Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2013
Родился в 1975 году в г. Николаеве
УССР. В 1997 окончил ГМА имени Макарова (СПб). Работает специалистом по
организации международных перевозок. В 2011 окончил курс «Литератор» при
Институте культурных программ СПб (мастерская Каралиса
Д.Н.). Публикации в журналах «Невский Альманах», «Аврора», «Нева», сборниках
прозы. Живет в Санкт-Петербурге.
Я наконец-то приподнялся, спустил ноги с кровати и стал нащупывать тапочки. Наткнулся, разумеется, на своего пса. Он заворчал, но не проснулся. Ноги продолжали осмотр. Вот, что-то похожее. Не налезают. Значит, шлепанцы жены. Наверное, вставала ночью и надевала мои тапки. Надо искать с ее стороны. Я окончательно встал и обошел кровать, стараясь не наступить на собаку. Деревянный пол неприятно холодил ноги. Ну, где же они? А, вот, торчат из-под кровати.
За окном чернело зимнее утро. Повернул кран – ничего, второй – то же самое. Никаких признаков воды. Все-таки замерзла, падла. Наверняка между кухней и коридором, где труба проходит через самый холодный стык. О, господи, за что мне это все? О таком ли я мечтал, когда переезжал из квартиры в собственный дом? Я отодвинул сундук, оставшийся от прежних хозяев, и засунул в щель фен жены. Он проработал минут десять, вода так и не пошла. Стало ясно, что на работу придется идти не умывшись.
– Ира, просыпайся, вода замерзла.
– мммм…Что?
– Ты ведь вставала ночью, почему не проверила?
Как будто если бы проверила, что-нибудь изменилось. Но кого еще упрекнуть в случившемся? Не собаку же, в самом деле.
Лицо я умыл уже в офисе. На работе получилось отвлечься от грустных мыслей о замерзшей воде, настроение улучшилось. Работа вообще явление полезное, если правильно использовать.
Вечером я глубже затолкал фен в проблемную щель. Собака пыталась сунуть любопытный нос и получила легкую оплеуху. Жены дома не было, ушла на фитнес. Хорошо ей, в сауне посидит, потом помоется. Фен проработал минут десять и, перегревшись, отключился. Краны безмолвствовали.
– Да где же ты замерзла, тварь?! – крикнул я и пнул ногой сундук. Собака прижала уши и убежала на подстилку.
Жена застала меня сидящим на диване и разбирающим по парам носки. Это занятие всегда меня успокаивало. Вдобавок я был вроде при деле, и просить меня заниматься чем-то еще уже неправильно.
– Отогрел воду?
– Нет.
– Что будем делать?
– Весну ждать.
Жена обиделась. А что я еще мог ответить? Что труба, скорее всего, замерзла под землей на входе в дом и мне туда не добраться? Это я и сам себе пока боялся сказать. Все еще надеялся, что ледяная пробка образовалась где-то в доме. Пол холодный, из щелей дует.
На следующий день я прошел всю трубу с феном от и до. Безрезультатно. Дальше она уходила в пол и потом под фундамент. Где-то там вода и прекратила свой бег. Вспомнилось идиотское слово «кристаллизация» и объяснение какого-то сантехника, как лед внутри трубы распространяется со скоростью чумы в средние века. И вот уже труба промерзает до самого люка. Я отогнал это видение, взял ведра и пошел на колонку.
Каждое утро я первым делом отодвигал занавеску и рассматривал градусник. Больной был стабилен – минус двадцать. Прогноз тоже не радовал перспективами. Жена приспособилась ездить мыться в спортклуб. Она не ворчала на меня, просто смирилась. От ее смирения стало еще хуже. Как будто она от меня ничего другого и не ожидала.
Надо было что-то делать, а что и как – непонятно. Только собака не замечала нарушенного комфорта. Вместо мытья лап я после прогулки обтирал ее снегом. Она фыркала от удовольствия, вызывая у меня зависть к чужой неприхотливости. Я перестал покупать ей лакомства, а однажды на прогулке дернул за поводок так, что чуть не задушил.
В выходные решил перетащить в сарай сундук, доставшийся от старых хозяев. Давно обещал жене, да и надеялся на частичную амнистию за воду. Сундук стоял в углу, казалось, с самой постройки дома. Вроде я его когда-то открывал. Наверняка, увидел внутри кучу хлама и закрыл до лучших времен.
Крышка поддалась со скрипом. Первым туда засунула нос собака. Чихнула, разочарованно посмотрела на меня.
