местных храмов. Куда делся оригинал, долго рассказывать, а вот это пятиэтажное здание – не больше и не меньше, как райком партии. Фадеев был активным то ли комсомольцем, то ли молодым коммунистом, то ли просто любил рисовать красно-коричневые пятиэтажные здания1 – райком партии он вписал в панораму исключительно по собственной инициативе. Никто ему никаких руководящих указаний не давал. Когда же его спросили, какого… он это сделал, то Фадеев ответил, что хотел навечно… Впрочем, может, его и не спрашивал никто. Только покивали сочувственно головами и покрутили пальцем… или не покрутили, поскольку знали его с детства.
Тут я понял, что мироздание знак мне подало, и пора слушать не только диктофоном, но и обоими ушами.
Вернемся, однако, в самое начало истории Лыскова, когда еще никакого города и в помине не было, а были лишь кабаны, лоси, туры, медведи, волки и пчелы в больших количествах. Населяла эти места мордва, которая конкурировала с медведями по части отбора меда у диких пчел.
В самом первом зале местного краеведческого музея, по традиции посвященного природе здешних мест, стоит целых три медвежьих чучела – Михайло Иванович, Настасья Петровна и Мишутка. Чучелам этим сто лет. Каждому. Может, и больше, поскольку были они уже в первом лысковском музее, созданном в девятьсот шестнадцатом году, а привезли их из имения князя Грузинского, о котором речь еще впереди. Жизнь чучела сильно потрепала. Медвежонку где-то так испортили нос и все, что вокруг носа, что стоит он теперь, уткнувшись в колени медведицы, которая в лапах держит стеклянный ящик для сбора пожертвований. Когтей на передних лапах нет ни у одного из трех – неугомонные детские посетители музея, которым хоть кол на голове теши, повытаскивали все. Зубы у медвежьего отца семейства вставные – от другого медведя. У чучел волков все зубы свои и вид они имеют такой свирепый, что даже дети, которые не боятся ничего и норовят потрогать все, что трогается, не посмели их тронуть.
На одной из стен зала висит огромная голова зубра. Их к сегодняшнему дню истребили всех, но теперь стали понемногу привозить из заповедников и расселять. В Лысковском районе семь зубров, но все они в частных владениях в заволжской части района. Немаленькие, должно быть, там частные владения, если в них расселяют зубров. Что же до медведей, то их истребить, к счастью, не смогли – они водятся во всех частях района и расселяются, где считают нужным. В десятом году, когда горели леса, через реку из Заволжья в сторону Лысково переплыло девять медведиц с медвежатами. Так они в окрестных лесах и остались жить-поживать да грибников пугать. Впрочем, местных охотников не испугаешь. Они на медведя ходить привыкли. Несколько лет назад принесли охотники в город трех медвежат, которых нашли возле убитой не ими медведицы. Медвежат разобрали по семьям. Само собой, никто и предположить не мог, что забавные медвежата вырастают и превращаются во взрослых медведей. Медвежонок Люся жил в доме рядом с музеем. Сначала его водили на веревочке по городу, а потом сделали клетку. Родители приводили к Люсе детей. Посмотреть. Сами. Никто их не принуждал. Когда подросший медвежонок ревел, бабки, сидевшие на скамеечке у соседнего дома, делали знающие лица и сообщали прохожим, что «Люся жрать хочет». Прохожие в одно мгновение становились пробегающими. С превеликим трудом удалось пристроить всех медвежат в более или менее надежные руки. В лес-то его обратно не выпустишь. Кого отдали в цирк, кого в зоопарк. Понятное дело, что в хороший цирк или зоопарк медвежонка без настоящих документов не возьмут, а какие у сироты документы…
Оставим, наконец, медвежат в покое и отправимся в те времена, когда в этих местах появились славяне и стали жить-поживать вместе с мордвой. Жили и поживали они до тех самых пор, пока в этих краях не стали безобразничать золотоордынские татары, которые жили неподалеку и поживали всех, до кого могли дотянуться. Пробовали прятаться от них по лесам, но передвижные амбары с хлебом тогда еще строить не умели, да и домашняя скотина прятаться не умела и не хотела этому учиться.
Пришлось строить укрепленное селение. Подобрали гору покруче у берега реки Сундовик – там, где она впадает в Волгу. Гора называлась Оленьей и высота скатов ее была около сорока метров. Она и сейчас такая же высокая и также называется. Теперь, правда, на ней никто не живет2, но когда жили, то беспрестанно от кого-нибудь оборонялись.
Первое упоминание Лысково, однако, связано не с ордынским набегом. В четыреста одиннадцатом году у Оленьей горы русские войска сошлись с русскими войсками и постарались друг друга истребить. Одни русские войска были москвичами, а другие нижегородцами. Москвичи затворились в Лысково и оборонялись, а нижегородцы с помощью булгар начинали и выигрывали. Немногим москвичам удалось прорваться сквозь боевые порядки нижегородцев и бежать. Нижегородцы на радостях Лысково сожгли и разграбили. Время тогда было такое – все воевали против всех. Даже медведи остерегались вмешиваться в эти бесконечные разборки.
Как бы там ни было, а тысяча четыреста одиннадцатый год считается годом основания Лысково. Правда, некоторые краеведы утверждают, что можно этим годом считать и 1367 год, когда селение на Оленьей горе сгорело, поскольку его сжег ордынский хан Булат-Темир. В летописи нет указаний, что он сжег именно Лысково, у которого, скорее всего, тогда и названия не было, а только записано «пограби уезд весь даже и до Волги и до Сундовити и села княжи Борисовы», но так как Оленья гора находится аккурат у реки Сундовик, а… теперь сюрприз. Археологи утверждают, что на Оленьей горе еще в двенадцатом веке существовала крепость волжских булгар, которая называлась Сундовит. Булгары пришли сюда еще в шестом веке. С археологами попробуй поспорь. У них радиоуглеродный анализ, а по его данным и вовсе выходит, что городище было здесь уже в четвертом веке нашей эры.
Москва, понятное дело, не успокоилась. Построили настоящую крепость с насыпными валами, деревянными стенами и десятком двухъярусных башен. Проезжие башни были высотой до тринадцати метров, а непроезжие до десяти. Был и ров с водой, на дне которого был частокол заостренных бревен, был и подъемный мост, и тайный ход к колодцу под стенами крепости. Общий периметр крепости был равен периметру Нижегородского кремля. В крепости был постоянный военный гарнизон.
Шестнадцатый век прошел в непрестанной борьбе с казанцами. Зимой 1536 года к Лысковской крепости, в которой укрылись местные жители, подступили татары, преследуемые полками нижегородцев и муромцев. Подступили, но взять не решились и ушли.
