Протокол одного собрания
Подготовка текста, вступительная статья, примечания Алексея Голицына
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2016
Протокол одного собрания[1]
Подготовка текста, вступительная статья, примечания Алексея Голицына
Главными событиями культурной жизни СССР в последние годы правления Сталина были бесконечные разоблачения внутренних врагов советского государства. Чередой шли кампании по выявлению формалистов, вейсманистов-морганистов и прочих безродных космополитов. Естественно, что запущенные сверху идеологические баталии не могли не затронуть первичные партийные организации, в том числе и Саратовское отделение Союза писателей. 1949 год начался для них борьбой с «распоясавшимися церковниками»[2] и продолжился противостоянием «космополитической идеологии».
Как и в первом случае, всё началось со статьи в газете «Правда». 28 января в ней был напечатан редакционный материал «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». Изначальный конфликт между руководством Союза писателей и критиками из Всероссийского театрального общества немедленно перерос в войну на идеологическом фронте. Чтобы активные действия начались в Саратове, потребовалось около месяца, и повод для них был нешуточным. Одним из главных «диверсантов», по мнению властей, был Григорий Бояджиев[3], который «в содружестве с Ю. Чепуриным написал пошлейшую, бездарную пьеску “После грозы”, клеветнически изображавшую послевоенный быт советских людей»[4]. А Юлий Чепурин в то время был достаточно известным саратовским драматургом. В частности, именно он в 1942 г. первым прославил сталинградский «Дом Павлова».
Писательская карьера Чепурина (1914, Саратов – 2003, Москва) до и после 1948 г. была блестящей. В 1936 г. его первые публикации появляются в саратовских газетах. В 1939 году второй выпуск альманаха «Литературный Саратов» открывался рассказом Чепурина «Цирк». Во время войны он был корреспондентом газеты «Сталинское знамя» Юго-Западного фронта. Фронтовой очерк о сержанте Якове Павлове лег в основу пьесы «Сталинградцы», и осенью 1943 г. Чепурин был отозван в Москву для ее постановки на сцене театра ЦДКА. Пьеса имела успех, на следующий год автора приняли в члены СП СССР. После войны Чепурин вернулся в Саратов и стал профессиональным драматургом.
Городские власти предоставили ему дом – случай по тем временам неординарный, прочие саратовские писатели будут добиваться отдельного жилья годами. На столичной сцене и в местном театре драмы шли уже упомянутые «Сталинградцы», а затем и новые пьесы Чепурина, что приносило автору стабильный доход. Например, аванс за так и не написанную пьесу о ремесленниках, заказанную саратовским театром юного зрителя, составил 3000 рублей. Перспективного писателя коллеги даже выдвигали на Сталинскую премию.
Однако дружба с московскими театральными деятелями обернулась для Юлия Чепурина крупной неприятностью. 14 марта 1949 г. вопрос об антипатриотической группе театральных критиков обсуждался на городском собрании работников искусств. Разумеется, статью в «Литературной газете» с упоминанием столичных связей Чепурина читали и партийные товарищи, и члены писательской организации. В результате отдел пропаганды Саратовского обкома ВКП(б) поручил написать доклад с разоблачением Чепурина секретарю местного отделения ССП и секретарю парторганизации писателей Григорию Боровикову.
Как видно из стенограммы обсуждения доклада, никто из писателей не встал на сторону Чепурина. Более того, это событие имело резонанс, вышедший за пределы области. Так, известный шолоховед Виктор Гура[5], живший в Вологде, спрашивал в письме от 20 сентября 1949 г. саратовца Александра Матвеенко[6]: «Моя антипатия Ю. Чепурин (он зажимает молодые таланты, то есть меня!) кажется двинул в Сталинград? Скатертью дорожка, там еще космополитов не хватало!»
Чепурину пришлось покинуть Саратов, он перебрался в Сталинград, где завершил свою трилогию «Сталинградцы» пьесой «Совесть». Неизвестно, какие механизмы были приведены в действие, но уже в 1951 г. вчерашний изгой Юлий Чепурин получил за нее Сталинскую премию III степени! И более того: переехал в Москву, получил квартиру в Доме авиаторов на площади Восстания, а в 1955 г. стал секретарем московской писательской организации. Юлий Чепурин прожил долгую жизнь, писал и переводил сценарии, пьесы, у него выходили собрания сочинений. Похоронен на Ваганьковском кладбище.
Доклад Григория Боровикова после согласований с обкомом был зачитан на собрании писателей-коммунистов 23 апреля 1949 г. Приводим текст доклада, а также его обсуждение и соответствующее постановление с незначительными сокращениями. Курсивом даны рукописные вставки в машинопись.
Об одной антипатриотической группе театральных критиков
(Доклад на собрании писателей г. Саратова)[7]
Исторические постановления ЦК ВКП(б) по вопросам литературы и искусства сыграли решающую роль в новом подъеме советской литературы. Благодаря направляющему руководству партии достигнуты успехи в различных жанрах советского искусства и литературы – в прозе, в поэзии, в драматургии.
Тов. Молотов в докладе о 31-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции так оценил достижения советского искусства и литературы:
«Мы имеем право гордиться успехами советского искусства и в последнее время, в особенности, успехами советской литературы, что является немалым достижением направляющего руководства партии. Наша литература, кино и другие виды искусства все больше обогащаются такими произведениями, которые в своих образах раскрывают идейный смысл событий и работы людей советской эпохи. Подлинное искусство доходчиво и оставляет глубокие следы в сознании людей, и поэтому так велико значение теперешнего подъема советском искусстве для развития успехов в коммунистическом воспитании советского народа… Советское искусство проникает далеко за рубежи страны, освещая дела и дни нашей Родины, которые капиталистическая печать стремится скрыть или извратить в глазах трудящихся»[8].
В прозе появились такие значительные произведения, как «Молодая гвардия» А. Фадеева, «Первые радости» и «Необыкновенное лето» К. Федина, «Далеко от Москвы» В. Ажаева, «Ветер с юга» Э. Грина, трилогия А. Гончара, «Весна в Сакене» Г. Гулиа, «Кавалер Золотой Звезды» С. Бабаевского, романы и повести В. Пановой, Ауэзова, Саксе, Первенцева, Мальцева и других писателей. Поэзия порадовала значительными произведениями К. Симонова, К. Грибачева, Н. Тихонова, М. Луконина и других поэтов. Драматургия обогатилась такими пьесами, как «Великая сила» Б. Ромашова, «Русский вопрос» К. Симонова, «Победители» Б. Чирскова, «Хлеб наш насущный» и «В одной стране» Н. Вирты, «Жизнь в цитадели» и «Борьба без линии фронта» А. Якобсона, «В одном городе» и «Московский характер» А. Софронова, «Большая судьба» и «Зеленая улица» А. Сурова, «Макар Дубрава» А. Корнейчука, «Глина и фарфор» Григулиса, «Красный галстук» и «Я хочу домой» С. Михалкова, «Единая семья» Абишева и другие.
Несмотря на эти успехи драматургии, советские театры все еще не имеют достаточного количества пьес высокого идейного качества и художественного мастерства. XI—й пленум Правления Союза советских писателей в своем решении по этому вопросу записал: «Отставание советской драматургии становится тормозом для дальнейшего подъема советской театральной культуры».
Драматургия – наиболее ослабленный участок работы Союза советских писателей, который неудовлетворительно выполнял постановление ЦК ВКП(б) «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению»[9]. В результате этого ослабления на сцене некоторых театров страны и в печати появились безыдейные, нехудожественные пьесы. Одни из них, как, например, «Бархатный сезон» Н. Погодина и «Совесть» В. Соловьева извращают советскую жизнь и искажают образы советских людей, другие – «Не ждали» Полякова, «Студенты» Финка, «О друзьях-товарищах» Масса и Червинского, «Вас вызывает Таймыр» Галича и Исаева, «Жили три друга» Успенского – настолько низки по своим идейно-художественным качествам, что никак не могут удовлетворить запросы советского зрителя.
Важнейшей причиной такого состояния явилось то обстоятельство, что в секции театральных критиков ВТО и в комиссии по драматургии при Союзе советских писателей группировались критики, стоящие на осужденных партией позициях аполитичности искусства, отстаиваемых ими в прямой открытой или в завуалированной форме. Эти «критики» с формалистических и эстетских позиций дискредитировали положительные явления в советской драматургии, культивировали низкопоклонство перед заграничной буржуазной культурой, игнорировали богатейшее наследство классической русской драматургии.
