Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2015
Алексей
Порвин
родился в 1982 году в Ленинграде. Стихи публиковались в
журналах «Волга», «Нева», «Дружба народов», «Воздух», «Новая Юность» и др.
Автор стихотворных книг «Темнота бела» (М.: Арго-Риск, 2009), «Стихотворения»
(М.: Новое Литературное Обозрение, 2011), «Live By Fire» (Cold Hub Press, 2011)
и «Солнце подробного ребра» (СПб: ИНАПРЕСС, 2013).
Лауреат премии «Дебют» в номинации «Поэзия» (2012).
***
Как всё сложно меж ветвей, но стоит понять:
что питательней всего для чувства и слов –
не бывало кровью, салом, жилой, душой;
набирает массу – свет ни о ком.
О животных, убежавших с бойни, хрустит
не оттаявшая почва в тёмном лесу:
из деревни кто им носит пищу тайком –
тот правителем не станет, увы.
Не вкусивший плоть – готов к безвластной ходьбе:
сохранив на языке лишь маленький вкус
ключевой воды и здешних пареных реп,
поднимая взгляд к запутанным дням.
Как корова на плакате в лавке мясной –
на сегменты снегопад ветвями весны
поделён: лишь луч узнал – ценнейшую часть:
там, за рамками рисунка, вдали.
***
Юго-запад свистит над словом,
нагревшись огромностью своих путей,
что пройдены меж городами…
Реку перейдём по льду.
Да, прочны лицевые кости,
а что с выражением лица? Пусть вес
безмерности весенней – давит
в даль, пусть проверяет нас.
Теплота, выбирая средства
своей достижимости, не уклонись
от ветра, полного словами:
ветер надавил на рты.
Проверяя лицо на прочность
всей тяжестью ветреной, идёт закат,
гримаса радости – прочнее
льда, глядящего в порыв.
***
Измерить тишиной – способности пропускные,
сгустившиеся в облик существа –
дело нетрудное, ставшее временем:
а как своё подобье сообщить…
Ливень про всё по
спине простучал,
почва ответила лязгом причала:
кладкой кирпичной побыть, не противясь,
чувство смогло, не себя укротив.
Стеною меж звенящей кузницей и приземной
вороной,
бьющей криком и крылом –
встанешь, но разве они заключенные
и перестукиваются сквозь тебя?
Небом не станет всё
это: враздробь
звуки осенние к плоти торопят
участь свою, словно тело – свобода:
мненье своё поменяют вот-вот.
***
Паденью – просто рождать деревья,
а важно, что скажешь в цветы
замерное, ночное? Вот-вот над городом
настанет заря, забыть успей –
Ладонь разжалась, букетик выпал,
его траектория – кто:
черта,
что словно древо, никем посажена –
в секунду как в грунт: земля, продлись.
С такого древа поесть плодовых
огней, означающих всё –
желали рты людские, но быть целованным
намного важней, былая грусть.
Разжалась площадь вокруг рассвета,
он выпал не сразу в тебя,
сначала был в полёте на протяжении
трёх слов: белизной, спасибо, ты
***
Ветер, забравшийся под причал,
сотворяет в древесине зарю:
пусть брёвна тончают – и вновь лучам
подобятся при виде вершин.
Всей тяжестью погода на склон
надавит, чтоб сдвинуть к смягченью – час:
где натуга дождевая видна,
лучше на прочее не смотреть.
Ветер, бобриная плескотня:
под причалом в сыроватом душке –
пространство подтачиванья опор;
на чувства навалилось твои.
На чувства налегло, чтоб сдвигать
к дозволенным смыслам? Стоишь горой,
наблюдая, как по склону бегут
отсветы, полные тишины.
***
Зимнее жилище, запах печной:
клубы
не пускают дальний шлагбаумный пост
в чувства наши, молчащие как свет лесной,
бегом где звериным – пейзаж развёрст.
Голодом отметим нужное впрок:
слоги в гимне нельзя назвать огнём съестным;
похожесть – соблазн, который себя не предрёк,
мирный оттого допиваем дым.
Лампочка на пограничном посту
выпячивает свою световую спираль
прямо в зренье, но не похожа на версту
заячьих следов, пропетлявших даль.
Заячьи следы, себя раскалив
смыслом бега, стремленьем ночи побелеть –
всё высветят в чувстве, помнящем ближний мотив
песни невоенной, где слово – снедь.