Это был, можно сказать, звездный час крепости. После взятия Казани она свое военное значение утратила. В ней останавливался Иван Грозный на обратном пути из покоренной Казани в Москву и приказал все пришедшее в негодность отремонтировать и привести в порядок. Через сто лет после его приказа мы находим крепость в полном упадке. Гарнизона уже не было, колодец был занесен песком, и воды в нем нельзя было найти. Вал и частокол местами обвалились. В крепости на Оленьей горе никто не жил. Жили все неподалеку – у подножия Лысой горы. Потому и селение называлось Лысково, а не Оленье. Так утверждают одни краеведы, а другие говорят, что в незапамятные времена прошелся тут татарский хан Лыско, который селение захватил, и в память об этом хане… Хорошо еще, что нет третьих. Между прочим, с вершины Лысой гор открывается прекрасный вид на Макарьевский монастырь, основанный преподобным Макарием Желтоводским на другом берегу Волги в первой половине пятнадцатого века.
В семнадцатом веке жители Лысково все же пытались восстановить крепость на Оленьей горе. По приказу боярина Бориса Ивановича Морозова, тогдашнего их владельца, они осмотрели развалины и увидели, что бревна в основании крепостных стен во многих местах сгнили, что сами стены повалились, что источник воды засыпан песком, что восстанавливать все это сложно, и будет ли от этого толк, еще неизвестно. Письмо с описанием осмотра морозовские приказчики отправили в Москву, а лысковчане стали таскать бревна для ремонта. Если бы не письмо Морозова, в котором он не велел восстанавливать крепость, то… восстановили бы.
Тут надобно сказать несколько слов о Морозове, который был не столько
маркизом Карабасом, сколько Карабасом-Барабасом
здешних мест. Как и Карабас-Барабас, который был
ближайшим другом Тарабарского короля, Борис Иванович был ближайшим другом царя
Алексея Михайловича. Царь пожаловал ему земли в районе Арзамаса. Земель было
столько… и еще полстолька. Достались Морозову Лысково,
Большое Мурашкино и еще три
сотни приселков и деревень возле них. Морозов прислал в Лысково
своего управляющего – окольничего Петра Траханиотова,
который мгновенно увеличил крестьянские подати ровно в два раза, приказал
строить на реках плотины, рубить мельницы, ставить житницы и везти к боярскому
столу в Москву съестные припасы. Жили в те времена в селе Лысково
большей частью оброчные бобыли. Бобыли не бобры, и строить плотины им не
хотелось. Да и новые подати их разоряли. Стали они жаловаться по команде.
Сначала писали Морозову о притеснениях Траханиотова.
«Бедные и беспомощные сироты твои государевы, многих из нас твой приказчик
изувечил, глаза подбил, инова руку переломил,
посылает на работу до света за два часа, а с работы спущает
час ночи». Крестьяне написали свою отдельную жалобу: «На
боярской пашне мы повсядни, в неделю по шесть ден, и мы по наши грехам оскудели, не поспели посеять во благовремени, и поэтому по попущениям Божиим на наших
крестьянских нивках кругом недород, рожь погибла
травою, пить есть нечего и едим траву». Обе этих челобитных не возымели
действия. (Да и какое действие можно ожидать от бумаги, которая заранее
называется челобитной.) Стали все вместе бить челом доброму царю на злого
боярина. Так до сих пор и бьют. «И дети наши малые
мрут, как мухи, а прежде того были мы, государь, черносошными, и оброки тебе,
великому государю, платили исправно, а ныне боярскою хитростью боярина твоего,
да корыстью приказных ябед попали мы, государь, в его боярина вотчину, а
твоего, государь, указа не давал, а ныне мы в барщине извелись, пропадаем.
Смилуйся, государь, пожалей сиротин, от хитрости сильных спаси…». Так и вижу,
как эти оброчные бобыли и крестьяне, оторвав от себя последнюю деньгу и
заплатив грамотею, пишут письмо царю. Картина-антоним
к репинским запорожцам, пишущим письмо турецкому султану. Те, кстати, тоже
писали свое письмо в ту же самую эпоху. Потом посылают верного человека с этой
челобитной в Москву. Верный человек зашивает его в полу сермяги, берет с собой
запас лаптей, краюху ржаного хлеба, несколько луковиц и идет, идет, остерегаясь
лихих людей, медведей, волков и властей. А в Москве-то еще исхитрись найти
нужного человека, через которого государю бумагу передать можно, да позолоти
ему ручку размером с лопату, да… толку все равно никакого не будет.
Со всем тем нельзя сказать, чтобы Лысково при Морозове хирело и зарастало бурьяном. Страсть Бориса Ивановича к наживе подтолкнула его к организации производства поташа, к заведению железоделательных заводов и устройству кузниц. Из Польши были выписаны для этих целей мастера, которые с помощью местных мастеров разворачивают производство изделий из железа. Поташа добывают столько, что экспортируют его даже в Англию.
По писцовой книге 1624 года в Лысково, в котором тогда было 444 двора, проживали чуть более ста ремесленников тридцати двух специальностей, среди которых были плотники, судоплоты, токари, гончары, кожевенники, овчинники, дюжина калашников, один пирожник, один крупенник, один пивовар, шесть сапожников и десять портных. Был еще и скоморох Васька Степанов.
В 1646 году при Морозове количество ремесленных людей в Лысково уже равнялось двум с половиной сотням, и владели они шестью десятками различных специальностей. Появились мясники, количество сапожников увеличилось втрое, портных в полтора раза, и завелось даже восемь шапошников. Было что оброчным бобылям ломать при встрече с господскими приказчиками. Дела шли хорошо. В Лысково к тому времени уже была винокурня, таможня и таможенный голова, к таможенным рукам которого вечно прилипали какие-нибудь деньги. Один из сирот государевых, крестьянин Онтроп Леонтьев по обету на свои средства построил каменную церковь, купил для нее золотые и бархатные ризы, книги в дорогих окладах, а на многоярусную колокольню повесил набор колоколов общим весом в сто пудов. Между нами говоря, Онтроп Леонтьев имел у себя двух «купленных» татар и пятерых «дворовых» русских людей. Иначе говоря, холопов. Так что не все так просто было с этими «едоками травы».
Бурному развитию Лысково способствовала и
ярмарка, ежегодно устраивавшаяся под стенами Макарьевского
монастыря. Почти все участники ярмарки приезжали в Макарьево
через Лысково. Местные жители тут же понастроили у
перевоза кабаков, шалашей, харчевен, квасниц, а в них блудниц, завели лодки, паромы и
стали перевозить на ту сторону купцов и их товары. Не тут-то было. По
государеву указу исключительные права на перевоз, кормление и спаивание купцов имел
монастырь. Монахи умели жаловаться царю, а лысковчане…
умели быстро строить новые кабаки взамен снесенных по
царскому приказу. Борьба между ними продолжалась и при сыне Алексея Михайловича
– Федоре Алексеевиче. К тому времени не стало и боярина Морозова. Борис
Иванович был бездетным и все, что он копил и наживал непосильным трудом своих
крестьян, коих было у него до пятидесяти пяти тысяч, отошло после смерти его
жены в казну.