Партийная печать выступила в конце января
1949 г. с разоблачением этой группы театральных критиков – Юзовского[10], Гурвича[11], Альтмана[12], Борщаговского[13], Холодова (Меерович)[14], Бояджиева, Малюгина[15], Варшавского[16] и других.
«В театральной критике – писала “Правда”
28 января 1949 г., – сложилась антипатриотическая группа последышей
эстетства, которая проникает в нашу печать и наиболее развязно орудует на страницах
журнала “Театр” и газеты “Советское искусство”. Эти критики утратили свою ответственность
перед народом, являются носителями глубоко отвратительного для советского человека,
враждебного ему безродного космополитизма, они мешают развитию советской литературы,
тормозят ее движение вперед. Им чуждо чувство национальной советской гордости».
Безродный космополит Субоцкий[17] старался вытравить из советской литературы все национальное.
Он обрушивался на тех советских писателей, которые так создавали образы, что можно
определить их принадлежность к той или иной национальности.
Субоцкий стремился насаждать
национальный нигилизм, чуждый марксизму-ленинизму, глубоко враждебный советскому
народу.
Национальный нигилизм – это антипатриотическая
идеология буржуазного космополитизма, пренебрежение к национальному достоинству
народов.
«Национальный нигилизм только вредит делу социализма, играя на руку буржуазным националистам». (Сталин, т. 4, стр. 91).
Это определение т. Сталина проявилось в наших
условиях, когда национальный нигилизм по отношению к великому русскому народу и
другим народам нашей страны сплошь и рядом сочетался у безродных космополитов с
буржуазным национализмом, который переплетается с космополитической идеологией империалистов.
Им чуждо чувство национальной советской гордости».
Так, Юзовский нападал на произведения основоположника пролетарской литературы М. Горького, говоря о том, что будто писатель в пьесе «Мещане» выступает «как публицист, не всегда заботясь о том, насколько в данном случае правильно это вмешательство публицистики в художественную ткань пьесы».
Юзовский всячески охаивал пьесы «Далеко от Сталинграда» Сурова, «Победители» Чирскова, он же автор теории о том, что де мол советский герой не отображает жизни. Вот как он сформулировал это «Раз герой советский, то он обязательно… должен одержать победу – этого рода философия ничего общего с диалектикой жизни не имеет».
Гурвич противопоставлял советской драматургии классику, опорочивал советскую драматургию. Он клеветал на советского русского человека, заявляя, что в благодушии выражается «национальный характер» советского человека.
Борщаговский оберегал от критики пьесы, извращающие советскую действительность и образы советских людей, зато горячо ополчался на такие пьесы, как «Московский характер» Софронова, «В степях Украины» Корнейчука, «Хлеб наш насущный» Вирты, «Большая судьба» Сурова и др.
Малюгин нападал на эти же и другие патриотические советские пьесы. Эти же пьесы атаковал с космополитических позиций Холодов (Меерович).
Эта группа критиков-антипатриотов свила гнездо под покровительством Бояджиева, возглавлявшего объединение театральных критиков при ВТО. Сам Бояджиев в своих книгах под флагом мнимой учености проповедовал преклонение перед буржуазной культурой Запада.
Указания ЦК ВКП(б) эта группа критиков встретила отрицательно. Боясь обнаружить свое идейное банкротство, они не разоружились и не прекратили свою деятельность, направив ее прямо против указаний партии, они повели деятельность групповую и антипатриотическую, антисоветскую. Некоторые критики с Бояджиевым во главе окопались в ВТО и, собирая вокруг себя приятелей, стали фальсифицировать «общественное мнение» против новых советских пьес, против советского репертуара вообще. Другие критики превратились в «молчальников», хотя на самом деле вели подрывную работу исподтишка, тихой сапой…
На пленуме Союза советских писателей было положено начало разоблачению и разгрому этой антипатриотической группы театральных критиков. Партийная печать, партийная критика идейно разгромила безродных космополитов, сорвав маски мнимого, дутого «авторитета» юзовских, гурвичей, борщаговских, бояджиевых, малюгиных.
Критики-космополиты объединились в группу, имея своей целью по заявлению Юзовского, поданному в президиум Союза советских писателей, «наносить удары советскому искусству с боковых позиций». Группа просачивалась в органы печати, на руководящие посты в театрах, ставя своих людей. Методом шантажа, угроз, запугивания и прямой клеветы космополиты пытались завладеть искусством. Обнаглевший Юзовский на собрании критиков ВТО заявил: «Организация критиков, как таковая, отвечает за положение дел в искусстве, за то, что в нем происходит». Юзовский претендовал на то, чтобы руководить советским искусством, направлять искусство.
Один из главарей этой группы Борщаговский так поучал молодых драматургов. Например, одному из них он писал: «В вашей пьесе советские люди слишком щедро излагают свои мысли и идеи; драмы не допускают словесного выражения идей… Лучше итти по пути ремесленничества. Только не загружайте головы действующих лиц всякими актуальными проблемами… Вы идеализируете советских людей, это переходит в сентиментальность».
Такие взгляды космополитов порождали драматургию самого низкого пошиба. Пьесы, написанные по рецептам космополитов, оказались идейно враждебными, пошлыми, фальшивыми, антихудожественными.
Космополиты «работали» против советского народа. Сейчас космополитизм особенно выгоден американскому капиталу, потому что космополитизм проповедует идею межгосударственного, международного человека вообще, лишенного национальной гордости и любви к Родине. Советский народ не потерпит этого, не даст ослабить патриотическое чувство независимости, чувство любви к Советской стране.
Космополитизм – это идеологическое оружие американской реакции, прикрывающее политику, направленную на захват чужих территорий, новых колоний и рынков. Космополитизм – это оборотная сторона буржуазного национализма. Маркс и Энгельс, разоблачая представителей немецкого «социализма», писали: «…Мы снова могли убедиться, какое узко-национальное мировоззрение лежит в основе мнимого универсализма и космополитизма немцев» (Маркс и Энгельс, соч. т. IV, стр. 464).
Эта органическая связь национализма с космополитизмом особенно наглядно появилась в эпоху империализма – высшей и последней стадии капитализма.
«Империализм – писал Ленин, – отличает перерастание капиталом рамок национальных государств, он означает расширение и обострение национального гнета на новой исторической основе» (Соч. т. 21, стр. 371–373).
В современных условиях империализм выступает в разной конкретной обстановке по-разному: и с неприкрытыми националистическими захватами и под прикрытием космополитических идей. Космополитизм – ширма, за которой скрывается стремление той или иной империалистической страны к закабалению других народов, к развязыванию новой мировой войны, к мировому господству.
Советский народ, стоящий на страже мира во всем мире и на страже интересов своей страны, не мог мириться с вредной «деятельностью» космополитов в любой отрасли науки, искусства, литературы.
Безродные космополиты идейно разгромлены. Задача состоит в том, чтобы выкорчевать корни космополитизма и причины, порождающие его, т.е. аполитичность, «беспартийность», преклонение перед иностранщиной.
Ленин говорил, что беспартийных писателей не должно быть, что литература должна стать частью общепролетарского дела.
вставка
В Саратове на идеологической работе подвизались люди, допускавшие серьезные политические ошибки. К ним относятся Лейтес[18], Жак[19], Оксман[20]. В консерватории преподавала некая Гарская, работавшая несколько лет у немцев. Она в своих лекциях превозносила иностранных теоретиков музыки. Жак вела подрывную деятельность, охаивая произведения советской литературы. (о Блоке)
Дотцауэр[21].
Обратимся к нашей, саратовской литературной жизни, к нашей писательской организации и посмотрим на творчество писателей с точки зрения сегодняшних идеологических задач.
Прежде всего и больше всего придется говорить о драматурге Чепурине. Не потому, что он талантливее или значительнее других писателей, живущих в Саратове. Отнюдь нет. О Чепурине необходимо говорить по двум причинам: во-первых, он долгое время был связан личной, интимной дружбой с главарями антипатриотической группы космополитов Бояджиевым и Борщаговским и, во-вторых, потому, что влияние космополитов сказалось на его творчестве.
Тревога за судьбу товарища писателя заставляет говорить со всей откровенностью и серьезностью.
