Жизнь после жизни
Опубликовано в журнале Волга, номер 2, 2008
Вадим Ярмолинец родился в 1958 году в Одессе. Работал в одесских газетах “Моряк” и “Комсомольская искра”. В 1989 году эмигрировал в США, работал в газете “Новое русское слово”. Публикации прозы: “Волга”, “Октябрь”, “Парус”, “Столица”, “Время и мы”, “22”, “Слово/Word”, “Крещатик” и др. Автор трех книг прозы и очерков.
Подрезка
Скажу вам так: ему невероятно повезло, что она спрыгнула с его балкона в 9 вечера. Он предложил ей поехать к нему, потому что жена была в командировке. Та согласилась. Я бы хотел видеть, что бы он объяснял своей Тане, если бы все это произошло посреди ночи! Часика так в два-три. Как она оказалась у них в квартире в это время? Что они делали? Пили чай? А-а, чай! Ну конечно!
А так все разлеглось просто, как по полочкам. Смотрите. Они оба играли в настольный теннис. Для него, в его 50, теннис был физкультурой и способом отвлечься от однообразия семейного счастья и работы судебного переводчика. А вот она в свои 25 якобы еще на что-то рассчитывала. В смысле спортивных достижений. Но тут, как назло, на их клубный турнир подъехали две совершенно непредвиденные китаянки из Пенсильвании. У обеих рейтинг был за 2200, и они с треском поломали ее давнишний план войти в сотню лучших теннисисток Америки. Теперь добавьте сюда не проходящую неустроенность с работой и личной жизнью, о чем знали все в клубе, депрессию, и вот результат. И хотя кое-кто и мог бы внести большую ясность в ситуацию, но эти предпочли промолчать. Из мужской солидарности, так сказать. Если ее уже не вернуть, то зачем множить число пострадавших?
Прибывшему на место происшествия детективу это похотливое животное рассказало:
– Она была очень удручена поражением. Я предложил подвезти ее домой. Она живет на Брайтон-Бич. У нее машины нет. В клубе все подвозят друг друга после тренировок или турниров.
Детектив кивнула.
– По дороге она сказала, что ее тошнит и ей нужно в туалет. Мы как раз проезжали мимо моего дома. Я живу тут рядом. Я предложил ей зайти. Она согласилась. Когда я заваривал для нее чай на кухне, на улице кто-то закричал. Я вышел на балкон и увидел ее внизу. Она лежала там. Прямо под балконом. (Сплющенная, в центре кровавой кляксы.) Это было настолько невероятно, что я еще прошел по квартире, надеясь найти ее в одной из комнат.
– У вас были интимные отношения? – спросила детектив.
– Нет.
– Вы давно знали ее?
– Она появилась в нашем клубе около года назад.
– У нее были какие-то проблемы в личной жизни?
Он пожал плечами.
– Она не очень любила рассказывать о себе.
Что спасло негодяя с квартирой на 24-м этаже, так это вскрытие, не показавшее, что между ними была интимная близость. Секс. Отношения. Плюс – жилец соседнего дома, видевший роковой прыжок, подтвердил, что, кроме нее, на балконе никого не было. Что и позволило несчастной жене этого ласкового и нежного кобла принять всю эту липу на веру. Что, впрочем, не остановило ее от того, чтобы начать покупать воскресный выпуск “Нью-Йорк таймс” с увесистой секцией “Недвижимость”. Кто захочет жить в доме, на котором стоит такая печать?
А теперь послушайте меня: и секс был, и были отношения. Была любовь. Не хотите слышать в данном конкретном случае слово “любовь”, скажите – похоть. Действительно, что еще может питать молодящийся 50-летний козел к женщине, которая вдвое младше него? Похоть, и только похоть, это непреодолимое, никуда не уходящее, изматывающее желание совокупляться, а не слушать вздохи с сопроводительным текстом об усталости, проблемах на работе, больных зубах, артрите и совершенно безобидной сонливости, вызванной, вероятно, переменой погоды. Не этот ли букет недомоганий питает своими фармакологическими ароматами тягу стареющего мужчины к свежей крови, нежной коже, губам, к этой подростковой неутомимости, граничащей с полной бесчувственностью, к спорту ради спорта?
Между прочим, один раз его Таня тоже заметила, что не возражала бы прожить всю жизнь молодой, в смысле внешности, а в один прекрасный день просто не проснуться. А кто бы возражал, если только не считать всех этих медиков, фармацевтов, народных целителей, колдунов, диетологов, косметологов и обслуживающую их армаду специалистов по маркетингу и пиару, которые внезапно остались бы без копейки дохода вплоть до самого ухода из жизни с хорошо сохранившейся внешностью?
Но я отвлекся.
Нет, слово “любовь” хоть отчасти, а все же применимо к данным обстоятельствам, ибо его чувство к ней было рождено самой что ни на есть искренней жалостью, желанием укрыть нежную бедолагу в своих объятиях от напастей жизни, а главное – от таких же, как он сам, козлищ, норовящих использовать ее молодое тело по прямому половому назначению. И вот это – любовь. Что отличало его от них? Он был романтичен, они – циничны. Но это не имеет ровным счетом никакого значения, потому что конечный результат один и тот же – все уходят, а она остается, опустошенная и одинокая, у обгорелых обломков очередной надежды.
Она была откуда-то из-под Днепропетровска. Поселок городского типа – Хреново-Коленово. Назовем ее Олей. Его – Митей. Жену, как уже было сказано, звали Татьяной. Имена участников этих наполненных драматизмом событий, ясное дело, вымышлены. Какая, в конце концов, разница? Место и время действия – Нью-Йорк, 2007 год. Но начать надо из более отдаленной эпохи.
В конце 90-х прошлого века ее мамаша нашла по интернету какого-то отставного морского пехотинца, и тот забрал ее с дочерью то ли в Оклахому, то ли в Небраску. То же Хреново-Коленово, только на фоне полного товарного достатка и общей чистоты. Просторный дом, гигантский телевизор, гараж на две машины и бассейн с голубой водой, у которого можно прожить жизнь, так и не услышав человеческой речи, если не считать голоса Бритни Спирс или Кристины Агиллеры по радио. Не слышали? Бритни – упитанная деваха со Среднего Запада с икрастыми ногами, крепким бюстом и склонностью выпить. Кристина – кривоногая глиста со Статен-Айленда, изображающая из себя мазафаканую соул-сысту из Ист Нью-Йорка. Но это так, между прочим.
До отъезда у Оленьки была простая русская фамилия Варламова, а после выхода мамы замуж за американца – Линкольн. Иван Тараканов уведомляет интересующуюся общественность о смене имени на Арнольд.
Детство, выпавшее на начало независимых 90-х, когда одни торговали природными ресурсами, а другие – последними штанами, осталось за спиной как страшный сон. Я видел потрескавшуюся черно-белую фотокарточку в ее альбоме. Съежившаяся от страха перед грандиозной индифферентностью окружающей среды девочка прижимает к себе негнущуюся куклу – единственное существо, не проявляющее к ней агрессивности. Сиротская кофточка с выглядывающим из-под нее круглым белым воротничком, клетчатая юбочка, грубые чулки в рубчик, сандалики с одинаковыми носками, где левый, где правый – хрен поймешь, испуганные глаза.
– Представь себе, мне было тогда лет семь-восемь, – рассказывала Оля, когда он подвозил ее на Брайтон-Бич, где она снимала квартиру. – Я приходила домой из школы, а мама лежала на диване лицом к стене и не шевелилась. Я говорила ей: мама, я хочу кушать. А она отвечала: пошла в жопу, жрать нечего!
Можно считать, что все началось с этого рассказа. С совершенно естественного порыва взрослого мужчины взять на руки незащищенного ребенка, закрыть дверь теплого дома и сказать, что зимы, недоедания, плохой одежды и грязной ругани больше не будет. Но ребенку уже 25 лет, он окреп физически и приобрел черты привлекательной молодой женщины. Более того, пока жизнь несла эту молодую женщину на встречу с заботливым дядей, она успела кое-что повидать. И неспособность что-либо изменить в ее биографии, отмыть или подчистить несколько пятнышек, пока они еще не стали доминировать в портрете, еще больше усугубляет чувство жалости к ней.
Да, но нужна ли ей эта жалость? Жила же она как-то и без нее! Сперва на родине, потом в этой своей Неблахоме с бассейном и, наконец, здесь, в Бруклине.
Говоря языком настольного тенниса, она была защитницей. На нее нападали, она отбивалась. У нее была очень стабильная подрезка, и она могла играть так подолгу, выжидая момент для завершающего удара. У нее была очень гибкая кисть и очень тяжелая ракетка “Гергели”. Принять такой удар, обычно направленный в центр стола, было сложно. Но справа она просто отбрасывала мяч, что было удобно партнеру для отработки топса. Это и сблизило ее с Митей. Она набрасывала, он отрабатывал топс. Когда у него не получалось, он говорил: “Яп-понский бог!”, а она собирала пухлые губки в недовольную трубочку и поднимала ниточки выщипанных бровей, словно говоря: “Ладно, схожу за шариком еще раз, такая уж моя доля”. Ему редко удавалось выиграть у нее. Но он был начисто лишен спортивного азарта. Ему нравилась пластика игры, в которой он видел своего рода изощренный танец. Как любил говорить один большой тренер иммиграции – Б. А. Табаровский: “Играют в настольный теннис руками, а выигрывают ногами”. Он тоже кого-то цитировал, но для нас это неважно. Главное, что двигаться надо было действительно много и быстро, переходя из одной позиции в другую, что позволяло ему не набирать вес. Еще одна забота стареющего мужчины.
– А где был твой папаша? – спросил он.
В машине, катившей по ночной Оушен-парквей, повисла пауза.
– Он умер.
– Отчего?
– От передозировки героина.
Они проехали авеню О, P, Q, R, S, T, Quenteen Road, Kings Highway и остановились на красный свет на авеню U, где из его возобновившихся вопросов и ее убийственно прямолинейных ответов возникла картина совершенно беспросветной провинциальной жизни: садистские издевательства одурманенного наркотиками отца над преданной ему по-собачьи матерью; дядя, осужденный за убийство любовника жены; похороны деда и бабки после инфарктов, до которых их довели, предварительно обобрав, дети-наркоманы; чудовищная нищета.
Единственным светлым лучом в этом темном полотне были посещения секции настольного тенниса, куда мать отвела Оленьку, чтобы только не видеть глаз вечно голодного ребенка, не слышать вопросов, постоянно напоминавших ей о ее материнской несостоятельности.
Легче всего списать все на социальные условия, но можно сказать, что за безразличием к дочери стояла слишком большая любовь к мужу. Он был содержанием ее жизни, а Оленька так – побочным эффектом. Она подзалетела. Он – водитель-дальнобойщик – гулял, как последняя собака. Она решила, что ответственность за ребенка удержит его дома. Ага, сейчас! Пусть еще скажет спасибо, что он тушил окурки только об нее, а не о новорожденную.
Оленька была слабой девочкой, отсюда и отсутствие сильного наката справа, тем более топса. Тренер, понимая ее семейное положение, посильно заботился о ней. Мог, например, позвать к себе в кабинет после тренировки и дать сдобную булку со стаканом молока. Также оберегал от агрессивных старших детей и вообще уделял чуть больше внимания, чем другим, видя в этом свой долг педагога, просто нормального мужика и честного коммуниста вплоть до 1991 года, когда его партию распустили за ненадобностью. Благодаря этой опеке в ее характер раз и навсегда вошла тяга к мужчинам, годившимся ей в отцы. Молодые могли обидеть и посмеяться, но не защитить и не накормить. Сила и забота стали ассоциироваться у нее с возрастом, что было, конечно, ошибкой. Трезвая расчетливость свойственна зрелости в той же мере, в какой доверчивость и бескорыстие свойственны молодости.