И десяти лет не прошло со смерти Морозова, как пришел на Волгу Разин. В сентябре 1670 года лысковчане встречали отряд разинцев под водительством атамана Масима Осипова хлебом-солью, крестным ходом и колокольным звоном. По некоторым данным в Лыскове собралось до пятнадцати тысяч разинцев. В самом селе больших беспорядков не было. Экспроприировали только тех экспроприаторов, у которых было две-три лошади, пять-шесть коров и много земли. Все это, однако, была лишь разминка. Руки чесались у сельчан пограбить Макарьев-Желтоводский монастырь, который был бельмом на глазу лысковской торговли. В начале октября соединенное войско разинцев и лысковчан переправилось через Волгу и предприняло штурм монастыря. Штурм не удался, но монахов он напугал. Через неделю они сами разбежались по окрестным лесам, которые в те времена были раз в пять или даже в семь глуше и дремучее.
Разинская вольница продолжалась в здешних местах недолго. Дворянское ополчение из Арзамаса перебило в сражении у Лысково уже малочисленные разрозненные отряды восставших. Тех, кого не перебили, а взяли в плен живыми, сажали на кол, прибивали к крестам и вешали на крюки за ребра.
К концу семнадцатого века население Лыскова составляет восемь тысяч человек. Это всего лишь в два раза меньше, чем в Нижнем. Профессий у лысковчан прибавилось. Появились медники, пуговичники, замочники, ножевники, оловянишники, муравщики и хомутинники. И все эти профессии освоили в основном оброчные бобыли, количество которых по сравнению с началом века возросло более чем в два раза. Краеведы так и не пришли к единому мнению – почему в Лыскове было так много бобылей. Каким образом они увеличивали свое поголовье…. Клонирования тогда еще и в помине не было, а почкованием только начинали заниматься всерьез, да и то в Европе, а у нас оно делалось как бог на душу положит и зачастую приводило к самым неожиданным результатам. Впрочем, тот факт, что бобыли, вместо того чтобы искать себе жен, осваивали новые профессии, сомнению не подлежит.
Все эти пуговицы, ножики, хомуты, замки и глазурованную глиняную посуду делали в основном не для себя, а для продажи на Макарьевской ярмарке, которая со временем стала всероссийской. Кстати о замках. В Лыскове, начиная с восемнадцатого века, производили балагуровские замки, названные так по фамилии мастера Балагурова, который первым стал их мастерить. Судя по всему, эти замки были вариацией тогдашних шведских замков, только еще хитрее. Директор музея рассказывала мне, что в музее ядерного оружия в Сарове, куда, как известно, нет хода никому, макет нашей первой водородной бомбы закрыт на старинный балагуровский замок. Уж в каком месте он привешен и что закрывает – не знаю, но то, что закрывает, сомневаться не приходится. Дело в том, что Елене Глебовне об этом рассказал сотрудник музея города Павлово на Оке, а там такие мастера замочных дел, которые считают, что лучше Павловских замков… Он и рассказывал-то чуть ли не со слезами на глазах. В самом Лысково такие замки еще остались в семьях местных жителей. Закрывают они этими замками гаражи.
Мастера на все руки, лысковчане освоили и так называемый игольный промысел – стали делать булавки, наперстки, запонки, кольца. Медники делали медные бляхи для конских шлей, отливали колокольчики и бубенцы.
Немецкие туристы, время от времени приезжающие в Лысково,
говорили Елене Глебовне, что с удовольствием покупали бы балагуровские
замки, кабы… они были, то их не только немецкие
туристы покупали бы, отвечала им директор музея. Мечтательные туристы говорили,
что покупали бы вместе с этими замками и замечательные лысковские
шкатулки, называемые «персидскими». Так их называли потому, что в незапамятные
времена делали их на заказ персидскому шаху. Четыре таких шкатулки хранятся в
коллекции Эрмитажа. Хранили в них деньги и драгоценности. Шкатулки, покрытые со
всех сторон затейливыми узорами, делали с двойным дном, с потайными
отделениями, с несколькими замками, которые открыть мог только ее владелец. И
это не все – каждый замок открывался со своим звуком и даже с мелодией.
Посторонний человек только тронет такую шкатулку в неположенном для трогания месте, а она тотчас же музыкально сигнализирует
хозяину о том, что кто-то покушается на его сокровища. Жен таких и тогда не
делали и сейчас, если вы об этом подумали. Деньги в таких шкатулках не
боялись никаких пожаров. Купцы, продававшие персидские шкатулки, красиво
бросали их в костер, а когда он догорал, вытаскивали шкатулку, в которой лежали
нисколечко не изменившие цвета купюры. Короче говоря, шкатулок, как и замков,
теперь тоже нет. Красиво говоря, искусство их изготовления утрачено.
В 1686 году Лысково снова подарили. На этот раз грузинскому князю Арчилу, сыну картлийского царя Вахтанга Пятого. Арчил с сыновьями приехал в Россию спасаться от иранских и турецких козней. Грузинский царь и его сыновья пришлись ко двору русского царя, и через четырнадцать лет после их приезда Петр Первый подписал жалованную грамоту, которой «…пожаловали подданного нашего царя Арчила Вахтангиевича и сына его Александра Арчиловича Имеретенских… даны им в 1700 году из наших Нижегородского уезда дворцовых волостей: Терюшевская да Белогородская и Лысковская волости с прилежащими к ним селы и деревнями». Всего им было пожаловано шесть сел и одиннадцать деревень. В крошечной русской короне грузинских князей, которую им дал поносить русский царь, село Лысково было самым драгоценным камнем.
Грузинские князья большей частью жили в Москве, а Лысковым управляли через приказчиков. Через тринадцать лет князь Арчил умер, потом умерла его жена Екатерина, потом дочь Дарья и, поскольку у нее не было прямых наследников, в 1722 году Лысково вновь отошло в казну. Все это время его жители продолжали богатеть возле Макарьевской ярмарки. В селе развернулось каменное строительство. Храмы лавки и амбары стали строить из кирпича, производимого на местных кирпичных заводах.