– Да, вряд ли здесь колбаса хранится. Пошел отсюда.
Внутри на застланном желтыми газетами дне лежали валенки, два гладких камня и старая книжка. Весьма странный клад. Книжку оставлю из любопытства, а остальное в сарай, в сарай. Я схватил сундук за толстые ручки и дернул, стараясь не задеть бесплодную трубу.
Телевизор бубнил, безуспешно пытаясь развлечь сальными шутками. Я лежал на диване и листал найденную книгу. «Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова», С-Петербург, 1899. Лохматый, словно кукурузный початок, переплет. Твердая, почти деревянная обложка с пятнами. Мудрость предков. Поможет решить вопрос с водой? Я открыл наугад. «На чужие ноги лосины не натягивай». Мой нервный смех зазвенел в комнате.
– Что радуешься, воду отогрел?
От испуга я закашлялся. Жена вошла тихо, не разбудив собаку.
– Пока нет. Зато сундук вынес. Можно на то место коробки с твоей обувью сложить.
– У меня обуви меньше, чем у тебя. Что читаешь? – Она взяла у меня книгу, полистала. – Вот же, специально для тебя написано.
– «Что имеем, не храним, потерявши, плачем»? Тоже мне новость.
– Ниже.
– «Усердие все превозмогает». Может, мне ладонями трубу тереть, как древний человек?
– Ну, от лежания на диване она точно не отогреется.
Я отшвырнул книжку и пошел одеваться.
Подпол был ужасен. Что-то хрустело, в рот лезла высохшая паутина. Я старался ползти, чтобы не удариться головой о бревна, на которых стоит дом. Наверняка у них есть специальное название. За три года проживания у меня не хватило времени изучить хотя бы теорию. Да и в практике особо не преуспел. Подложить дощечку или забить гвоздик еще мог, а вот сделать что-нибудь серьезное…
Дом был пятидесятых годов. Я еще шутил – живу, мол, в сталинском доме. Продала мне его Алла Сергеевна, старушка, уезжавшая к сыну в Минск. На мой взгляд, покупка была удачная – свой дом в тихом месте Петродворца по цене однокомнатной квартиры. Пусть старый, деревянный, но с большим перспективным участком. Жена немного поворчала: «на земле работать надо», но тоже была рада переезду. Новый дом, который я собирался построить, очередной год оставался «в планах». Мне казалось, что для начала стройки надо подобрать время поудачнее, как в финансовом, так и в психологическом плане. Или должно произойти нечто, обладающее огромной побуждающей силой. Такое, что я сразу пойму – вот оно, пора. Время шло, ничего не менялось.
Я полз к трубе с фонариком и феном в руках. В три приема отогнул ржавую сетку, которая чуть не выколола глаз. За ней лежали несколько крысиных скелетов. Главное, жене о них не рассказать, а то из сантехника придется переквалифицироваться в крысолова. Еще несколько движений локтями – и я у цели.
Труба уходила в землю у самого фундамента, я включил фен. «Усердие все превозмогает» – логичное, но такое скучное высказывание. Мне больше по вкусу разгильдяй Лао Цзы с его посиделками на берегу реки. Я водил феном вдоль трубы, визуализируя тающий лед и струю воды из крана.
Через несколько минут в районе кухни раздался глухой удар и всплеск. Ура, потекла, родимая! Люблю тебя, Козьма Прутков. Ползти ногами вперед было трудно, но радость придавала мне сил.
Я выпрыгнул из люка, как советский танкист в Берлине.
– Ну как, все хорошо? – спросил я жену.
– В смысле?
– Вода пошла?
– Нет.
– А что здесь стукнуло?
– Собака миску с водой опрокинула.
Мне очень сильно захотелось взять жену с собакой и закрыть их в сундуке, который я отнес в сарай.
Как оказалось, с человека довольно безболезненно слезает налет цивилизации. Перед сном я ходил на колонку и набирал два ведра воды. Звездное небо не обещало скорейшего потепления. Я представлял себя деревенским мужиком, презирающим городской уют. «Водопровод в доме, ишь чего удумали, пижоны. Проще надо быть». Под сапогами хрустел снег, полные ведра больно чиркали по ногам.
По моим расчетам ощутимо потеплеть должно было к началу апреля. И мы уже поняли, что продержимся без особых проблем. Будни забирала работа, выходные доставались музеям или кинотеатрам. Только спал я все хуже. Снились монстры и несданные зачеты в институте.