Известно, что связь Чепурина с Бояджиевым и Борщаговским началась примерно с 1942-43 года, т.е. с подготовки к постановке сцен «Сталинградцы»[22]. Впоследствии Чепурин работал над своими пьесами «После грозы» и «Последние рубежи» совместно с Бояджиевым и Борщаговским, т.е. под их руководством и с их помощью. Чепурин похвалялся этим вниманием к нему со стороны Бояджиева и Борщаговского, показывал от них телеграммы с приглашением приехать в Москву, книги с дарственными надписями, переводил им деньги, выдавал доверенности на получение ими денег с его, Чепурина, счета в Управлении по охране авторских прав.
За несколько дней до опубликования в печати
статьи «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», Чепурин говорил в Союзе писателей о том, что получил от Бояджиева
Борщаговского телеграфное уведомление об этой статье.
Из этого видно, что связь Чепурина с Бояджиевым и Борщаговским выходила далеко за рамки официальных отношений,
неизбежных при прохождении пьесы в театре обычным путем. Это была дружба.
На чем же она покоилась? Известно, что эти космополиты по выражению А. Фадеева «подшибали ноги передовым драматургам, окружали их атмосферой недоброжелательства, враждебности. Иных они пытались тащить за собой». Известно также, что эти космополиты «насаждали групповщину, культивировали чуждые советской печати нравы, упорно противились выдвижению молодых талантливых драматургов…» («Культура и жизнь», 30 янв. 1949 г.) Известно также, что Бояджиев злобно клеветал, будто бы режиссеры росли и развивались не на постановках советских спектаклей, а на пьесах иностранных авторов, причем Бояджиев всячески расхваливал пошлое западноевропейское театральное искусство.
Как могло получиться, что молодой начинающий драматург Чепурин сдружился с антисоветскими проповедниками Бояджиевым и Борщаговским? Что это, простая случайность или влечение души? Очевидно, последнее, потому что Чепурин творчески сроднился с Бояджиевым и Борщаговским.
Недостаток опыта, а может быть и таланта, на первых порах драматургической деятельности Чепурина потребовал посторонней помощи. Сцены «Сталинградцы» литературно обрабатывались Борщаговским и Бояджиевым. Оказанная помощь очаровала Чепурина и, как он сам заявил на собрании работников искусства г. Саратова 14 марта, он «продал душу чорту» (т.е. Бояджиеву) и пошел, ведомый космополитами.
Вторая пьеса Чепурина «После грозы» написана в соавторстве с Бояджиевым и по рецептам безродных космополитов. «Литературная газета» в редакционной статье 29 января 1949 г. по этому поводу писала следующее:
«Поза “тонкого” эстета не помешала Г. Бояджиеву (в содружестве с Ю. Чепуриным) написать пошлейшую, безродную пьеску “После грозы”, клеветнически изображавшую послевоенный быт советских людей. Г. Бояджиев в своей пьесе оболгал и быт и чувства советских людей, создав эпигонское произведение в духе Арцыбашева и Вербицкой».
Это справедливая оценка, данная космополиту Бояджиеву, в полной мере относится к Чепурину, так как соавторы несут солидарную ответственность. Всем известно, что Бояджиев пьес не пишет, он «теоретик» драматургии. Пьесу «После грозы» писал Чепурин, пером которого водили взгляды и вкусы Бояджиева.
Теперь не бесполезно вспомнить эту во всех отношениях бездарную пьесу. Действие пьесы происходит «после грозы», т.е. после войны. Вся суть событий состоит в следующем. Жена подполковника Алексея Колесникова Елена, во время войны, когда муж находился на фронте, сошлась с директором леспромхоза Андреем Тихомировым. Они живут как будто счастливо. Их пугает только одно: а вдруг Колесников, первый муж Елены, от которого долго не было вестей, окажется живым и приедет. Тогда их счастью наступит конец. Муж оказался жив. Страх стал сильнее. Елена выражает его так: «Муж оказался жив, и вот теперь со дня на день может возвратиться. Какая заманчивая сцена для окружающих! Они считают себя вправе в глаза сказать мне, что я – падшая женщина». Ситуация, как видим, фальшивая. В самом деле: если Елена вышла замуж за Тихомирова по любви, то ей нечего стыдиться ни первого мужа, ни людей. Если же она вышла не по любви, а просто изменила мужу, то авторы должны осудить ее. Нет, авторы оправдывают ее, считая, что в войну всякое случалось, а вот после войны все должно стать на свое место. Устами одного из персонажей так и сказано: «Война-разлучница кончилась, ветер обратно в свою сторону подул – вот каждый свое прежнее место в жизни и ищет». Ищет ли Елена прежнее место? Ответ двоякий: если бы Колесников не приехал, то она жила бы с Тихомировым, которого, как ей кажется, любит. Но если бы исчез Тихомиров, она с удовольствием сошлась бы снова с Колесниковым. Она оправдывает такие изломы. Про развратницу Зину Елена говорит: «Зина не виновата в том, что ее жизнь ломалась дважды». Как видим, Елена не лучше развратницы Зины. Она говорит Колесникову: «А мне, Алексей, было бы лучше услышать от тебя, что я – гулящая баба, легкомысленная солдатка».
Кого же в конце концов любит Елена? Оказывается, сразу двоих: Колесникова и Тихомирова, только Колесникова «в тысячу раз больше». Елена и дочь свою Людочку приучила любить обоих пап. Людочка видела во сне «папу Андрюшу и папу Алешу».
«Сколько же у тебя пап?» – спрашивает мать. – «Не знаю», – отвечает Людочка.
Таков образ советской женщины, превращённой авторами в героиню спальных романов буржуазной литературы. Авторы оправдывают ее устами Ивана Федоровича: – «Женщину надо понять, женщина не всегда виновата».
Каковы же остальные участники этой любви втроем? Директор лесхоза Тихомиров, проведя всю войну в тылу, сошелся с женой своего друга Колесникова. Когда Колесников узнает об этом и восклицает: – «Живите, живите, воры! Я никому не нужен», – Тихомиров подленько радуется: – «Кажется, гроза миновала». Но Колесников вдруг великодушно благословляет связь Елены с Тихомировым: – «А хорошая она все-таки, Андрей. А? Ленка-то? Любишь ее? Люби».
Но авторы хотят, чтобы их теория «прежнего места» восторжествовала, и они не оставляют Елену с Тихомировым, как это было бы по жизненной правде (если, конечно, они любят друг друга), а все подводят к тому, чтобы Колесников простил жене измену. Пускается в ход другая пара – муж и жена, которые попадали в такую же ситуацию.
Вот разговор Колесникова и Ивана Федоровича:
«Иван Федорович. Девять месяцев тому назад от меня уехала жена…
Колесников. Вы приняли ее? Вы рады?
Иван Федорович. Очень. Я люблю ее, а любишь – значит прощаешь. Выпьем за любовь.
Колесников. Вы ангел, а не муж.
Иван Федорович. Женщину надо понять, женщина не всегда виновата».
Так пьеса «После грозы» проповедует мораль: изменяй мужу или жене, будь нечистоплотным, все должно прощаться во имя любви. Так в пьесе выражена чистейшей воды буржуазная идеология, идеология, враждебная советскому народу. И хотя в пьесе произносятся слова о Советском Союзе, о пятилетке, – это, однако, не может скрыть ее буржуазную сущность, то нее так и разит тленом.
Итак, мы знаем, что вредную, пошлейшую пьесу написал Чепурин (один или в соавторстве с Бояджиевым – это никакой роли не играет), мы помним, когда он читал ее на «Среде» в редакции газеты «Коммунист» и как он огрызался, когда выступавшие участники «среды» давали пьесе резко отрицательную оценку. Он повез ее в Москву. На сцене столичных театров пьеса не пошла, т.к. слишком уж от нее пахло арцыбашевщиной, а на периферийные театры маленьких городов она при помощи Бояджиева проникла и некоторое время отравляла зрителя.
Влияние безродных космополитов сказалось и в пьесе «Последние рубежи». Имея положительные стороны, пьеса содержит очень много вредного. Известно, что космополиты преклоняются перед заграницей.
Заглянем в пьесу «Последние рубежи».
«Ножкин (Фокину) Фокин, довези меня до американцев. Я у них твой шарабан на новый “виллис” обменяю.
Фокин. “Мечту” на “виллис”? Нет.