Всего два года Лысково побыло дворцовым селом, и вновь Петр Первый его подарил очередному грузинскому князю. На этот раз внуку брата князя Арчила Вахтангиевича. Бакар Вахтангиевич был грузинским царем, но до самой своей смерти в 1750 году жил в своей подмосковной деревне. Правда, он часто наезжал и в Лысково. Здесь он даже завел церковь, в которой службу вели грузинские священники, и здесь же принимал многочисленных друзей, приезжавших к нему из Закавказья. Пока он их принимал, жители Лысково занимались все тем же – богатели, занимаясь торговлей при Макарьевской ярмарке. У Бакара было двое сыновей – Александр и Леван. Оба военные, офицеры русской армии. Леван умер в тридцать пять лет, а Александр после смерти отца унаследовал Лысково. И тут его попутал бес. Приехали к нему как-то в Подмосковье грузинские товарищи и предложили при поддержке Персии стать грузинским царем. Только и надо было отложиться от России и пойти под руку персидского шаха. Подумал, подумал Александр, посмотрел на сугробы за окном, на вязанку дров перед голландской печью, на тарелку с остывающими щами, которые он терпеть не мог, и согласился. Быстро собрался и тайно выехал на Кавказ. Не успел, однако, он далеко отъехать, как схватили его ищейки русской императрицы и отправили в Шлиссельбургскую крепость3. Наследником Александра стал его старший сын – Георгий Александрович Грузинский, владевший Лысковым до самой смерти в 1852 году.
С его именем связана целая эпоха в истории села. У Александра Бакаровича было от брака с Дарьей Меньшиковой, внучкой Александра Даниловича, пятеро детей. После того как он очутился в крепости, Лысково было передано под надзор опекуну генералу Камынину, но братья Георгий и Александр решили управлять своей вотчиной сами. Недолго думая4, сбежали они из армии и тайно отправились в Лысково.
Георгий Грузинский имел два дома в Нижнем, несколько имений по всей губернии, но поселиться решил в Лысково, где выстроил себе дворец по проекту самого Растрелли5. В Лысково к тому времени проживало шесть тысяч человек, пристани, к которым причаливали торговые суда, тянулись на пять километров, работали винокуренный, пивоваренный и кирпичные заводы, вокруг села по холмам стояло более сотни мельниц. По многолюдству село не уступало иным губернским городам. И вишенкой на торте – ярмарка6. Понятное дело, что ярмарка была на другом берегу, но в Лысково купцы хранили на складах нераспроданный товар и привозили туда новый, поскольку монастырский берег был низким и его в половодье сильно подтапливало. На лысковском берегу шла торговля железом, кожей, солью, воском, хлебом7 и другими товарами, которые из-за их тяжести или по какой-либо другой причине было невыгодно переправлять на другой берег. Часть доходов от этой торговли шла князю Грузинскому.
Братья Грузинские сразу показали свой крутой нрав. В 1789 году, когда только вступили они во владение Лысковым, приехали к ним из Макрьевской уездной управы судебные исполнители – исправник, сотник и канцелярист суда. Приехали описывать за долги часть села. Братья (тогда еще был жив Александр) описывать никого не пустили, а Георгий каждого еще и собственноручно избил. Несчастного канцеляриста бил, ругал последними словами и спрашивал, как смел он сюда приехать. Исправника и вовсе князь потащил на конюшню. Тот упирался, поскольку понимал, что дело пахнет вожжами, а то и розгами. Князь позвал дворовых на помощь… Уж как там было на конюшне, исправник никому не рассказывал, а только той же ночью ползком, задами огородов ушли судебные исполнители. По другой версии, люди князей Грузинских гнали исправника четыре версты от усадьбы до пристани плетками. Так или иначе, больше охотников описывать имущество князей Грузинских не находилось.
Кабы в то время существовало кино8, то его можно было бы снимать в имении князя Грузинского без всяких репетиций. Однажды он подарил тому самому исправнику, который насилу от него ноги унес, дорогого коня и тут же исправника и высек, потому что тот осмелился в его присутствии дареному коню заглянуть в зубы. Тут уж нижегородский губернатор костьми лег и довел дело до суда и обвинительного приговора. Правда, приговор привести в исполнение не смогли, поскольку князь так подмазал уездных макарьевских чиновников, что те оформили его как покойника. Георгий Александрович устроил себе пышные похороны и три года жил, с позволения сказать, на том свете. Было все это в последние годы царствования Павла Петровича. Как только его сын взошел на престол, князь сам себя воскресил. Александр Первый воскрешенного князя амнистировал.
Георгий Александрович был, как сказал бы Митя Карамазова, широк. Слишком даже широк. И никакие власти не могли его сузить. Князь любил жить на широкую ногу. Во время ярмарки он держал в своем имении открытый стол для всех. Для тех, кто был ему знаком лично, столы были накрыты во дворце, а для всех остальных в парке. А еще хор, а еще театр, а еще псарни, а еще конюшни… Широкая нога требовала денег. Надо сказать, что князь по части добывания денег был довольно изобретателен. При этом рамки закона он легко раздвигал руками, а если и это не помогало, ломал их, а обломки отбрасывал в сторону.
Привечал он у себя людей беглых и беспаспортных. Часть из них он записывал именами своих умерших крестьян, которые еще значились живыми по последней ревизской сказке. Из этих-то лихих ребят собирал он шайки, снабжал их оружием и отправлял грабить волжские караваны. Украденное добро оставлял грабителям, а себе брал украденные бурлацкие паспорта. Павел Иванович Чичиков по сравнению с ним был сущий ребенок. Однажды губернатор, до которого слухи обо всех этих безобразиях доходили, решил накрыть князя в его имении со всеми его беглыми. Кто-то князя об этом предупредил. Собрал Георгий Александрович несколько десятков человек, что укрывались у него тогда от властей, на мельничной плотине и велел рубить балки. Так и утопил их всех. В 1828 году против князя завели уголовное дело «о проживающих в его имении беспаспортных бродягах» и даже передали это дело в Сенат. Не явился князь в Сенат. Сам граф Бенкендорф писал «Князь Грузинский позволяет себе самовольные и противозаконные поступки. Он не только во множестве содержит беглых, но и записывает их в ревизские ведомости умерших крестьян. В порывах своего буйства он избил своими руками множество крестьян, купцов и даже дворян…» И это уголовное дело ничем не кончилось.
Крестьян у князя было много, но все равно мало. Завел он у себя в имении ящик, в который окрестные крепостные девушки подбрасывали своих незаконных, прижитых от помещиков, детей. Потом он всех этих детишек разом записывал к себе в крепостные в Макарьевском уездном суде. Со всем тем князь двадцать один год был предводителем губернского дворянства. Семь раз его выбирали на эту должность. Во время войны двенадцатого года организовал сбор средств на нижегородское ополчение, был его главой и сам пожертвовал большую сумму денег на вооружение ополченцев. В Лыскове построил школу, больницу и библиотеку. Вложил большие средства в строительство церквей. В центре села9 в честь победы в Отечественной войне был возведен целый архитектурный ансамбль по проекту Монферрана. В него вошел Георгиевский храм, Вознесенская церковь, колокольный корпус, духовное училище и торговые ряды. Князь жертвовал большие суммы на благотворительность. Ежегодно выплачивал пособия малоимущим и… выпорол исправника. Точно медведь, которого прислали всех к одному знаменателю приводить, а он чижика съел.