После того разговора в машине Митя попрощался с ней довольно сухо. Ему надо было переварить услышанное. Оля выросла в среде с сильным уголовным влиянием, что не могло не сказаться на ее характере. Наследственная гнильца в крови должна была неизбежно проявиться не в одном, так в другом. Яйцо от курицы недалеко падает. Это с одной стороны. С другой стороны, она была необычайно привлекательна. Когда она появлялась в зале и, стуча каблуками, направлялась в раздевалку со своей большой спортивной сумкой на плече, его охватывала слабость. И он был не один, провожавший ее неспокойным вглядом.
Как это по преимуществу случается, женская привлекательность нанесла сокрушительное поражение мужскому здравомыслию. Митя отодвинул все негативное на самый дальний план своего сознания, откуда оно не могло бросать тень на ее упругие ягодицы и ноги с четко обрисованными икрами и очень изящными лодыжками. Грудь у нее была крохотная, но замечательной формы – два упругих полушария четко читались под тканью футболки с эмблемой Butterfly. Бабочка. В игре она, бывало, подпрыгивала за высоко отскочившим от стола шариком, разбрасывая в прыжке ноги и руки, как бабочка. В этот момент из спортсменки она превращалась в актрису. Она и хотела стать актрисой, даже посещала какую-то студию. А к чему еще могла стремиться приехавшая в Америку девочка из ПГТ Хреново-Коленово, если не к карьере голливудской звезды? Кому, как не рожденному и выросшему в самых нелицеприятных обстоятельствах, хочется взлететь на самый верх, где на него будут обращены юпитеры, объективы и взоры всех тех, кто пьет шампанское и ездит в красных ламборгини по раздолбанной брусчастке Митпэкинг дистрикта?
Приехав в Нью-Йорк, она поселилась на Брайтоне, записалась на какие-то краткосрочные курсы актерского мастерства, несколько раз снялась в рекламных роликах на местном русском телеканале и время от времени пела в русских ресторанах, где ее обычно оттесняли на второй план более голосистые или более нахальные дарования. Иногда она получала работу манекенщицы, но из-за невысокого роста – 5,3 – ее карьера в этой сфере развивалась тоже не очень стремительно. Большей частью она курила у телевизора в своей отдраенной до блеска квартирке, ожидая звонка, который должен был изменить ее жизнь.
Иногда она на неделю-другую исчезала из клуба. О ее возвращении возвещал энергичный стук каблуков. Она шла мимо столов, великолепные ягодицы двигались влево-вправо, разбрасывая в стороны полы платья. Вы бы видели ее платья! Мое любимое – приталенное, в красную клетку. Ансамбль включал темно-красные туфли на высоченных каблуках от Стивена Мэддена, белые носочки с красной отделочкой и две короткие косички с бантами. Эдакая послушная девочка из немецкого художественно-порнографического кинофильма, игрушка в руках группы извращенцев из числа бывших лагерных надсмотрщиков. Упоминавшаяся выше большая черная сумка, тоже с эмблемкой Butterfly, наполнена инструментарием ее ремесла: ручные и механические дылды, кнуты, кляпы, кожаные маски и гестаповская фуражка с черепом и костями на околыше. За неимением другой постоянной аудитории, она стяжала славу у коллектива потных физкультурников, усердно отдававших друг другу расхлябанные пионерские салюты у синих стиговских столов.
Яркая демонстрация женских достоинств в мужском коллективе дала вполне предсказуемый результат. Ее любовником стал самый состоятельный из этой труппы полуспортсменов – гастроэнтеролог Паша Матлин. У Паши была налаженная практика, жена, двое детей, выплаченный особняк на Манхэттен-Бич и своя яхта, где по выходным он принимал всех, кто хотел его по любви, а если не было тех, кто хотел по любви, так он вызывал тех, кто хотел за деньги.
Один раз я, интереса ради, открыл местный телефонный справочник, насчитав в нем 80 страниц рекламы эскорт-сервисов. 80 страниц!
“Изысканные азиатские, латиноамериканские, скандинавские и русские леди охотно проведут вечер с джентльменом. Возможно бронирование мест в первоклассных гостиницах и ресторанах, заказ лимузина и билетов на бродвейские шоу”. А потом, ясное дело, сосать, сосать и еще раз сосать! Причем, как правило, безо всяких там первоклассных гостиниц, ресторанов и бродвейских шоу. Цены ясны, задачи определены, за работу, милая леди! И скажи еще спасибо, проститутка, что тебя вызвали на красивую яхту, а не в мотель с тараканами под подушкой! Плюс не забудь при случае поставить свечку своему этническому богу за то, что ты обслуживала лицензированного врача, а не нелегала из Гондураса с такой болячкой, по сравнению с которой и последняя стадия сифилиса покажется насморком!
О ее связи с гастроэнтерологом Митя догадался, заметив, как привычно она ставит свою сумку на заднее сиденье его лексуса. Какое ему было до этого дело? Что его, женатого человека, могло связывать с ней, кроме тренировок да нескольких разговоров, которые никого и ни к чему не обязывали? Он спросил, она ответила. Она попросила, он подвез. Спасибо. Не за что. Вот и все. Ну и еще красивая жопа, ноги и каблуки. Только кого этим удивишь в восьмимиллионном плавильном котле под названием Нью-Йорк? Интересующийся может спуститься в сабвей и через час выйти оттуда с женщиной своей мечты. Если она, конечно, не станет возражать.
Можно только удивляться, что, располагая таким колоссальным выбором, мужчина полностью отказывается от поиска и хватается за ту, которая чаще всего появляется в поле его зрения. Но можно и не удивляться. Время такое. Романтику рыцарских времен с выездом за ворота замка в красивых доспехах для спасения несчастной красавицы из лап дракона сменило тупое хождение в офис с восьмичасовым сидением перед компьютером. Такое расписание и самого завзятого рыцаря превратит в инертную домашнюю скотину. Поэтому, как выглядит мельтешащая перед глазами наживка, не имеет значения. Главное мельтешить подольше, чтобы на нее обратили внимание и успели возбудиться. Дальше вся надежда на природу – воспламененное дурной плотью сознание легко дорисует недостающее.
И кто-то еще жалуется, что у нас такое количество разводов и несчастливых браков! За сексуальным насыщением следует неизбежное отрезвление и вопрос: “Мама моя родная, как же это меня так угораздило?!”
У злорадных украинских девок на этот случай припасена народная мудрость: “Бачылы очи, що купувалы!” В том-то и дело – нэ бачылы!
Лет за 25 до описываемых нами событий тот же самый Митя великолепно описал этот оптически-эротический феномен с помощью другой, расхожей в его родной Одессе фразы:
“Так трахаться хочу, – сообщил он группе товарищей у пивного ларька на пляже “Аркадия”, который просто-таки кишел юными девами, – что на глаза не вижу!”
Перевод для интеллигентного читателя: похоть ослепляет.
В отношениях Оли с гастроэнтерологом Митю вывела из себя банальность ситуации – эффектную молодую женщину купил самый состоятельный из них. Он отказывался видеть в их связи что-либо основанное на чувстве, отказывался признать, что богатые, так сказать, тоже плачут. И если раньше он действительно жалел ее в связи с обстоятельствами ее детства, то теперь ему казалось, что он жалеет ее в связи с неспособностью найти достойного мужчину, который бы увидел в ней человека, а не сексуальную игрушку. На самом деле он просто ревновал ее. Вожделел до такой степени, что видел во сне. Сколько раз он совокуплялся с ней мысленно в сладкой утренней дреме – не сосчитать.
Так прошло месяца два. За это время яд мнимой жалости окончательно заполнил его сердечно-сосудистую систему, исподволь подготовив к новому этапу отношений с ней. От этого этапа его отделял только случай, и он не заставил себя ждать.
Как-то он зашел в книжный магазин на Брайтоне и столкнулся с ней. Сначала он не узнал ее. Никакой косметики. Широкие брюки и блузка из черного трикотажа. Черные замшевые тапочки. Светло-соломенные волосы туго затянуты в узел на затылке. Чудесные карие глаза. Четко очерченный античный носик работы украинского скульптора. Заметив его, она неожиданно шагнула к нему и обняла его. Он с удовольствием прижал ее к себе. Талия у нее была совершенно миниатюрная.
– Что ты тут делаешь?! (де-еалаешь?!)
– Да так, пива зашел выпить.
Она, кажется, не поняла, что он сказал.
– Хочешь посмотреть какие-нибудь книжки? Мне совершенно нечего читать!
Они походили среди стеллажей. Она купила “Над пропастью во ржи” Сэлинджера, а он – “Возможность острова” Уэльбека. Интересный выбор, согласитесь! В нем так точно отразились неприкаянное одиночество ее молодости и его последний порыв к активной сексуальной жизни!
Но порыв – одно, а реальные возможности – совершенно другое! Завязывая отношения с молодой женщиной, зрелый мужчина больше полагается на небольшой арсенал тех достоинств, которые смогут компенсировать нехватку энергии. Первое достоинство в списке, конечно же, наличие свободных денег. Рестораны, дизайнерская одежда и ювелирные изделия прекрасно действуют на тупоголовых дочерей медиков, юристов и международных бизнесменов. Для этих дебелых коров расходы на них – единственное понятное им проявление сексуальности. За карат такая высосет из тебя спинной мозг. При толике интеллекта у дамы и ограниченном бюджете кавалера хорошо работают тщательно отрепетированные истории из собственной жизни или жизни приятелей. Молодая любовница – свежий и потому благодарный слушатель, которому можно пересказать все то, что у домашних вызывает только кривые усмешки, закатывание глаз и реплики типа “Опять 25!” Да, но 25 раз рассказанная история, с подправленным сюжетом и интонационно отработанной ударной концовкой, в 26-й делает тебя интересным мужчиной, великолепным рассказчиком, артистом!
Ираклий Андроников рассказывает, а потом трахает! В отличие от безымянного юноши, который трахает два-три-четыре раза, сцепив зубы и не вымолвив ни единого доброго слова.
Они вышли из магазина, каждый со своей желтой пластиковой сумочкой. Был очень теплый майский день. Он предложил ей пойти на пляж, до которого было рукой подать. Она согласилась. Ей явно нечем было заняться. Ему ужасно понравилось то, как она безо всяких колебаний уселась на песок, нимало не заботясь о сохранности своего костюма. Это было так непохоже на его жену, которая относилась к вещам с патологической бережностью, независимо от их стоимости. Крохотная зацепка могла испортить ей (и соответственно ему) настроение на весь вечер.
Волна тихо шлепала о берег. Невдалеке на легкой ряби появлялись солнечные блики, еще дальше они множились, множились и под конец сливались из отдельных сполохов в слепящее поле, я извиняюсь, расплавленного серебра.
– Ну, давай, рассказывай что-нибудь, – сказала она.
– А что ты хочешь? – для порядка поинтересовался он.
У него было на выбор штук пять историй, но вопрос предполагал последующую демонстрацию дара блестящего импровизатора.
– Что-то повеселее.
– Так, значит, повеселее, – он внутренне рассмеялся, поскольку историю, которую намеревался рассказать ей, услышал от ее же любовника, только добавил к ней анекдотическую концовку.
– Ну, слушай. У меня есть один приятель. Назовем его Мишей. Врач. Часто задерживается на работе, главным образом потому, что домой не торопится. Жена тоже не сильно по нему скучает, но для порядка попиливает. Не столько даже попиливает, сколько напоминает, как она к нему относится. Пользуется она для этого всего двумя репликами. Если он приходит до 12 часов ночи, то она ему говорит: “Пьяница!” А если после 12, тогда так: “Блядун!” Он, знаешь, заходит, в гостиную, а она ему с дивана: “Блядун!”