Ножкин. Постой! Погляди, ты своей полуторной весь заграничный асфальт испачкаешь. Международный скандал произойти может. Фу, от одного этого дыма яблони цвести не станут. Ты погляди какие яблони, какая дорога!
Фокин уходит.
Деньдобрый. Что там – дорога! Вы поглядите, Афанасий Павлович, вон на этот дом. Какая роскошь! Прямо не дом, а дворец культуры и отдыха.
Кудров. Интересно, кто в этом доме жил?
Деньдобрый. Как кто? Хозяин.
Кудров. Хозяин хозяину рознь. Помещик, наверное.
Деньдобрый. А кто ж его знает… может, и помещик (пауза). Да… приеду до дому, начну себе новую хату строить, обязательно все зроблю на заграничный манер. Писля такого европейского опыту, да щоб у мени у хате ванны не було або винного погреба? Ого! Такой винный погреб сделаю…
Ножкин. Дмитро, будешь пьянствовать, тебя в партию не примут.
Деньдобрый. Примут: требы знать, як пить.
Кудров. Гляжу на тебя, Дмитро, и прямо поражаюсь. Образованный ты человек, бухгалтер, а ничего в загранице, кроме красивого фасада и винного погреба, не разглядел. А людей ты видел? Как люди живут? Вот мы с Ножкиным как-раз ночевали в одном доме, у помещика, жена у него, у паразита, белая, как лебедь, одними бисквитами питается, с утра до ночи мохнатые полотенца меняет да в ванных полощется. А батраки ихние… Ай, да не хочется говорить… До того я тогда расстроился».
Из этого отрывка видно, что устами героев пьесы заграница воспета сильнее, чем развенчана. Советские автомобили – «шарабаны», которые еле двигаются, а у американцев, видите ли, «новые виллисы». Советские автомобили в руках советских шоферов такие грязные, что могут заграничный асфальт испачкать. Об этом говорится серьезно и это не опровергается дальше. Жизнь людей заграницей показана так: вот роскошно живет помещица, описаны детали из ее жизни. А как живут батраки? В этом месте автор заставляет действующее лицо замолчать и махнуть рукой.
Издевательски звучит утверждение о том, что можно быть пьяницей и быть принятым в партию, надо только знать, как пить.
В пьесе Чепурина даже командир дивизии Климов проявляет преклонение перед иностранным. В третьем акте есть место, когда Климов и начальник штаба дивизии говорят о предстоящей встрече с американцами.
Жилин. Если даже Моллер и принял наш ультиматум, Сергей Васильевич, нам теперь едва ли успеть подготовиться к встрече с союзниками.
Климов. Американцы любят точность. Надо успеть, Николай Иванович. Надо успеть».
Советскому драматургу, изображающему советского генерала, следовало написать «Мы любим точность» и т.д. А получается, что только американцы любят точность, а мы советские люди ее не любим. Автор призывает к уважению американской точности.
Любопытно сравнить речь американского генерала Вилларда или немецкого генерала Моллера и советского генерала Климова. Язык Вилларда и Моллера отточенный, точный, образный. Вот как разговаривают командующий американской армией Уорн и его подчиненный генерал Виллард?
Вот образец их служебного разговора.
«Уорн. У нас радость, генерал?
Виллард. О да, господин командующий.
Уорн. Теперь к этой радости надо прибавить радость полководца, завершившего большую и сложную военную операцию… Если я прибыл к вам лично, генерал, вам должно быть понятно, какая почетная и ответственная задача ложится на вас. Что вами сделано после получения моего приказа?
Виллард. Приняты все меры, господин командующий» и т.д. в таком роде.
А вот образец служебного разговора командира советской дивизии генерала Климова и его подчиненного полковника Жилина.
«Жилин. Так ты, Сергей Васильевич, хочешь обойтись совсем без жертв?
Климов. Почти без жертв.
Жилин. Гм… Это невозможно. Предстоит бой…
Климов. Ты подожди в бутылку лезть. Сначала предложи что-нибудь похитрее.
Жилин. Тьфу, чорт возьми! Это не кроссворд. Это… Это чорт знает что».
В драматическом произведении каждая деталь, каждое слово имеет смысл. Непонятно, зачем Чепурин заставил Климова говорить такие слова перед отправкой своих офицеров и солдат на встречу с американцами.
«Климов. Приказываю.
Жилин собирается записать.
Солдатам и офицерам воздушного десанта привести себя в образцовый вид, одеть ордена и медали, начистить сапоги, побриться, постричься, освежиться одеколоном…»
Зрителю сразу представляется, что советские офицеры и солдаты, если бы не встреча с американцами, так и ходили бы не остриженные и не бритые, в нечищенных сапогах, а командир дивизии не обращал бы внимания, т.к. это не само собой разумеющаяся армейская повседневность, а деталь торжественности.
В американской армии солдатам, а тем паче офицерам никто не приказывает чистить сапоги, стричься, бриться, там каждый помнит об этом сам.
Так получается по пьесе.
Чепурин решил клеветать на советских бойцов и дальше, в создании образов бойцов. Боец Деньдобрый в мирное время бухгалтер, записывает себе в блокнот «заграничный опыт», а советский солдат думает, что эти люди дорожат временем. Это оглупление положительного по замыслу автора героя. А как выглядит серьезный разговор старшины Кудрова, командира взвода, тоже положительного по замыслу автора героя.
«Деньдобрый (взял свой автомат). Мабуть, колысь це в музее буде висеть цей автомат…
Кудров. Пусть мне другую выдадут, а с музейного старшины я расписку потребую, что мою винтовку он собственноручно каждый день будет чистить, как по уставу положено.
Ножкин (смеется). Да разве в музее старшины бывают?
Кудров. Старшина везде должен быть…»
Это нельзя назвать иначе, как оглупление младшего советского командира. Какой нормальный человек, не говоря уже о командире, подумает, что старшина должен быть везде. Это автором пущено для смеха. Получается не смешно, а обидно.
Так, из пьесы «Последние рубежи» во многих местах торчат «космополитические» уши. При печатании пьесы в альманахе «Литературный Саратов» многие места были выправлены, а в книжке, вышедшей в издательстве «Искусство», все осталось.
(на обороте): В свое время Чепурину указывали на эти ошибки. В частности, на собрании, когда он читал пьесу «Последние рубежи», ему говорили, что в пьесе есть восхищение иностранщиной. Он заявил тогда, что он это смягчит. Но и после смягчения, как видите, восхищенья «Европой» осталось еще довольно. Эту часть из пьесы Чепурин давал в газету «Коммунист», но она была забракована редактором Логиновым по той причине, что она призывает к преклонению перед всем заграничным.
Все эти факты свидетельствуют о том, что Чепурин в своем творчестве неоднократно следовал рецептуре космополитов. Это дает право сделать вывод о том, что ошибки не случайные, а органичные, вжившиеся в творчество правила, установившееся творческое кредо.
Больше того. Чепурин унаследовал методы и другого порядка – метод вуалирования, замазывания этих ошибок, тщательной маскировкой их. Разоблаченные космополиты всячески изощрялись, чтобы умолчать о своей вредной деятельности и клеветали. Делая сообщение о Пленуме ССП, он ни одним словом не обмолвился о связях с Бояджиевым и Борщ<аговским>.
Чепурин не может не понимать собственной ответственности за свое творчество. Писатели, общественность ждали от него самокритичного выступления, анализа своих ошибок, объяснений того, на чем основывалась личная дружба и творческое содружество с космополитами и, наконец, чистосердечного вразумительного слова о том, как он будет исправлять свои ошибки.
На собрании работников искусств Саратова Чепурин создал видимость самокритики и то представил себя жертвой Бояджиева. При этом он не поскупился на похвалы по адресу Бояджиева, рассказав об «образованности в культуре» этого матерого антисоветского «деятеля». Чепурин нарисовал Бояджиева обаятельным человеком, против которого он, Чепурин, как невинный агнец, видите ли не мог устоять.
Признание собственных ошибок искренне тогда, когда оно сопровождается анализом существа ошибок и причин, породивших их. Чепурин пошел по иному пути: он слегка пожурил себя. Но это только внешняя сторона дела, существа же он не коснулся.