С именем Георгия Грузинского связан и перевод Макарьевской ярмарки в Нижний. Нехорошо связан. Дело в том, что купцы уже давно просили власти перенести ее. В Нижний и товар подвозить удобнее, и хранить его там, и никакой князь не станет своевольничать, указывая, как и кому торговать10. Понятное дело, что князь Грузинский об этих просьбах знал, и они его обрадовать не могли. Была б его воля – он бы этих купцов в бараний рог свернул, но купцов было слишком много. Слишком велик мог бы получиться бараний рог. Для принятия окончательного решения приехал в Нижний канцлер граф Румянцев. Князь немедля пригласил его в Лысково. Тот приехал и привез с собой двух своих собак-водолазов. Князю эти собаки так приглянулись, что он стал упрашивать Румянцева продать их. Их сиятельство отказали. Тогда другое их сиятельство приказали своим слугам собак выкрасть. Между их сиятельствами произошла крупная ссора. Нет, канцлера Румянцева, упаси Господь, никто и пальцем не тронул, но лошадей для проезда на ярмарку ему во всей округе не дал никто. Князь приказал – и не дали. Из-за двух собак. Государственному канцлеру.
Восемнадцатого августа 1816 года около пяти часов вечера Макарьевская ярмарка неожиданно загорелась с четырех концов и вся в одну ночь сгорела. Может она, конечно, и сама загорелась сразу с четырех концов. Всякое бывает, но все тридцать девять корпусов, а в них тысячи лавок, восемь трактиров и биржа сгорели дотла. Горело так сильно, что в Нижнем, почти за сто верст от Макарьево, можно было всю ночь до рассвета читать книги на улицах. В многовековой борьбе Лысково с Макарьевским монастырем лысковчане, сами того не желая, одержали пиррову победу.
Через год ярмарка уехала в Нижний, а Лысково осталось. Надо было продолжать жить и торговать, но беда одна не приходит. Совершенно некстати для Лысково и его хлебной торговли появились железные дороги, и хлеб, минуя село, повезли к Нижнему и Рыбинску. Мимо поплыли еще и пароходы с зерном. Печальное, должно быть, было зрелище – пароход плывет по Волге, гудит на всю округу, вымпелы на нем развеваются, черный дым из трубы валит… С правого берега на него смотрят печальные и отощавшие монахи из монастыря, а с левого безработные жители села Лысково. Уездный город Макарьев и раньше-то был не бог весть каким городом, а теперь и вовсе захирел. Несмотря на все эти обстоятельства никто из местных жителей пахать землю, разводить огороды и выращивать лук с капустой не стал. Как занимались ремеслом – так и продолжали им заниматься. Тут можно с цифрами в руках долго рассказывать о том, как выросло количество кузниц, слесарных, горшечных, башмачных, прядильных и рядильных мастерских, вычислять количество холстин, горшков, башмаков и подков, приходившихся на каждого жителя села, но это все скучные материи11. На дворе уже была вторая половина девятнадцатого века12, и в Лыскове появились крупные промышленные предприятия.
Самыми крупными исстари были винокуренные. Еще в 1661 году лысковские винокурни поставили в Казань шесть тысяч ведер вина. Через двести лет в Лыскове работали и солодовенные и пивоваренные заводы. Более всех был известен пивоваренный завод купца первой гильдии Федора Яковлевича Ермолаева. Основали завод еще в 1860 году. Поначалу это было объединение мелких производителей и называлось акцизным комиссионерством, которое через два года прибрал к рукам каширский купец Зазыкин. Еще через год завод перешел в собственность к дочери князя Грузинского – графине Анне Георгиевне Толстой. У нее, спустя небольшое время, завод арендовал и выкупил Федор Ермолаев, а уж после его смерти заводом стали управлять три его сына. Так умело они управляли заводом, таких пивоваров выписали из Европы, что лысковское пиво на выставке девятьсот третьего года в Лондоне было удостоено Гран-при. В Лондоне, а не в Нижнем Новгороде. Кстати сказать, на выставке в Нижнем лысковскому пиву дали лишь серебряную медаль. В 1882 году начали строить каменные корпуса и к началу двадцатого века их построили. В гражданскую завод разграбили, но уже в двадцать втором году стали восстанавливать. В войну на заводе варили варенье, мололи желуди, квасили капусту, сушили сухари, грибы, картошку и лук для нужд фронта. После войны снова стали варить пиво. В девяностые… Тут, как водится, надо вздохнуть и признаться читателю, что корпуса те в развалинах, а того пива… Того, конечно, нет, но есть новое. Корпусам ничего не сделалось – так и стоят. То есть корпуса стоят, а жизнь в них не стоит на месте. При заводе магазин под названием «Макарий», а в нем и пиво нескольких сортов, и три сорта кваса, и газированные напитки. Пиво, надо сказать, отменное. Особенно темное бархатное. К такому хорошо раков или стерлядок копченых. Раков вам продадут там же, в магазине, а вот за стерлядками придется пойти на местный рынок, найти рыбный павильон, неосторожно наступить на хвост коту, который там дежурит сутки через двое, и после того, как он перестанет орать, посмотреть с тоской на лежащего на прилавке одинокого копченого леща и спросить… Впрочем, ничего и спрашивать не надо. Вас поймут без слов и в тот же момент предложат копченых стерлядок, которые возникнут в руках продавца, точно кролики из шляпы фокусника. Рассказывать о вкусе копченых стерлядей занятие, доложу я вам, совершенно глупое. Пусть этим занимаются те, кто пишет статьи в кулинарные журналы, а мы вернемся в позапрошлый век.
Работал в Лысково и водочный завод графини Толстой. Увы, от него остались одни воспоминания да витрина в музее с потемневшими, рассыпающимися этикетками черемуховой и смородиновой наливок. Водочному заводу графини составлял конкуренцию винокуренный завод купца Степанова. Двухэтажный каменный дом, в котором он жил, и сейчас стоит в одном из переулков. Во дворе дома были большие кирпичные склады готовой продукции. В самом доме после семнадцатого года довольно долго помещалась милиция. Милиционеров никто даже и не спрашивал – почему от них все время пахнет водкой.
