Евгений Заугаров
Опубликовано в журнале Волга, номер 2, 1999
Евгений Заугаров
* * *
Когда человек, проходящий
вблизи невысокой ограды
напротив кирпичного дома,
исчезнет в подъезде, тотчас
во тьме заведётся машина,
стоящая возле подъезда,
и тронется, кошек пугая,
и фары её загорятся.
И стоит пройти мимо окон
аптеки, закрывшейся на ночь,
как в окнах появится белый
огонь, словно мимо аптеки
идёт не прохожий, но факел.
* * *
Банка из-под кофе,
оставшаяся от той
осени, повергает в шок.
Черновики я сжёг.
Фотографиям тоже
осталось недолго ждать.
Это я говорю
на основании факта
сожжения фотографий
десятилетней давности,
которые, надо сказать,
бракованные — недодержанные,
передержанные… Специально
оставлял себе их,
отдавая друзьям хорошие.
Через несколько лет
невозможно будет найти
что уничтожить (сжечь).
И всё равно что-нибудь
будет надо мной издеваться,
играть в прятки со мной,
всячески оскорблять,
напоминать о себе.
* * *
Я зажёг ещё одну спичку
и увидел тот же эффект,
как при зажжении первой:
головка яростно зашипела —
с каким-то особенно злым
звуком: пш-ш-ш-ш!
Зло выдаёт себя тем,
что имеет тенденцию повторяться.
Наконец-то я поймал тебя, сука!
Теперь я знаю, кто ты такая
и чего ты ждёшь от меня.
Сонет Эвридике
Из-за того, что ты тогда ушла,
я получил возможность осознать,
что всё без исключения, что на
себя я наговаривал, — всё правда.
Одна необходимость выбирать
способна довести меня до знаешь
чего. А тут ещё и страх и стыд.
Ты слушаешь, о чём я говорю?
Хотя в обычной жизни много скрытых
определений, их не избежать,
поддержка в констатации, к чему
я и склоняюсь, то есть продолжаю,
стараясь не оглядываться, ибо
иначе всё пойдёт в тартарары.
* * *
Мысли о будущем
сильно травмируют психику,
больше, чем прочие
мысли, хотя по-хорошему —
мысли не главное.
Главное тут, без сомнения,
фон, по которому
можно судить о наличии
или отсутствии
мыслей. Хотелось бы в качестве
фона использовать
занавес чёрного бархата,
как полагается…
Полная тьма за кулисами.
Всё, что находится
в комнате, без исключения —
замерло. Каждая
вещь приготовилась к действию.
Каждый бросающий
тени предмет — ложка, мыльница,
щётка для обуви —
помнит своё назначение.
Их обладатель же…
Вон он сидит, отражаемый
кухонным зеркалом
или, верней, отражаются
лишь башмаки его.
* * *
Поэзия не что иное, как
осадок, остающийся на дне
сосуда, выполняющего роль
отстойника. Короче говоря,
поэту не осталось ничего
другого, как усталою рукой
писать стихи при свете ночника.
Он пишет их, увы, из-за того,
что не находит места своего.
* * *
1.
Ужаснувшийся при взгляде на часы
(как же так? я до сих пор ложился спать
не позднее полдвенадцатого ночи,
а теперь уже четыре) человек
вдруг испытывает панику — желанье
встать с постели и бежать сопровождае-
тся желаньем никогда не просыпаться.
Он встаёт и приближается к окну,
кое-как отодвигает занавеску.
Из окна, приотворённого на палец,
неожиданно выглядывает серп
книзу режущей поверхностью, концы
занавесок, что торчат из-под стола,
начинают быть похожими на ноги.
Это ноги его родственников. Он
знает, что они приехали сегодня,
понимает, почему они стоят
в темноте, как будто вечно там стояли.
Возникает ощущение, что это
фотография, притом довольно сильно
передержанная — это как бы ночь.
Лица писаны светящеюся ручкой.
Разветвления концов на занавесках
соответствуют по форме пальцам ног,
каждый палец словно синий огонёк.
2.
В детских комнатах нахрапывают дети:
руки вытянуты, ноги враскорячку.
По отсутствию глубокого дыханья
(простыня едва шевелится, тела
неподвижны относительно кроватей)
можно сделать заключение, что дети
крепко спят, во всяком случае глаза
их закрыты, а точнее — промежутки
между веками отсутствуют. Глазник
(появляющийся ровно в три часа
пополуночи с набором специальных
инструментов) не сказал бы ничего.
