Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2014
Павел Бессонов родился в 1926 году в с. Синявка Грязинского р-на Воронежской области. Добровольно вступил в Красную Армию в январе 1944 года. Участник боевых действий, инвалид войны. Окончил Ленинградскую Военно-воздушную инженерную Академию в 1960 году. Служил на офицерских должностях в Ракетных войсках стратегического назначения. Уволен по возрасту в 1972 году, работал на предприятиях Мариуполя грузчиком, матросом, мастером производственного обучения в Приазовском Государственном Техническом Университете. Публиковался в журналах России и Украины: «Донбасс», «Радуга», «Склянка часу», «Смена», «Юность», «Костер», «Огни Кузбасса» и др. Издано 12 сборников поэзии и прозы в издательствах Донецка, Мариуполя, Киева, Москвы. Член Украинского Межрегионального союза писателей и Международного сообщества писательских союзов. Живет в Мариуполе.
Он проснулся с улыбкой на губах, потому что увидел сон, какой ему приносит радость, – море с мелкими солнечными бликами, желтый и теплый на ощупь песок и голос бабки: «Славик! Снидати пора!»
Славик опустил ноги с кровати, почесал пятерней лохмы побитых сединой, но еще густых черных волос и вопросительно посмотрел на стол, где на обрывке газеты куски поломанного хлеба, кружки вареной колбасы, луковица, разрезанная на дольки. Бутылка из-под водки – пустая. И гудящая голова.
Светлое видение сна детства растворяется в реальности. А реальность – это захламленная комната с оборванными обоями, с мусором на полу, с кислым запахом давно непроветренного помещения, в котором курят, пьют спиртное, сбрасывают обувь и верхнюю одежду.
Славик смотрит на пустую бутылку и еще по инерции кривит губы в улыбке. Нашарив голыми ступнями комнатные тапочки, он шлепает к старому скрипучему платяному шкафу и начинает методически обшаривать карманы развешенной там одежды. Вот что-то зашелестело у него под рукой. Славик достает и рассматривает бумажку. Мало! Ищет дальше. Ну вот! Этого хватит. Можно одеться и сбегать в ближайший магазинчик за бутылкой.
Прятать деньги в карманах одежды Славик начал давно, с тех пор как начал их зарабатывать. Прятал не от врагов внешних или внутренних – от себя. От бывшей жены тоже прятал, но она находила их мгновенно, на нюх брала.
На улице противная погода приазовской осени – дождь не дождь, снег не снег, что-то среднее, но противное до невозможности.
Возвратившись к себе, Славик сбрасывает со стола все остатки недельного запоя в мусорное ведро, которое постоянно стоит у стола. От ведра в атмосфере комнаты витает специфический аромат нужника. Намокшую куртку и шапочку Славик кидает в угол у входных дверей.
Поставив бутылку водки посередине стола, Славик включает магнитофон. Старый ленточный аппарат с шуршанием и потрескиванием вполне исправно начинает распевать голосом Владимира Высоцкого. Славик, подперев голову, задумывается, глядя на давно не мытое окно.
Задуматься есть о чем. Вот он, мужчина, можно сказать, полный сил, с запасом лет до пенсии, остался один на один со временем, которое его не собирается щадить. Об этом пока говорит только зеркало, но недалек момент, что те подружки, каких он приводит с танцев, скажут: «Дед, отвяжись!»
От прогулки к магазину в голове Славика посветлело, но желание выпить осталось. Налил половину стакана, выпил, занюхал крошкой хлеба, случайно оставшейся на столе. Нестерпимо зудят царапины на ладонях. Так и хочется сорвать, соскрести бурые струпья – память о неудачной рыбалке. Славик может позвонить Лене, узнать, что делать, чтобы избавиться от зуда, но не звонит. Он обещал ей позвонить на следующее утро, как придет от нее домой, но не получилось. В забегаловке встретил Гришку, дружбана со школьных времен, и «зацепился». Неделю потом не смог остановиться. Сейчас он звонить не будет. Может, завтра? Но позвонит. Обязательно!
