Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2014
Надежда Мандельштам. «Люсаныч» и другие отброшенные главы // Знамя. – 2014. – № 6.
Журнальная публикация предваряет собой выход двухтомника Надежды Мандельштам, который планируется в 2014 году в екатеринбургском издательстве «Гонзо». В это издание должны войти все значимые произведения вдовы поэта, ее знаменитые мемуары и литературоведческие заметки, в дополнение к основному блоку – фрагменты, наброски и дневниковые записи.
В публикации «Знамени», подготовленной и откомментированнойС. Василенко, П. Нерлером и Ю. Фрейдиным, представлены главы, не вошедшие в мемуарный канон Н. Мандельштам, «зависшие» между первой и второй книгами и свивающиеся возле «ахматовского» блока воспоминаний.
«По ночам мы говорили и о Мандельштаме. Она ни на секунду не теряла веры в него. Эта вера помогла мне устоять. Она была единственным человеком, который в те годы не забывал его и поддерживал меня. Без нее я бы пропала – не только от бедствий, голода и нищеты, но и от ужаса забвения. От полной глухоты всех, кто случайно попадался на нашем пути. От огромного враждебного мира, где слышны были только враждебные голоса. Ни один звук из будущего еще не пробивался в нашу тюрьму. Вдвоем мы хранили свою тайну, оплакивали умершего и дрожали за еще живого каторжника. Это было самое лучшее и самое спокойное время в нашей жизни».
Читатель помнит, конечно, выбранный Н. Мандельштам способ повествования – не всегда последовательный по линейному отрезку времени. Ее находка – емкие и бьющие в цель сгустки текста, оформленные в главы с эффектом «трамплина». Так, главка «Люсаныч» развивает известный эпизод из мемуаров, но посвящена она жаргону «для своих», который складывается наверняка в любом сообществе и непонятен непосвященному без комментариев. Уличные фразы, разговорные сентенции, газетные формулировки становятся узнаваемыми элементами языка общения, которые могут сохраняться на протяжении десятилетий.
В этом отношении показательна лакуна в этой главе (несколько страниц машинописи отсутствуют). Вот разговор только что шел о словечках своего круга («и никакой неловкости не произойдет»), а после многоточия в скобках – уже выход в открытое пространство обобщений: «Только крошечная горсточка людей осознала, что у нас происходило в течение всех этих лет, остальным же начхать на прошлое, и в будущем они способны повторить всё, что было. И никакой неловкости не произойдет…»
Этот «трамплин» – от бытовой детали к экзистенции – используется очень часто и срабатывает безотказно, словно предмет шамана, который вызывает приход ветра – в данном случае, ветра времени.
Глава «Кличка» посвящена ташкентским дням Ахматовой, но исподволь выводит нас – через бытовые эпизоды, через череду спутников (Шилейко, Пунин, Гаршин) – к личной мифологии, связанной, прежде всего, с творческим именем Ахматовой – псевдонимом, ставшим фамилией.
Проза Надежды Мандельштам с ее узнаваемыми интонациями, давно шагнула за рамки мемуарной литературы. Ее текст – цепкий наблюдатель, пристрастный рассказчик, свидетель многого, встреча с ним – всегда испытание и всегда вызов.
Память изменчива. Но внимательная осознанность может творить чудеса: «мы старались понять настоящее, потому что от него зависело наше ближайшее будущее, завтрашний день в буквальном смысле этого слова».
В этом смысле интересно одной из ее наблюдений: «Сталин, систематически уничтожавший свидетелей – всех, кто писал письма, дневники, помнил что-нибудь или знал, участвовал в каком-нибудь злодеянии или видел его вблизи, – тщательно заботился о том, чтобы после него осталась груда документов, грозно свидетельствующих против его эпохи… <…> Но какая почти слепая должна быть вера в силу лжи, если он надеялся, что все эти пустые формы, куда всунуто невероятное содержание, обманут не только дрожащих современников, но и будущее».
Человеческая память оказалась более мощным оружием, чем любые фальшивые документы. Проза Надежды Мандельштам тому порукой.