Мы возвращались домой после просмотра очередного фильма, когда у забора нас встретил сосед Иван. Это был бородатый мужик лет пятидесяти. Он жил в соседнем доме с визгливой женой, которую я немного побаивался. Видели его редко, как и любого другого человека с нашей улицы. Все же мы дети большого города, свои заботы, свои маршруты.
– Леха, – обратился он ко мне. – Лед-то, короста, скоро ко мне полезет.
– Какой лед?
– С твоего участка. Вон у тебя его сколько наросло. Решай с ним, коростой, что-нибудь.
Мы вошли во двор, я оглядел участок. Действительно, он стал выше, хотя зима выдалась малоснежная. Первая ступенька крыльца исчезла под слоем льда. Как это я раньше не видел? Говорят, если лягушку кинуть в холодную воду и постепенно повышать температуру, она сварится и не заметит.
Жена выдала вердикт:
– Замерзшую трубу прорвало. Вода наверх поднимается и замерзает. Скоро действительно соседа затопим. Залёдим, точнее.
Как просто ей подобные диагнозы ставить. А разбираться придется мне.
– Да ладно, обычная наледь. Каждую зиму такая.
– Надо воду перекрывать.
Легко сказать. Люк находился через дорогу, и его местоположение я мог бы указать с точностью плюс-минус пять метров. Где-то там, в кустах, под снегом. Легче найти сокровища и купить трехэтажный коттедж. Есть в начале улицы один подходящий.
Лазать с лопатой под кустами мне надоело минут через двадцать. Морозный вечер не добавляет энтузиазма при работе на отрытом воздухе. Где же прячется чертов люк? Лед крошился под лопатой, но не выдавал своих тайн. В темноте я больно ткнул лопатой себя в ногу, яростно выругался и пошел домой.
– Дорогая, надо подождать. Придумается что-нибудь.
– Давай аварийку водоканала вызовем.
– Ага, они мне за незаконную врезку голову открутят.
– Давно надо было проект согласовать. Говорила тебе.
Говорила, вот молодец. Жены говорят правильные вещи. Делать только их приходится мужьям. Я плюхнулся на диван и открыл книжку Козьмы Пруткова. Решил полистать с самого начала. На свободных местах страниц виднелись строчки, написанные карандашом. Кто-то использовал книгу для своих записей. Я присмотрелся и постепенно стал различать текст.
Решил все записать. Зачем? Мне
страшно. Как не было год назад, когда немцы начали бомбить Минск. Или в
тридцать восьмом, когда забрали Сережу. А сейчас совсем невмоготу. Казалось бы,
мне шестьдесят, одинокий.
Жить осталось немного, и то, если повезет. Я совершенно не знаю, как мне
поступить завтра. Точнее уже сегодня. Через два часа мне идти на работу. На
новую работу.
Вчера бригадир Дайнис
обрадовал меня, сообщив о присвоении следующей рабочей категории с повышением
оклада. И только я подумал о новых башмаках, добавил, что работать надо будет в
третьем цехе.
Третий цех занимается изготовлением
фугасных бомб для Люфтваффе, и я должен буду вытачивать запальные стаканы для
взрывателей. Невыход на работу гарантировал отправку на виселицу в Александровский сквер.
Что могу сказать о себе? Сейчас у
меня нет даже имени, только номер – двести тринадцать. Жена умерла, сына забрал
НКВД. Учитель русской литературы до войны. С приходом немцев срочно переучился
на токаря.
Пишу сейчас все это и немного успокаиваюсь. Только
бы хватило свечки.
Бомбили немцы жутко. Казалось,
город будет раздавлен. В центре горело все, что я видел. Металл перекрытий
пылал и гнулся. Госбанк, почта превратились в ничто. И
через несколько дней они вошли. Прогнали через Минск сотни пленных, позже стали
гнать евреев. Скинули с постамента памятник Ленину, потом увезли на переплавку.
Меня отправили нарезать болты.
Время зациклилось как моток ржавой проволоки. Барак – цех – барак. В
воскресенье выбирался на базар купить еды. От баланды, что выдавали на работе,
давно воротило. Очень хотел новые ботинки, даже приценивался. Но уже, наверное,
не успею. Покупать их ценой жизни своих соотечественников? Я прекрасно понимаю,
что туда придет работать кто-то другой, конвейер не остановится. Однако в жизни
есть вещи, которые не объяснить обычными чертежами. По словам гауляйтера Кубе, мы должны быть благодарны немцам за
освобождение от большевистского террора. Я сразу вспомнил, как ночью увезли
Сергея. Да, он прав, мы сильно пострадали от произвола властей. Но правда, сказанная немцами, – чудовищная ложь. Ибо сказана для оправдания намного большего преступления.