***
Бабки нет уже два года. Пока была – копошилась на кухне, готовила нехитрую еду. Она и жила на кухне, хотя квартира эта однокомнатная была ее, выделенная городскими властями после одного из весенних ледовых наступлений моря. Старую хату на Гавани тогда развалило до половины, и бабке дали наконец эту квартирку. А поставили ее на очередь давно, с того времени когда она, беременная, в конце войны приехала с фронта в свой город, где у нее уже не было ни матери с отцом, ни жилья. Слава Богу, приютил ее инвалид детства Степанович, Федор, по инвалидности не попавший на фронт. Хромой, немого кособокий, Федор с ранней весны до поздней осени жил в дощатой пристройке, где хранилось все его рыбацкое имущество. Его лодка, густо просмоленная байда, колыхалась, привязанная к бакену метрах в десяти от берега. С раннего утра, затемно, он ежедневно выходил в море перебрать поставленные сети. Только в крутой шторм он отсиживался в своей пристройке, по привычке занимая себя какой-нибудь мелкой работой – чинил запасные сети, строгал поплавки, крепил грузила.
Славика дед особо не приваживал, но учил работать руками. Выходя в море дверь, пристройки он запирал на ржавый висячий замок устрашающего размера.
Славик помогал бабке продавать рыбу на маленьком базарчике возле железнодорожного вокзала. Контингент продавцов на прилавках базарчика был постоянным, и бабка занимала всегда одно и то же «свое» место. Да и кто мог покуситься на ее участок! Она была тут единственной фронтовичкой, имела награды. В День Победы, надев кофту с тремя медалями – только эту кофту она всегда и надевала по праздникам, – бабка отправлялась к месту сбора ветеранов и гордо шествовала в колонне рядом с мужиками.
Продавая бабкин товар, Славик узнал арифметику лет в пять. И не только четыре основных действия: сложение, вычитание, умножение и деление, но и проценты. Как же не знать! Бабка отчисляла ему долю прибыли на мороженое.
– Сегодня добре потрудились мы, Славик! Получай свой процент… – и рубль, а то и два попадали в ладошку помощнику.
И читать Славик учился здесь, на базаре. Бабка приносила с собой аккуратно нарезанные листки из старых газет, и Славик читал мелкий газетный шрифт свободно.
Так что с чтением и арифметикой в первом классе у Славика не было проблем. Другое дело письмо или рисование. Славкины пальцы, привычно вязавшие рыболовные крючки на поводки и затягивающие узлы при вязке сети, никак не могли справиться с палочками, кружочками, восьмерками и прочими фигурками на бумаге…
Когда бабка получила квартиру однокомнатную, дед уже умер, а Славик закончил ПТУ и начал работать сварщиком по направлению на заводе. Бабка тогда сказала: «Славик, переходи ко мне. Подальше от Райки». Славик привык к бабке, с детства жил в ее комнате, а мать, какую, как и бабка, называл «Райка», осталась в сохранившейся половине хаты, по-прежнему пила по-черному, запоями, и приводила мужиков. Славика она родила в шестнадцать лет.
Пьяная мать была доброй, угощала Славика сладостями, а мужики иногда подкидывали ему, путающемуся под ногами, мелочь. С похмелья Райка была злющей, накидывалась на бабку, всячески охаивая ее фронтовое прошлое, а Славику щедро отсыпала оплеухи и подзатыльники.
Потом она вышла замуж за разведенного мужика намного старше ее. Мужик был деловой и при деньгах. Он восстановил хату, обложил шлакоблоками, утеплил пристройку. Потом он приобрел лодку дюралевую и два «Вихря», сети и стал браконьерить, заручившись «крышей» рыбнадзора. Мать стала продавать рыбу на Центральном рынке.
Матери было под
пятьдесят, когда заболела всерьез и умерла. Славику в наследство доставалось
половина хаты и, недолго думая, подписал он бумагу, по которой ему отошла
пристройка. Он вновь занялся рыболовством, купив подержанною «резинку», лодку
однокамерную. Ходил на ней, ставил пару сеток на том месте, где их ставил
когда-то дед, добытую рыбу сдавал отчиму.
***
Самое ценное, чем Славик обладал, была свобода. Один раз, правда, на него уздечку накинули. По молодости и опять же по пьяни. Связался с малолеткой. Остренькая мордочка, пухленькие грудки под ажурной кофточкой. О чем говорили? Да ни о чем. Он говорил, она или хихикала, или тупо молчала. Привел к себе. Бабка как всегда заперлась на кухне, о чем – то там ворчала. Славик привык к этому ворчанию. Так же привычно запустил маг с записью песен Высоцкого, так же привычно раздавал любезности в адрес пацанки. Хмель бродил в голове. Открыл еще бутылку. Налил в два стакана.
