и др. стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2015
Евгений Стрелков родился в городе Тавда в 1963 году. Закончил Горьковский госуниверситет (1985, специальность «радиофизика»). С 1990 года – свободный художник, литератор, редактор литературного альманаха «Дирижабль». Автор поэтических текстов к нескольким книгам художника («Воздушная Арктика», «Английский пассажир», «Рейнская коллекция», «Письмо для неба» и др.) Литературные публикации в альманахе «Дирижабль» (Нижний Новгород), журналах «Messive» (Париж), «IF» (Марсель), «Волга» (Саратов). Один из соавторов книги «Ниже Нижнего». Член российского Пен-центра.
Летнее чтение поэтов-энтомологов
Тревожный сон стрекоз и робкий посвист птиц
под ватой облаков, под вспышками зарниц
неслышный ход червя, шуршание жука
плеск рыбы на реке, подвижная река.
«Хоть острым взором нас природа одарила,
Но близок оного конец имеет сила.
Коль много тварей он ещё не досягает,
Которых малый рост пред нами сокрывает!»
Пускай их… книгочей приладясь к окулярам
зрит тонки члены в них, составы и футляры,
Невидимых частиц и тонких в теле жил…
кузнечик много трав в свой кузов пуза уложил
и много вер – тарарахнул зинзивер:
«кто вы, кивающие маленькой головкой,
Играете с жуком и божией коровкой?»
Под ватой облаков
под струями светил
– тончайших мира жил.
Осеннее чтение поэтов-энтомологов
Желанье описать эфирную природу,
мельчайших крыльев дрожь
и стихотворну оду
сложить кузнечику,
что музами любим, жуку и бабочке…
Замечено не нами:
не меньше, нежели в пучине тяжкий кит,
нас малый червь сложением дивит.
И песнопевец, отложивши стих
глядит в стекло, внимателен и тих
(когда жуков наловит в шапку):
какие есть у тварей лапки
какие крылышки у них…
Занятие для осени, уже
стеклом ледка слегка покрылись лужи
трава сухая на седой меже
хранит букашек сморщенные кожи.
В такую пору верно в самый раз
подсесть к печи с учёным фолиантом
и засмотреться на мушиный глаз
что увеличен ловким лаборантом
на вкленном в издание листе.
Играют огоньки на бересте.
Дрова дымят, слеза в глазу дрожит
сверчок за печкой дребезжит.
Зимнее чтение поэтов-энтомологов
Ряды жуков в музейном зимнем зале
о тёплом летнем дне напоминали.
Когда как мотылёк, в лучах почти бесплотен
ты скачешь и поёшь, свободен, беззаботен,
препровождаешь жизнь меж мягкою травою
и наслаждаешься медвяною росою.
Теперь – иной сезон, теперь зима ж
и за окном – фасеточный пейзаж
однообразных ладных людных келий
и перерыв в поре пиров и земледелий.
Из насекомых – лишь паук плетёт в углу,
да патефон поёт, точа свою иглу:
«Под роскошной жатвой жил он в поле чистом
Оглашая воздух бесконечным свистом…»
Теперь от тех полей ты отделён стеклом,
пропитан флегмою, согрет сухим теплом
из калорифера. Сидишь в своем дому
не просишь ни о чём, не должен никому.
Весеннее чтение поэтов-энтомологов
Подобно пауку ты выткал изнутри
своё ажурное жилище.
Убежище. Дырявый эрмитаж.
Где по весне все стёкла в дрозофилах
в круженьи самой мелкой мошкары,
мечты генетика. Наследственного пуха
роение: яйцо–личинка–муха,
венец творения и мухам демиург:
отрыв окно ты запускаешь круг
рекомбинаций животварной нити
– петля к петле – рождений и соитий…
вокруг уже зелёная трава
в траве (зимы запас) лежат дрова
а в воздухе жужжание и трепет
эфирных крыл – и новой жизни лепет.
Мушиная песнь
1.
сонмище дрозофил
трепет их жил тел лёт трель крыл
дребезг сосудов с притёртыми пробками
кубками
торжества науки стоящими (стеллажами, коробками)
состоящими из настоящих конструкторов vita
что разлита
по поколениям, по линиям:
яйца, личинки, затем
особи ювенильные,
особо: особи пожилые –
тех в микроскоп, их линии vita
– под пристальный окуляр:
альцгеймер, хантингтон, паркинсон
хитин футляра раскрыт – что там разбито?
что там – внутри?
вот муха бегает, раз-два-три
волоча одну ножку – шестая? пятая?
всю непростую науку
тем демонстрируя там.
и ещё – прислушайся к звуку
крыла, к брачной его увертюре
не мы ли сами – в миниатюре
не наши ли страсти стрекочут
не наши ль маячут мечты
гены едины – муха ли, я ли, ты…
2.
прощальная имени doctor honoris causa гайдна
жизнь коротка, мушина, музыка ж – инфинит
будь то музыка сфер или вот эта – шестая? пятая?
сорок пятая? квинтет ли, квартет или же трио уже?
сколько свечей ещё не задуто?