Чепурин должен пересмотреть свои пьесы, проанализировать ошибки и честно исправить их, создавая такие произведения, в которых вместо космополитического влияния билась бы советская идеология, которые были бы пропитаны партийностью, народностью. Осознание и исправление идейно-творческих ошибок Чепурин может доказать только своими произведениями.
Наша писательская организация несет ответственность за Чепурина и за его ошибки.
Ошибкой редколлегии альманаха и лично своей я считаю напечатание в 8-й книге альманаха[23] статьи Л. Петровой (Л. Жак) «Из литературного прошлого Саратова. Заметки о творчестве поэтессы А.В. Переводчиковой». Автор заметки Л. Жак путается в оценке творчества Переводчиковой: она то восхваляет мотив народничества в творчестве поэтессы, «бескорыстно отдавшей почетному делу просвещения народа» и верящей в возможность просвещением «пошатнуть устои вековые», то говорит, что этот взгляд поэтессы наивен. Так же неопределенно оценивает Жак стихи Переводчиковой о Белинском и Некрасове.
Давая общую оценку творчества Переводчиковой, Жак пишет:
«Тяжело переживая народную судьбу, она находила в природе, которой посвящены ею много поэтических строк, те гармонические и эстетические начала, которые были чужды современной ей реальной действительности. Красота и гармоническая величавость русской природы рождали в душе А. В. Переводчиковой оптимистическую веру в грядущий день русского человека».
Эти строки формалистического порядка.
Мы должны повысить требования к себе, к своим
произведениям. В этой связи необходимо указать на то, что в творчестве некоторых
товарищей в той или иной степени еще звучат «общечеловеческие» мотивы. Это прозрачнее
всего проявляется у поэтов. У Веденеева[24], в большей части стихов, которые мы знаем, преобладает
бездейственное любование природой. Это объясняется, видимо, творческой молодостью
автора. Безыдейность – каналы, по которым проникает в среду советских людей
буржуазное мировоззрение.
Поэта Озерного[25] долгое время упрекали в созерцательном отношении к окружающему. Это было справедливо, потому что наряду с хорошими, идейными стихами, Озерный писал сугубо интимные, не представляющие общественного интереса стихи. Он не особенно серьезно воспринимал критику и считал, что поэзия интимных чувств имеет право на жизнь наравне с идейной поэзией. Этот ошибочный взгляд привел поэта к неудаче с поэмой «Здравствуй, мир!».
Поэма Озерного «Здравствуй, мир!» обсуждалась 6 июля 1948 г. Еще тогда поэту указывалось, что он написал поэму с чужого голоса, с «Санкюлота» Антокольского[26]. Образ героя-современника лишен национальных советских черт, а получился абстрагированным, космополитическим. Это творческая ошибка – результат созерцательной поэзии.
Но критику Озерный воспринял. Последний цикл его стихов о Сталинграде свидетельствует об идейном росте его поэзии, о росте поэтического мастерства. Можно думать, что Озерный и впредь напишет еще лучшие стихи, если он будет держаться дороги, на которую теперь стал.
Я говорю об Озерном так остро не потому, что он ушел от задач советской поэзии, а потому, что он сейчас успешно преодолевает в своем творчестве так называемую «чистую» лирику, и его надо поддержать именно на этом правильном пути. Страстный патриот Белинский клеймил эстетство, «искусство для искусства», потому что эстетство всякого рода фальшиво, антинародно, реакционно по своему существу, антипатриотично, антинационально.
Газета «Правда» в статье «Об одной антипатриотической группе театральных критиков» писала:
«Советское искусство питается богатейшими, небывалыми в истории культуры, источниками социалистического строительства. Но лишь тому открыты эти источники, кто сам участвует в творчестве новой жизни, в борьбе за коммунизм. Кто смотрит на эту жизнь со стороны, рыбьими глазами равнодушного наблюдения, тот неизбежно остается позади».
Это указание ЦО партии надо помнить.
Отделение Союза советских писателей допустило ряд ошибок в своей работе и я, как руководитель отделения, искренно признаю эти ошибки. Наиболее серьезная ошибка состоит в том, что критика творчества писателей бывает недостаточно принципиальной, недостаточно партийной. В отделении установилось порочное стремление во что бы то ни стало поднимать авторитет саратовских писателей. Это привело к тому, что в погоне за авторитетом мы упускали самое существенное – творчество. Так случилось с Чепуриным. Желая создать ему авторитет, мы выдвигали его на соискание Сталинской премии, хотя в душе были убеждены, что премию он не получит. Об этом говорили друг другу и все же выдвигали. И я в числе других товарищей поддерживал выдвижение Чепурина, хотя видел идейные срывы в его пьесах, о которых уже говорил. Лестно, знаете, иметь в своих рядах Лауреата Сталинской премии. Это поднимет авторитет отделения ССП. Так мы говорили и в соответствии с этим действовали, замазывая недостатки в творчестве и в моральном облике Чепурина.
С таким беспринципным, обывательским подходом к оценке творчества писателей надо решительно покончить.
В альманахе «Литературный Саратов» все еще помещаются произведения не всегда высокого идейного и художественного уровня, или произведения, далекие от сегодняшних задач. Альманах надо сделать таким, чтобы он вторгался в жизнь, а не плелся в хвосте ее.
вставка
Редколлегией была принята к печати моя повесть «Сквозь огонь»[27], в которой некоторые места были написаны натуралистично, что вызвало возражения Обллито. На это же мне было указано в Обкоме и в ЦК партии. Я признал эти указания правильными и повесть считаю недоработанной.
Плохо идет рост писательской организации за счет молодых, свежих сил. Космополиты всячески ограждали искусство от молодых дарований и тем самым нанесли ущерб советскому искусству. Мы должны исключительно внимательно относиться к появлению новых, начинающих литераторов, бережливо холить ростки подлинного таланта, помогать росту и развитию. Однако, мы не можем особенно похвалиться этим.
Молодые, новые имена хотя и появляются в нашем альманахе, но они малочисленны. Рецензирование произведений начинающих авторов не всегда достаточно квалифицированно. Бывают случаи грубого одергивания начинающих авторов. Нам необходимо пересмотреть состав рецензентов, доверив рецензирование внимательным, чутким товарищам.
Необходимо смелее выносить наше творчество на широкое обсуждение читателей, развивать здоровую критику и самокритику.
Тов. Сталин учит:
«Нам нужна такая самокритика, которая подымает культурность рабочего класса, развивает его боевой дух, укрепляет его веру в победу, умножает его силы и помогает ему стать подлинным хозяином страны».
Эти указания тов. Сталина являются программными и для критики и самокритики в области литературы.
«Но пользоваться этим оружием критики имеют право только люди с чистыми руками и с чистой политической совестью. Злобствующих антипатриотов-космополитов, у которых высокая идейность заменена пронырливостью прожженных интриганов, не следует подпускать на пушечный выстрел к делу критики» («Культура и жизнь», 30 января 1949 г.).
Большие задачи стоят перед советской литературой. Посильную долю должны внести в выполнение этих задач писатели Саратова. Успех может быть только при условии понимания высокого партийного назначения литературы, являющейся важнейшей частью дела Ленина–Сталина, дела патриотов Советской страны.
Григорий Боровиков
В прениях выступали:
ПАДЕРИН[28]: Космополиты в критике, борясь против советской литературы, дошли до организационного оформления своей антипатриотической группы и разработки планов своей литературно-диверсионной работы. Партия коммунистов разоблачила эту группу и тем еще раз проявила отеч. заботу о развитии советской литературы.
Далее оратор подробно рассказывает о методах Юзовских и компании по разложению литературной молодежи.
Я лично знал о дружбе молодого драматурга Чепурина с Борщаговским и Бояджиевым, но ранее не придавал этому значения. Теперь я, как и другие товарищи, требую от Чепурина честно рассказать собранию, на чем держалась эта дружба, как обрабатывали его космополиты.
Пьеса «Последние рубежи» в первом варианте была идейно здоровой пьесой. Но после того, как Чепурин побывал в Москве, в пьесе появился ряд политически ущербных мест. Больше того – он пытается оправдать второй худший вариант законами сцены. Причина – влияние космополитов.
Доклад тов. Боровикова – хороший, но докладчик чрезмерно много уделил внимания Чепурину, который, как известно, львиную долю своего выступления на городском собрании работников искусств посвятил критике Боровикова. Это отдает тенденциозностью.