– За любовь?
Пацанка пить не стала. Вертела головой, оглядывая жилье. Не пьет – не надо! Выпил до дна, передвинул стул, сел рядом, вплотную. Опять что-то «заливал» по привычке. О том, что несовершеннолетняя, уже и думать забыл, раскладывая вскоре не очень-то сопротивляющееся тело на кровати. Лепетала что-то вроде «Не надо!», но это дело обычное, все шалавы так изображают девочек из себя.
В общем, уснул рядом с девчонкой. Проснулся – пацанка трусики подтягивает, поправляет.
– Ты куда?
– Мне домой надо…
Свалила молча. Опять лег спать. Утром глянул – кровь на простыне. Целка была или на критические нарвался? Черт с ней!
А она через день заявилась сама. Бабка открыла дверь. Славик после шабашки, с устатку, приняв стакан водки в рюмочном отделе гастронома, только-только начал задремывать. Услышал, как бабка кого-то отчитывала: «На что тебе, девчонке, этот кобель нужен? Парней, что ли, в городе для тебя нет?» Крикнул: «Пусть зайдет!» На свою голову…
Потом в ее квартире начали встречаться, в дни, когда мать ее была в смене – поваром в кафешке трудилась.
Две старший сестры девчонки замужем, в своих квартирах. Мамаше младшую надо было пристроить за кого-нибудь, за любого. Лишь бы жилплощадь имел. Мамаша вроде бы не знала, что ее школьница спит с мужиком, прикармливала Славика, приваживала. А когда лоху Славику его пацанка предъявила четырехмесячный живот, отступать ему было некуда. Накинули на него уздечку и повели на регистрацию. Женили, в общем.
А что из этого получилось? Родила Людка девочку. Кариной назвали. Жил Славик у тещи, какая сразу начала требовать переехать с новой семьей к себе. Перетащились – тряпки да телевизор в приданое. Славик выпивал, с работы на работу переходил, ругань в доме каждый день. Бабка ни в какую не стала прописывать Людку на свою приватизированную жилплощадь. Теща по телефону костерила зятя за пьянку, за отсутствие денег, а главное – за то, что никак не может он прописать её дочь, закрепить за ней жилплощадь. Людка к матери чуть ли не каждый день бегала. Получала, видимо, от нее наставления и указания. Потом забрала тряпки и телевизор и подала на развод.
Вновь стал Славик холостяк, но с клеймом в паспорте и алиментами. И с окончательно испорченным мнением относительно женщин.
А женщины были. И молодые дурочки, какие сами-то не знали, что их тянет под мужиков, и зрелые, с точным прицелом на видного парня, и просто случайные, часто, под пьянку. И все они были для Славика одинаковые. Но, как говорил Славик, цитируя классика, ничто человеческое не было ему чуждо, и женщины в его жизни появлялись, нарушая его одиночество.
В одиночестве, под легким подпитием, Славик любил смотреть по телеящику программы о природе, об НЛО, о мироздании, о судьбе планеты в будущем. Что только не угрожает этому, не так уж большому шарику! Глобальное потепление и наводнения, гигантские вулканы и пыль, закроющая солнце, и ледниковый период, гигантские метеориты, пока еще проносящиеся мимо… Славик был фаталист, верил – чему быть, того не миновать. Но иногда мысли сгущались как тучи, и одно спасение было от них – выпить стакан-другой водки. Иногда выкладывал эти мысли Славик или зашедшему к нему пенсионеру Николаю, любителю поддержать компанию, либо дружкам- доминошникам, стол которых был во дворе напротив его окна.
Не были они ему дружками. Просто играли на интерес, а проигравшие бежали в гастроном за бутылками. Славик в домино не играл. Считал пустой тратой времени это дело.
Никогда не предполагал Славик, что когда-нибудь женщиной его будет медсестра. Обычный контингент его – работницы прилавка и скучающие дамы из Дома отдыха, приезжающие отдохнуть и подлечиться к морю. К первым ходил в гости, вторых приглашал к себе, заранее извиняясь за беспорядок в комнатах «по случаю ремонта». Места знакомств, соответственно, были рынок, магазины и Дом отдыха с регулярными танцами. С Леной получилось по-другому.