Доходили слухи, что в одном из сел,
куда согнали несколько тысяч евреев, произошло восстание. Приговоренные смели
несколько кордонов фашистов и, оставляя сотни безоружных убитых, ушли в леса к
партизанам.
Но я совершенно один и до партизан
не дойду.
Пишется с трудом, давно не держал в
руках карандаш.
Все, пора.
Двести тринадцатый. Май 1942-го.
В комнату ворвалась жена. Стащила с антресолей рюкзак и принялась запихивать свои вещи. Я не сразу понял, к чему это она.
– Дорогая, что случилось?
– Надоело. Все. Я к маме.
– С чего вдруг?
– Вдруг? Вода не вдруг замерзла, дом не вдруг разваливается. Сейчас встретила соседку. Она визжала, что вызовет милицию, если мы не перекроем воду.
– Да погоди ты…
– Погодить??? – она надвинулась на меня, сжимая в руках бюстгальтер. Я отодвинулся, опасаясь получить им по лицу. – А сколько можно годить? Только умеешь годить и гадить. Тут ничего само не решится. Надо уже делать.
Она застегнула молнию на рюкзаке. Собака, положив на лапу голову, с грустью смотрела на нас.
– Позвони, когда станешь хозяином, – жена сняла с вешалки шубу.
На меня накатила волна черной, густой ярости. Почему и за что я очутился в эпицентре мировой несправедливости? Делал, что мог, хотел как лучше. И в результате…
Я сорвал шубу с плеч жены.
– Забыла, кто тебе ее подарил? Не хозяин, говоришь? – слова выплескивались раскаленной лавой. – Иди голой, если хочешь!
Несколько секунд она смотрела на меня, потом протянула ладонь к моему лицу, видимо, пытаясь успокоить. Я ударил ее по ладони и с шубой убежал в комнату.
Хлопнула дверь. В окне мелькнула жена, одетая в легкую осеннюю куртку, на плечах висел рюкзак.
Бог знает, сколько я пролежал, глядя на потолок. Подняться казалось нереальным. Перекатился к одному краю, к другому. Закусил угол подушки и разрыдался.
Когда я нашел в себе силы сползти с кровати, уже стемнело. Медленно, как в трансе, я оделся и вышел на улицу.
Лом неохотно дырявил заледенелый снег. Я поделил участок возможного расположения люка и прочесывал его. Грюк – ничего. Грюк – пусто. Морозный воздух царапал ноздри. Грюк – опять мимо. Внезапно захотелось лизнуть сталь лома. Стоп, не дурить. Грюк – звяк! Я отбросил лом и схватил лопату. Через десять минут люк был очищен. Победа. Ну все, остальное потом когда-нибудь. Потеплее только станет. Ага, тогда я всю улицу залью. Нет уж, Алексей, доводи до конца.
Крышка люка приподнималась на сантиметр и падала обратно, злорадно чавкнув. Снова и снова я вгонял лом в щель. Наконец мне удалось просунуть с другой стороны лопату. Я подналег и отодвинул люк. Под ним был лед. Твою же мать. Все бесполезно. Наверняка промерзло до дна. Столько точно не продолбить.
Собака встретила меня радостно. Вот ведь существо, за один час соскучилось, как за целый день. Надо отдохнуть, почитать. Я вспомнил про двести тринадцатого. Он сейчас идет на работу. Конечно, не сейчас, все давно закончилось. Но мне казалось, что старик все еще не сделал свой выбор. Вот у кого безвыходное положение. Не то, что кусок льда в колодце.
Я залез в кладовку, где хранились инструменты, купленные в редкие моменты жажды деятельности. А ведь мне искренне хотелось стать настоящим хозяином. Бензопила, газонокосилка. Вот, то, что надо – коробка с новеньким перфоратором.
Лопатка перфоратора вгрызалась в лед. Слой снимался за слоем. Осколки я выгребал руками. Плевать, пусть хоть до центра земли придется долбить. Вся ночь впереди.
Перфоратор резко ушел вниз. Я упал, накрыв отверстие колодца, словно амбразуру. Все, похоже, лед кончился. Остатки за полчаса выдолбил ломом. В колодце плескалась черная вода с отражением луны.
В ход пошло ведро. Сначала держал его за ручку, потом пришлось привязать веревку. Труба с краном все не появлялась. Почти во всех домах на улице погасли окна. Я заскочил на секунду домой и включил свет в комнате. Стало не так одиноко.
