Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2014
Владимир Безденежных. Верхняя часть. – Нижний Новгород: Книги, 2013. – 80 с.
О «сложном пути автора» или – значительно сужая тему – о его «непростой журнальной судьбе» принято говорить в отношении поэтов, присутствующих в литературе давно. Желательно – несколько десятилетий. Бывают, однако, примечательные исключения. Вот, например, нижегородец Владимир Безденежных, только что выпустивший в родном городе свою дебютную книгу.
Несколько лет назад в редакциях многих столичных и хороших региональных журналов приходилось слышать: «Безденежных? Да, это очень интересно. Обязательно будем публиковать. Ну, как-нибудь. В перспективе». Спустя определённое время тон высказываний переменился, не перестав оставаться вроде благожелательным: «Володя Безденежных? Хорошо, да. Но ведь опять будет про Волгу, про Оку, про свой город. Про водку. Не заметно какой-то эволюции, а старое у него всем известно».
Это «всем известно» в отношении стихов Безденежных звучит несколько парадоксально: издания, представленные в Журнальном зале, не напечатали пока ни единого его текста. Но вот, скажем, в социальных сетях стихи эти выкладывают порою люди, от поэзии далёкие. Точнее – далёкие от профессиональных занятий литературой. Тут надо благодарить и собственно Интернет, и фестивальную культуру, позволяющую представлять авторов из нестоличных городов заинтересованной публике.
Впрочем, откроем книгу. Собственно, уже заголовок не разочарует никого: ни поклонников творчества этого поэта, ни тех, кто рассуждает о его тематическом однообразии. «Верхняя часть» это, конечно же, верхняя часть Нижнего Новгорода – та, где Кремль, Чкалов, Большая Покровская улица и другие туристические приметности. Филфак университета там же. Хотя книга эта куда в большей степени о чуть иных локациях. Но вряд ли иногороднему читателю что-то скажет название «Капельница верхнего мира»? Она в книге не упомянута, однако присутствует незримо.
Но да: в самом первом слое, в том, где читать надо не между строк, но построчно, общеизвестные знаки города преобладают. Вот в первом же стихотворении появляются Кремль, Стрелка и две больших реки. Во втором Волга и Ока уже представлены именами собственными. Между этими текстами прошло десять лет: они написаны в 1993-м и в 2003-м годах соответственно. Стало быть, Безденежных действительно всю жизнь пишет об одном и том же? На сей риторический вопрос ответить непросто. Прежде всего, так ли бесплоден с точки зрения искусства возврат к любимым объектам и сущностям? Создал же для чего-то Кацусика Хокусай «100 видов Фудзи». Скажете: «Так то – Фудзи…»! Но разве место слияния главных рек европейской России заслуживает меньшего внимания?
Кроме того: войти-то в одну реку дважды нельзя, говорят, а уж написать об этом с любовью – тем паче. Равно возможен и прямой взгляд туда,
Где на червивой горе
Кремль зубастый
Смотрит на игрища рек дуплами башен,
Где овраги, как шрамы,
Город перерубили,
Где портовые краны
Скопом Стрелку забили…
и разговор, так сказать, культурно опосредованный:
Здесь горчит корневище на уровне спаек, желез –
Такая «ризома», прости уж меня, Делез.
В этом городе все действительно неспроста.
«Язык отступает», как-то сказал Батай.
Понятно, что он говорил не о том,
Но и не жил в этом городе непростом.
Конечно, тема в поэтическом тексте дело не первое. Ведь любое удавшееся стихотворение, как, в сущности, любой полноценный акт искусства – «обо всём и сразу». Сам результат, завершённый акт творения здесь подразумевает всё, созданное ранее, и добавляет к нему нечто: пусть и малое, но важное. А тема играет роль интерфейса. Роль посредника между автором, читателем и внешним миром, впуская этот мир в произведение. Конечно, интерфейс в данном случае весьма отличается от аналогичного понятия из технических областей. В последнем случае – чем однотипнее и привычней, тем лучше. Искусство же требует не только жертв, но и разнообразия приёмов. С этим у Безденежных всё хорошо. Различие ритмов, техник, широта диапазона сопровождаются единым дыханием. Разное очень дыхание тут: то ровное, то будто после длительного бега или драки, но без сомнения – дышит этими стихами один и тот же человек. Это не подделать, в этом и подлинность.
Подлинность, конечно, ещё не гарантия совершенства. И тут придётся сказать об одной особенности стихов Безденежных. Не уникальной, но в его случае – достаточно спорной. Игорь Чурдалёв, рассказывая в очень тёплом и неформальном предисловии о внепоэтической составляющей становления поэта, о весьма депрессивной атмосфере района, где тот вырос, пишет: «Тем же отмечены многие Володины стихотворения. В них много отчаяния. Но нет искусственной деланности, вымышленности. Они достоверны, что впечатляет и печалит одновременно». Глагол «печалит» здесь особенно уместен. Автор не включил в свой дебютный сборник тексты с изобилием обсценных излияний, но и во многих из выбранных стихов уровень грубости приближается к оранжевой отметке. Причём не только за счёт лексической составляющей: общий строй текста вдруг делается неприятен почти физически.
