Владимир Кравченко. Книга реки. В одиночку под парусом
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2015
Владимир Кравченко. Книга реки. В одиночку под парусом (Исток – Свияжск). – СПб.: ФормаТ, 2014. – 400 с.
Книга шла к читателю не быстро. Первое появление – журнальный вариант – было в 2008 году в «Знамени», №6, №10. В октябрьской книжке «Знамени» в минувшем году появился еще один небольшой фрагмент книги.
Путешествие Владимира Кравченко от истока Волги до ее устья состоялось
летом 1999 года. Путешественник прошел на байдарке, оснащенной парусом,
В настоящем издании описан путь от истока до Свияжска, а описание пути от Казани до Астрахани читателю, возможно, еще предстоит увидеть в будущей книге.
Описания пути, пейзажей (слово «пейзаж» автор заменяет замечательным древним «краевид»), встреч, радостей и трудностей походного быта перемежаются обширными краеведческими, историческими отступлениями. Привлекательна разговорная интонация, ироничный взгляд. В исторической части импонирует широта – автор легко обращается с большими временными диапазонами – от древней Руси до наших дней; в текст книги встроены две самостоятельные главы – о «Хождении за три моря» Афанасия Никитина и о путешествии Екатерины II по Волге. Радует обилие подробностей, многие запоминаются: в каждом городке, поселке автор обязательно посещает музей, если он есть, подробно описывает экспозицию, сотрудников, разные мелочи. Огромно количество встреч – рыбаки, литераторы, спасатели, туристы, энтузиасты восстановления храмов, дачники, краеведы, реставраторы, священнослужители…
Сюжеты привязаны к местности: глядя на дом лесника, где Саша Соколов писал «Школу для дураков», автор рассказывает о встречах с ним; далее – Рильке, тоже гость этих мест…
Военная тема: следы Великой Отечественной встречаются на Верхней Волге повсюду. Не только с отголосками войны – автор сталкивается с многочисленными следами репрессий, приводятся страшные документы. Глава «Сухошины» – рассказ о храме: «В Тверском архиве нашлись документы давнего уголовного дела 1938 года, главные обвиняемые – священник Вениамин Таиров и псаломщик Василий Крестников», и далее – документы из папки личного дела № 12295 (!) Кировского РО НКВД Калининской области.
Сквозная тема – экология; особенно запоминается жуткий рассказ о полузатопленном мертвом лесе (глава «Васильсурск»): «По мертвому лесу ходила кругами больная рыба – зараженные паразитом лещи и подлещики с раздутыми от смертельного груза брюшками, словно бомбардировщики». «Из Волги я черпать воду опасался – лишь ополаскивал в ней посуду или чистил речным песком закопченные котелки. Мой отказ от употребления волжской воды со временем приобрел характер мании, ибо проистекал от многого знания – того самого знания, множащего печаль. Передо мной стояли картины зараженной, “цветущей”, ядовитой воды, бьющие из труб грязные сточные воды, плывущие по течению разлагающиеся трупы животных, человеческий мусор, мазутные пятна и радужные нефтяные разводы, пластик пищевых упаковок, фекалии, отбросы».
Параллельно рассказывается о нищете и вымирании деревень и небольших городков, об отчаянном, порой героическом выживании жителей.
Всё это полно болью за происходящее, а свет – в людях, сопротивляющихся обстоятельствам. Правда, иной раз с пафосом автор перебирает – особенно в начале повествования: «Если вода умеет хранить информацию, то на уровне структурном мы, жители Москвы, пропитаны Волгой и Селигером, тишиной валдайских лесов, в которых рождается вода, красотой озер, в которые бегут тихие неиссякаемые ручьи».
Но в книге есть движение – автор как будто по мере продвижения преображается: набирает силу и образ автора-рассказчика, и даже язык повествования меняется: если сначала автор оперирует терминами морскими (норд-ост, зюйд-вест), то ближе к Свияжску (и к концу книги) появляются названия волжские: луговой, верховой ветра.
«Книга реки», повторюсь, шла к читателю долго – и это обстоятельство придало ей черты исторического документа: фиксируются реалии 15-летней давности, за это время многое поменялось – и не всегда в лучшую сторону. Прекратилась регулярное пассажирское сообщение по Волге, исчезают и местные линии, стираются деревни, «народные» дачные поселки… И даже многие мелочи изменились: так, любовно описанные Владимиром Кравченко карты и лоции теперь купить затруднительно – в моде электронные навигаторы.
Литература путешествий, в общем-то, была популярна всегда. В советское время, правда, приходилось довольствоваться Гончаровым, Радищевым, Стерном да Джеромом К. Джеромом, а из современности – публикациями в журналах-альманахах «Вокруг света», «На суше и на море», да издательство «Физкультура и спорт» предпринимало время от времени вялые попытки издать что-то в этом направлении.
В 2000-е годы обозначилось внимание к жанру, появляются интересные работы[1].
Владимир Кравченко осознаёт «Книгу реки» в контексте речного травелога, в одной из первых глав («Ширков погост» – главы у него названы, как предписывает жанр, топонимами, названиями посещённых городов, мест стоянок либо пройденной дистанцией: «Бейшлот–Селижарово») вспоминает предшественников: тепло отзывается о Стивенсоне (и не раз ещё упомянет «Путешествие вглубь страны»), цитирует Конецкого, упрекает Акройда в отсутствии «запаха реки», весело размазывает Джерома К. Джерома, который «…слямзил идею своей книги у Стивенсона – но его комический травелог… рассчитан на домашних хозяек и скучающих лоботрясов-второгодников всех возрастов, а поскольку эта категория самая многочисленная, повесть считается едва ли не “самой смешной книгой в мире”».