Один раз он подъезжает к дому где-то так без трех минут 12 и думает: дай проведу эксперимент. Выкурил сигаретку, заходит. На часах две минуты первого. Она, естественно: “Блядун!” А он ей: “Соня, ну подумай своей головой, ну сейчас только две минуты первого, ну что я мог успеть за две минуты? Ну, ты же меня знаешь! Что я могу сделать за такой короткий период времени?” Она выслушивает его, потом с омерзением: “Импотент!”
Вместо смеха раздалось ритмичное жужжанье ее мобильника. Она достала его из сумки черный голыш и приложила к уху. Послушав, сказала:
– I’m sorry, I can’t talk right now. I’ll call you later, OK?
Спрятав телефон в сумку, она улыбнулась немного рассеянно, словно извинялась за то, что ее отвлекли.
– Хочешь, пойдем в “Татьяну”, выпьем по бокальчику белого? – спросил он.
Они находились прямо напротив ресторана. Она покачала головой.
– Я сейчас не пью.
– Сейчас? А почему?
– Принимаю таблетки.
– От чего?
– От депрессии.
– Дела-а… А отчего у тебя депрессия?
Последовавшее объяснение неожиданно порадовало его. Депрессия была вызвана тем, что конь, на которого она поставила весь запас своей эмоциональной энергии, не просто не добежал до места, которое она обозначила в качестве финиша, но сбросил ее на полдороге и еще лягнул под зад, да так, что она, как говорится, летела дальше, чем видела.
Конь был гастроэнтерологом Пашей Матлиным. Как говорят наши англоязычные соотечественники, он купил молодую женщину за песню. За песню о старой мегере-жене, которую не выносил на дух и давно мечтал бросить. Эта вечнозеленая мелодия джаза произвела требуемый эффект: умозрительно Оля тут же заняла место отправленной в отставку мегеры и отдала свое молодое тело в полное распоряжение врача, который незамедлительно поставил его в позу “мама моет палубу” – они встречались на его белоснежной яхте. Но продолжалось это мытье недолго, поскольку Паша не привык к однообразию. Однообразия у него и дома было хоть отбавляй! Короче, как говорят моряки, поматросил он ее и бросил.
Было ли ей хорошо с ним, перед тем как они расстались? Я имею в виду не только в те моменты, когда она видела себя в большом доме на Манхэттен-Биче с видом на океан и всеми вытекающими из Паши последствиями. Нет, я имею в виду другое – как она чувствовала себя не в мечтах, а в их реальных отношениях? В постели, например? С пожилым пузатым мужиком, я имею в виду, красящим редеющие волосы в красивый каштановый цвет?
Скажете мне, если я ошибаюсь, но мне кажется, что в любых, самых циничных связях есть момент неподдельной близости, родства и обещания стабильности. Вот она отдыхает на смятой постели, а он – в ванной комнате, откуда до нее долетает шум воды. Вот он выходит, обтираясь полотенцем, и уступает ей ванную. Опираясь на его руку, она поднимается. Эти минуты ее жизни имеют прошлое и будущее, просто она еще не знает, что отпущенное на него время уже начало стремительно сокращаться. И если сегодня он еще вернется к ней в постель и поцелует в плечо или положит свою тяжелую от железных зубов голову на ее нежную грудь, то еще десяток встреч – и ее обожжет, как ударом хлыста, фраза с порога ванной: “Ну что, по домам?”
Откуда у девочки депрессия? Отсюда! Берешь трех таких гастроэнтерологов, а четвертым уже должен быть психотерапевт. А еще лучше – психиатр с правом выписки рецептов на сильнодействующие препараты. В наши дни торжества фармакологии над аферистами, выдававшими себя за психоаналитиков, самое большое доверие вызывает “Прозак” и аналогичные средства, единственным побочным эффектом которых может быть склонность к суициду. Ну и еще эта легкая рассеянность, чувство отстраненности от жизни, вызванное тем, что человек помещен за прозрачный барьер химикатов, предохраняющих от душевной вовлеченности в отношения с окружающими его циничными хищниками и поэтами-романтиками.
Это был еще один ключевой момент в ее отношениях с Митей. Прекрасно понимая природу ее связи с гастроэнтерологом, этот самодеятельный спасатель решил окружить ее теплым человеческим (в смысле своим) вниманием, показать ей другой тип отношений. Гуманных.
Работа судебного переводчика оставляла ему бездну свободного времени, поэтому он легко выкроил целый день и предложил ей съездить в Метрополитен, где за семь лет жизни в Нью-Йорке она не была ни разу. Ее кавалеры предпочитали водить ее по стриптиз-клубам, мотелям и яхтам. Прямым ходом он провел ее мимо греческих черепков и игрушечных скульптурок в Египетский зал. Сложенный из огромных блоков храм Дандур стоял, облитый рассеянным светом, в центре гигантского стеклянного парника. Шеренга черных собакоголовых воинов охраняла подход к нему. Павильон произвел на нее сильное впечатление. И он тут же умело закрепил успех бокалом шампанского и чашечкой эспрессо. Потом он показал ей свою любимую (единственно любимую) работу Ренуара из коллекции братьев Кларк – девушку в сине-красном платье и несколько работ Вийяра, которые она, кажется, не поняла. Потом он провел ее к работам Бальтуса, двусмысленность которых она оценила моментально. Он еще показал ей несколько любимых полотен Пикассо и Мунка, но заметил, что она устала и картины на стенах слились для нее в бессмысленный поток цветовых пятен. Он отвез ее в “Сэтте” на Седьмой и 21-й, где, заняв столик на тротуаре, они выпили бутылку шабли, отлично сопроводившую сизар-салат с пармезанским сыром и приготовленных на гриле гребешков. На обратном пути в Бруклин они попали в вечерний трафик, но он наслаждался каждой секундой неторопливой, газ-тормоз, газ-тормоз, поездки, присутствием рядом молодой, очень привлекательной женщины, явно получившей удовольствие от культпохода с обедом и вином, которое разморило ее на тихом майском солнце, сделало мягкой, податливой, невероятно женственной.
С замирающим сердцем он замечал, как бросают на него и его спутницу взгляды из проезжающих мимо машин, как дополняет и украшает их его серебристый бимер 325i, который, положа руку на сердце, он хрен бы купил без зарплаты своей Татьяны. К слову сказать, в данный конкретный момент та ехала домой в вагоне подземки, сосредоточенно заполняя цифрами сетку судоку и даже не догадываясь, как содержательно проводит время ее муж. Ах, Татьяна, если бы не твоя успешная карьера архитектора, чем бы сооблазнял молодых девушек твой Митя? Я имею в виду какой автомашиной? Я готов составить список: “Мазда-3”, “Тойота-Королла”, “Хонда-Сивик” и “Нисан – какой кошмар – Сэнтра”. С белоголубым значком “БМВ” он смог бы купить на свои трудовые только велосипед. Тоже, надо сказать, непозволительная роскошь при таком широком ассортименте прекрасных велосипедов по 150-200 баксов!
Когда они подъехали к ее дому, она, положив свою руку на его, так просто предложила зайти к ней, что он не устоял. Никто бы не устоял. И она отблагодарила его совершенно искренне тем единственным, чем могла отблагодарить.
В полумраке комнаты она сняла с себя майку и бросила ее на кресло. Потом расстегнула его рубашку и, сняв ее, прильнула к нему своей замечательной грудью. Постояв так, словно свыкаясь с ощущением возникшей между ними близости, она подняла голову и поцеловала его в губы.
Когда-то давно, когда он отвозил ее домой, разговор зашел об интимных отношениях.
– Никакой секс, – заметил он, – не сближает так, как прикосновение губ.
– Ты мне говоришь! – вздохнула она.
Он достал из заднего кармана джинсов заготовленный пакетик “Дурекс”, но она тут же отобрала его и отбросила в темноту.
– Даже не думай об этом!
Погрузившись в нее, он испытал настолько полное ощущение единения с ней, как будто она приняла его каждым изгибом своего тела, своих мягких белых бедер, плеч, рук.
По этому случаю вспоминается одна американская мудрость: ничто не занимает так мало времени, как половой акт, и не имеет таких продолжительных и тяжелых последствий! Если вы скажете мне, что в свои 50 он не понимал, что делает, то вы будете обманывать себя так же, как обманывал себя этот страус. Один раз она лежала (на смятых простынях), а он, легко касаясь ее совершенно шелковых плеч своими седеющими усами, посетовал:
– Дорогая моя, я отношусь к самому хреновому типу любовников. Мне нужно быть дома ровно в одиннадцать. В противном случае меня просто поставят к стенке и расстреляют.
– Останься, – спокойно ответила она. – Я спасу твою жизнь.
Но до этого не дошло.
Этому гуманисту не хватило цинизма, который, может быть, и не уберег бы ее от очередного курса лечения, зато сохранил жизнь. Он продолжал выкраивать для их встреч целые дни или подменять ими вечерние тренировки, а по ночам до изнеможения мечтал о том, чтобы как-то, хрен его даже знает как, сделать Олю и Татьяну подругами и любовницами, от которых бы у него не было никаких тайн, и он мог бы до конца дней наслаждаться их общим хозяйством на троих. Или, по крайней мере, до тех пор, пока не встретил бы очередную пассию. И пусть бы эта встреча снова не принесла никому огорчений! Пусть бы им всем снова было хорошо, и пусть бы они жили теперь вчетвером, если только у этого любвеобильного бабуина хватило бы здоровья на окучивание своего цветника!
О силе Митиных ночных фантазий можно судить по вопросу, который он, наконец, решился задать Татьяне. Не помню под каким соусом, но он поставил перед отправкой в постель порнофильм “Бразильские змеи”, где довольно морщеватая, в связи с выслугой лет, команда культуристов терзала группу молоденьких девушек по одной и той же схеме: оральный секс, банальный секс и анальный секс с финальным разбрызгиванием спермы возле широко раскрытого рта.
Да, так вот, в процессе просмотра очередной сцены, когда нежные лепестки вагины одной из героинь, широко раздвинувшей ноги, были открыты взгляду зрителя (главный герой в это время трудился над другим нежным местом), Митя спросил Татьяну – могла бы она поцеловать такие лепестки?
Он замер в ожидании ответа, но Татьяна не торопилась, поскольку в это время напряженный сюжет сделал новый поворот. В кадре появилась еще одна девушка, которая, словно торопясь ответить на вопрос из аудитории, стала делать именно то, о чем только что Митя спросил Татьяну. Худенькая шатенка с короткой стрижкой отдалась своему занятию с таким энтузиазмом, что только самый бесчувственный зритель не смог бы отметить мастерства режиссера, актеров, оператора и всей остальной труппы, включая поставщика кокаина, без которого, говорят, такие съемки не обходятся.
Отложив книжку с задачами судоку, Татьяна не без интереса наблюдала за происходящим. У нее были замечательные седые волосы, с которыми великолепно сочеталась красная оправа очков от Алана Микли.
– Слушай, – она пожала плечами. – Ты хочешь, чтобы я сменила профиль? Боюсь, что я немного опоздала!
Он представил статью в “Нью-Йорк Пост” под заголовком “Два по 50 и еще 25 в одной постели. Менаж-а-труа по-русски”. И сопровождающие историю снимки: двое пожилых людей, направляющиеся к остановке сабвея, у входа в который их подстерег фоторепортер, и отдельно – Оля, пойманная им же часом позже, когда она вышла из дому (из их дому), чтобы совершить утреннюю пробежку по парку. Светло-серые рейтузы, голубой тэнк-топ, кеды, узкие солнцезащитные очки, туго стянутые на затылке волосы.