А получилось все из-за того, что здорово поддатый Славик вышел из своей квартиры и подошел к этому самому доминошному столу не вовремя. Кроме мирных завсегдатаев, вроде могучего дяди Жени, подручного сталевара на пенсии, сидели за столом два дружка – хилый задиристый Сявка и здоровый, тупой Бык. Сявка изображал из себя блатного, а Бык имел недолгую отсидку за драку.
Славик, поглядев на игру минут пять, изрек:
– Гляньте-ка, козлы в козла режутся!
– За козлов ответишь! – ощерился Сявка, со стуком ставя кость на стол.
– Тебя это не касается, Сявка. Ты не козел – козлик, – Славик дурашливо захохотал.
Сявка, бросив кости на стол, вскочил на ноги, стал перед Славиком, которому доставал до подбородка макушкой.
– Оборзел, дядя! По рогам захотелось? – Сявка кривился, брызжа слюной, лез на Славика.
– А ты попробуй, козлик! – Славик не замечал, что за его спиной поднялся Бык.
Размахнувшись, Сявка ударил Славика в скулу, на что тот отмахнулся, и не кулаком – пятерней – толкнул Сявку в лицо, и тот повалился на землю.
Славик самодовольно оглянулся, и в этот момент получил удар кулаком в висок. Славик присел, обхватив голову двумя руками.
Матерясь, Сявка, проворно вскочивший после падения, ударил Славика ногой, обутой в остроносый туфель, под ребра, в печень. Охнув, Славик свалился на бок и получил еще удар в ребра.
Бык стоял, тупо глядя на Сявку.
– Прекрати, пацан! – дядя Женя, авторитет которого во дворе был непререкаем, оттащил Сявку. Скорая помощь отвезла Славику в травматологию.
А отделали его «дружки» крепко! Два сломанных ребра и подбитая печень, сотрясение мозга и гематомы, закрывшие оба глаза.
Как следует дежурную медсестру он разглядел на третьи сутки, сначала от второй дежурной по голосу отличал. Голос в человеке, в женщине тем более, много значит. Если мягкий, спокойный, грудного тембра, то и вся женщина соответствует ему. У одной из медсестер был такой именно, у другой – скрипучий.
На третий день дежурила как раз та, с приятным голосом. «Больной, как вы себя чувствуете? Сейчас мы температурку измерим. Да вы молодец, глазки уже раскрываете!..»
И глаза у нее карие, добрые. Глаза – зеркало души. Ясные у нее глаза.
Ее сменяла женщина постарше. Она так же умело поворачивала Славика, безболезненно ставила уколы, но ее светло-серые узкие глаза смотрели холодно, мимо пациента, а скрипучий голос просто выводил Славика из себя.
Медленно срастались сломанные ребра, не спеша восстанавливалась побитая печень, а Славику казалось, что только за сутки дежурства Лены – так звали медсестру – он и выздоравливает.
Славик выписывался в день дежурства Лены и несмело попросил номер ее домашнего телефона. Он не особенно надеялся на положительный ответ, но Лена написала на листке номер и, передавая, с серьезным видом сказала:
– Будете сообщать, больной, о ходе выздоровления, – и только после этого рассмеялась.
Бумажку эту Славик потерял, и после больницы все пошло по-старому. Пьянка сменялась работой, танцами «Кому за тридцать», походами по девицам и вдовушкам, но Лена вспоминалась часто и в самый неподходящий момент, и тогда Славик уходил из гостеприимного дома, когда его уже оставляли на ночевку, или провожал до двери засидевшуюся у него подружку.
Он поехал в больницу искать Лену. Для храбрости и свободы общения выпил, но это его и подвело – с ним даже и разговаривать не стали. И он недели две приходил в норму. Пошел, надев галстук под пиджак, как на прием к Президенту. Лены на работе не было – была в отпуске по болезни сына. И он долго уговаривал девчонок в регистратуре, пока они дали домашний номер телефона Лены. Помогли в этом деле две плитки шоколада.
Позвонил не сразу, дня через три после посещения больницы. Ответил Славику звонкий мальчишеский голос: «Мама на работе. Что передать?» От неожиданности Славик не сообразил, что ответить, и прямо-таки промычал: «Ничего».
На встречу с Леной Славик пошел в больницу, все-таки выпив полстакана водки, не представляя себе разговор с женщиной без легкого кайфа. И хотя вызвать Лену в приемное отделение ему удалось, разговора не получилось. Лена улыбалась, шутила, но попросила придти в следующий раз, созвонившись заранее и, самое главное, трезвым. «Договорились, Станислав?» – и так улыбнулась, что не мог он нагрубить, как обычно делал, когда получал отказ от женщины. По дороге домой в голове вертелась фраза, какую не сказал: «Подумаешь, красотка! Не таких видал… в соответствующей позе!»