Далее тов. Падерин говорит об антипатриотической деятельности Жак: организация разносного диспута по роману Коновалова[29] «Университет»; нечто подобное произошло при обсуждении альманаха на фил. факе, где воспитанники Жак нагло издевались над местными писателями и советской литературой.
Очень путанную, фактически антипартийную лекцию о Горьком прочла Жак в Вечернем Университете, так что мне пришлось выступить с поправками, чем Жак осталась очень недовольной.
ЧЕПУРИН: Как явствует из доклада, наиболее оформившимся космополитом среди писателей Саратова оказываюсь я.
Прежде всего дам ряд справок.
Телеграмму от Борщаговского я не получал. С Бояджиевым я дружил и очень долго. Но пьесу «Последние рубежи» я писал в Москве один, Бояджиева в это время даже не было в столице. Бояджиев читал уже готовую вещь, причем тут же заявил, что может оказать мне помощь по доработке лишь при условии денежного вознаграждения. Тогда я отказался от его помощи вообще. Но позже я занял у него деньги, причем при расчете с ним у нас произошел скандал: он требовал, чтобы я рассчитался с ним по дореформенному курсу. Эти два случая разоблачили Бояджиева как мелкого человека, и я с ним порвал всякие связи.
Пьесу «После грозы», написанную с Бояджиевым, считаю своей грубой политической ошибкой. Критику ее партийной печатью и товарищами считаю совершенно правильной.
Пьеса «Последние рубежи», на мой взгляд, партийная пьеса. Тов. Боровиков просто вырывал отдельные фразы из нее и потому преподносил все в неверном свете. Думаю, что товарищи дадут объективную оценку моей работе. Полагаю, что Боровиков просто задним числом сводит со мной счеты за критику его творчества на городском собрании работников искусств.
Космополиты пытались меня свернуть с правильного
пути, но ядовитое семя было брошено не на ту почву. Спасать меня для советской литературы
нечего, я в такой помощи не нуждаюсь. т.к. не считаю себя погибающим, а от помощи не отказываюсь.
Категорически отклоняю обвинение в том, что я в своем выступлении на гор. собрании раб. искусств пользовался методами космополитов.
КОТОВ[30]: Один из недочетов городского собрания работников искусства заключается в том, что он не помог союзу писателей вскрыть имеющиеся ошибки. Выступившие писатели больше касались своей лично работы. Мы ответственны за антипатриотическую деятельность Жак и Лейтес, Жак даже выступала в роли учителя советской литературной молодежи, Лейтес бездушно равнодушным языком плохо пересказывала пьесы, а не анализировала их. Во главе отдела культуры в газете стоял писатель-коммунист В. Тимохин[31]. Он не сумел разгадать «писания» Жак и пропускал творения Лейтес. Я не помню случая, чтобы обсуждали какую-либо рецензию, напечатанную в газете «Коммунист». Союз писателей воспитанием критиков не занимался. В статье Покусаева[32] в «Коммунисте» с эстетских позиций трактуются вопросы литературной формы и содержания. Редколлегия альманаха забраковала эту статью. Тогда со статьей для альманаха выступила по предложению Жак тов. Дотцауэр. Говоря о творчестве Богатырева[33], она писала, что он в образе солдата дал обезличенный образ, критик видит в этом силу поэта. Фактически это доказывало, что коллектив не обогащает, а обедняет личность.
Ваше выступление, товарищ Чепурин, на городском собрании было завесой, за которой вы хотели спрятать свои связи с Бояджиевым. Вы даже пользовались передергиванием фактов, пытались опорочить еще не законченный роман Боровикова. Перед собранием вы выставили Облгиз и автора в неправильном свете. Причины наших ошибок и неполадок – в равнодушии к жанру критики, в либеральном отношении к Жак и др. А главное – у нас не поставлена по-настоящему идеологическая работа. Итоги августовской сессии ВАСХНИЛ не были даже обсуждены у нас. Мы не начали еще пересмотр всего того, что нами напечатано. Забвенье политических вопросов – одна из причин ослабления нашей деятельности.
ОЗЕРНЫЙ: Прошло много времени после разоблачения антипатриотической группы презренных космополитов. Большой промах в нашей работе в том, что мы своевременно не обсудили этот вопрос и поэтому на городском собрании работников искусств наши выступившие товарищи «ударились лицом в грязь». Чепурин не вскрыл существа его связи с космополитами, их влияния на его творчество. И прав Боровиков, говоря, что мы протягиваем руку помощи Чепурину, мы хотим ему помочь. Богатырев своим выступлением опозорил организацию тем, что он не в трезвом виде вышел на трибуну. Порывкин[34] также плохо выступил. Боровиков отделался справкой. Если бы мы этот вопрос обсудили раньше, то не было бы этих недостатков на собрании. Содружество Чепурина с Бояджиевым сказалось на пьесе «После грозы». И нам важно выяснить, как такое содружество возникло. Чепуриным был правильно поднят вопрос о пассивности писателей (имеется в виду тов. Лапинский[35], который не пишет). Я не склонен считать Боровикова формалистом, но у него бывают недостатки и ошибки, он обошел свою творческую среду и направил одну из своих повестей в ЦК ВКП(б)[36]. К нам поступают на консультацию рассказы, один из них (Русецкого[37]) поступил на консультацию, и у Боровикова тоже оказался рассказ под таким же названием с некоторым заимствованием. Вспомнил я статью Дотцауэр на сборник «Товарищи»[38] в 1946 году. Она резко раскритиковала стихи Москвичева[39] совершенно безосновательно. В стихах он ставит вопросы строительства, а она путанно их охаяла. Мы пытались разоблачить Дотцауэр, но Степанидин[40], работавший тогда в Обкоме ВКП(б), взял ее под свою защиту.
Нет в нашей работе боеспособности. Важные политические вопросы проходят мимо нашего обсуждения. Обком ВКП(б) в свое время указывал на недостатки в нашей работе, и мы их должны учесть.
ГОРБУНОВА[41]: Я не удовлетворена выступлением тов. Чепурина. Он так и не раскрыл душу перед коммунистами. Ведь космополиты – это агентура американского империализма, пытавшаяся воздействовать на психологию советских людей. Прав тов. Боровиков, показавший, что в творчестве Чепурина проникло влияние космополитов, а для этого у него и раньше было много времени. Отрадно слышать, что Чепурин хочет делом доказать преданность Родине. Надо к сведению принять это заявление.
Критиком у нас считалась Жак и ее мнения считались чуть ли непререкаемыми, и она очень влияла на оценку произведений. А вот к такому критику, как отзывы читателей о произведениях писателей, обращаются мало. Надо отметить и то обстоятельство, что наши писатели мало общаются с рабочими, служащими, студентами и т.д. Почему бы не поступить так: до издания книги побывать на том или другом заводе, почитать отрывки из своих произведений, и только тогда у нас будет широкий круг критиков. Писатели же обещали, что они будут иметь тесную связь с заводами и колхозами, что будут писать актуальные темы. Эти обязательства выполняются плохо. Вот в книге Падерина есть большие пробелы, но он о них не сказал ни слова.
ТОБОЛЬСКИЙ[42]: Речь должна идти об ошибках писателей и не говорить о них нельзя. Странно, что тов. Озерный тоже ничего не сказал о своих формалистических стихах, о своем периоде пассивно-созерцательных произведений. Сейчас он написал замечательный «Сталинградский цикл» стихов.
Я не знаю ошибок Падерина, если они есть, надо их вскрыть. Если у Боровикова есть ошибки, то о них надо также говорить. Правильна критика на творчество Чепурина, ему надо помочь. Он уже давно понял, что катился в гнилое болото космополитизма. Его новая пьеса, варианты которой я читал, поднимают очень большую и важную тему, и он ее правильно решает. На собрании он хотел отвести удар от себя на Боровикова. Мне кажется, что Чепурин осознал эту ошибку.
Справка ПАДЕРИНА:
Я видел своими глазами, как Борщаговский и Беркун помогали тов. Чепурину в его работе над пьесой «Последние рубежи». В своей книге я сделал ошибки цензурного порядка, есть и политические ошибки – я назвал политработников юридически безвластными; показывая работу с молдаванами, также допустил ошибку. На ряд ошибок мне указали в Москве на консультации. Для исправления их я ввел специальную главу о роли парторганизации в установлении порядка на переправе и др.
ЧЕПУРИН: (После настоятельного требования Воробьева[43] объяснить, как Бояджиев «проник к нему в душу»).