Попытка воплощения в жизнь его ночных фантазий с треском провалилась. При этом мы еще не разбирали вопроса, как его Татьяна могла бы оценить внешность Оли. Немаловажный фактор в установлении интимных отношений. Я вам скажу как: “Мандавошка с порочным лицом”. Она была абсолютно безжалостна к потенциальным соперницам.
Очень скоро после того, как Оля стала его любовницей, он обратил внимание, как изменилось ее поведение. Возможно, именно благодаря ее артистическому дарованию, которое пока не дало ощутимых результатов ни в какой другой сфере, кроме сферы их отношений, она вела себя так, как это было приятно ему. После пятничных тренировок с полдюжины игроков оставались в клубе допоздна, чтобы распить бутылку коньяка, и в этих застольях часто звучали шутки, от которых Митю коробило. Если еще недавно Оля громко смеялась над скабрезностями, то сейчас едва кривила уголок губ, давая понять, насколько едины они в оценке пошлости, насколько отстранены от остальных в своем тайном, как им казалось, союзе.
Ерунда, конечно. Все всё знали, но деликатно не показывали виду. Гастроэнтеролог, который, с одной стороны, был рад тому, что Митя избавил его от никчемной обузы, не мог не испытывать естественных уколов ревности, подпитываемой видом и голосом мегеры, по-прежнему встречавшей его после тренировок и каботажных заплывов со следами помады на трусах.
– Блядун явился! – негромко, но вполне отчетливо говорила она, едва он открывал дверь их особняка на Манхэттен-Бич.
Блядун стоял у двери со спортивной сумкой, а мегера полулежала на белом кожаном кресле, бледная, бесформенная, с несмываемой печатью боли и раздражения на поношенном лице. Что, скажите мне, могло помешать ему вообще не открывать дверь этого дома? А так, постоять на крыльце, покручивая на пальце брелок с лексусовским логотипом, а потом вернуться к машине и поехать на Брайтон. Думаете, она не приняла бы его?
Посмотрите на нее: вот она сидит с тонкой сигареткой “Капри” у открытого кухонного окна. За ним – кирпичный колодец, с мрачного дна которого виден темно-синий квадрат неба, перечеркнутый в нескольких местах электрическими проводами. В желтых окнах напротив соседи доживают свой день.
– Юля, ты хлеб купила?
– Ой, Толя, забыла!
– Хоть домой не приходи, блин!
Думаете, увидев на своем пороге Пашу, явно сделавшего в эту ночь свой выбор, она не впустила бы его? Думаете, она бы начала вспоминать обиды или прикидывать, кто ей милей – он со своими красивыми каштановыми волосами, или Митя со своим замечательным музеем? Я вам даю гарантию, что в этот момент для нее не имело бы решительно никакого значения, кто именно возник перед ней: Паша, Митя, Вася, Петя, Коля… Выбравший ее получает все!
Впрочем, может быть, я идеализирую ее. И потом, Паша все равно никуда не поехал. Его сдержал тот самый дом, который, с одной стороны, не знал семейного счастья, а с другой, был выплачен и стоил хороших два с половиной лимона, которые на дороге не валяются. Эта мысль заслонила другую – о том, что эти два с половиной лимона унести на тот свет нельзя. Что туда отправляются налегке, а если и есть какая-то разница в весе при транспортировке, так она определяется только весом гроба.
Если бы в основе Митиного стремления к Оле лежал только сексуальный интерес, то их роман уже начал бы остывать. Но его отношение к ней питалось еще одним чувством – мучительной ревностью, порожденной незнанием того, что происходит в ее жизни, когда он уходит из нее.
Он знал, что иногда она пела в ресторанах. Но она шла на работу после 10 вечера, когда он уезжал от нее домой. Пойти, послушать, как она поет, посмотреть, как выглядит на сцене, он не мог, а она и не приглашала его. Это была ее другая жизнь, не имевшая никакого касательства к их отношениям. У нее было удивительное свойство – она точно и лаконично отвечала на любой вопрос, но никогда не рассказывала о себе просто так, из желания поделиться своей историей, как это бывает у людей близких или стремящихся установить близость. Эта прямолинейность заставляла его избегать вопросов, которые могли открыть ее в таком ракурсе, в каком он видеть ее не хотел. И все же, он раз не сдержался, выдавив из себя заготовленный текст, замаскированный под невинное наблюдение:
– Иногда, когда я смотрю, как ты идешь по залу с сумкой, такой, знаешь, широкой походкой, я думаю, что так ходят по подиуму в стриптиз-клубах.
– Я два года работала в стриптиз-клубе, – спокойно ответила она.
– Когда?
– Когда приехала в Нью-Йорк.
– А зачем?
– Зачем? Ну, где-то мне надо было работать!
– А почему ушла?
Внутри все сжалось от ожидания ответа, что, мол, не ушла.
– Почему? Ну, потому, что на подиуме ты ничего не заработаешь. Деньги делаются в Champaign Room или в соседнем мотеле.
Этот разговор наповал убил его желание выяснять другие подробности ее жизни. Как, например, такую: на каком этапе трудовой биографии экзотической танцовщицы она приняла решение не ходить в отдельные, так сказать, кабинеты? Что заставило ее принять такое решение? Какой опыт? Но интерес продолжал мучить его и этим продлевал тягу к ней.
Из-за встреч они стали реже ходить на тренировки, но соотношение их сил оставалось прежним. Если ему и удавалось выиграть у нее одну-две партии из десяти, то лишь тогда, когда она теряла интерес к игре. Один раз наблюдавший за их игрой ювелир Миша Кац, который в юности был то ли чемпионом Гомеля, то ли чемпионом всей Белоруссии, сказал ему:
– Митя, ты не можешь играть в теннис, рассчитывая только на технику, которой у тебя к тому же нет. Противника надо обманывать. Ты ей подрезаешь все время одинаково. Возьми и пару раз просто отбрось ей шарик, как если бы ты подрезал, а на третий раз запили его посильней. Если она этого не заметит, то шарик у нее полетит в сетку, а если заметит, то она его поднимет. Тогда ты ударишь.
Митя подал с легкой нижней подрезкой, и она вернула ему шарик в дальний левый угол. С такой же легкой подрезкой он вернул ей шарик, и она отбросила его в дальний правый, по своей схеме гоняя противника по краям стола. Когда шарик вернулся к нему в очередной раз, он коротким, но очень резким кистевым движением запилил его. Она, ожидая этого, подбросила мяч так высоко, что он вылетел за стол. Все трое засмеялись.
– Вот это была настоящая подрезка! – сказал Миша, довольно потирая седую бородку. – Твои ходы должны быть неожиданными, а она тебя читает как открытую книгу. Хочешь выиграть, придумай что-то!
Миша говорил с дефектом: хофешь выигвать, пвидумай фто-то.
Он так и не придумал, потому что она была внимательным и осторожным игроком, редко повторявшим свои ошибки.
Когда Оля сказала Мите, что у нее появился молодой ухажер, он подумал, что она просто пытается оказать на него давление. Мол, спрос на меня есть, так что ты реши: или туда или сюда, а то газ выходит.
– Кто же этот счастливчик? – поинтересовался он.
– Мальчик из нашего дома. Пригласил в кино.
– А ты?
– Я спросила, сколько ему лет. Он сказал 21. Тогда я ему сказала, что он еще маленький. А сегодня утром я открыла дверь и обнаружила на ручке сумку, в которой лежал плюшевый мишка.
– Молодые любовники – самые благодарные, – сказал он, тут же подло подумав, что не прочь передать принятую от гастроэнтеролога эстафету.
И совсем не потому, что устал от нее. Нет, он просто начал бояться. У него возникло ощущение, что он так долго и успешно обманывает Татьяну, что уже просто пора на чем-то проколоться, и он непременно проколется, потому что правда выскакивает наружу всегда, и всегда неожиданно. Как прыщ. Например, их увидит вместе кто-то из их с Татьяной знакомых. Или же он назовет случайно Татьяну Олей, или же Оля случайно позвонит ему, а Татьяна возьмет трубку. Или же Татьяна найдет в его машине ее светлые волосы и спросит, откуда они. Не будучи умелым вралем, он покраснеет и начнет лепетать что-то невразумительное, что вызовет новые вопросы и в конечном итоге скандальное признание с тяжелыми последствиями. Он, между тем, не хотел терять ее. Она была его единственным родственником, родственной душой.
Что интересно, этот, потомственный, я извиняюсь, интеллигент не говорил себе, что боязнь разоблачения является главной причиной его желания смотать удочки. Нет, он начал мучиться осознанием собственной вины за то, что его изначально такой благородный план привел его совсем не туда, куда он собирался попасть. Бог мой, до чего я ненавижу этих постоянно вздыхающих моральных уродов!
Короче говоря, этот комплекс соображений вывел его на третий этап их отношений. Финальный. Он начал готовить ее к неизбежной разлуке. Мягко. Чтобы развязка, при всей своей болезненности, была окрашена в романтические тона.
– Послушай, – сказал он ей как-то. – Если бы я не любил свою жену, если бы моя жена была какой-нибудь сволочью, я давно был бы с тобой. Но она – единственный человек, который по-настоящему любит меня. Ты не поверишь, но я абсолютно уверен в том, что если бы ее спросили: отдала бы она за меня жизнь – вероятно, она отдала бы. Если я оставлю ее, она просто умрет от горя. Не смейся (она совершенно не смеялась, напротив, она все напряглась, переваривая новый текст)… И не потому, что я такое сокровище, просто она такой человек. Патологически преданный. Мы прожили вместе 25 лет, и я не видел от нее ничего, кроме добра. Так что, теперь я должен бросить ее только потому, что она выглядит не так хорошо, как в молодости? Кем я буду тогда?
Наступила тишина. Он стал ждать ее реакции, но Оля неподвижно лежала в темноте, словно предоставляя ему возможность развивать тему. Ему, однако, нечего было добавить к сказанному, а главное, не было никакого желания расставаться с этим чудесным телом, и тогда он повернул ее, очень легкую, совсем миниатюрную, на спину и, раздвинув белоснежные бедра, с головой (образно говоря) погрузился в занятие, выдающимся мастером которого его, не сговариваясь, признали как старая жена, так и молодая любовница.
Последний раз они встретились, когда Татьяна была в командировке в Лондоне. Турнир кончился рано, и он предложил Оле поужинать в греческом ресторане в Бей-Ридже. Она отказалась от вина, и он не стал выяснять почему, остерегаясь услышать, что она снова принимает антидепрессанты. Скажет, принимает, получится, что из-за него. Он почти не сомневался в том, что она начала новый курс, по снова возникшей у нее рассеянности. Она как бы становилась замедленнее, но ее ровное и теплое отношение к нему оставалось прежним. Что, естественно, не позволяло ему бросить ее в таком болезненном состоянии.
И поэтому после ужина он пригласил ее к себе. У меня такое впечатление, что он хотел показать ей дом, который их отношения грозили разрушить. Это приглашение можно было бы интерпретировать как просьбу войти в его положение, а потом выйти из него и жить дальше самой. Но этот визит произвел совершенно другой эффект.