Обида прошла, и Славик позвонил. Ответила Лена.
– Это я. Узнала? – Славик старался придать голосу независимость. Позвонил, мол, от нечего делать
– Узнала. Мне ведь не часто звонят… посторонние.
Слово резануло слух, и Славик хотел уже выдать что-нибудь с «подколом», но застопорился. Конечно, он и есть посторонний, какой еще?
– Ну, что ты, Леночка? Ты же мне как родная после больнички. Меня ты, можно сказать, выходила…
– Перехваливаешь ты меня, Станислав. Слово это у меня вырвалось нечаянно, извини…
Славик секунду-две тормозил, усиленно соображая, как напроситься на встречу.
– В общем, у меня время свободное, решил прогуляться. Составь компанию. Сходим куда-нибудь…
– Дел много дома, Станислав. С Денисом надо позаниматься… Мы ведь к школе готовимся! – Лена помолчала. – Можешь ко мне зайти. Чаем угощу. С пирожками свежими.
Сердце Славика подпрыгнуло. С чего бы? Ну, приглашает женщина… В первый раз, что ли!
– Зайду, конечно! Адрес пишу…
Прижав плечом трубку к уху, он записал в блокнотик адрес. Оказывается, Лена живет совсем рядом от его квартиры, всего в одном квартале, на одной с ним улице.
Славик отходит от телефона и идет, мурлыча бодрый марш прошлых времен. Он идет к женщине, какая его ждет!
Квартира Лены на третьем этаже пятиэтажки, известной Славику, – на первом этаже дома кафе. На звонок подходит мальчик.
– Кто там? – голос мальчика спокоен.
–Это Станислав…. К твоей маме…
Славик видит Лену в первый раз без длиннополого больничного халата, по-домашнему.
– Проходи!
Она идет вперед, давая себя рассмотреть, – короткая кофточка, шорты. Ровные ноги с полными бедрами, тонкая талия. Девочка, да и только, а не мать пятилетнего сына. Сын на маму не похож. Круглолицый, с коротким толстоватым носом. Глаза серые, смешливые. Он напоминает Славику его самого на фотографии такого же возраста. Может, это его сын? По пьянке, при случайной встрече? Нет, конечно! Отец Дениса погиб на производстве два года тому назад. И не мог бы Славик забыть встречу с такой женщиной…
Славик снимает пиджак, моет руки в ванной и идет к столу на кухне, к обещанным пирожкам. Он представлен Денису – «Станислав Васильевич», – пожимает маленькую ладошку и вносит поправку: «Зови меня Славик, мне так нравится». И смеется вместе с Денисом.
Вот с Леной разговор не клеится. Славик в непривычном для себя состоянии полной трезвости. По дороге Славик заскочил в магазин, и в кармане его пиджака бутылка вина, завернутая в пакет. Красное «Каберне», наверняка кислятина, но ему посоветовала соседка. Вкус у этих женщин! Он приносит пакет и, развернув, ставит на стол.
– Зачем спиртное, Станислав?
– Лена! Это же вино! За встречу надо…
– Забери, пожалуйста! Не праздник же…
– Не заберу! – Славик упрямо сдвигает брови.
– Хорошо. Пусть останется у меня. До праздника, который может состояться… если мы этого захотим.
Лена улыбается. Она сидит напротив за столом напротив Славика и неожиданно легко и ловко гладит его ладошкой по щеке.
– На меня не сердись, так надо. Так лучше, Славик! Я тебя тоже буду звать Славик. Мы ведь встретимся еще? Или нет?
Такого Славик не ожидал. У него в мыслях крутится калейдоскоп встреч с десятком женщин прошлых лет. Он, как школьник, застигнутый врасплох за шалостью, беспомощно улыбается.
– Ты ешь пирожки, пока они свежие… – так, наверно, Лена говорит и с Денисом. Так, таким же тоном, она говорила, сидя рядом с его больничной койкой, давая горькие таблетки, ставя укол и приподнимая его поломанное тело.
Лена моложе его на десяток лет, но он чувствует ее власть над собой, власть женщины.
