Виктор Селезнёв
Опубликовано в журнале Волга, номер 8, 1999
Б. Ф. ЕГОРОВ. Ю. Г. Оксман и Тарту; Г. В. КРАСНОВ. Феномен Ю. Г. Оксмана. Взгляд из Горького; Из саратовской почты Ю. Г. Оксмана: письма Л. Б. Магон. Публикация В. Н. Абросимовой // Новое литературное обозрение. 1998. № 34.
“Мы привыкли смотреть на переход от “дворянских революционеров” на позиции “революционной демократии”, как на некое помазание, как на производство в следующий чин, а между тем и Белинский, и Чернышевский, не говоря уже об их эпигонах 50 — 60-х гг., нередко твердили зады, давно уже преодолённые дворянскими революционерами. Я имею в виду не только политическую невостребованность разночинцев…”
Трудно поверить, что так свободно и точно можно было писать более сорока лет назад, когда так называемые революционные демократы почитались в СССР почти как классики марксизма-ленинизма. А свои неортодоксальнейшие суждения Юлиан Григорьевич Оксман адресовал молодому тогда учёному Юрию Михайловичу Лотману, записавшему Радищева в “революционные демократы”.
Фрагмент из письма, датированного 18 октября 1956 года, напечатан в статье Б. Ф. Егорова “Ю. Г. Оксман и Тарту”. По мнению автора статьи, письма Юлиана Григорьевича сыграли немалую роль в формировании историко-литературных взглядов Юрия Лотмана.
Поддерживая и активно помогая своим молодым коллегам, внимательно читая все их труды, Оксман меньше всего был похож на добродушного дедушку, благословляющего всё и всех. Он “честно излагал свои впечатления: если был доволен, то так и говорил, если нет, то тоже не лукавил”, читаем в той же статье. Юлиан Григорьевич не только не лукавил, но и энергично оспаривал недостаточно выверенные историко-литературные схемы, труды, подготовленные без максимально возможного учёта всех архивных и печатных материалов, сомнительные текстологические решения.
Оксман категорически отверг решение редколлегии девятитомного собрания сочинений Н. А. Добролюбова печатать все его публицистические и литературные материалы в едином хронологическом порядке, без разделения на статьи и рецензии: “Спорить с вами о лучших формах композиции собрания сочинений Добролюбова не стану — что за смысл со слепым говорить о цветах? Я занимаюсь этими вопросами очень давно, компоновал не одно полное собрание сочинений, въедался во все издания классиков и наших, и западноевропейских, чтоб учесть их опыт — пришёл к определённым за-ключениям к концу своей жизни, резко расходящимися с нашей практикой (к этому слову сноска внизу: “По сути дела, все мы в этой области дилетанствовали, бездумно и примитивно!”) в этой области. Хронологический принцип устраивает не читателя, а исследователя — здесь вы и все Рейсеры, конечно, правы. Но как можно, в интересах нескольких десятков специалистов, отпугивать от наших классиков миллионы читателей, как можно глумиться над волей автора, вытягивая в струнку и его шедевры, и его халтуру, механически объединять перлы мировой лирики с детскими виршами и экс-промтами (загляните в академического Лермонтова, в раздел последних стихотворений)”. Выдающийся текстолог просит редакторов “задуматься об отделении статей от рецензий, подписного от анонимного”.
В этом споре сорокалетней давности, который и сегодня продолжается на страницах “Нового литературного обозрения”, в главном, по-моему, был прав Оксман, а не добролюбовская редколлегия. Статья и рецензия — это всё-таки разные жанры критики, хотя иная рецензия больше схожа со статьёй, а, скажем, статья Чернышевского о “Морском Сборнике” (Современник. 1855. № 10. Отд. III. Критика. С. 29 — 54) только на рецензию и тянет. Как известно, далеко не всегда можно строго отличить и рассказ от повести, а повесть — от романа, стихотворение — от поэмы, однако ж никому не придёт в голову вообще отказываться от жанровой группировки произведений.
Юлиан Григорьевич высоко оценивал труды Ю. М. Лотмана и его учеников, не разделяя, однако, их увлечённости структурализмом и семиотикой: “Сейчас, конечно, нет сомнений, что Тарту занимает первое место (Ленинград не в счёт, а Москва вне поля) в нашей университетской филологической науке. Саратов давно отстал, а Горький ещё не нагнал (да и едва ли догонит)”.
В письмах Юлиана Григорьевича множество интереснейших эпизодов минувшего: увы, не для советской печати! Когда обсуждался персональный состав Литературного совета Пушкинского Дома, Максим Горький “выбросил А. А. Фадеева и очень смеялся, когда кто-то предложил Шолохова”.
Статью Б. Ф. Егорова как бы продолжает и дополняет статья Г. В. Краснова “Феномен Ю. Г. Оксмана. Взгляд из Горького”. По мнению автора, учёный, обладая универсальными знаниями, “показывал пример требовательности, неприязнь к политизированным концепциям, верность лучшим традициям отечественного литературоведения, не будучи приверженцем какой-либо одной его школы”. Только трудно всерьёз принять утверждение, будто Оксман “получил прививку саратовской филологической школы <…>”. Во-первых, понятно, кто у кого мог учиться. А, во-вторых, если судить по гамбургскому счёту и считать школой коллективную разработку новых концепций (классические примеры — формальная школа, тартуская школа Ю. М. Лотмана), а не просто энную сумму более или менее достойных литературоведов, то никакой саратовской школы никогда и не бывало.