Переступив порог его квартиры, Оля впала в состояние, с точным описанием которого мог бы, вероятно, справиться только профессиональный психиатр. Это была квартира ее мечты (и плод многолетних трудов ее официальной соперницы): ковры, диваны, картины, светильники, цветы, грандиозный вид из окон. Каждая деталь интерьера была подогнана по размеру, по цвету, по фактуре, как мазки на картине большого художника. В таком доме хотелось жить, готовить вкусные обеды, принимать гостей, растить детей, встречать любимого мужа, просыпаться с ним в залитой солнцем спальне, прижиматься к нему в мягкой постели, когда за окнами шумит дождь. И вот она оказалась в этой мечте. Фантазия стала явью, до того отчетливой, что до нее можно было дотронуться, не остерегаясь того, что кончики пальцев пройдут сквозь изображение. Но где-то в самом дальнем закутке сознания скверный голосок тихонько подзуживал, подсказывал, что эта явь не ее, что ее настоящая явь другая. Дальше я пасую. Могу только предположить, что мечта, действительность и современная фармакология внезапно сложились в гибельную комбинацию, от которой Оленьку, как говорится, переклинило. И в этом состоянии совершенно отчаянного счастья ее посетила мысль о том, что у нее есть только один способ не возвращаться из новой яви в старую, с окном, выходящим в мрачный колодец двора с перечеркнутым проводами клочком неба наверху.
Все эти галлюцинаторные цветы расцвели в ее несчастной голове с такой скоростью, что Митя даже не успел заметить в ее поведении никаких перемен. Они стояли посреди гостиной, и Митя обнял ее нежно, а она совершенно неожиданно, чего давно не случалось, подняла голову и, закинув руки ему за шею, поцеловала в губы так сладко, так горячо, что у него дыхание перехватило. Он ушел на кухню, чтобы приготовить ей чай, слега покачиваясь.
Оля, между тем, обошла комнаты просторной квартиры, касаясь руками мебели, картин, обшивки кресел. Сбросив туфли, она легла на диван, потом посидела в кресле. Оглянувшись, нет ли его рядом, легла на ковер, прижавшись щекой к мягкому ворсу. Поднялась. Весело шлепая босыми ногами по паркету, а потом по мраморному полу кухни, подбежала к Мите и, обняв его сзади, крепко-крепко прижалась к нему.
– Эй, ты чего? – спросил он, но она, не ответив, убежала в комнату.
Легкий ветерок шевелил занавес. Отбросив его, она вышла на балкон. Сочные звезды сияли в черном бархате неба, увеличиваясь и уменьшаясь, как живые.
Она легко перемахнула через перила и, стоя на краю балкона, крепко зажмурилась, словно стремясь, чтобы картина перед глазами навсегда осталась в ее сознании. Потом снова открыла глаза и увидела, как в комнату вошел Митя с подносом, на котором стояли белый пузатый чайник и чашки. Она снова зажмурилась и отпустила перила. Ее затылок обдало теплым ветерком, и в полете она услышала, как кто-то испуганно закричал, а кто-то другой подхватил этот крик. Несколько голосов слились в завитой в косичку звук – а-а-а-а-о-о-о-о… – а может быть, это были совсем не чьи-то испуганные крики, а это ангелы приветствовали ее вылет своими чудесными голосами и даже простирали навстречу ей свои мягкие, как лебяжий пух, крылья.
Паша Матлин, разливая коньяк по пластиковым стаканчикам, говорил ему:
– Митя, тут никакой твоей вины нет. Я тебе говорю как брату. Ты понимаешь, что я имею в виду? Как сводному брату, Митя. Это было пред-о-пре-де-ле-но. Человек как начинает, так и кончает. Она так начала. Никого нет, мама хрен его знает где, батя наркоман. Работала стриптизершей, потом в эскорт-сервисе. Я сам видел у нее дома журнал, знаешь, чтобы телок вызывать. Типа каталога с телефонными номерами. Так там была ее фотография. По бокам две такие курвины де блядины, а она в уголке притулилась. Типа скромная. Я ей говорю, Олька, ты что! Ты же всех женихов распугаешь! Выкинь его! Ты его не видел, нет? Наверное, послушала-таки совета и выкинула. Она хорошая баба была, но не сложилось у нее, и все. Ну пошла бы она секретарем ко мне в офис работать, я ей предлагал, или там на медсестру учиться, а она певицей решила стать. Елки-моталки! Ну какая ты певица?! И знаешь, я же искренне ей помочь хотел, но как я ей помогу? Я же за нее петь не могу, верно? И взять ее за руку и отвезти в колледж, чтобы она какую-то полезную специальность выучила, я тоже не могу! Потому что ее, видите ли, на эстраду тянет! Но ты же прикинь, дурья башка, раз тебя не берут, значит тебе чего-то не хватает! Ну, эффектная баба, никто не спорит, но если там вокальных данных – ноль целых хрен десятых, то что тут сделаешь? Попробует тут – выгонят, попробует там – снова выгонят. А деньги кончаются, она включает телефон и принимает вызовы. Я сам слышал, ей при мне звонили: мол как там насчет мейк лав? А она: сейчас не могу, перезвоню позже. И не спрыгнула бы она с твоего балкона, так кинулась бы в воду с моего парохода. А не с моего, так другой бы нашла. Ты понимаешь меня?
– Отчего же, я понимаю, – кивнул Митя. – А я еще думал, чего это она так презервативы не любит, а теперь понимаю. Надоели.
Была пятница. В клубной подсобке, где происходил этот разговор, находились, помимо Мити и Паши, ювелир Миша Кац, бывший лучший защитник США из Костромы Сева Голубь и бывший тренер сборной Грузии Альберт Сабвеидзе. Письменный стол, застеленный двумя полосами бумажных полотенец, украшали пластиковые тарелки с нарезанными огурцами и помидорами, две открытые консервные банки с сайрой, банка домашнего винегрета, кусок брынзы и буханка темного хлеба. Бутылка “Хеннеси” пряталась, даже непонятно от кого, под ногами у Паши Матлина, который заведовал разливом
– Слушай, Паша, я не согласен, что ты так о ней пренебрежительно, а-а, мол, певица, никаких данных, то-се, эскорт-сервис, – сказал Сабвеидзе. – Ты посмотри, все эти писатели, художники, артисты – они же начинают в полном дерьме. Это ты, скажем, пошел в институт и стал доктором, Митя вот – пошел в университет, стал переводчиком. Третий пошел на курсы, стал механиком. А на артистов вначале смотрят ну просто как на полных придурков. Серьезно! Я недавно смотрел передачу про Розэн Барр, знаешь, толстая такая с мерзким голосом, так она просто уличной проституткой была. В машины подсаживалась и за 20 баксов кому попало давала. Или возьми эту черную, как ее, ну… Вупи Голдберг, вот! То же самое – была проституткой! Мамой клянусь, сам в газете читал! А сейчас – уважаемые люди, миллионеры, награды вручают, и хоть бы кто вспомнил! У творческих людей все иначе. Не помню, кто сказал про них: через тернии к звездам.
– В смысле – через одно место к славе! Кха-ха-ха! Альбертик, это – Америка. Тут не нужен ни блат, ни членство в партии, ничего. Если ты из себя хоть что-то представляешь, то работу всегда найдешь. Не в “Распутине”, так в какой-то шашлычной. Но ее же вообще никто не хочет! В кордебалете скакать еще берут, а петь – спасибо, не надо. А почему? Потому что голоса у нее нет, хотя жопа – сказочная. Так ее поставишь к лесу передом, а перед глазами чисто картина Репина “Приплыли”. Такие просто две булочки. Блин, какая она все-таки дура! Как она загубила себя, балда малолетняя! А так вот помню, берешь ее за талию, а талия у нее, ну осиная, блин, осиная! Ах!
Миша махнул рукой и потер кулаком левый глаз.
– Не расстраивайся, старичок, – сказал Митя, ставя пустой стаканчик на стол. – Найдем мы тебе новую бабу. Знаешь, сколько их сюда приезжает, артисток, певиц разных, медсестер.
– Это правда, – вздохнул доктор и почесал волосатую грудь, украшенную цепью с золотой теннисной ракеточкой. – Новую мы найдем, а той уже не будет. И вот это плохо. Потому что могли бы и новую найти, и той пользоваться. И чтобы все были здоровы и счастливы. Хэ-хэ!
– Я такое первый раз вижу! – вступил Миша Кац. – Полный город молодых телок, так надо было втюриться именно в эту! Хорошо еще, что до дуэли не дошло. В старые времена точно кого-то убили бы. А в наши дни даже морду никому не набили. Полная деградация!
– А чего морду бить? – пожал плечами Паша. – Сердцу не прикажешь. Какие тут могут быть претензии?
– Одному месту своему вы не прикажете, а не сердцу, вот что я скажу! Тоже мне сердечные нашлись! Не клуб, а кардиологическое отделение психиатрической больницы.
– Кхе-хе-хе-хе!
– И что?! Сделали агройсер-дело из ничего! Кто бы вообще плюнул в ее сторону, если бы вы здесь не устроили это социалистическое соревнование? И она тоже смотрит: это же если за меня такие два орла бьются, значит, что-то я из себя таки представляю! А что она из себя представляет? Представляла, пусть земля ей будет пухом. Я хотел бы на нее посмотреть лет через десять. Что бы там от нее осталось? Ни хрена бы не осталось! Ни от кого не остается, и от нее бы не осталось!
– Зато пожила на пределе страстей, – философски заметил Паша и, достав из-под стола бутылку, снова наполнил стаканчики. – Тоже не всем выпадает.
– Знаешь, сколько тут таких, которые на пределе страстей живут? – взял слово Сева. – Они сюда приезжают по туристической визе с четко поставленной задачей – найти какого-то миллионера и трахнуть, причем так, чтобы он все бросил и женился на ней. Я, когда не знал еще, что она с Пашкой встречается, домой ее подвозил. Разговорились. То-се, пятое-десятое, как дела на личном фронте? Она говорит: да вот сняла одного докторишку богатенького. Ну, я не стал выяснять какого – слушай, тут полный город докторов, верно? Сняла — и молодец. А если бы выяснил, так я бы ей еще по морде надавал. И не потому, что Паша мой товарищ, а потому что сукой быть не надо! Ну ладно бы ты ему по любви дала, а тут же – сняла богатенького докторишку! А сама ты кто? Трутень! Нет образования, иди вон официанткой работай! Да миллион других работ, но зачем же ей работать, если можно снять докторишку и потом всю жизнь его доить?!
– Правильно, – согласился Митя. – О мертвых или ничего, или ничего хорошего!
– Это неправильно, – сокрушенно покачал головой Сабвеидзе. – Это неправильно. То, что у нее вид слегка развратный такой был, это – одно. Тут никто не спорит. Хотя это все исправить можно было. Но перед тем, как ее кое-кто пользовать начал, про ее вид речь не шла. А теперь – трутень! Хоть бы мертвую пожалели.
– А-а, слушайте, мертвая не мертвая, – махнул рукой Миша Кац. – Сева прав: она – трутень. Редкостный трутень! Если ты хочешь стать звездой эстрады, так делай что-то в этом направлении. Снимай тогда каких-то музыкантов или продюсеров, подмахивай кому-то из своего профсоюза. Но если ты, извини меня, снимаешь докторов в бруклинском клубе настольного тенниса, то на какую эстраду ты попадешь?
– Миша, я в эстраде ничего не смыслю, – продолжил Сева. – Но я тебе так скажу: я бы ее больше уважал, если бы она просто в эскорте работала, а не прикидывалась тут тихой овечкой.
– А она, вместо того чтобы в эскорте работать, три раза в неделю в теннисный клуб ходила. Таки стерва!
– Митя, ты меня извини, но ты напрасно иронизируешь. Она могла легко две штуки в неделю делать. Легко. Я знаю пару хороших девок (паду ходоших девок), они имеют своих десять-пятнадцать постоянных клиентов, принимают по два человека в день и живут припеваючи. И, главное, никого не просят пожалеть их, потому что у них было тяжелое детство и поэтому они не могут пробиться в шоу-бизнес.