– Я, наверно, пойду…– говорит Славик, выходя из-за стола. – Занимайся с Денисом… Спасибо! Пирожки что надо…
Лена его не останавливает, дружески улыбается, провожая до двери.
В первый раз уходит Славик от женщины, какая пригласила его, вот так, провожаемый улыбкой. Почему не осмелился он сесть за столом рядом, обнять, поцеловать эту женщину, не прикоснулся ладонями ко всем ее выпуклостям и округлостям, бормоча при этом всякие глупые нежные слова, вроде «киса моя», «девочка моя», и тому подобное, как делал с другими. Не осмелился почему?
Славик зашел в магазин и купил бутылку водки, и дома, поставив бутылку на стол, долго сидел, решая: пить или не пить? Что-то у него переменилось в простых и ясных отношениях с женщинами. Может быть, это любовь? Если любовь, значит прощай свобода? Свобода… Это сладкое слово – свобода! Где-то он слышал или читал эту фразу. Не-ет! Свобода дороже любой любви. И вообще, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. А свобода, как и еда, тоже нужна всегда.
***
Лето прошло. Славик так и не позвонил Лене. То на шабашке, то в море на сетках, то опять в загуле пьяном. Вот только к бабам перестало тянуть, все вспоминается Лена.
Отчим после смерти Райки жил один, на него на рынке работала бабенка по имени Аза, она не жила в хате отчима, но вертела им, как хотела. Славик сдавал улов прямо ей, и она расплачивалась без обмана. Отчим здорово сдал, растолстел, брюхо свисало над низко спущенными штанами. Он еле влезал в свой резиновый комбинезон.
Вторые сутки гулял шторм. Восток гнал высокие валы, черные от поднятой со дна мути с белыми кипящими пеной гребнями. Вторые сутки Славик с отчимом пьют водку. Шторм может сорвать сети с якорей, а если они и останутся целы, то до конца шторма повисшая в ячеях рыба не только укачается, но и задохнется.
В голове Славика, замутненной двухсуточной пьянкой, возникает то образ Лены, то Дениска хитро улыбается. Ему хочется увидеть их, посидеть за чисто вымытом столиком в кухне, может даже попить чаю с пирожками… Надо пойти к ним, встретиться… Но пойти в гости с пустыми руками нельзя, а денег нет на подарки. Но можно привезти им свежей рыбы! Сельдь-черноспинка сейчас ходит. Может, целый косяк уже вломился в сетку… Через пару дней испортится рыба, потеряет товарный вид… Трясти сети надо только сегодня. Сейчас он соберется, сходит, проверит…
– Ты куда собираешься, дурила? Остынь! – отчим валяется на своей лежанке с опухшей мордой. – День-два ветер убьется, выйдем к сеткам. Не сегодня только. Прибавляет штормяга к вечеру…
Славик молчит, натягивая ватные штаны и сапоги на них. Свитер, ватник, ветровка. Поверх еще плащ…
– Петрович, шапку мою не видел где?
– Остынь, говорю!
– Сам найду… – Славик роется в куче одежды, наваленной в углу. – Петрович, за меня не переживай! Все будет путем. Кому сгореть, тот не утонет!
***
Кто-то отводил от Славика грозную руку судьбы уже несколько раз. Запомнилось ему, как во время страшной грозы в Мелекино на пляже только успел отойти от мужика, спрятавшегося от ливня под грибком, как разряд ударил прямо в грибок. Мужика наповал, а у Славика ослабли и выпали две металлические, анодированные под золото коронки, да как шальной был до вечера – и все. И еще было, когда стрела крана упала и стропалю ногу покалечило, а он, Славик, только что стоял на том месте… И еще было так, по мелочи…
Старая однокамерная «резинка» выходила все сроки, днище ее было залатано, баллоны, покрытые старческой сеткой, сдувались. Купил ее Славик за полцены, и хозяин советовал промазать резину клеем, иначе надежность лодки будет близка к нулю. Славик все собирался купить новую, но цены взлетели выше его доходов.
Закинув в надутую лодку все нужное, поставив весла, он понес ее в море. Прямо у самого берега накат чуть не свалил его с ног, заплеснул бадейку воды, но Славик зашел уже глубже, где волны были спокойнее. Перевалившись животом в лодку и сразу намокнув, он взялся за весла, уходя от береговой волны.
Мутило его здорово, и голова соображала тяжело, но он упрямо выгребал против волны к нужному месту. Став на створы, начал бросать кошку, ловя сеть.