Узнав, что я написал пьесу «Сталинградцы», Бояджиев и другие товарищи попросили ознакомить их с нею. Позже Бояджиев свел меня с режиссером театра Красной Армии, причем очень хвалил мои работы. Он же, Бояджиев, помогал мне разрабатывать сценарный план, затем предложил соавторство в пьесе «После грозы». Я, молодой автор, согласился, тем более, что он казался мне тогда очень высококвалифицированным критиком и литератором. План, предложенный Бояджиевым, мне не понравился. Однако, пьеса писалась под его руководством, он же помог продвижению ее через ГУРК[44].
Пьесу «Последние рубежи» я писал один, но Борщаговский консультировал меня и настаивал на переделке отдельных сцен, которые его не удовлетворяли. Но переделывал я пьесу главным образом по советам не Борщаговского, а театра.
Я осознаю свою политическую ошибку в пьесе «После грозы». Но об ошибках в пьесе «Последние рубежи» вопрос встал только сегодня и мне, естественно, надо еще подумать.
Вопрос Боровикова: Какие книги Бояджиева читали, как Вы к ним относитесь теперь?
Ответ: Бояджиев дал мне книгу «Театральная правда»[45]. Отношение к ней не определил. Я ее просто не понимаю, до того она закрученная.
Заключительное слово тов. БОРОВИКОВА:
Кроме основных положений доклада, никто, по сути, не выступал, поэтому я ограничусь лишь справками.
Никаких личных счетов с Чепуриным я не имел и не имею. Моя критика его пьес – желание помочь товарищу осознать свои ошибки.
Жак мы доверяли, некритически относились к ее статьям и лекциям, и в этом наша ошибка. О том, что Жак училась в Харбине, что муж ее в тюрьме, я лично не знал. Мы здесь проявили политическую близорукость.
Правильно отмечали, что писательская организация прошла мимо таких политических событий, как разоблачение «школы» Веселовского[46], итоги августовской сессии Академии ВАСХНИЛ[47].
Рассказ Русецкого еще не зачитывался членами редколлегии. Мой рассказ написан раньше и не имеет с ним ничего общего. Подозрения Озерного в плагиате на основании заявления Русецкого, не имеют под собой почвы, что я докажу с помощью партийных организаций.
ПОСТАНОВИЛИ: 1. Поручить президиуму собрания отработать проект резолюции.
2. Большинством голосов принять следующее решение:
а) Отметить в резолюции, что Жак вела подрывную деятельность в литературе, выступая с путанными статьями в альманахе «Литературный Саратов», охаивала произведения советской литературы.
б) Влияние космополитов сказалось в творчестве Чепурина не только на пьесе «После грозы», но частично и на хорошей в общем пьесе «Последние рубежи».
Председатель (Б. Озерный)
Секретари (М. Котов, Г. Евсеев)
Постановление
Заслушав и обсудив доклад «об одной антипатриотической группе театральных критиков», собрание писателей-коммунистов города Саратова совместно с руководящими работниками Облгиза единодушно и полностью присоединяется к политической оценке, которая дана ее вредоносной деятельности нашей партийной печатью. Одновременно с этим собрание признает, что бациллы космополитизма проникли и в саратовскую литературную организацию. Числившаяся долгое время в активе отделения ССП «критик» Л. Жак проводила в своих статьях, рецензиях и отдельных докладах для писателей антиленинские, эстетско-формалистические взгляды на советскую и классическую литературу. Ю. Лейтес печатала в газете «Коммунист» бездарные театральные рецензии, в которых охаивала лучшие произведения советских драматургов и превозносила порочные. М. Дотцауэр в ненапечатанной статье для альманаха «Литературный Саратов», говоря об особенностях «Повести о рядовом» Богатырева, объективно доказывала, что слияние личного и общественного якобы нивелирует личность, тем самым пыталась дезорганизовать молодых поэтов.
Серьезные политические ошибки допустили в своей работе и творчестве некоторые писатели-коммунисты. Ю. Чепурин в содружестве с отъявленным космополитом Бояджиевым написал пошлейшую бездарную пьеску «После грозы», в которой открыто проповедуется буржуазная мораль. Элементы космополитизма имеются и в другой, в основном здоровой и ценной советской пьесе «Последние рубежи». (Преклонение отдельных героев перед заграницей, разговоры об умении выпивать, грубость в диалоге советских полководцев). Б. Озерный в отдельных стихотворениях о Волге больше любуется мирными пейзажами, нежели показывает вдохновенный труд волжан в годы послевоенной пятилетки. Элементы пассивно-созерцательного отношения к жизни имеются также в стихах поэта П. Веденеева, М. Толмачева и других молодых поэтов, группирующихся вокруг отделения ССП. Крупные идейно-художественные недочеты обнаружены в книге И. Падерина «На главном направлении»[48]. Имеются идейно-художественные срывы в неизданной повести Г. Боровикова «Сквозь огонь». Писатель-коммунист В. Тимохин, будучи заведующим отделом культуры газеты «Коммунист», проявил либеральное отношение к космополитическим рецензиям Жак и Лейтес. Не был достаточно бдителен и редактор Облгиза тов. Котов, готовя и подписывая к печати книгу Падерина, имеющую идейно-художественные изъяны.
Все это произошло потому, что в писательской организации плохо поставлена идейно-воспитательная работа, слабо развернута критика и самокритика, нет крепкой постоянной связи писателей с читателями. Теоретические доклады и лекции в отделении очень редки и обычно проходят вяло; дискуссия по «школе» Веселовского и разоблачение менделистов-морганистов на августовской сессии ВАСХНИЛ прошли мимо писательской организации. Не были как следует обсуждены и решения Пленума ССП по вопросам драматургии. Партийная организация отделения ССП проявила нетерпимую медлительность и благодушие в обсуждении вопроса об антипатриотической группе театральных критиков, не разобралась вовремя в космополитических ошибках своих членов, не дала своевременно правильной оценки подрывной деятельности Жак и др. космополитов, связанных работой с отделением ССП. Именно этим, между прочим, следует объяснить, что выступления отдельных писателей-коммунистов на городском собрании работников искусств были на очень низком идейном уровне, а выступление беспартийного поэта Богатырева носило явно демагогический характер.
Совершенно неудовлетворительно поставлена в отделении работа с молодыми критиками и рецензентами. За все время была обсуждена лишь одна, довольно путанная и во многом эстетско-формалистическая статья М. Дотцауэр о сборнике «Товарищи».
В целях ликвидации допущенных ошибок и недочетов, собрание рекомендует партийной организации отделения ССП:
1. Потребовать от коммунистов-писателей повысить чувство личной ответственности за судьбу советской литературы, решительно и повседневно бороться со всеми проявлениями вражеской идеологии, как в литературной теории, так и в творческой практике.
2. Усилить работу по повышению идейно-политического уровня писателей, писателей-коммунистов в первую очередь. Систематически проводить теоретические доклады по вопросам теории и истории марксизма, а также лекции по вопросам литературы и искусства.
3. Провести общегородское собрание писателей и литактива, на котором обсудить вопрос об одной антипатриотической группе театральных критиков.
4. Регулярно проводить читательские конференции по книгам местных писателей, а также широкое обсуждение их рукописей, готовящихся к изданию.
5. Считать невозможным дальнейшее пребывание космополита Л. Жак в составе редколлегии альманаха «Литературный Саратов» и редсовета Облгиза.
Просить Обком партии вывести из состава редколлегии
альманаха тов. Чепурина, допустившего в своем творчестве
космополитические ошибки.
6. Ходатайствовать перед Обкомом ВКП(б) и Обкомом ВЛКСМ о проведении в этом году областного совещания молодых писателей.
7. Поставить вопрос перед редакцией газеты «Коммунист» и Облгизом о проведении конкурса на лучший рассказ и очерк о людях послевоенной пятилетки.
Принять к сведению заявление тов. Чепурина о том, что он осознал свою грубейшую политическую ошибку, выразившуюся в написании вместе с космополитом Бояджиевым клеветнической пьесы «После грозы» и своим дальнейшим творчеством оправдать высокое звание советского драматурга.
Собрание выражает уверенность, что писательская организация, руководствуясь историческими постановлениями ЦК ВКП(б), справится с возложенными на нее задачами в деле идейно-политического воспитания литературной молодежи и поможет своим членам создать произведения, достойные нашей великой эпохи.