Текст «Книги реки» ироничен, на первых же страницах автор предупреждает, что, «как всякий уважающий себя рыболов», прибавляет к рыбьему хвосту сантиметры, а к острову остров. Увы, иной раз автор выдаёт за чистую монету довольно сомнительные рассуждения: то Левитан «совсем не умел рисовать людей», «“Осенний день. Сокольники” – единственная картина… где присутствует человек» (с. 25) – пересказывается распространенный миф, хотя в любом приличном альбоме есть и портреты Кувшинниковой, и автопортреты Левитана.
Или на 265 с. зарисовка о теплоходах: «…показался красавец-трёхпалубник “Николай Карамзин”… Одетые в железо персонажи вызывали тот или иной отклик – комфортабельный “Яков Свердлов” заведомо уступал в этой иерархии старенькому “Ивану Кулибину”. Однажды я видел, как к “Федору Шаляпину” у дебаркадера привалила многопалубная “Октябрьская революция”. “Федор Шаляпин” дрогнул всем корпусом, издав железный стон, словно живое существо, кранцы его жалобно заскрипели… И пяти минут не прошло, как красавец-теплоход оказался зажат идеологически ненавистным лайнером и лишен свободы передвижений». Душераздирающая картинка, но! Все характеристики судов перепутаны. «Николай Карамзин» лишился одной палубы. Противопоставлены близнецы-братья – по одному проекту (26-37), с разницей в один месяц, на одной верфи построенные «Яков Свердлов» (заводской номер 442) и «Иван Кулибин» (443), а их старшая сестра трёхпалубная 96-метровая «Октябрьская революция» зажимает бедного четырёхпалубного 136-метрового «Фёдора Шаляпина».
А с колёсными пароходами совсем беда – чуть затронет автор эту тему – так сразу чудеса: в главе «Дубна» появляется загадочная «колёсная баржа» – судя по описанию, останки обыкновенного парохода (к этой мысли автор всё же приходит), – тип судна, на Волге не существовавший. А чуть дальше, в той же главе, эпизод из 50-х годов: пароход «Спартак», разворачиваясь, начинает грести колёсами в разные стороны – уж этой способностью ни «Спартак», ни какой-либо другой волжский пароход точно не обладали. Кстати, описываемому в этом эпизоде шедевру Сормовского завода «допотопному» «Спартаку» на тот момент (50-е годы) было всего порядка сорока лет (построен в1914 г.) – тот же возраст, что у «Октябрьской революции» (год постройки 1957-й), «Якова Свердлова» и «Ивана Кулибина» (оба 1960-й) в 1999 году. А проработал «Спартак» до 1991 года, и вряд ли мог в 50-е восприниматься как неуклюжий и допотопный (восприятие, конечно, дело субъективное, но оценить элегантность и красоту этого парохода может каждый, пересмотрев «Жестокий романс»).
Я, конечно, придираюсь, ведь перед нами не справочник, и образы иной раз колоритнее реальности. И книга читается с азартом и пристрастием.
Книга не иллюстрирована, но «автор поместил в нее пароль доступа на вэб-сайт, где выставлен фотодневник путешествия – свыше тысячи фотографий в режиме слайд-шоу. Внимательный читатель может собрать по букве этот рассыпанный по букве вэб-адрес…» (Из «Предуведомления автора»). Вот такой непростой «брак» между бумажной книгой и Интернетом предлагает заключить Владимир Кравченко. Сколько в этом веры в читателя…
[1] Ксения Голубович в статье«Традиция трэвелога нова в России…» рассказывает о проекте издательства «Логос»: «…о нашей книжной серии, о нашем “дичке”, о целом европейском жанре, который мы прививаем на российской почве в надежде на то, что потом он даст своеобразные и как всегда неожиданные плоды. Культура современного мира строится вокруг путешествий. Трэвелог – это способность. Трэвелоги – это талантливые глаза и уши, это осведомленность и любопытство, возвращающие читателю целый мир там, где он видел только “первый слой”» («Волга», 2008, №2).
Алена Бондарева, «Литература скитаний»: «Сегодня на российском книжном рынке достаточно часто за травелог выдается обычный путеводитель… Если говорить о попытках наших соотечественников внятно написать о своих путешествиях, то тут мы сталкиваемся с серьезной проблемой. В книжном варианте русского романа-травелога почти не существует за редким исключением…» (Октябрь, 2012, №7).
Ольга Балла, «Нефотографизмы: преодоление травелога»: «…есть масса внелитературных и внесловесных способов узнать, как выглядят иные города и страны: можно прочитать в блогах, посмотреть фотографии, видео, карты Google Earth… – в простом описании перемещения от точки А к точке Б стало чувствоваться нечто неустранимо избыточное» (Homo Legens, 2013, №8).
Александр Сорочан, «Туда и обратно: новые исследования литературы путешествий и методология гуманитарной науки»: «Возможно, и в России в скором времени будут созданы книги, осмысляющие специфику литературы путешествий. Соответствующие тексты по-прежнему востребованы исследователями – новые опыты классификации и теоретического осмысления, может, и не дают бесспорных результатов, однако рамки жанра становятся все определеннее. И путевые тексты из собрания пестрых впечатлений превращаются в единое, пусть и изменчивое, целое» (НЛО, 2011, №112).