***
У стен дворцовых склонишь
голову, чтоб воду разглядеть;
кому и царь – громоздкий ящик, повелевший:
забрать свой скарб, не спутать с прочими.
Проверишь сильных мира этого,
перебирая тысячи верховных действий:
чувство, поиском создайся вновь,
отбором беспредметным.
В километровой луже
пред причаливанием листа
заискивают отраженья и погода:
а что главней стыковки с берегом?
Да, это действие – вместилище,
заполненное доверху некрупным смыслом;
там порыться – и свои найти
пожитки, создаваясь.
***
В свежепойманной рыбёшке среди
биений
глубины, в нутре засевшей –
золотой песок, огонь, самоцветный камень,
проплытая дыханьем соль.
Отвернуться от торговцев, что режут рыбу,
приравняв к насущной цели
древеса: стоят, не ропщут в дневную почву,
глотают сказанное им.
Приближеньем бессердечным взрезая рощу –
осознавший дни подобья
в требухе подробных взмахов её и жестов –
найдёт глубины побольней?
Меж стволов гуляют люди, объятья длятся;
пусть блеснёт чуть-свет
жемчужный,
пусть не зря старалось ртом всеприимным – время
древесное, немое вновь.
ИЗ ЦИКЛА «АНТИСТРОФЫ»
***
Начало всякого пения, ты – вдох,
вложенный в припоминание текста
как в ножны: вот-вот блеснёт,
страхов звучных нагонит на врагов.
Крох плодовых
сбредается один
вдох, с какого рождается зачин
песни беглой, чья музыка – толпа:
лес прибег почему к закату лба?
На «ты» и «ты» разрезая тишину,
думаешь о третьей части, находишь
её, где безмерный свет
взялся жесты любые отрицать –
Встань над счастьем
как шелест над плодом,
в стане властно кишели не о том:
поздний запад на позднее чело,
в гроздьях запах – компостней Ничего.
***
Для слёз приходит свет: надежда – в предметах,
исторгнутых окрестным веществом;
построчный не-вдох, распахнутый в берег,
корчится в холодном плавнике…
Издалека прямоугольник причала
похож на выбросившуюся дверь,
а если печаль послушать и сырость,
то в любую дверь легко войти?
Всё сказано предзимним скрипом, пусть время
предупредительным побудет в нас,
как (знавшее свет) внимание фразы:
спешкой не надышится причал.
В траву и в рыбу, в суетливые доски
внимание без стука не войдёт,
но хватит твердить про сердце, где осень
петлями дверными проскрипит.
***
Белое стадо замолчало,
о плодах сотрясая грунт:
прокусан пейзажик, явивший –
ажурность, рассвет, сквозной узор.
О жизни, всё менее
сквозной,
разбрызнут по времени войной
защитный животный страх, где бег
кишит, но зовёт в царях/в тебе –
Козья бородка извивалась
как червяк, чьи движенья – снег:
неясно ему, прогрызёт ли –
завесу на зрении людском
Завеса, плотнейший час, покров,
ты вместо депеши антистроф,
кожурка души, созревшей в свет
ажурный, душистый, бывший/нет.
***
Проходят овцы как почва лесная вдаль,
царапнет колос по небу – взрастёт раскол
громовый,
полный взросленья: грозой зови,
она здесь ясность, где время – туман/зерно.
Подъеданье запасов выбирает
своим субъектом – пшеницу, а не мышей:
мимо амбара говорить опасно
(прожорливый урожай).
Источник действий
приравнен к началу дней
неточно: детство царапин печалит не
дорогу к дому, где вечный незрячий вздох
предрёк, куда мы овечий запрячем
мох…
Но иного не нужно ожиданья,
где тыщи действий сменили исток себя:
в слове, шуршащем как мышиный колос,
накидана не-боязнь.
***
Здесь делят древо (вот
действия мгла)
достигнув частности (небом была)
– визжит мотор лесопильный в щепу,
словам людским проложивший тропу.
Остреющий поток лучей и листьев
смывает с неба недолгого – всю
громоздкость: после рассеченья
мы видим лишь части: «участь», «человек»…
На дебри взглянет
просвет в дележе:
а где предмет, соразмерный душе?
Скорбят в платане качанья плода,
объятной станешь для дней, теплота –
Свои взрезания
вливает голос:
плыви по ним, измельчайся в труху
неразличимости ценнейшей,
приравнивайся к песчинке, к муравью