Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2011
Родился в 1965 году. Закончил Московский институт радиотехники, электроники и автоматики. Работает редактором корпоративного журнала по электронике. Публиковался в журналах “Знамя”, “Октябрь”, “Воздух”, “Волга”, “Новый берег”, на сайте “Новая Камера хранения” и др. Автор книг “Провинциальная латынь” (2001), “Мир по Брайлю” (2004), “Как если бы” (2006), “Небо для летчиков” (2008).
[харьков]
илье риссенбергу
и ошую лежат, и одесную
и нож, и вилка, и, прижав к груди
салфетку, мы осклабили десну, и
нарезали на порции весну, и
уверены, что лето впереди.
мне чудится, мы в харькове чудим
и пробуем дорогу подвесную.
я говорю, что говорят в аптеке,
и мне дают, что там дают всегда.
мелькают дни. летают города.
слепое солнце смотрит через веки,
не плавя внутреннего льда.
[пар]
славно поют мертвецы стимпанка,
выпуская в медные трубки нагретый воздух,
укрепив оболочку на круглой раме,
поскрипывая шестернями и штуцерами,
поигрывая клапанами,
неся на носу фигуру в стальной панаме.
нас, местных жителей, эти звуки заворожили,
вот и стоим мы за гаражами,
железной стеной отгороженные от жизни.
нас позвали, а мы и не возражали.
славно встают мертвецы стимпанка
медной округлой суммой, початком голым,
в усиках-паутинках нитей и лестниц,
в громе стрекоз, большеглазых железных вестниц,
из-под земли, пропитанной солидолом.
местные жители замерли в напряженьи,
с медными лбами,
с открытыми ртами.
чудо! – как они воздух секут винтами.
чудо! – как стреляют на пораженье.
[вертоград]
сон напоминает его игра –
вентиляторные дуют ветры.
что ты заладил: жара, жара –
это, говорю, вертоград пресветлый,
зной, перетекающий из вчера
в медленное завтра, как полк ракетный
возит на параде, под шум офсетный,
толстого железного бога ра.
это дирижабль пролетел над мостом,
на борту имея клинописный лозунг.
это всё имперское входит в дом,
длится, не кончается – потом, потом –
жжёная резина, стоячий воздух.
в глиняных костюмах, в песке речном –
та же благодать, что в виноградных лозах.
умираешь? – впрочем, ты всегда мельчил,
сочинял ненужное, кривлялся сзади.
сложными движеньями достают мечи –
лучший балетмейстер год их учил.
дай на церемонию взглянуть. не кричи.
не спугни забвение, бога ради.
[below]
проснёшься – на листке туман
и на виске туман,
привстанешь на мыски – туман.
не по-людски – туман.
проснёшься – тихо, как в раю.
но громко, как в аду,
тупое сердце-какаду
стучит “не узнаю”.
к обеду время разойтись,
туману – разойтись,
напра-налево разойтись,
навеки разойтись,
но нет того, кто мог сказать
иные времена,
и фразу “влажная страна”
по капельке связать.
тогда мы проросли бы вниз,
как нефть – стволами вниз,
все улицы вели бы вниз,
огни горели вниз.
овраги, полные воды.
плывут плоты домой.
шумят под каменной москвой
подземные сады.
[камера]
выпивает, не утирая рот,
но ему положено быть счастливым:
вот сейчас он медленно запоёт
про грозу, прошедшую над заливом,
про слепящий никелем бензобак,
про литое солнце из пушки в полдень,
как умеют юрьев и, может, порвин –
тарантеллу пальцами на губах.
и тогда закружится возле ног
рыжеватым псом, золотистым смерчем
лютеранский враг, левантийский бог.
этот ветер с моря не даст прилечь им,
понесёт в притон, а потом – в шалман,
за ещё одной, а тогда уж – баста.
за монетой медною нагибаться.
от сухого корня сходить с ума.
так в дыму от выстрела аронзон
не упал, а будто идёт по свету,
над заливом ходит, гремит грозой,
подбирает-ловит свою монету.
на пределе счастья блестит слюда,
шелестит вода, голубеет глина.
жизнь уже наполненная корзина.
смерть ещё нелепа и молода.