– Слушай, каждая женщина, она как цветок, который вокруг себя клей выпускает, – заметил Сабвеидзе. – Знаешь, клей такой, для ловли мух, или каких там насекомых они едят. Одни на умные разговоры ловят, другие на несчастное детство, кто на что клюет. И не надо стервой для этого быть. У меня одна знакомая в Тбилиси была. Красивая девка из очень хорошей семьи, с образованием, но хромая. Одна нога чуть короче. И вот она так одного парня приговорила, что он решил: если он на ней не женится, так она просто пропадет. Свадьба была совершенно роскошная. Ее родители сделали, конечно. Лет пять прожили, ребенка родила, все как положено, потом развелись, правда.
– А я тебе так скажу, Альбертик, их жалеть нельзя, потому что, как ты правильно заметил, они на эту жалость тебя ловят. Ты ее пожалел, а она тебя – раз, и захомутала! А потом корми банду адвокатов, чтобы при разделе имущества они выбили из нее хоть твои старые подштанники.
– Эх-кха-ха-ха-кха!
– Правильно я говорю, Паша?
– Да, что-то в этом есть. Но я только хочу заметить, что вы, пацаны, от главного отвлеклись.
Паша снова извлек из-под стола бутылку.
– Митя, мы понимаем твои чувства, – сказал Миша, кладя ему руку на плечо. – Но, как твои товарищи, мы хотим, чтобы ты смотрел на эту ситуацию адекватно. Ты меня понимаешь?
Митя кивнул.
– Ты не кивай, как китайский болванчик, а ты скажи, что ты думаешь по этому поводу. Говори с нами.
– Значит, я думаю следующее, – Митя принял стаканчик и, заглянув внутрь, продолжил:
– Не так давно. Этим летом. Я отвозил ее домой. Был дождь. Помните? Неделю лило как из ведра.
– Митя, про состояние природы сейчас речь не идет.
– Слушай, не перебивай человека, а?
– Нет, почему же? Дождь это очень важная деталь. Меланхол–ик!–ческое состояние души и тела. Вот. И она, значит, говорит: так уже хочется солнца. Так уже, говори-ик!, хочется поехать на пляж. Всей нашей компанией, с Севкой, с Пашкой, с Мишаней. Поплавать вместе, позагорать, перекусить на свежем воздухе. Вот. И, значит, получается, что ее может быть, и-ик!-и вызывали по телефону минет, например, или-ик!-еще что-то такое делать, оттого она и в губы не очень люби-ик!-ила, но как-то так выходит, что, кроме нас, у нее и ни–ик!–кого и не было. Ни–ик!–кого!
– Выпей водички или задержи дыхание и досчитай до тридцати, – посоветовал Сева.
– Зачем ему водчика, давай уже коньяк допьем, а–кха-ха-ха?!
Паша очень точно распределил остатки коньяка по стаканчикам и собрал в аккуратную кучку разбросанные по тарелке дольки помидор.
– Ладно, – сказал Миша, поднимая стакан. – Пусть ей земля пухом будет, никто ей зла не желал.
– А желал только трахнуть, кха-ха-ха! Ладно, за землю пухом!
– Не забудь смахнуть мох за ухом.
Выпив, Миша с Пашей стали собирать со стола остатки еды.
– Митя!
– А?
– Ты как, нормалек? – Паша уже стоял у дверей с черным пластиковым пакетом мусора. Даже не стоял, а как-то боком ехал в сторону, оставаясь при этом на том же месте. – Вести машину сможешь?
– Машину – запросто. – А пароход – нет.
– Пароход я беру на себя.
Митя сам не заметил, как переместился в кабину своего бимера и, подъехав к двери подземного гаража (клуб располагался в подвальном помещении), нажал на кнопку прибора, который его мама называла ремонт-контролем. Металлическая дверь дрогнула и, с лязгом складываясь в гармошку, стала открывать выезд на улицу. Мимо несся поток грузовиков, такси, автобусов, мотоциклов и развозчиков пиццы на разболтанных велосипедах. Он забыл очки на столе в подсобке, но возвращаться за ними не стал. Где-то тут в движущемся перед ним потоке тьмы и света должна была быть его подруга. Как он снова хотел ее! Просто до боли в животе хотел. До горячих слез. Белые ее бедра в черных чулках так реалистично возникли перед глазами, что он даже поводил руками перед собой, чтобы прикоснуться к ним. Нет, померещилось! Какая жалось, какая ужасная жалость! Но его успокоила мысль, что если он сейчас заявится к ней, в каком бы состоянии он ни был, она примет его. Он никогда не спрашивал, но предполагал, что ей было хорошо с ним.
Митя надавил на газ и поехал на очередное свидание, даже не задумываясь о том, какой шум оно может произвести. Какие тут уже секреты?
А я, его альтер эго, его жалкая, трусливая душа, недремлющая, так сказать, совесть, я осталась, чтобы еще раз повторить, что этот тупоголовый страус, этот полный идиот с непрекращающимся зудом в одном месте, виноват во всем сам, и винить ему в случившемся абсолютно некого, в том числе водителя фургона с гигантской красно-желто-голубой надписью Wonder Bread, под колеса которого он влетел.
Август 2007 года
Жизнь после жизни
Мой любимый рассказ у Дая (это, естественно, псевдоним) о том, как всякий раз, когда он хотел изменить жене, с ним происходило что-то непредвиденное, препятствовавшее измене. Среди дюжины описанных им случаев нет особенно эффектных или анекдотических. Рассказывая о неспособности своего любвеобильного персонажа уклониться от фатальной неизбежности очередного провала, Дай, казалось, не стремился развеселить читателя. Он просто документировал события, имевшие место в его собственной жизни, чтобы продлить память о них. Литература была для него своего рода морской раковиной, прикладываясь к которой он слушал приятный ему звук.
Из списка этих непредвиденных случаев я выберу три, почему – вы узнаете позже.
Один раз, выходя из автобуса, он поскользнулся на мокром тротуаре и подвернул ногу. Из-за этого он не смог пойти в спортивный клуб. Вечером того же дня к клубу подъехала синяя “Хонда-Аккорд”, за рулем которой сидела молодая женщина по имени Лена. У нее были прекрасные черные волосы, замечательные карие глаза, чувственные губы и удивительной красоты руки. В нее можно было влюбиться за одни эти руки. В его случае именно так и произошло. Он встретился с ней в офисе у своего дантиста, где она работала медсестрой. В свои 33 года она еще не сомневалась, что найдет приятного ей спутника жизни, но тревожная мысль о том, что поиск немного затягивается, стала время от времени наведываться к ней. Она приехала специально, чтобы задать Даю прямой вопрос: каким он видит развитие их отношений? Она могла задать этот вопрос и по телефону, но подумала, что при личной встрече ее внешность поможет ему принять решение. Добрых два часа она просидела в машине, представляя, как он выйдет на улицу – подтянутый, со спортивной сумкой через плечо – и она просигналит ему. Но он в тот вечер лежал на диване перед телевизором с бутылкой каберне и тарелкой сыра, винограда и сухофруктов, которую ему соорудила не очень любимая в тот момент, но все равно очень заботливая жена Ольга.
Видя, как он мается дома, невпопад отвечает на ее вопросы и очень нервно реагирует на телефонные звонки, Ольга, как говорится, вычислила его. Измотанный двойной жизнью, он сдался без боя. Она тогда предложила ему сделать выбор и не обманывать ни себя, ни ее. Он попал в тупик: Лена была младше его на 13 лет. Он легко представлял себя самого лет через десять, уже сильно сдавшего, с потекшими щеками и крепко плешеватого, и ее – все еще очень привлекательную полногрудую брюнетку. Это был бы, что называется, неравный брак. Поэтому он хотел, чтобы последнее слово осталось за ней.
В тот вечер, когда жена поставила ему ультиматум, бушевала гроза. Дождь хлестал как из ведра. Молния то и дело с оглушительным грохотом раскалывала небо на мелкие куски. Порывы ветра повалили много деревьев и оборвали линии электропередач на огромном пространстве Восточного побережья, от Бостона до Норфолка. Гроза выглядела достойной декорацией к семейной драме. Ольга подала ему телефон и вышла из комнаты. Но из-за непогоды его попытка связаться с Леной оказалась неудачной. Она жила в Коннектикуте, он – в Бруклине. Мобильная связь не работала. Поскольку Ольга ждала ответа, ему ничего не оставалось, как проститься с Леной, оставив запись на ее автоответчике.
Через года два после этой истории Дай попал в автомобильную аварию из-за другой своей пассии – ресторанной певицы Светы. Светика. Та только что отпела свое и вышла на улицу. Было около полуночи. Он ждал ее у ресторана не один. Он знал, что у нее есть другие ухажеры, но ему это было абсолютно безразлично. Он просто хотел ее, очень молодую и невероятно аппетитную, как голодный хочет кусок мяса. Увидев сразу двух кавалеров, Светик мудро решила не отдавать предпочтения ни одному из них, что позволяло сохранить обоих. Изобразив высшую степень раздражения, 25-летняя бестия решительно направилась в сторону желтой вывески кар-сервиса. Стук каблуков, разлетающиеся в стороны полы черного платья, развевающиеся на ночном ветерке соломенные волосы заставили его сердце сжаться от боли. Не она, а сама жизнь уходила от него! Дай завел мотор и медленно поехал за ней. Соперник двинулся следом в своей машине, ожидая, чем кончится их диалог. Диалог был таким: “Света, остановись, сядь ко мне, мы должны поговорить!” Она: “Да идите вы оба к черту!” Кончилось тем, что он проехал на красный сигнал светофора и врезался в машину, пересекавшую перекресток. С места происшествия его увезла скорая, а Светика увез домой тот, другой.
Еще один случай – с официанткой Юлей. Он познакомился с ней в турецком ресторане в Бей-Ридже, куда они зашли с Ольгой поужинать. Дай имел обыкновение заводить разговоры с незнакомыми людьми, проявляя к их историям чисто профессиональный интерес. Он работал репортером в иммигрантской газете, поэтому на любое знакомство смотрел как на материал для новой статьи. Юля родилась в Якутии. Ее родители работали горными инженерами на алмазных приисках. До 15 лет она жила в краю, единственной достопримечательностью которого является северное сияние. В начале 90-х она увидела по телевизору передачу о Иерусалиме. Город с сияющими на солнце куполами церквей и мечетей очаровал ее. Она выучила иврит по словарику и, когда вышедшие на пенсию родители перебрались на Украину, устроилась переводчицей в летний лагерь Сохнута. Работники лагеря были уверены, что она еврейка. Ее премировали поездкой на историческую родину. В Иерусалиме она вышла замуж за тренера сборной страны по лакроссу и уехала с ним в США. По ее словам, причиной их развода стали его постоянные измены, поэтому в Израиль он вернулся без нее. В Америке Юля окончила финансовый колледж, мечтая стать менеджером хедж-фонда. Работа официантки позволяла выживать.
Все это она рассказывала Ольге и Даю, когда не была занята с другими посетителями. После ужина, когда они направлялись к машине, Ольга заметила:
– Ну ты просто из кожи лез, чтобы ей понравиться!
– Обязательно напишу о ней, – сказал он. – Всего добивается сама, и при этом красавица. К ней еще очередь женихов выстроится.
– Ага! Сам только в эту очередь не попади!
Дай приехал в ресторан на следующий день утром, когда басбои только готовили столы к ланчу. Юля приготовила кофе, и он проболтал с ней добрых два часа, сфотографировав перед уходом. Она была так хороша, так изящна была ее рука с тонкой кистью и длинными музыкальными пальцами на стойке бара (в детстве она училась игре на фортепиано), что он использовал имидж для скринсейвера на своем рабочем компьютере.