Кошка села на сеть со второго заброса, зацепив ее у верхнего подбора. На якорь становиться было бесполезно – «флажок» мог забрать в штиль или легкую волну, а не в шторм, усиливающийся к вечеру. Держась за подбор, Славик одной рукой с трудом выламывал сельдь. Пяток селедок уже вяло трепыхался в ногах Славика. «Еще пяток – и свалю», – чувствуя усталость, решал про себя Славик. Всю сеть он не переберет, сил не хватит.
Он наклонился к нижнему подбору, где блестела тускло еще рыбина, но «девятый вал», волна, какая иногда превышает остальные в полтора-два раза, выдернула из-под Славика лодку и сразу отбросила ее метра на три-четыре. Славик опустил сеть, и она сразу ушла под воду. Барахтаясь, он повернулся вслед за отплывающей, словно воздушный шарик, лодкой. До нее доплыть ему в его мокрых доспехах не удастся. Значит, берег.
Берег близок, и Славика даже несет к нему, к бетонной стенке мола. У мола глубина, на ноги не встанешь, два с половиной метра… Славик с трудом выпутывается из плаща, но фуфайка под ветровкой уже намокла, а ватные штаны в лодке, залитой до половины, давно намокли насквозь. Сапоги как гири. Набрав воздуха, Славик, нырнув, пытается снять сапог. Вынырнув, не вовремя хватанув воздуха, Славик чуть не захлебывается глотком соленой воды, отчаянно надрывно кашляет, теряя последние силы. Один сапог уже ушел на дно, снять другой сил нет. Славика уже тащило волной вдоль мола. Обрывая ногти, он пытается вцепиться в ноздреватый бетон. Пару раз его, барахтающегося у стенки, ударило головой о бетон, и наступил момент безразличия ко всему, желание, чтобы все это кончилось… Неважно, как.
С ним такое было уже, правда, давно, когда заплыл в почти такой же шторм далеко от берега. Так же был в подпитии, так же мутило, но было лето и теплая вода. И плавки – вся одежда. Море тогда было забито медузами. Они противно касались тела, и такое же безразличие охватило Славика. Тогда он лег на спину. Укачиваемый волнами, только отплевывался от брызг. Неподвижные ноги опускались вниз… Когда ощутил песок дна и встал. Было такое.
Лена, Дениска… Он же должен пойти в гости. Правда, рыбу уже не найдешь, как и лодку.
Рука зацепилась за стальной канат. Ржавый, заершеный, он свисал с мола, уходя в глубину. Перехватившись второй рукой, Славик повис на канате. Задубевшие в холодной воде ладони не чувствовали боли от впившихся в кожу торчащих обрывков стальных нитей.
Ногой без сапога Славик нашел трос, цепляясь, пополз и пополз вверх. Сколько времени он полз – вечность! Но вот край, ржавый штырь, к которому накрепко прикручен трос. Все! Славик последними силами валится на край мола и замирает. Он готов пролежать так вторую вечность, но ветер, нисколько не ослабевший, выдувает остатки тепла, заработанного барахтаньем в воде, и он начинает замерзать…
Мокрый, с разодранными в кровь ладонями рук, в одном сапоге и рваном носке на другой ноге он шел по городу подобно сомнамбуле, не понимая, куда и зачем он идет. Он шел к дому Лены.
На третьем этаже перед дверью Славик упал, обессилев, и лежа стучал кулаком в дверь.
Он очнулся от ноющей боли во всем теле и саднящих рук. Забинтованные ладони белыми куклами лежали поверх пододеяльника, каким он был укрыт. Он был переодет в какую-то кофту, наверняка женскую.
Он лежал неподвижно, вслушиваясь в разговор в соседней комнате. Голос Лены, какой он узнал без ошибки, уговаривал: «Денис! Засыпай. Славик тоже спит…» – и голос Дениски: «Славик не уйдет?» – «Спи, Денис! Не уйдет дядя Славик…» В комнате, где лежал Славик, было темно. Легкая музыка доносилась видимо от соседей. Несмотря на боль и усталость тела, Славик ощутил радость покоя, какого он не имел многие годы своей жизни. Такой покой был в детстве, на Гавани, когда набегавшись до упада, со сбитыми в кровь пальцами ног, содранными коленями, Славик засыпал на лавке в бабкиной комнате.