При поверхностном осмотре глаз детей,
если оные открыты и моргают,
нужно действовать как можно осторожней.
По ночам свобода действий возрастает:
их глаза защищены посредством век,
веки служат также для распознаванья —
спят они или не спят. Во время сна
кожа век слегка растянута. Морщины
в этом возрасте особо не заметны.
Что под веками — нетрудно догадаться:
там краплаковые ниточки, прожилки,
изумрудные реторты и пробирки.
В них огромное количество тончайших
и чувствительнейших клеток, по которым
ходят нервные сигналы и команды
цветового восприятья сновидений.
Тело глаза внешне выглядит как шарик,
закрывается от слов: “спокойной ночи”.
Если глаз не закрывается, то нужно
ткнуть в него дезинфицированным пальцем.
3.
На пустом пакете из-под молока,
где живёт десятиногая эмпуза —
злейший враг американских тараканов,
чётко выведено: ёмкость один литр.
Шевеля своими жвалами, эмпуза
вылезает из пакета. Тараканы
разбегаются. Звучит сигнал тревоги.
Кто-то прыгает на тумбу с потолка.
В это время на лице, между неплотно
совмещёнными губами (человек
расположен в этот раз лицом к окну)
появляется блестящее пятно.
По всей видимости, это лунный свет,
отражённый от поверхности зубов
(в данном случае — резца). Ничто другое
так не выглядит в полпятого утра.
* * *
1.
Первым впечатленьем от весны
Было появление большой
траурницы, следом за которой
мчалась, поднимая тучи пыли,
грязная мусорная машина.
Ну а так по вечерам тепло,
на проспекте до фига людей.
Городские улицы, обычно
перпендикулярные друг другу,
обретают острые углы.
Перекрёстки как бы исчезают
или же перестают читаться.
На стекле ночного светофора —
смазанный зелёный пешеход
в позе растерявшегося вора.
Рано утром я пишу стихи
про ночное семяизверженье.
А ещё чем хороша весна,
чем она отлична от зимы —
это форма звёзд, величина
звёзд, их расстояние до нас.
Звёзды так похожи на цветы,
Спика же напоминает спичку.
Это так красиво, романтично.
2.
На большой, критически большой,
людям недоступной высоте
(вот принципиальный потолок)
пролетает крупный самолёт.
Это “АН”. Ничто другое так
не звучит: огромный, чёрный А-н-н.
Звук его как тёмно-синий палец,
что всегда указывает вниз —
на большую детскую кровать.
На кровати — два огромных глаза.
Самолёт мешает людям спать,
будь он реактивный, винтовой
или даже турбовинтовой.
Топливо подкапывает сзади,
на фонарь кабины наползает
плесень, пробирается к замку.
Взгляд пилота устремлён вперёд.
Города его не привлекают.
Он вообще не думает о них.
3.
Крупный экземпляр ковровой моли,
вылетев из углового шкафа,
стал кружить над газовой плитой.
Слева от плиты на раздвижной
вешалке висит моя одежда,
по которой ползает такая
моль, что страшно на неё смотреть.
Мир же нелетающих представлен
несколькими особями рыжих
тараканов, чёрных я не видел.
Тараканы поедают мыло,
импортные моющие средства
(средство для мытья посуды “Бинго”).
Душно. Надо форточку открыть,
выпустить наружу дым и смрад
от поганых сигарет “Дюбек”.
Да ещё впридачу этот сменщик.
У него, наверно, стоматит,
неприятно пахнет изо рта.
Он сидит и смотрит на меня.
Воболку какую-то нашёл
(почему-то с синей головой)
и грызёт. Скорей бы он ушёл.
4.
Никогда мне не было так плохо,
как сейчас. Я подразумеваю
в этом не физическую боль,
но психологическую (sic!),
никуда не хочется идти.
Женщина, входящая в подъезд,
обратила на меня вниманье
(я забыл задёрнуть занавеску).
Я сейчас возьму и лягу спать.
Грязное постельное бельё…
Пальцы ног направлены на звёзды.
5.
С наступленьем вечера на небе
возникает множество миров.
Эти непонятные миры,
стоит только поглядеть на них,
тотчас разбиваются на части,
чрезвычайно мелкие детали —
звёздочки, спиральки, проводки…
Жаль, что это слишком высоко
.