[1] Начало цикла документальных публикаций о работе саратовской писательской организации см.: Вредные шараханья и злобные выпады // Волга. 2016. №5-6.
[2] Хлесткая частушка и церковное мракобесие // Волга. 2016. №7-8.
[3] Григорий Бояджиев (1909–1974) – театровед, театральный критик и педагог. В 1941–1945 гг. – заведующий литературной частью в Центральном Театре Красной Армии. В 1945 г. возглавил кафедру зарубежного театра в ГИТИСе. В 1946–1960 гг. и 1967–1974 гг. – старший научный сотрудник Института истории искусств.
[4] «До конца разоблачить антипатриотическую группу театральных критиков». Редакционная статья «Литературной газеты» 29 января 1949 г.
[5] Виктор Гура (1925–1991) – лингвист, писатель. Заслуженный деятель науки РСФСР, доктор филологических наук.
[6] Александр Матвеенко (1894–1954) – саратовский писатель.
[7] Цит. по: Государственный архив новейшей истории Саратовской области (ГАНИСО). Ф. 5340. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 23-57.
[8] В.М. Молотов. 31-ая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Госполитиздат, 1948. С. 19.
[9] Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) вышло 26 августа 1946 г. Опубликовано: Большевик. 1946. № 16.
[10] Иосиф Юзовский (настоящая фамилия Бурштейн; 1902–1964) – театральный и литературный критик, литературовед. В 1946–1948 гг. был старшим научным сотрудником Института мировой литературы.
[11] Абрам Гурвич (1897–1962) – литературовед и театральный критик.
[12] Иоганн Альтман (1900–1955) – литературовед, литературный и театральный критик. Главный редактор газеты «Советское искусство» (1936–1938) и первый редактор журнала «Театр» (1937–1941). В 1947–1948 гг. – заместитель художественного руководителя по репертуару Московского государственного еврейского театра. В 1949 г. был исключен из партии и Союза писателей, арестован. Освобожден и реабилитирован в 1953 г.
[13] Александр Борщаговский (1913–2006) – писатель. С 1945 г. заведовал литературной частью театра Советской Армии. В 1949 г. был уволен и исключен из партии.
[14] Ефим Холодов (настоящая фамилия Мейерович; 1915–1981) – театровед и театральный критик. С 1939 г. работал в редакции, а с 1957 г. входил в редколлегию журнала «Театр».
[15] Леонид Малюгин (1909–1968) – драматург, киносценарист, публицист, литературный критик. Лауреат Сталинской премии (1944 г.). В 1949 г. – член редколлегии газеты «Советская культура», член комиссии по драматургии в Союзе писателей СССР, преподаватель в ГИТИСе.
[16] Яков Варшавский (1911–2000) – кинокритик, киновед, драматург и сценарист.
[17] Лев Субоцкий (1900–1959) – литературный критик и редактор. С 1945 по 14 апреля 1948 г. – рабочий секретарь Союза советских писателей.
[18] Юлия Лейтес – саратовский театральный критик.
[19] Любовь Жак (19 мая [1 июня 1907], Харбин – 22 января 1982, Москва) – литературный критик. В 1939–1949 гг. – доцент Саратовского педагогического института, читала лекции по советской литературе. С сентября 1946 г. – доцент кафедры русской литературы Саратовского государственного университета. 15 апреля 1949 г. приказом ректора СГУ была уволена «в связи с серьезными ошибками, обнаруженными в результате проверки в научных работах». После этого была вынуждена покинуть Саратов и в дальнейшем работала в пединститутах Ростова, Иваново и Шуи. В 1952 г. переехала в Москву. Подробнее см.: Литературоведы Саратовского университета. 1917-2009: Материалы к биографическому словарю / Сост.: В.В. Прозоров, А.А. Гапоненков; Под ред. В.В. Прозорова. – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2010.
[20] Юлиан Оксман (1894–1970) – литературовед, историк, пушкинист. Находясь на должности заместителя директора Пушкинского дома, был арестован в 1936 г. и провел 10 лет в лагерях. В апреле 1947 г. ему удалось устроиться преподавателем в Саратовский государственный университет, где он проработал до 3 октября 1958 г.
[21] Доцент Саратовского педагогического института М. Ф. Дотцауэр, автор брошюры «Образ И. В. Сталина в художественной литературе» (Саратов: тип. изд-ва газ. «Коммунист», 1946).
[22] В пьесах Юлия Чепурина «Сталинградцы» (1944) Григорий Бояджиев указан литературным консультантом, «После грозы» (1946) – соавтором. Автором пьесы «Последние рубежи» (1947) значится только Чепурин.
[23] Альманах «Литературный Саратов». 1947. №8.
[24] В документах Саратовского отделения Союза писателей тех лет П. Веденеев значится как молодой поэт.
[25] Борис Озерный (1911–1958) – саратовский поэт. Поэма «Здравствуй, мир!» и стихотворения из цикла «Утро Сталинграда» вошли в книгу «У крутых берегов», изданную в 1950 г. в Астрахани.
[26] Стихотворение «Санкюлот» было написано в 1925 г.
[27] После вердикта цензуры Григорий Боровиков послал повесть в ЦК ВКП(б) с просьбой дать ей оценку. Однако повесть была переслана обратно в Саратовский обком, который заключил, что «повесть страдает элементами грубого натурализма». Эта же формулировка в отношении неизданного произведения использовалась и на страницах газет. В результате автор отказался перерабатывать текст и больше к нему не возвращался. Интересно, что в 1954 г. повесть с названием «Сквозь огонь» опубликовал саратовский коллега Григория Боровикова Иван Падерин.
[28] Иван Падерин (1918–1998) – писатель. В 1949 г. – начальник Вечернего университета марксизма-ленинизма в Саратове.
[29] Григорий Коновалов (1908–1987) – писатель. Роман «Университет» вышел в 1947 г. в Ульяновске.
[30] Михаил Котов (1907–1972) – журналист и литературный критик. С 1957 по 1965 г. руководил Саратовским отделением Союза советских писателей.
[31] Виктор Тимохин (1909–1967) – саратовский поэт и журналист.
[32] Евграф Покусаев (1909–1977) – литературовед, в 1949–1951 гг. – декан филологического факультета СГУ им. Чернышевского.
[33] Вениамин Богатырев (1908–1983) – саратовский поэт.
[34] В плане работы Саратовской областной конференции молодых авторов (20–25 марта 1953 г.) редактор газеты «Ворошиловец» А. Порывкин фигурирует в качестве автора неопубликованной пьесы «Богатые истоки».
[35] Виктор Лапинский (настоящая фамилия Кевенд, 1892–1977) – поэт, писатель, литературный критик, литконсультант Союза писателей. Автор единственной книги: Последний разъезд. Рассказы. Гослитиздат, Ленинградское отделение, 1934.
[36] Имеется в виду повесть Г. Боровикова «Сквозь огонь».
[37] Федор Русецкий (1905–1966) – саратовский художник и иллюстратор.
[38] Сборник стихов саратовских поэтов Бориса Озерного, Виктора Тимохина, Исая Тобольского и Ивана Москвичева вышел в Саратовском областном издательстве в 1947 г.
[39] Иван Москвичев (1913–2002) – саратовский поэт и журналист.
[40] Впоследствии директор саратовского Дома ученых.
[41] Сотрудница Саратовского областного государственного издательства.
[42] Исай Тобольский (1921–1995) – саратовский поэт.
[43] Собкор газеты «Правда» в Саратове.
[44] Главное управление по контролю за зрелищами и репертуаром при Наркомпросе РСФСР.
[45] Григорий Бояджиев. Театральность и правда. М., Искусство, 1945.
[46] Имеется в виду Алексей Веселовский (1843–1918) – литературовед, профессор Московского университета и Высших женских курсов, почетный академик по Разряду изящной словесности Отделения русского языка и словесности Академии Наук. 5 октября 1949 г. в покаянном письме в ССП СССР театральный критик И. Юзовский писал: «Важнейшим этапом идейной борьбы партии с космополитизмом является разоблачение так называемой “школы Веселовского”».
[47] Речь идет о расширенном заседании (31 июля – 7 августа 1948 г.) Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, на котором директор Института генетики АН СССР Трофим Лысенко и его сторонники разгромили «формальную генетику».