Одним из самых заметных лысковских предприятий был механический завод купца И.И. Тараканова. Делал он балагуровские замки, персидские шкатулки, медогонки, трубы, ведра и несгораемые сейфы. В рекламных целях Иван Иванович в престольные праздники на Оленьей горе устраивал представления. Гвоздем программы таких представлений был большой костер, в который… персидских шкатулок не бросали, а ставили большой несгораемый сейф с таракановскими деньгами. Костер догорал, и купец вытаскивал деньги целыми и невредимыми. В музее есть такой сейф. Он маленький, немногим более полуметра в высоту, имеет вид детской игрушки, но весит как большой. Пытался я его оторвать от пола… В музей этот сейф попал закрытым. Пошла Елена Глебовна к мастерам, чтобы те ей его открыли. Мастера, понятное дело, сразу предупредили: все, что в нем найдем – делим пополам. Сейф мастера, как ни пытались, открыть не смогли. Через милицию обратились к самым лучшим медвежатникам. Самые лучшие медвежатники полгода бились, но сейф открыли. Лежал там запасной комплект ключей и больше ничего.
Тараканов был не единственным среди лысковских купцов, кто понимал важность рекламных акций. К примеру, владелец пароходов купец Сергеев каждому, купившему билет на его пароход «Братья», выдавал бесплатно булку со стаканом чая и этим обставлял пароходное товарищество «Березники», которое за покупку билета выдавало лишь булку. Правда, французскую. К концу девятнадцатого века возле Лысково, в деревне Исады, которая исполняла роль речного вокзала13 Лысково, было семь пароходных пристаней, принадлежавших разным хозяевам. Перевозили они до миллиона пассажиров за навигацию14.
Расцвели пышным цветом в Лысково частные страховые агентства. Они и раньше там были – первое страховое агентство было организовано еще в 1827 году. К концу века в селе их была уже дюжина. Страховали дома, магазины, склады и пароходы. Судовладелец Сергеев так удачно утопил во время ледохода свой старый, но застрахованный в трех обществах пароход «Филипп», что на страховые деньги построил новый. Еще и лоцману, который все это помог ему осуществить, заплатил за этот рейс как за всю навигацию. И устроил работать кладовщиком, а лоцман, перед тем как помирать, рассказал об этом внуку, а внук местному краеведу, а краевед написал книжку15, а хитрый Сергеев успел за много лет до ее выхода помереть.
Что касается культурной жизни Лысково, то она кипела. В селе работало четырнадцать учебных заведений, тринадцать библиотек, был открыт общедоступный клуб, без устали заседал дамский комитет, комитет попечительства о народной трезвости открывал чайные, в которых можно было послушать лекцию о вреде пьянства, выпить чаю вприкуску с брошюрой о вреде пьянства, выйти, плюнуть в сердцах и пойти в трактир. Силами учебных заведений и дворянских усадеб ставились спектакли. Завелись народные театры, ставившие пьесы Островского, Чехова и Аверченко. Лысковские частные типографии, которых было уже три, печатали к этим спектаклям красивые афиши. Самый лучший лысковский парикмахер Василий Перицкий гримировал актеров и делал такие умопомрачительные прически актрисам, что…16
По решению земской управы и с помощью купечества был построен зал Общественного собрания, в котором была сцена, зрительный зал и такое удобное и просторное фойе, что хоть в зрительный зал не ходи – только прогуливайся, держа даму под руку, угощай ее пирожными, шампанским и сам не забывай выпить рюмку-другую коньяку.
В шестнадцатом году в Лысково открылся народный музей…17
Вот тут надо бы конечно, прервать рассказ об истории музея и рассказать об истории Лысково в двадцатом веке. О том, что в двадцать втором году село, наконец, стало городом, о войне, об электромеханическом заводе, который начал работать в сорок втором, был градообразующим предприятием, выпускал для военной и автомобильной промышленности электрооборудование, а для нас паяльники и утюги, которыми паяла и гладила вся страна, о том, как он начал понемногу хиреть и теперь дышит на ладан, а утюгам и паяльникам сносу нет, как и сапогам, которые когда-то тачали лысковские сапожники, о консервном заводе, который жив, здоров, невредим и выпускает джемы, варенья, биологически активные добавки, множество фруктово-ягодных начинок, которые по составу напоминают биологически активные добавки, которыми наполняют плюшки, булочки и мороженое, о металлофурнитурном заводе, который за время своей работы успел выпустить такое количество ручек к мебели, что к ним никак не могут выпустить нужное количество ножек, о том, что…
После обеда, часа в три, от пристани на окраине Лысково отходит паром на другую сторону реки – в Макарьево, к монастырю. Одно название эта пристань – даже будка с билетной кассой – и та находится на пароме, а не на ней. Местные жители едут к макарьевским родственникам, а туристы в монастырь. Сначала паром идет по узкому, извилистому затону, вдоль берегов которого расставлены в случайном порядке лодки, рыбаки и отдыхающие. По правому борту видны торчащие из воды ржавые остовы двух барж, затопленных еще в незапамятные советские времена. Минут через десять паром выбирается из затона в основное русло Волги и все туристы начинают метаться от борта к борту со своими фотоаппаратами, чтобы выбрать получше ракурс для фотографирования монастыря. Вместе с туристами мечутся по палубе и дети. Впрочем, они это делают безостановочно все полчаса, пока идет паром.
В Макарьево все выходят на берег и идут в монастырь, минут за десять или пятнадцать его осматривают, а потом уходят на Волгу купаться и ждать обратного парома. В монастыре тихо, ухоженный сад, яблони, усыпанные зреющим белым наливом, и войлочные вишни. Трава под вишневыми деревьями усыпана уже подвяленными от долгой жары черными ягодами. Можно прогуляться по саду, посмотреть на спящего в цветнике кота, у которого одного уха нет совсем, а от второго кто-то отгрыз больше половины, и заглянуть на крошечное монастырское кладбище. Там, рядом с могилами монахинь, есть скамеечка под деревьями, на которую можно сесть, задуматься и просидеть… секунд тридцать, не больше – монастырские комары, злые, точно казни египетские, прогонят и со скамейки, и из сада, и из монастыря на берег. На берегу придется сидеть еще часа два в ожидании обратного парома. Тем временем в монастыре начнется вечерняя служба, и с монастырской колокольни раздастся колокольный звон. Часть туристов вернется в монастырь, чтобы посмотреть на службу, а часть пойдет в Макарьевский магазин за пивом и мороженым. Наконец придет паром. Все погрузятся и поплывут обратно, кроме двух легковых автомашин, которые столкнулись при заезде на палубу и теперь остаются в Макарьево ожидать гаишников, которые неизвестно когда приедут. Под их крики и ругань паром отходит от берега.