пока в темноте кромешной наш титаникус дерзкий
вонзается в белую стену редута
переворот чёрного в белое, вот оборот! – и бортовое в забортное.
звуки лишь звуки – музыки над мушиной вознёй
над мукою этого воза.
Мухою обернусь – так мы говорили
в ювенили
если не в ювенале
имели
в виду бахуса – как прелюдия эта бодра:
марши, мазурки, кадрили
– как печальна тема в финале.
вот и у мух те же всхлипы, коленца, трели
– всё как у людей, и в их невеликом теле
большая наука на сладком сиропе взойдёт
мухе пока не до слуха, муха – поёт.
3.
те ж пролегомены, те же циклы и такты
не шопен конечно, но шёпот чист,
может не лист, но и не скрябин
контакты
с берегом с другим кораблём ненадёжны пока
азбука морзе примитивно прерывиста, ювенальна
лишь бередит сны пассажиров титаника, но дээнка
мухи уже спасена – на крыльях судьбы – и витальна.
снова разделится лесенка в сто миллионов пар
снова совьётся причудливо и спирально
муха продолжится в будущем пока из титаника пар
тонким свистком исчезает adagio и печально.
муха останется дольше, крылушкуя досеменит
до нового света, и в потомках своих прибудет
в старый свет, в петербург, и в сосуде пред нами
теперь сидит
и различные чувства и мысли песнью своею будит.
Зимнее
углы коньковых крыш
ледок прудовый стуж
дымы надтрубных пряж
весёлый посвист лыж
с утра озноба дрожь
и горизонта брежь
освобожденья блажь
от луковых одеж.
Сообщающиеся сосуды цвета
рыжем – на сучьей шкуре,
что сочным пятном сочится
от бочки у водокачки
мимо кочки, укрытой
палым алым листом
потом
по оранжевому косогору
к ограде ржавой
деревенского колумбария
и гаммой всего гербария
осеннего: пурпуром, суриком, киноварью,
кармином, багрянцем
по стволам цвет взбирается
где крона
клёна.
Луга осенью
Коровы на лугу – подвижные столы,
расписаны плодами наливными
орошены цветами полевыми
застолье образуют у реки.
Удодами застыли рыбаки
средь камышей – идиллия в картине.
Вороны на столбах – подвижные штрихи
в живой арифметической машине
Столбы чуть скошены.
Накошено травы,
в стога обрушено,
распашено роскошно
вокруг лугов,
раскрашено, раёшно
у берегов.
Каюта на главной палубе
Приоткрывая окно, ты меняешь октаву воя
ветра, беседующего с тобою
Всю эту ночь от Сызрани до Ундор.
Темы бесед стекают с вершин Жигулёвских гор.
В ритурнеле шёпота-шелеста-шипа-свиста-воя
–
пароходный свисток, склянки полдневного боя,
палубные разговоры – давнишним эхом от гор:
жалобы, стоны, признанья, ссоры, мольбы, укор…
Чайки волной разбужены.
Чайки со сна кричат.
Рыбы плывут глубже.
Рыбы молчат.
Малая навигация
Полощат узкие листья полые купы тальника
привычною процедурою прачек
разводят ветвями усталыми
по бортам
бакены: красные, белые. Запоздалые
водоплавающие на пароме
спешат к родным берегам.
Поля осенью
Комбайнов хребты, рёбра, суставы, колена,
обложены лужами, зажаты в ложбины.
как и прочие близ лежащие исполины
они киснут тут, под влажными проводами.
И динозавров отрывали порой стадами
целыми где-нибудь в Ундорах
у мезозойского водопоя.
Эти же чудища – на краю поля
в соломе застыли,
выпустив в небо весь свой угарный дух.
Моторы остыли,
страда унялась
с мокрых труб –
дымком последним –
стайка пичуг на юг снялась.
Больничное
блескоспицие,
болезненно белые,
болевые
колесницы, брошенные впопыхах
у запасного выхода из больницы
(«ключ в приёмном покое,
дверь закрывать на ключ»)
повествуют о homo как более
менее прямоходящем,
однако порой прискорбно
кососидящем, а иногда
вдоль лежащем довольно беспомощно
существе: подножки, поручни, помочи,
подлокотники, пантографы, крестовины.
В стойле просторном замершие половины
кентавров ручных и могучих.
приколёсные карусели
когда – резво бегущие
а когда – ползущие еле-еле.
По посещении анатомического театра
при Казанском университете,
построенного архитектором
Михаилом Коринфским
Печальный пантеон
как в рёберном объятьи
в кольце тугих колонн –
в стремлении объять и
поверить цифрою, таблицею, структурой,
то что предстало вдруг клавиатурой
под пальцами анатома. Игра
его внимательна, остра и виртуозна,
мелодия податлива; венозна
сосудиста, суставна,
костяна
материя. Скелеты с верхотуры
в пандан к ученикам аспирантуры
глядят: и опыт, и труды
художника сей неживой натуры
бесспорны. И сосудистой воды
испарина, и мускульные горы,
и лимфы тихий ток, и кожи тонки поры
так натуральны в мастерстве изображенья
так жизненны, что чудится – в движеньи.