Зачем это нужно историку, режиссёру, профессиональному кулинару и человеку ещё многих достоинств Владимиру Безденежных? Для имитации «жизненной правды»? Однозначно нет. Атмосферу он умеет создать ритмом единым: за примерами далеко ходить не надо. Ради ограждения себя, ранимого, от действительности? Вот уж совсем не тот случай. Для эпатажа или напротив – пытаясь к себе внимание привлечь? Ну, право, мы ж говорим об умном человеке и отчётливо «немодном» поэте.
Рискну сделать предположение, вообще-то неприятное для автора: дело тут в бедности художественных и выразительных средств. А чтобы не возникало впечатления, будто я, только что написав о разнообразии и оснащённости поэта, сам себе противоречу, сразу уточню: бедность эта касается ровно одного, хотя и важного поэтического случая. Она делается заметной, когда Безденежных пишет о себе нелюбимом: похмельном, раздражённом, провожающем молодость, огорчающем близких людей…
Причём ведь и об этом ему случается сказать превосходно. Вот одно стихотворение целиком:
Хочется повеситься
На рогатом месяце.
Или упокоиться
В ямке за околицей.
Тише, перебесишься,
что ты, успокоишься…
Но в целом – весьма царапающий контраст возникает между стихами об авторском эго и о внешнем мире. Во втором случае мелодия звучит на правильной скорости и с верной громкостью:
В детстве в Горьком
В детстве в Горьком ходил под стол.
А на столе наливали по сто
Еще живые дяди и дед.
Потом всей семьей играли в лото
На горсть медяков-монет.
В Горьком в детстве ходил в кино,
Точнее, бегал туда. Оно
Стоило гривенник, и всего пять
Добрых прохожих вруну должно
«На позвонить» дать.
<….>
В детстве в Горьком ходил везде
Один вечерами по темноте
И не боялся, как все пацаны.
Одно тогда только страшило людей –
Лишь не было бы войны!
В Горьком в детстве ходил… ну все,
Хватит тут сопли пускать, щусе-
нок как будто тот, взрослый мудак.
Но «в детстве, в Горьком» произнесешь
И на душе сладко-сладко так.
Оттого и не утомляет то самое «однообразие», заслуженно или нет приписываемое Владимиру Безденежных. Всё-таки и Нижний Новгород, и даже Волга с Окою меняются. Хотя куда медленнее, нежели человек, конечно. Но поэт эти изменения отслеживает, вольно или невольно.
Даже в стихах, куда более жёстких, нежели приведённое выше, но направленных вовне, звуковой строй, как правило, остаётся безупречно совпадающим с авторским голосом и темой. Хоть в тексте о беспросветной и недолгой жизни «Двоечницы Ивановой», хоть в иронически-пацанском стихотворении с названием «Пацанское»:
Донашивать за братом вещи
Я не стремался. И жили проще.
В них мне казался удар порезче,
Прилив какой-то братанской мощи.
А вне иронии такого вот пацанства в книге «Верхняя часть» нет. Её автору вообще рисовка чужда. Повторю: о себе он всегда говорит в миноре – плохо ли хорошо это получается. Уже этот момент отличает его стихи от стихов Бориса Рыжего, с которым отчего-то так вдруг полюбили сравнивать стихи всех подряд. Нет, этого поэта Безденежных любит, только прочёл его, по собственным словам, поздно. Когда Рыжего давным-давно не было на земле.
Истоки этой поэзии совсем иные. Список, начавшийся, ну, скажем, с Хлебникова, можно продолжать довольно долго, но интересней заглянуть в противоположную сторону, во времена весьма отдалённые. И вот здесь занятия историей явно не прошли для Безденежных даром. Стихотворение «Бунт» в книге одно из самых обезличенных, далёких от авторской манеры, написанных неожиданно стандартным ритмом: так не имеют лица крестьяне на картинах Казимира Малевича. Именно бунт в своём чистом, беспримесном, зверином виде. Тот самый, русский. Более даже бессмысленный, нежели беспощадный.
И внимание к миру нынешнему это во многом – внимание историка, оставляющего обязательные отметки на полях – чужого ли текста, мира ли, как текста:
Наблюдения & marginalias
Я ничего не придумал сам,
Мне все, как всегда, подсказали
Какие-то внешние голоса
И поезда на вокзале,
Которые опоздали.
Еще я не верю совсем в чудеса.
marg: …Живу у вокзала годы последние,
Такая вот атмосфера.
Здесь хмурым пропитаны двадцатилетние
Бодяженным дядей Герой…
И я никогда не творил вотще,
Я лишь наблюдаю из тени,
Подслушиваю, что говорят вообще,
Прикуриваю от тленья…
Только это не взгляд того, идеального и пушкинского, который «спокойно зрит…». Поэту так нельзя. Поэт миру открыт. Как, например, в «Секстине» (это в самом деле правильная секстина – автор пишет как хочет, а не как может):
Понимаешь ли, реки текут
меж одним и другим человеком,
Ты по рекам плывешь и по жизни идешь
лишь затем, чтоб кого-то воспеть,
Насладиться успеть красотой,
даже осенью в слякоть и дождь.
И не боясь сглазить, могу предположить: открытости миру в разных его аспектах – исторических, актуальных или, например, литературных – в стихах Владимира Безденежных со временем сделается больше, а мизантропического герметизма, плодотворного в случае многих других авторов, существенно меньше. Ну, так эволюция его текстов подсказывает. Медленная такая, спокойная, но видимая вполне.