В Лысково паром возвращается уже в сумерках. Идешь по городу и чувствуешь, как он медленно погружается в сон, как допивают чай, как убирают со стола, как закрывают дверцы старых дубовых буфетов, как задергивают шторы, как взбивают подушки, как укрываются одеялами, как забираются сначала в один сон, потом в другой, потом в третий…18
_______
1 Честно говоря, поначалу я написал «то ли просто в
детстве выпал из кроватки и ударился головой об пол». Когда Елена Глебовна читала
мой очерк на предмет устранения возможных неточностей, то за художника Фадеева
она решительно вступилась. Написала, что он был человек уважаемый и многие годы
был секретарем райкома комсомола, написал историю комсомольской организации
района, большое внимание уделял воспитанию подрастающего поколения, а вы тут
написали такое, что можно подумать о Фадееве, как о невменяемом… Да разве я против. Пусть будет вменяемый. Наверное, просто
день был такой солнечный, настроение хорошее или премию дали всему райкому
комсомола за перевыполнение плана по надоям комсомольских взносов. Вот и
подумал Виктор Константинович, что хорошо бы совершить что-нибудь такое… или
этакое. И совершил. Уже и память о райкомах сотрется, уже и комсомольцев станут
путать с богомольцами, но вот этот пятиэтажный дом на картине все лысковские экскурсоводы будут показывать беспременно.
2 Раскопок на ней сейчас не
ведется, но время от времени туда наведываются черные копатели.
3 Жизнь Александра Бакаровича – сюжет отдельного не рассказа, но романа. Даже
двух. После смерти Елизаветы Петровны* он стал поддерживать Петра Третьего. За что и попал в опалу сразу после восшествия
Екатерины на престол. За два года до своей неудачной попытки бегства из России
ему было предписано жить не ближе ста верст от Москвы. В крепости его
продержали недолго. Отобрав воинское звание и мундир офицера лейб-гвардии
Измайловского полка, вручили ему тысячу рублей на дорогу и отправили… в Грузию.
Там-то и оказалось, что мечтать надо было осторожно. Поддержки в Грузии он не
нашел. С превеликим трудом в 1782 году ему удалось поднять восстание, которое
тут же было подавлено грузинским царем Ираклием Вторым.
Александр бежал в Имерети и… был выдан России местным князьком за пятьсот
червонцев и золотую табакерку. Ни о каком Подмосковье и тем более Лыскове теперь не было и речи. Поселили его в Смоленске без
права переписки, под надзором караульного офицера, который жил в его доме. В
Смоленске Александр и умер в 1791 году. Если собрать все невеселые мысли,
которые он передумал за те несколько лет, что прожил затворником, да слепить из
них большой ком, да этим комом запустить в тех грузинских товарищей, которые
подбили его бежать из России…
*Князь А.А. Васильчиков в
своих мемуарах пишет, а князь П.И. Долгоруков в своих мемуарах подтверждает,
что Александр Бакарович состоял в близких отношениях
с Елизаветой Петровной, хоть и был моложе ее лет на пятнадцать. Ходили слухи,
что от этой связи родилась у императрицы дочь, Варвара Мироновна
Назарьева, проживавшая в Пучеже.
4 Видимо, способность недолго
думать была унаследована ими от папаши. Тот, недолго думая, обменял жену и
пятеро детей даже не на грузинскую корону, а лишь на ее призрак.
5 Может не Растрелли, но по
легенде Растрелли. И вообще, князь мог и не поселиться в Лысково
никогда. Рос он в подмосковном селе Всехсвятском, и
дворец, и парк, и оранжереи там были такие, что не надо никаких других, но…
прошло через село шоссе Москва – Санкт-Петербург. Как представились Георгию
Александровичу все эти лошадиные заправки с сеном и овсом, бабы у обочин,
торгующие хот-догами, нарумяненные девки, пристающие к ямщикам-дальнобойщикам… Так и решил он ехать в Лысково.
6 Воскресни
хоть на миг и посмотри на Лысково его бывший
рачительный хозяин Морозов – его обратно лечь в гроб никто и уговорить-то не
смог бы.
7 А
уж как они умели торговать хлебом… По объему хлебной торговли в России Лысково уступало только Рыбинску. До двух миллионов пудов
хлеба за один сезон завозилось в село. Хлеботорговцы строили амбары на высоких
сваях, загружали их зерном, а весной, по высокой воде, к амбарам подходили
баржи, хлеб перегружали на них и везли дальше вверх и вниз по Волге. Хлебная
торговля породила в Лыскове «праховый»
промысел. «Прахами» называли посредников между продавцами и покупателями хлеба.
Посредники пускали к себе в дом продавцов и приводили к ним покупателей. С
каждой проданной четверти посредник получал гривенник. Делал деньги из ничего,
из «праха». Была в Лыскове улица Стоялая. Почти в
каждом доме на ней был постоялый двор. Лысковчане так
и говорили «что ни дом – то прах». Теперь зерном в Лыскове
не торгуют, но хлеб на местном хлебозаводе выпекают. Если выбирать между ржаным
багетом с тмином и буханкой ситного, то я бы выбрал темное бархатное пиво «Макарий» булочки с яблочной начинкой. Уж больно хороши.
«Праховой»
торговли хлебом теперь в Лыскове нет, но сдается мне,
что о торговых посредниках так думать не перестали. Ей-богу не перестали.
8 У
Мельникова-Печерского князь Георгий Грузинский выведен в рассказе «Старые годы»
под именем князя Заборовского. Не весь, конечно, он списан, а только некоторые
его черты. Правда, некоторых черт так много, что мудрено его не узнать. Рассказ
этот во время своего путешествия по России прочитал Александр Дюма-отец и так
им впечатлился, что переписал его по-французски (не
мог же он просто его перевести дословно) и назвал «Яков Безухий». Понятное
дело, что в предисловии он написал, что лишь публикует рукопись, которая
случайно к нему попала. «Якова Безухова» прочитал известный французский
издатель и большой любитель всего русского Пьер Кристиан
Броше и тоже впечатлился.
Мало того, он этот рассказ дал почитать кинорежиссеру Питеру Гринуэю, и тот впечатлился до
такой степени, что решил снять по повести фильм. Оба этих впечатлительных
господина даже приехали в Лысково к директору
краеведческого музея, чтобы тот им показал места, описанные в повести Дюма,
описанные в рассказе Мельникова-Печерского. Осмотрели, что смогли, и уехали,
обещав вернуться и снять фильм. Кто их, иностранцев, знает. Может, и вернутся,
и снимут.
9 В том,
что Лысково не стало городом при жизни Георгия
Грузинского, была прежде всего его заслуга. Изо всех сил князь сопротивлялся
этому. Не хотел упускать выгод – доходы от села шли ему, а доходы от города уже
в казну.
10 Без
князя местное духовенство и власти не смели начинать даже церковную службу в
день открытия ярмарки. Их сиятельства приезжали в карете, запряженной дюжиной
лошадей цугом. Архимандрит с монахами и губернатор с чиновниками ждали все это
время князя Грузинского. Терпеливо ждали, безропотно. Однажды кто-то князю
пожаловался, что его обманули в лавке. Обмерили при продаже какой-то ткани.
Князь на следующий день сам пришел в эту лавку, встал за прилавок и продал за
бесценок весь товар, в ней бывший. Именно этот случай описан в рассказе Мельникова-Печерского
«Старые годы».
