Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2011
Анна ГОЛУБКОВА
На грани небытия
София Парнок. Вполголоса. – М.: ОГИ, 2010. – 312 с.
История
русской литературы ХХ века так до сих пор толком и не написана. Конечно, есть
школьные и вузовские учебники, есть сложившийся канон, но есть и авторы, пока
что остающиеся как бы на периферии культурного сознания. Как раз к таким авторам
и относится София Парнок, чье творчество высоко оценивалось некоторыми из
современников, было совершенно забыто в советскую эпоху и «воскресло» только в
эпоху постсоветскую, но воскресло как-то не до конца, словно оставшись на грани
небытия. Собрание сочинений Парнок, подготовленное С.В. Поляковой, было издано
в США еще в
Обычно о Софии Парнок вспоминают исключительно в связи с определенными биографическими обстоятельствами. В этом она, на мой взгляд, во многом разделяет судьбу Зинаиды Гиппиус, известной в первую очередь как критик, прозаик, даже как «декадентская мадонна», но менее всего воспринимаемой как поэт. Пожалуй, именно Гиппиус и напоминает Парнок своим стремлением договаривать все до конца, своей жесткой поэтической манерой и какой-то решительной безжалостностью по отношению к самой себе. Как и Гиппиус, Парнок не делает себе никаких поблажек. Ее поэзия – это не только стремление познать любовь как абсолютную ценность, но и исследование собственной личности, в котором нет ни капли самолюбования, самоупоения или самообмана. Иногда даже кажется, что к себе Парнок бывает намного строже, чем ко всем остальным окружающим ее людям. Вероятно, именно с этим связан ее достаточно сложный путь в литературу, обусловивший отсутствие своевременной критической рецепции и как следствие – отразившуюся уже в конце ХХ века сложность интерпретации ее стихов. Литературоведы прочерчивают связи Парнок с Тютчевым, Баратынским, Каролиной Павловой, из современников – некий «параллелизм» с Ходасевичем. Однако своеобразие ее философской и одновременно – крайне индивидуальной лирики, в поразительной степени сочетающей интеллектуальность и эмоциональность, отвлеченность и конкретность, на мой взгляд, так до сих пор и не выявлено.
Любопытно также и то, что лирика Парнок – вполне женская по восприятию себя и своего места в мире (в отличие от Гиппиус, она не пользуется никакими масками), тем не менее, никак не вписывается в обычные представления о «женской поэзии». Вероятно, это обстоятельство тоже затруднило своевременное восприятие поэзии Парнок. Наиболее точно, по-моему, об одном из ранних ее стихотворений отозвался В.Ф. Ходасевич: «В нем отчетливость мысли сочеталась с такой же отчетливой формой, слегка надломленной и парадоксальной, но как нельзя более выразительной»[4]. В отличие от многих других поэтов женского пола Парнок смотрит на себя прямо и непосредственно, не пропуская свой взгляд ни через некоего абстрактного мужчину, ни через точку зрения социума. Она не является «женщиной» в социальном смысле слова, она – человек женского пола, не отказывающийся от своей сущности, но и не подменяющий ее навязанными извне представлениями о том, какой женщине следует быть. К сожалению, эта «неженская женственность» оказалась совершенно не востребованной в дореволюционную эпоху, когда же ситуация несколько изменилась, совершенно не востребованными оказались уже сами стихи.
Собрание стихотворений названо по последней книге Софии Парнок, вышедшей в 1928 году. В настоящем издании, как сообщает аннотация, собраны все известные на данный момент стихотворения. Послесловие Елены Новожиловой посвящено общему очерку творческого пути поэта, а также краткой истории изучения и публикации ее творчества. К сожалению, структура книги и принципы публикации в статье не описаны. Однако можно предположить, что сначала в книге идут опубликованные стихотворения и отдельные сборники, а потом – стихи, оставшиеся неопубликованными. Именно из этого раздела хочется привести стихотворение, с удивительной, на мой взгляд, точностью и безо всякой сентиментальности описывающее ту бытовую и экзистенциальную катастрофу, которая стала следствием русской революции:
***
Трудно, трудно, брат, трехмерной тенью
В тесноте влачить свою судьбу!
На Канатчиковой – переуплотненье,
И на кладбище уж не в гробу,
Не в просторных погребах-хоромах, –
В жестяной кастрюльке прах хоронят.
Мир совсем не так уже обширен,
Поубавился и вширь, и ввысь…
Хочешь умереть? – Ступай за ширму
И тихонько там развоплотись.
Скромно, никого не беспокоя,
Без истерик, – время не такое!
А умрешь, – вокруг неукротимо
Вновь «младая будет жизнь играть»:
День и ночь шуметь охрипший примус,
Пьяный мать, рыгая, поминать…
Так-то! Был сосед за ширмой, был, да выбыл,
Не убили – и за то спасибо!
февраль 1929
В этом новом мире нет места отдельному человеку с его индивидуальными страхами и нуждами, причем нет места – как в буквальном, так и в переносном смысле. Поэту, а модернистский поэт – это в первую очередь индивидуальность, остается только одно – исчезнуть, причем с наименьшим беспокойством для окружающих. В сущности, в этом стихотворении заключена вся судьба «старой» русской культуры…
Специалисты, занимающиеся творчеством Парнок или Цветаевой, нередко начинают с разных позиций анализировать ту давнюю историю. Споры не утихают – одни становятся на сторону Цветаевой, другие – на сторону Парнок, как будто все это произошло только что, а не почти уже сто лет назад. Но насколько человек современной эпохи может реконструировать сознание человека того времени? В любом случае к подобным интерпретациям, на мой взгляд, следует подходить с крайней осторожностью. И потому хотелось бы завершить эту статью мнением современника – фрагментом из воспоминаний Анастасии Цветаевой, передающим, как мне кажется, очень живое впечатление от личности поэта: «Я была в восторге от Сони. И не только стихами её я, как и все вокруг, восхищалась, вся она, каждым движением своим, заразительностью веселья, необычайной силой сочувствия каждому огорчению рядом, способностью войти в любую судьбу, всё отдать, всё повернуть в своём дне, с размаху, на себя не оглядываясь, неуёмная страсть – помочь. И сама Соня была подобна какому-то произведению искусства, словно – оживший портрет первоклассного мастера, – оживший, – чудо природы! Побыв полдня с ней, в стихии её понимания, её юмора, её смеха, её самоотдачи – от неё выходил как после симфонического концерта, потрясённый тем, что есть на свете – такое…»[5].
[1] Парнок С. Собрание стихотворений / Подгот. текстов, вступ. ст. и коммент. С.В. Поляковой. — AnnArbor: Ardis, 1979.
[2] Парнок С. Собрание стихотворений. / Вст. статья, подготовка текста и примечание С. Поляковой. — СПб: Инапресс, 1998.