Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2009
Феликс Чечик. Алтын. Книга стихотворений / Серия “Русский Гулливер”. – М.: Центр современной литературы, 2009. – 140 с.
Прошлое видится на расстоянии, позволяющем, как это ни странно, разглядеть несущественные при иных обстоятельствах детали, мелкие приметы времени, из коих оно, собственно, и соткано. Это тем более верно для прошлого страны, в которой ты родился и вырос: чтобы видеть его во всем его многообразии, надо пространственно отдалиться, и в то же время суметь сохранить глубокое и тонкое чувство биологического и культурного родства. Волей судьбы Феликсу Чечику удалось и то, и другое, а остальное, видимо, оказалось делом техники (письма и/или памяти), вызвавшей из небытия такие, скажем, реалии, как двухколесный “Орленок” или песня “Ванька-холуй”.
Здесь, собственно, возникает проблема, которая в силу ряда причин волнует меня уже несколько лет, и которую я бы обозначил как проблему соотношения временного и вечного в поэзии (шире: в литературе). Иначе говоря, стихи Феликса Чечика понятны мне, как и любому представителю близкого по времени поколения советских детей, для кого двухколесный велосипед “Орленок” был вторым после “Зайчика”, а чертовски неприличная песня про Ваньку – одним из первых устных пособий, обучающих дворовую шпану настоящей взрослой матерщине. И кто из нас не ожидал с непередаваемым трепетом, что однажды в его спальне (если таковая имелась), или в его отгороженном (если повезло) от остального мира детском закутке вдруг раздастся, как приснопамятный “гром небесный”, “долгожданный гудок паровоза из коробки “Made in DDR””?!
Едва ли все это будет адекватно понято выбирающими “пепси” поколениями “next”, чьи мозги и большие пальцы заточены, скорее, на мелкую моторику мобильника, нежели на изготовление отрывающего эти самые пальцы “поджига” (в стихотворении Феликса Чечика последний именуется синонимичным понятием “самопал”). И куда деваться? Либо затворить выход собственной лирике далее сопредельных тебе по социальному и культурному опыту поколений, либо сопровождать каждую выбивающуюся строку комментариями, которые со временем не оставят от нее четкого следа, но одни лишь бесконечные напластования культурных смыслов, принципиально нелокализуемая совокупность которых в свое время была неудачно обозначена понятием культуры постмодерна.
Поэзию Феликса Чечика спасают не комментарии, которые, кстати говоря, неизобильно присутствуют в книге, но своеобразная метафизика, позволяющая ощущать временное чем-то наподобие ряби на поверхности незыблемого океана вечности. Понятие метафизики в данном случае не должно смущать: в рассматриваемых нами текстах нет претендующих на высоколобость русскоязычных постэлиотовских рассуждений (не буду называть фамилий их авторов), все чаще ошибочно относимых к области поэзии. Просто (просто ли?) каждая отмеченная авторским взглядом деталь прошлого превращается в видимый символ неких невидимых глубинных движений, чей импульс равнозначно формирует и прошлое, и настоящее, и будущее. Или, словами Феликса Чечика: “Цвети сирень – цвети и пахни / и никогда не отцветай, / и прошлым будущее трахни / и вечности бесплатно дай”. Так вечность становится временем, а время, в свою очередь, снова растворяется в вечности, и все эти периодические трансформации отливаются в форму скупых поэтических жестов, которые, однако, гораздо крепче связывают земное и небесное, человеческое и божественное, нежели хитроумные сети доморощенных метафизиков:
друг на атасе
на пасеке я
на тарантасе
по небу Илья
молнии всполох
и в пятках душа
двоечник олух
жизнь хороша
И если еще до начала чтения объяснить, что такое “атас” и откуда оно возникло, любые дальнейшие комментарии окажутся либо несвоевременными, либо неуместными. Останется лишь поэзия, приоткрывающая любопытному взгляду читателя нехитрые тайны бытия.