11 И
все же, хоть и в примечаниях, но надо рассказать о лысковских
сапожниках и башмачниках. Сапоги они тачали такого качества, что износить их
было за одну жизнь совершенно невозможно. Говорят, что именно поэтому их так
охотно передавали от отца к сыну, а от сына к внуку. Бывало, дитю эти сапоги
чуть ли не до ушей доходят, а папашу ослушаться и думать не моги – ходи, бегай
в них с друзьями или по хозяйству помогай. Только тем и спасались, что с
маленькой детской ножки они соскакивали на бегу и часто терялись, а если не
терялись, то бросали их мальчишки, когда никто из взрослых не видит, с
прибрежной кручи в Волгу – иначе никак не могли избавиться. Шутки шутками, а в
первую мировую многих местных сапожников вернули домой прямо с фронта и приказали сапоги шить солдатам.
12 Князь Грузинский в 1852
году приказал долго жить и был похоронен в Лысково, в Спасо-Преображенском
соборе. Село по наследству перешло к его дочери Анне, которая
вышла замуж за графа Александра Петровича Толстого, который был обер-прокурором
Синода, который дружил с Гоголем, который сжег второй том «Мертвых душ» в
графском доме в Москве на Никитском бульваре и там же умер. У Толстых
детей не было и по завещанию все перешло к внебрачному сыну князя Георгия
Александровича – Евграфу Стогову, который был
управляющим лысковского имения. Князь дал ему такую
фамилию из-за того, что нашел его под стогом. По крайней мере, так он объяснил
это своей жене. Та, конечно, могла такому объяснению не поверить, но не
поверить было себе дороже. Есть и другая версия, объясняющая появление мальчика
Евграфа грехом молодости Анны Георгиевны. Наверное, есть и третья, но это уж к
истории Лысково имеет мало отношения. Как бы там ни
было, а Стоговы жили в Лысково
до самого семнадцатого года и потом уехали в Москву. Правда, они владели уже не
всем селом – после реформы 1861 года освобожденные крестьяне, мещане и купцы
мало-помалу выкупили у Толстых большую часть их лысковских
земельных угодий.
13 За
несколько веков Волга изменила свое русло и отодвинулась от Лысково
на пять километров. В восьмидесятые годы решили это положение исправить с
помощью Чебоксарского водохранилища. Произвели сложные математические и экономические расчеты, прорыли
четырехкилометровый подходной канал от Волги до Лыскова
и построили речной вокзал. Все было рассчитано так, чтобы при подъеме
воды на шестьдесят восемь метров над уровнем моря вода подошла к вокзалу. Черт
его знает, почему она поднялась на шестьдесят три метра. То ли в расчетах был
синус перепутан с косинусом, то ли поделили все на два, а надо было на три, то
ли рассчитывали от уровня не того моря… Короче говоря, теперь в Лысково есть сухопутный порт. Аналог этого порта я видел в
городе Кологриве – там есть железнодорожный вокзал, но нет железной дороги. Не
прошла она там. В Кологривском вокзале теперь
краеведческий музей, а в Лысковском речном порту
гостиница «Парус». В ресторане этой гостиницы есть только пиво и водка, а вина
не держат никакого. В Лысково это единственный
ресторан, а когда этих ресторанов здесь было… Заказать
икры паюсной, осетрину с хреном и солеными огурчиками, рыбную солянку, Шустовского коньяку, наливок и на десерт цыганских романсов
там нельзя, но можно американский салат «Цезарь» и итальянский салат «Капрезе», в который вместо оливкового масла добавляют
уксус. Официантки там приветливые и, если их попросить, то они, наверное,
споют, но я не стал. Решил, что как-нибудь в другой раз. Тем более, что жена у меня неплохо поет и обещала мне спеть потом,
если я, конечно, захочу.
14 Летом нынешнего года я два
вечера подряд просидел на Волге, глядя, как мимо меня взад и вперед проплывают
пароходы. Взад и вперед они проплывали с частотой раз в час по одной ржавой
барже, которую толкал буксир. Если сосчитать экипажи всех буксиров и даже
возвести это однозначное число в степень…
15 Книжкой «Это знаменитое
село Лысково», которую написала Альбина Николаевна Мясникова, я пользовался при написании этого рассказа.
Хотел было даже написать, что зачитал ее до дыр, но это было бы неправдой.
Краеведческую литературу у нас в провинции, за редким исключением, издают мало.
Тиражи у нее копеечные. Спросишь такую книжку в музее, а там только руками
разведут. Была, но вся продана. Лет пять или десять назад издавали, да и тираж
был несколько сот экземпляров. Давно уж раскупили все. Теперь в музее хранится
всего один экземпляр с дарственной надпись автора. Кто ж вам его продаст.
Государство, видимо, полагает, что такие книжки переиздавать не надо. Короче
говоря, взял я фотоаппарат и за каких-нибудь двадцать минут сфотографировал ее
всю прямо в музее и засматривал до дыр многочисленные файлы. Одно хорошо –
теперь фотоаппараты цифровые. А будь они еще пленочные…
16 Не знаю что. Так иногда бывает – тащит
писатель за собой предложение в гору на веревочке. Разбежится и… веревочка
оборвется. Или предложение, обросшее разными причастными и деепричастными
оборотами, придаточными, зацепится за какую-нибудь запятую и развалится на
составные части. Что тут сделаешь? Вздохнешь, поставишь многоточие и начнешь
новое предложение. Да, вот еще. У Василия Леонидовича Перицкого
было четыре сына и дочь. И все парикмахеры! Держали в Лысково
две самых лучших парикмахерских. Такие были виртуозы своего дела, что… Ну вот, опять.
17 История краеведческого
музея очень сложная, запутанная и напоминает детектив. Многое в ней до сих пор
неясно. При советской власти музей дважды закрывали. Экспонаты частью увозили в
Нижний Новгород, частью сваливали в кладовку и запирали, частью продавали, а
частью, и немалой, разворовывали. После первого закрытия, которое было в начале
шестидесятых, приехали в Лысково грузинские товарищи
и оперативно вывезли большую часть бумаг, принадлежавших князьям Грузинским.
Вывезли и писцовые книги. Нижегородский историко-архитектурный музей-заповедник
и вовсе увозил экспонаты грузовиками. Два раза энтузиасты музей открывали
вновь. Два раза собирали по крупицам то, что осталось, и открывали. Лет
двадцать назад приезжал в Лысково нижегородский тогда
еще губернатор Борис Немцов и обещал музею, что нижегородские музейщики все
вернут, но где там…
18 Сны здесь крепкие. За одну
жизнь их до дыр не засмотреть. Их передают от отца к
сыну, а от сына к внуку. Дети не любят стариковских снов – они черно-белые и
тусклые. Дети норовят их запамятовать. Про внуков и говорить нечего.