Наконец ведро ударилось о что-то твердое. Еще несколько заходов – и показалась труба. Она поднималась со дна колодца и буквой «Г» уходила в бок. У сгиба торчал заветный кран. И дотянуться до него не было никакой возможности.
Я задрал голову. Луна приглашающе улыбнулась. В легких стал зарождаться вихрь воя, который через секунды вырвется из горла и перепугает окрестных собак.
– Отрыл все-таки ее, коросту?
Позади меня стоял сосед и смолил папиросу.
– Ты, это, прости мою Людку, что она на твою бабу наорала. Но сам понимаешь, лед ползет, а вы печку боками давите. У нас же тут все просто. Не сделаешь чего-нибудь – можно утонуть или замерзнуть.
– Да ладно, понял я. Только все равно бестолку. До крана не достать.
Сосед подошел к колодцу. Сделал сильную затяжку и бросил окурок вниз.
– Делов-то на полшишки. Сягай вниз, подержу.
Я медленно опускался головой вниз, сосед крепко держал за щиколотки. А вдруг он меня сейчас выпустит, закроет крышку люка и заберет мой дом? Я нервно усмехнулся.
Кран повернулся неожиданно легко. Наверное, ждал меня, как святой Грааль своего избранника.
– Поднимай! – закричал я и на всякий случай зажмурился. Глупые опасения оказались напрасными, меня потащило вверх.
– Ну как там?
– Закрыл, – вздохнул я и добавил, – коросту.
Координаты бывшей хозяйки дома, Коваленок Аллы Сергеевны, я нашел в адресном бюро Минска. Созвонился, сказал – собираюсь отправить ей бандероль. Объяснил, что именно.
Мы с женой ехали в сторону почты.
– Прочти еще раз, – попросила она.
Я открыл Козьму Пруткова на странице, где позже нашел вторую часть записей двести тринадцатого. Она была написана другим почерком – неровным, почти детским. Сперва подумалось, что писал другой человек.
Все, победа, пусть и такой ценой.
Главное выбор был сделан, выбор оптимальный. Уже три дня как я без работы. Но
жив и почти здоров. И смогу честно смотреть в глаза людям и сыну. Я уверен, что
он вернется.
На работу я пошел. В третьем цеху
стояли такие же ДИПовские станки, как и на моем
прежнем месте. Дайнис выдал наряд-задание. На
верстаке уже стояли несколько заготовок для запальных стаканов. Я вставил одну
в патрон.
Идея пришла мне в голову, когда я,
обессилев от безвыходности, вошел в цех. Не лучший вариант, но на первый раз
должно было сработать. Потом придумал бы что-нибудь другое.
На первой же заготовке я сделал
резьбу с другим шагом. Улыбнулся, представив, как фриц безуспешно будет
вкручивать взрыватель.
– Чему радуемся? – раздался голос с
легким акцентом.
Рядом стоял Дайнис.
– Работу люблю. А здесь и платят в
два раза больше.
– Сейчас проверим, как ты ее
любишь. Только контрольную гайку принесу, – он быстро удалился.
Надо же быть таким идиотом! Старый
осел, конечно, они проверяют все детали. Мало ли что им иваны
наработают. Надо бежать. Куда? Далеко я убегу с больными ногами и в ботинках
почти без подошв.
Заготовка с неправильной резьбой
еще была в патроне. Я включил станок. Вдалеке показался Дайнис.
Самадайка литовская.
Я глубоко вдохнул и сунул руку под
вращающийся барабан. Взвизгнул резец, меня разорвало на миллион частей и
сознание отлетело.
Пришел в себя в лазарете нашего
депо. Фельдшер Коля смотрел прямо в глаза. Он улыбнулся и почесал
голую грудь под пиджаком… Правая рука пылала. Попробовал ей пошевелить,
безуспешно. Кисть была замотана старой тельняшкой. Она была почти полностью
бурой. Коля проследил мой взгляд.
– Все, интеллигент, не щупать тебе больше
девок этой лапой. Один палец остался. Только в носу ковыряться.
Чтоб усмехнуться, мне пришлось
сделать огромное усилие. Коля отпрянул, наверное, улыбка получилась страшная.
Меня рассчитали, удержав стоимость
испорченной заготовки. Станок, к счастью, не пострадал.
Инвалиду в оккупации придется немыслимо
тяжело. Но мне есть чего ждать.
Коваленок Семен Игнатьевич. Май
1942-го.
Автобус остановился у почты. Через несколько минут записи начнут свой путь обратно в Минск.
Санкт-Петербург, 2012