Очерк назывался: “Есть женщины из русских селений”. Редактору тоже понравилось: иврит стал для предприимчивой девочки из Якутии пропуском в Америку. Помимо этой целеустремленности, Дая необычайно привлекала в Юле ее легкая и крепкая фигурка и веселый нрав. У нее были тяжелые темно-каштановые волосы, карие глаза и заразительный смех. Ей было 29 лет. Ему – 49.
Ольга, прочитав очерк, поинтересовалась, не намерен ли он подарить героине экземпляр газеты со своим автографом.
– Еще чего! – ответил он.
– Ну, будем надеяться, – вздохнула она.
И, однако, на следующий день после публикации очерка, он, не дождавшись звонка с обычной в таком случае благодарностью, полетел в Бей-Ридж. Владелица ресторана сообщила ему, что он разминулся с Юлей буквально на пять минут. Она уволила ее, заподозрив, что та хочет соблазнить ее мужа, работавшего в ресторане поваром.
Это была еще одна не реализовавшаяся связь Дая, платонический роман, зарубленный на корню, но послуживший исходным материалом для очередного рассказа.
Все рассказы Дая о его несчастных любовях были написаны по одной и той же схеме: герой-рассказчик встречает молодую женщину, как правило, из нижних слоев общества и влюбляется в нее. Она отвечает взаимностью. Ему нужно сделать выбор между молодой любовницей и стареющей женой. Это сложный шаг, поскольку жена на редкость порядочна и неподдельно любит его, в то время как связь с молодой женщиной чревата осложнениями.
Дай скромно упускал из этой сюжетной формулы немаловажный компонент, который мог бы пролить дополнительный свет на причину его колебаний.
На родине Дай был журналистом. Иммигрировав, он сразу нашел работу в крупнейшей иммигрантской газете США. Это обеспечило его куском хлеба, но лишило возможности роста. В единственном ежедневном русскоязычном издании Америки расти было некуда. Его коллеги держались за свои места мертвой хваткой, и если покидали их, так только, как говорится, вперед ногами. Ольга же поступила в американскую архитектурную фирму обычной чертежницей и, будучи прилежной и толковой работницей, доросла за 15 лет до позиции вице-президента. Ее успех обеспечил им очень комфортабельную жизнь: квартира в престижном Парк-Слоупе, летний дом в Катскильских горах, бимер последней модели, ежегодные поездки в Европу летом и на Карибские острова зимой. Тема нравственного долга перед стареющей женщиной при введении в рассказ дополнительных финансовых обстоятельств звучит чуть-чуть фальшиво.
Нет, он не был меркантилен, просто трезво смотрел на жизнь. Его не пугала бедность. Он просто понимал, что в Америке бедность – порок, особенно в глазах молодых женщин.
Но я отвлекся от сюжетной формулы. В жизни все романы Дая прерывались либо подвернутой ногой, либо грозой, нарушившей мобильную связь, автомобильной аварией или увольнением с работы. Но поскольку эти и другие случаи сами по себе не могли придать рассказу даже мало-мальского драматизма, автор достигал его другим путем: в его первой повести герой топился в ночном озере; в последней – умирал от рака горла; в одном из ранних “готических” рассказов гиб под лавиной; в одном из последних – засыхал от тоски в полном одиночестве и забвении. Наибольшего КПД Дай достиг в рассказе, где герой устроил себе автокатастрофу вскоре после того, как героиня спрыгнула с 24-го этажа. Как говорится, одним махом двух побивахом. Этот мартиролог очень оживил персонаж, которого автор превратил в трехдюймового карлика и отправил не на кладбище, а на постоянное место жительства под диван.
Я догадываюсь, почему все романы Дая цвели пышным эротическим цветом на бумаге, хотя в действительности никогда не выходили за рамки платонических отношений. В созданном им художественном пространстве он мог пережить страсть во сто крат более сильную, чем в реальной жизни. На бумаге он любил, как сказал поэт, “на разрыв аорты”, совершенно безоглядно, насмерть. В жизни он был слишком наблюдателен и критичен, чтобы долго сохранять преданность очередному идеалу. В тесном общении он начинал обращать внимание на мелкие детали, которые из мелких скоро превращались в доминирующие: инотонация, активная лексика, пальцы ног, едва заметная отечность под глазами, рубенсовские переливы теней на бедрах, вялый живот… И это не говоря о вещах совсем приземленных. Скажем, в отличие от него самого, его персонаж мог повести подругу в самый замечательный ресторан, не заботясь о том, как потом объяснить жене исчезновение из семейного бюджета двух-трех сотен долларов. Его герой мог проводить с любимой сколько угодно времени и бывать где угодно, не остерегаясь вызвать подозрения жены или столкнуться с общими знакомыми в самый неподходящий момент. В постели, нагретой, извините за двусмысленность, его умелым языком, двойник Дая творил чудеса, а в действительности мужская сила уже понемногу оставляла его, что неизбежно сказалось бы на отношениях с молодыми женщинами, зайди они так же далеко, как в его прозе. Короче говоря, его творческий полет был абсолютно свободен. В реальности он жил у жены под микроскопом. Ольге была свойственна та чуткость, которую порождает многолетнее и доскональное знание близкого человека.
Это, однако, не объясняет череды странных происшествий, останавливавших Дая от измены.
Попробуем разобраться.
В иммиграции, с ее неизбежными на первых порах стрессами и неопределенностью, Ольга приняла православие, крестившись в старом синодальном храме на Парк-авеню. Она окунулась в религию с головой, как в крестильную купель. Ежевоскресно посещала Свято-Троицкий храм в Астории и каждое утро начинала с “Отче наш”, за которым следовала ее самодельная молитва: “Святая угодница Ольга, молю тебя о спасении и сохранении моей семьи”.
Голливуд приучил нас к мысли, что черная магия с приворотными зельями и “иглоукалыванием” восковых фигурок – такое же верное средство для устройства любовных дел, как аспирин для лечения простуды. Лишенная всяких визуальных эффектов простая христианская молитва воспринимается как пережиток прошлого. Неинтересная сказка. Но я не вижу ничего, кроме этого пережитка, на что можно было бы списать любовные неудачи Дая. Вы, конечно, скажете, что все это простые совпадения, но сколько раз может совпадать? Пусть два раза. Пусть три. Даже пять. Но когда совпадает десять раз подряд, впору спросить: а может это не совпадение, а?! Не твоих ли заботливых рук это дело, святая Ольга? Я вам не рассказал историю о том, как он сел в вагон электрички, двери которой не открылись на той остановке, где его ждала одна экскурсовод из музея Метрополитен. Я еще не рассказал, как его арестовали по подозрению в попытке организации террористического акта на глазах у одной виолончелистки, из-за которой он две недели забывал побриться. Я вам еще много чего не рассказал!
Но я снова отвлекся, а между тем хотел перейти к другой теме. Говорят, что каждому воздается по вере его, и поскольку мы уже перешли в сферу паранормального, то думаю, что никого не шокирую еще одним предположением: в реальной жизни Дай получил то, о чем вольно или невольно просил через носителей своего литературного альтер эго, отказывая им не только в счастье в личной жизни, но и в самой жизни. За этим стоял простой литературный трюк – покойников читатель жалеет больше, чем неудачников. А жалость к персонажу неосознанно трансформируется в любовь к его создателю. Компрандо?
Так вот, о полученном даре Дай узнал через внезапно наваливающиеся на него многодневные головные боли, порой доводившие его до рвоты. Поскольку обычные эдвил или тайленол не помогали, он был вынужден обратиться к врачу. Диагноз: опухоль в левом полушарии. Ему рекомендовали немедленно лечь на операцию. В больнице, где он прошел специализированное обследование, Дай узнал, что медицинская страховка не покроет всех расходов, поэтому придется взять значительное долговое обязательство. Ольга должна подписать его тоже. При этом прогноз нельзя было назвать оптимистичным – вероятность возвращения опухоли в течение двух лет составляла 85%. Он отказался оперироваться. Причин две: он не хотел отдавать за операцию, не сулившую выздоровления, все собранное, по сути, Ольгой. С учетом того, что операций могло быть несколько, на старости лет ей грозила банальная нищета. И потом, он не хотел жить со вскрытым черепом, дренажными трубками, бинтами со следами крови и гноя, помраченным болеутоляющими средствами сознанием. Он спросил, сколько протянет без операции. Может быть, полгода, ответили ему. Может быть больше. Может быть, меньше.
Ему тогда было 55. Мужчина в расцвете сил на пороге старости. Он подумал, что никаких новых впечатлений жизнь ему уже не принесет, после чего и отколол номер, который можно назвать его последним и самым значительным произведением.
Из списка тех женщин, которые ему когда-либо нравились, он выбрал трех, о которых было рассказано выше. Он выбирал с запасом, даже не ожидая, что откликнутся все трое. Если определяющим для женщины в ее отношении к мужчине является искренность и сила его чувства, то в сложившейся ситуации Даю просто не было равных. Он любил их буквально – как в последний раз. И он изложил это в письмах к ним, каждое из которых было, что называется, криком души. На этот крик откликнулись все трое, и он вернулся в их жизнь, забрался наконец в их постели, заявив каждой, что она должна стать матерью его ребенка. Должна! На женщину такие слова действуют, как шоколадное мороженое с клубникой и веточкой мяты, присыпанное ванильной пудрой. Готовность обзавестись ребенком подтверждает серьезность намерений.
Это была чистая правда – он хотел ребенка. Детей. В высказываниях нескольких его персонажей встречается пожелание “распространить себя в народах”, стремление увидеть собственные черты в детях от любовницы-негритянки, китаянки, индианки, таиландки, шведки. Звучит, конечно, странновато, если только не знать, что своего единственного сына от скоротечного первого брака, заключенного и расторгнутого в очень ранней молодости, Дай оставил вскоре после его рождения. Из-за этого существенная часть его жизни оказалось незаполненной заботами о растущем ребенке. С возрастом этот вакуум стал тревожить его, как незаживающая рана. Он вызвал потом сына в США, но тот приехал взрослым и незнакомым ему человеком со своими интересами и планами. Поблагодарив папу за заботу, он поселился в далекой Калифорнии, исправно отправляя ему поздравительные открытки на дни рождения и большие праздники.
Первой на его предложение завести ребенка клюнула официантка Юля. Он это предвидел. Дело в том, что вскоре после отъезда в Израиль ее родители умерли. Мать ушла из жизни через год после отца. Не исключено, что недалеко от алмазных приисков, где они трудились, располагались урановые рудники. Юля рассказывала ему, что ее ощущение полного сиротства становилось совершенно невыносимым, когда, идя по улицам Иерусалима, она могла остановиться у открытого окна дома, где за субботним столом сидело четыре поколения одной семьи.
Светик приняла его второй, но все равно с распростертыми объятиями, поскольку в это время сидела без работы, денег и любовников, постоянно ожидая появления домовладельца с просьбой очистить помещение. Дай, обеспечивший ей несколько месяцев редкой для нее стабильности, стал подарком судьбы.
Лена открыла ему дверь нерешительно, со вздохом, предполагавшим, что в ее положении выбирать не приходится. Но он был так нежен, а потом так страстен, а потом снова так нежен, что она простила ему и грозу, и испорченный телефон, и суровые слова прощанья на автоответчике, и несколько лет очередных проб и ошибок, о которых даже вспоминать было тошно. И расслабившись в его объятиях, она первой пропустила, куда следовало, коварного писательского сперматозоида.
Как этому половому гангстеру удавалось в его состоянии поддерживать отношения сразу с тремя женщинами – не знаю. Думаю, что его выручали творческая фантазия и виагра. Так ли иначе, но он справился с поставленной задачей блестяще. Он любил. Его, кажется, тоже любили. Он был счастлив, особенно если не забывал принять вовремя таблетки от головной боли, которые отлично действовали в комбинации с марихуаной. Потерю веса и бледность его любовницы списывали на слишком активную сексуальную жизнь, которая длилась ровно три месяца. Потом он либо просто устал, либо же ощутил, что пора сматывать удочки, иначе его разоблачат.