Завершает блок материалов об Оксмане, напечатанных под рубрикой “Из истории отечественной филологии”, публикация “Из саратовской почты Ю. Г. Оксмана: письма Л. Б. Магон” В. Н. Абросимовой. Людмила Магон — ученица Юлиана Григорьевича, талантливый литератор и просветитель. В её гибели виновно не только партначальство марксовского духовного захолустья, но и тогдашнее руководство филологического факультета, отказавшееся прикрепить (официальный термин) её к кафедре русской литературы для сдачи кандидатских экзаменов, изгнавшее её даже со столь скромной (да к тому же и временной!) должности, как член приёмной комиссии. 31 июля 1970 года, сообщает Людмила Борисовна в последнем письме к Оксману, “прямо в аудитории 5 корпуса, куда я явилась как член приёмной комиссии СГУ, мне объявили, что я уже не член: приказом ректора меня вывели из состава комиссии. Ни Жуйкова, председатель предметной комиссии, ни Бугаенко не нашли даже благовидного объяснения для столь беспрецедентного поступка…”; “При той бдительной опеке, которой славится сейчас университет, не только на курсы, но даже на проверку сочинений нельзя взять личность столь крамольную, как я” (П. А. Бугаенко, специалист по Чернышевскому-Луначарскому, тогдашний университетский проректор). Выбранные для публикации письма Магон к Оксману за 1967 — 1970 годы интересны и сами по себе, как рассказ об интеллектуальных исканиях и идеологическом удушье периода первоначального за-стоя и как дополнение к её 50 письмам (1968 — 1974) к Раисе Орловой и Льву Копелеву, напечатанным через девять лет после смерти Людмилы Борисовны в её книге “Письма. Начало повести” (Ардис, 1983. Публикация Р. Д. Орловой и Л. 3. Копелева).
Однако подготовлена журнальная подборка писем Магон к Оксману далеко не так, как этого неизменно и жёстко требовал выдающийся текстолог, сокрушая “комментарии на уровне “Русской Старины” 80-х годов. Что ни слово — то ошибка, что ни неясность — то и не разъяснено”1.
Фраза “Книжки Бахтина нигде не достану” из письма, посланного 23 февраля 1968 года, разъясняется так: речь идёт о книге М. М. Бахтина “Проблемы творчества Достоевского” (М.: Сов. писатель, 1963). Но в 1963 году книга М. М. Бахтина вышла под иным названием: “Проблемы поэтики Достоевского”.
Юрий Болдырев назван как “один из наиболее авторитетных публикаторов литературного наследства Б. А. Слуцкого”. Юрий Болдырев, замечательный собиратель и знаток поэзии Бориса Слуцкого, был не “одним из”, а фактически единственным публикатором творчества неформального лидера отечественной поэзии 60-х годов. Даты жизни Бориса Слуцкого безбожно перевраны: по воле комментатора он рождается не в 1919, а в 1924 году; умирает же через три года после похорон.
С датами жизни поминаемых в письмах лиц какая-то дикая вольница: то называется лишь год рождения, то только год смерти, а иногда попросту засекречиваются обе даты, как, скажем, краеведа и в то время заведующего отделом аспирантуры СГУ Г. А. Малинина.
В. В. Гура, специалист по шолоховскому творчеству, работал не в Волгоградском, а в Вологодском педагогическом институте (старинную Вологду на одноимённой реке приняли за город-герой на Волге-матушке).
Чехова комментатор почему-то цитирует не по академическому Полному собранию сочинений и писем в 30 томах, а по собранию сочинений в 12 томах 50-х годов. Роберт Стивенсон величается поэтом и писателем, словно поэт не из того же писательского племени. Псевдоним — Вазех и настоящее имя — Мирза Шафи — азербайджанского поэта прошлого века соединены в новую конструкцию: Вазех Мирза Шафи.
Полностью разделяю восхищение В. Н. Абросимовой одним из учеников Людмилы Борисовны, сохранившим многие документы своей прекрасной учительницы. Однако патетическое восклицание — документы были спасены “с риском для жизни!” — публицистическая гипербола.
Упоминавшаяся книга Людмилы Магон “Письма. Начало повести”, собранная и изданная в США Р. Д. Орловой и Л. 3. Копелевым, выдаётся за их книгу, посвящённую просветительнице.
Вряд ли правомерно называть выходом “на большую дорогу отечественного литературоведения” (впрочем, отлично известно, кто ловчее всех орудует на этой самой дороге) небольшие комментарии Магон в книге, подготовленной и отредактированной Оксманом.
В предисловии к публикации лихо выпаливается, что “судьба российского просвещенца по-прежнему неизвестна”. Слава Богу, сей тотальный пессимизм — лишь диссертационный штамп. Сама же В. Н. Абросимова называет главу о Магон “Просветительница” в книге Р. Д. Орловой и Л. 3. Копелева “Мы жили в Москве. 1956 — 1980” (М.: Книга, 1990. С. 376 — 393), отличный очерк Р. А. Резник “Не знала └проклятия книжности“” (В мире книг. 1989. № 3. С. 29 — 30), свою же большую публикацию “Миссия спасения. Письма Р. Д. Орловой и Л. 3. Копелева к Л. Б. Магон” (Волга. 1996. № 11 — 12. С. 146 — 165). А если ещё хорошенько припомнить, что о трагической судьбе талантливого человека рассказывали и региональная газета “Волжские новости” (Волгоград), и саратовские газеты, то зачем же придумывать, да ещё и повторять миф о полнейшей неизвестности Людмилы Магон.
Сегодня забвение скорее грозит тем филологическим светочам, которые были виновны в гибели Магон. Ни воспоминаний о них что-то не сочиняют, ни писем их не печатают. “По заслугам — и честь!” — как некогда малевали на “Досках почёта”.
Виктор Селезнёв
1 Азадовский, Марк. Юлиан Оксман. Переписка. 1944 — 1954. Издание подготовил Константин Азадовский. — М. Новое литературное обозрение, 1998. С. 78.