Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2009
Вопреки довольно значительному объему, 100 стихотворений, собранных в семь циклов, “Невидимая линза”, вторая книга московского поэта Евгения Никитина, оставляет на редкость цельное впечатление.
Помимо безусловно узнаваемой манеры Евгения, на единство образа работает общий эмоциональный и визуальный ряд текстов. Это очень городская, более того, изумительно московская поэзия. Только поэзия не старого Арбата и уютных двориков, а нынешнего, постиндустриального и доинформационного города: темные провалы переулков, морковный Кремль, скворечники дальних районов, золотые гири дорогих витрин, и метро как единственно возможное для чудес место:
железных листьев тонкие сюиты.
Похожие на маленьких муму,
кассирши разноцветные сердиты.
Метро, в твоих раскидистых руках
тепло, как в продуктовом магазине,
где, со снастями юбок и рубах,
все тети, дяди, дети – на резине.
<…>
Нас вынесла огромная волна
и схлынула, но, верно, не людская:
так пафосная звездная война
выносит уцелевшего джедая,
<…>
Я исследую череп, словно бы открываю,
где у меня теперь – подбородок, щека, висок.
Найденное хороню под кроватью,
как отрубленную руку Т-800
<…>
Всё уже, ребята, решено.
Вот и тусклых окон решето,
переулок, пахнущий мочою,
над дворами пепел голубой.
Старый пес поводит головой,
словно электрической свечою.
<…>
Это небо – пиксельный раствор.
Высушил, рассыпал и растер
по холсту ночного монитора.
Эта жизнь – пиратское кино.
То ли по цветам искажено,
то ли дефицит люминофора.
На сайте “одноклассники” не раз
я Вас встречал как некий образ смутный,
как призрак с фотоснимка неуютный,
где наш изображен 9-й класс
<…>
Лишь Оля мне сказала: “Как же так,
неужто сам не узнаешь балбеса –
он был как ты, очкарик и чудак,
стихи писал… Куда теперь он делся?”
Какая-то в словах ее была,
досадная, неявная накладка…
Но имени она не назвала,
а я не понимаю, в чем разгадка.
Друзей? В поэзии Никитина это, как правило, один друг, чуть выделяющийся из плоского фона персонажей, то ли нарисованных на холсте, то ли зафиксированных на снимке, прошедшем слишком уж жесткую обработку и постепенно с этими персонажами сливающийся:
Следи, мой друг, следи за тем, как профиль твой
становится точней и правильней, и строже.
Как нос похож на клюв, а, может быть, башмак
из кожи бычьей или медную подкову.
Вот это упрощение всех черт
и есть примета приближенья к совершенству.
Еще совсем чуть-чуть, и станешь ты точь в точь,
как оттиски богов и доблестных вождей
с монет старинных – финикийских, римских.
Тогда придет пора, навеянная сном,
и зеркала завесят черной тканью.
как огромные черные птицы
или цифры, что ты второпях
посадила в столбцы и таблицы.
И дымкой золотой подернут мир вокруг.
Краснодеревщик, часовщик, фонарщик
возникли на пороге, но их лица –
мираж, и вот они исчезли торопливо,
как будто кто-то их убрал с доски.
Особенность метавысказывания “Невидимой линзы” – честность, явленная в том числе и методом отбора текстов: сюда вошли стихи, писавшиеся на протяжении достаточно долгого периода и затем уже составившие циклы. Вот эта история развития автора и становится доказательством подлинности его бытия. И подлинность слова оказывается возможной все-таки через проекцию себя в Иного:
Старик такой же человек, как ты.
Он путает опята и зонты,
не видит правды в шутке бородатой,
он судорожно дергает струну,
он знает женщин и любил одну,
что приходилась пионервожатой.
Все узнаваемо. Под нами черный снег.
Он скажет: “Брось-ка ты свое занятье”.
Обычный день, февральский человек,
но как пугающе его рукопожатье –
так листья жгут, от смерти устают,
так очи покрасневшие целуют,
так пьют вино, так смотрят и не пьют,
так смотрят в сторону и кошелек воруют.