Забыл сказать, что из дому он ушел, чтобы только не видеть разбитую горем Ольгу, которая упорно добивалась, чтобы он сдался врачам, а главное – вязала его по рукам и ногам в то время, когда он решил исполнить свою песню смертельно раненного в голову лебедя.
Сообщив всем троим, что едет в Россию, где якобы готовилась к выпуску его книга, он уехал в город Портленд, что в штате Орегон, напоминавший ему своими обсаженными платанами улицами родную Одессу. Еще через месяц он сдался в хоспис, где неслышно переместился из наркотического полузабытья в полное забытье и далее по цепочке, конец которой скрыт от наших земных взглядов. Он оплатил похороны заранее, выбрав самый недорогой гроб из пристойных. От картонного за 400 баксов он отказался, вероятно, в последний раз в жизни рассмеявшись – от мысли, что не хотел бы нарушать норм приличий.
Каждому, повторяю, воздается по вере его или, если хотите, по устремлениям, поэтому официантка Юля родила двойню – мальчика и девочку. Певица Света родила мальчика. Лена – девочку.
Это можно считать чудом, поскольку все три могли легко прервать беременность. Возможно, этого не случилось, потому что из своей последней портлендской квартиры он отправил им письма, в которых объяснял, что произошло, и прощался с ними, признаваясь, что получательница письма была его самой главной в жизни любовью. Текущая любовь – всегда самая главная. Письма были совершенно душераздирающими. По ироничному замечанию Ольги, тоже получившей свое письмо, Дай был мастером конца. Он действительно умел вкладывать в финал своих текстов такой мощный заряд эмоций, что, перечитывая некоторые из них не в первый и даже не во второй раз, я испытывал жжение в уголках глаз.
За два десятка лет работы в газете у Дая собрался приличный пенсионный фонд. В отправленных им письмах он уведомлял получательниц, что средства из него будут поделены на равные части между всеми наследниками, каковыми следует считать его детей и их матерей. Дележ фонда, произведенный нанятым Даем юристом, привел к тому, что четыре женщины встретились. Не сомневаюсь, что это полностью соответствовало его плану. По меньшей мере, в двух его рассказах возникает тема стремления персонажа познакомить жену с любовницей в надежде на то, что у них возникнет “тройственный союз”, в котором не останется обиженных и обделенных его драгоценным вниманием. Средства распределял адвокат Б. П., в прошлом году скончавшийся в Нью-Джерси в возрасте 87 лет. Меня интересовало, получил ли он инструкцию собрать наследников вместе от Дая, или же это была его инициатива. Но когда я нашел Б. П. в надежде получить ответ на свой вопрос, он уже ничего не соображал и совершенно не мог понять, чего я от него добиваюсь.
– Послушайте, все деньги из фонда поступили наследникам, согласно воле покойного, – повторял он как заведенный.
На старикане были бежевые брюки, бархатный пиджак оливкового цвета, белая рубашка в тонкую бордовую полоску и ядовито-зеленый галстук-бабочка. Более несовместимую комбинацию цветов я не встречал за всю жизнь.
Первой реакцией четырех женщин был шок. Потом осознание того, что ни у одной из них нет оснований предъявлять друг к другу какие бы то ни было претензии. Ни одна из них ни у кого ничего не украла, ни одна из них никого не обманула. Дети каждой были его детьми и соответственно братьями и сестрами. Деньги были поделены поровну и без остатка.
За первыми осторожными телефонными звонками последовали первые встречи, вздохи, жалобы, объяснения, слезы и затем объятия. Боже, какой идиотизм! Несчастный человек! Это надо было только такое придумать! Бедный, бедный, бедный, бедный Дай!
Но какие бы слова ни были произнесены вслух, проект Дая стал реальностью. Это было еще одно его произведение, которое могло жить без автора.
Каждая женщина подошла к новому союзу по-своему, но все моментально оценили готовность Ольги принять их детей как своих… ну, скажем так, внуков. На чем основывалась ее привязанность к ним? Дай, конечно, бросил ее. Простить это было невозможно. Но только вначале. Потому что, отплакав свою обиду, она не могла не согласиться с тем, что он начисто избавил ее от всех тех изматывающих забот, которые неизбежно легли бы на нее, начни он лечение. Теперь, когда его уже не было, она не могла не согласиться с тем, что лечение лишь оттянуло бы его кончину, но оставило бы ее без гроша за душой. Сейчас она могла выйти на раннюю пенсию с достаточным капиталом, чтобы не думать о куске хлеба. И еще – они оба хотели детей, да Бог не дал, а это, как ни крути, были его дети. В них она могла продолжать любить его, ими могла заполнить пустоту, неизбежно возникшую с его уходом. Не без удивления она отметила родственность своего чувства к ним: те же пробивающиеся через посторонние влияния родные черты, те же глаза, форма носа, скептическая ухмылочка.
Ольга прекрасно понимала, что молодым женщинам, самая старшая из которых была на 15 лет моложе ее, а самая младшая – на 25, нужно было устраивать жизнь, поэтому внуки жили у нее чаще, чем у родных мамаш. Больше всего свободы требовалось Светику, которая часто переезжала с места на место и в конечном итоге улетела в Лос-Анджелес, откуда больше не вернулась. Лена, выучившаяся на операционную медсестру, вышла замуж, когда ее Аннушке было три года, и скоро родила еще одну девочку – Аллочку. Увы, ее муж, имевший бизнес на Урале, нашел более молодую женщину по месту работы, и его брак с Леной распался. Она, однако, вышла замуж снова – за бруклинского библиотекаря Борю Сайлентова, от которого родила третью девочку – Жанночку. Жаль, что Дай не дожил до этого. По его собственному признанию, его так тянуло к маленьким дочерям соседей и друзей, что он остерегался, что те заподозрят в нем педофила!
Ближе всех к Ольге по характеру оказалась бывшая официантка Юля, которая с двумя детьми и всесокрушающим стремлением к устройству карьеры так и не смогла найти спутника жизни. Но карьеру сделала, войдя в руководство большого взаимного фонда и получив соответствующую зарплату.
Микросцена:
– Взяли? – спрашивает Ольга, впуская в прихожую Юлю, вернувшуюся с рабочего интервью. На той темно-серый костюм “Тахари” – жакет и узкая юбка, черные стилеты от “Джимми Чу”, сумка “Гермес”.
– А куда же они денутся от такой пробивной бабы?!
Они хлопают в воздухе правыми ладошками. Юля смеется, глаза ее сияют.
– Я открываю шампанское, – говорит Ольга и шлепает на кухню.
Сложив свои капиталы, Ольга и Юля приобрели трехэтажный таунхаус с чудесным английским садиком на Четвертой стрит и Восьмой авеню в Парк-Слоупе, где и живут по сей день. Ольге в этом году будет 72. Она начинает свой день с занятия йогой в саду, потом идет на кухню. Дом наполняется ароматом свежезаваренного кофе. Это сигнал, заменяющий трезвон будильника.
Обратите внимание – все женщины Дая были простого происхождения: чертежница, медсестра, ресторанная певица, официантка. В одном из своих рассказов он объяснил, что его любовь всегда начиналась с жалости, с “желания спрятать нежную бедолагу в своих объятиях от напастей жизни, а главное, от таких же, как он сам, козлищ, норовящих использовать молодое женское тело по прямому половому назначению”.
Но как посмотрит на твои объятия менеджер хедж-фонда с миллионной зарплатой? Отсюда интерес к стоящим на нижних ступенях социальной лестницы, для которых он мог быть опорой даже при своих скромных доходах. Но он явно умел отличить тех, у кого был потенциал к росту. Все они достигали самостоятельности благодаря целеустремленности, трудолюбию и, не в последнюю очередь, моральной поддержке, которую им оказывал их любовник. Светик была исключением. Ее отчаянная молодость, видно, была ее главным, пусть даже единственным, достоинством. Потребовать от нее большего он не мог. Или просто не успел. А жалко.
Дом Ольги и Юли, всегда наполненный детскими голосами, стал своего рода центром семейного притяжения, в поле которого скоро возникла еще одна планетная система – старший сын Дая со своей женой и детьми. Обычная история – возраст отправил его на поиски корней и связей, заставив пожалеть, что он пропустил возможность узнать отца ближе. Но в этом ощущении потери он с удивлением обнаружил силу, прочно связавшую его с новообретенными родственниками. Как необычна была их судьба! Как много их оказалось! Как замечательно было то, что он не стал одиноким семенем, занесенным ветром судьбы в чужую землю!
Сидя за большим столом, где звенели посудой и шумели пятеро детей Дая с двумя своими сводными сестрами, двумя внуками, одной женой, двумя любовницами и невесткой, Юля вспоминала, как 19-летней девочкой стояла у открытого окна еврейского дома в далеком Иерусалиме, всем своим естеством стремясь сидеть за таким же столом со своей семьей. Я вам говорю: каждому воздается по его устремлениям! Кто-то там наверху прекрасно знает о наших самых тайных желаниях!
За этим столом не было лишь Светика. Мои поиски имели печальный результат. Последним местом ее жительства в Лос-Анджелесе была квартира, которую она делила с порнозвездой со сценическим псевдонимом Эсси Эбисс. Ее настоящее имя было Ванда Преснякова. Соседство, вероятно, и объясняет наличие в крови Светика кокаина, о чем говорится в заключении патологоанатома. Бедолага вышла из дому, как говорится, не в себе и угодила под грузовик. Хочется надеяться, что она не участвовала в том же кинопроизводстве, что и ее сожительница. Я внимательнейшим образом пересмотрел не менее полусотни полнометражных фильмов с участием пани Эсси Пресняковой, с легким трепетом ожидая ежеминутного появления на экране объекта моих поисков. К счастью, этого не произошло. Назовите меня старомодным, но мне не льстит слава сына порноактрисы. Я очень плохо помню мать и предпочитаю видеть ее такой, какой ее изобразил Дай – очень молодой, взбалмошной, наивной, мечтающей о высокой сцене, цветах, аплодисментах и всем в таком же духе.
Не знаю, что мне досталось от нее, но от отца я получил ту же тягу к литературе. Я работаю в газете, правда англоязычной, но, как и он, не очень стремлюсь к социальному продвижению. Возможно, если бы моей матерью была Юля, я бы уже бился за пост главного редактора. Как и для отца, литература служит мне своего рода игрушкой, мозаикой, из цветных деталей которой я могу складывать новые и новые узоры. Я думаю, что именно это обилие прожитых в прозе вариантов собственной биографии и позволило отцу так легко подвести черту в 55. К этому возрасту он пережил столько, сколько другим не удается пережить и к ста.
За склонностью к этой игре, я думаю, стоит такое свойство натуры, как влюбчивость. Как следует из прозы Дая, уместившейся в три не очень упитанных томика, он, может быть даже неосознанно, стремился к этому состоянию, используя его как питательную среду для новых литературных проектов. Его жизнь и его проза двигались по параллельным каналам. Проводив в последний путь очередного героя или героиню, Дай жил дальше. Но при этом он находился в постоянном ожидании того момента, когда жизнь расставит обстоятельства так, что он сможет дать своей типовой истории новый поворот. Когда это произошло, он просто совместил пространство литературы и жизни, выключив компьютер и став из рассказчика действующим лицом.
Занятно, что его последнее сочинение, хоть и не снискало ему посмертной литературной славы, произвело небольшой демографический взрыв (за вычетом всего двух покойников), что не может не радовать автора, который, я думаю, посмеивается сейчас где-то над всеми нами, в своей новой постлитературной ипостаси.
Август, 2007 г.