Ержи Эйнхорн
Опубликовано в журнале Волга, номер 10, 1999
Ержи Эйнхорн. Избранный выжить / Перевод со шведского С. Штерна. — СПб.: Всемирная литература, 1999.
Когда Анна Франк вела свой дневник, она не знала ни будущей судьбы этого дневника, ставшего историческим и художественным документом эпохи, ни своей собственной судьбы, ни масштабов трагедии еврейского народа в годы Второй мировой войны. Ержи Эйнхорну известно, чем закончилось тотальное решение еврейского вопроса коричневыми палачами.
“Потребовалось пятьдесят лет, чтобы я смог заставить себя извлечь из глубин памяти эти страшные картины и попытаться проанализировать, как это всё могло случиться. И когда я начал работу, меня охватили тоска и отчаяние. Постепенно я научился справляться с этим отчаянием — раны оставались открытыми, но я уже мог заставить себя посмотреть на них”, — из авторского предисловия к книге “Избранный выжить”.
…Для шведов его имя равнозначно имени Альберта Швейцера — врача, мыслителя, гуманиста. Ержи Эйнхорн — председатель Королевского онкологического фонда, директор крупнейшей в стране онокологической клиники, многолетний член Нобелевского комитета, депутат парламента от христианско-демократической партии, автор многих научных трудов по медицине.
Но по национальности он не швед, а еврей — из польского города Ченстохова. Один из очень немногих, кому удалось спастись после немецкой оккупации, после плановых ликвидаций неарийского населения. Кто знает, может, судьба спасла Ержи Эйнхорна для того, чтобы спустя полстолетия он смог написать “Избранный выжить” — свою первую мемуарную книгу.
В предисловии к шведскому изданию Эйнхорн замечает, что его книга — не автобиография и не исторический документ. Это, конечно же, скромность и деликатность человека, впервые обращающегося к читателю как прозаик и мемуарист. На самом же деле “Избранный выжить ” — и автобиографическое повествование, и строго документальный рассказ о тех, кого обрекали на смерть людоедские теории. Книга семейная и историческая, трагическая и лирическая, мудрая, подчас наивная, но неизменно гуманная: “Ничто из того, что я пережил, не могло поколебать унаследованное мной от отца, Пинкуса Менделя Эйнхорна, убеждение, что в основе своей люди добры, но и гораздо более подвержены влиянию, чем мы можем себе представить”.
Из сегодняшнего дня автор мучительно возвращается в своё прошлое, которое вновь становится для него настоящим. Эйнхорн рассказывает так, словно ещё не знает, что случится через месяц, через неделю, через день, через час; веруя в чудо, которое вразумит палачей, вызволит обречённых. Возникает эффект неспешных дневниковых записей, читательского присутствия и соучастия в событиях полувековой давности. И вместе с автором-очевидцем читатель-сопереживатель до последнего часа надеется, что победит всё-таки здравый смысл, что минет беззащитных чаша сия.
О самых трагических эпизодах Ержи Эйнхорн старается говорить спокойно, без лишних эмоций; одному шведскому критику даже показалось, что эти главы написаны сухо и бесстрастно.
Автор не хочет никого обличать; он, как добросовестный исследователь, пытается доискаться до самых истоков событий, вершившихся в центре цивилизованной Европы в середине ХХ века.
Ержи Эйнхорн убеждён, что нельзя во всём винить исполнителей преступных акций: “У них был приказ, они, может быть, боялись его не выполнить, их даже могли отправить за это на фронт. Мы, люди, слабы, наша свободная воля, наша способность независимо мыслить ограничена, даже если мы и неохотно это признаём”.
Когда немецкий офицер явно провоцирует отца автора: “А скажите, господин портной, что говорят евреи — как пойдут дела у Германии в войне?”, Пинкус Эйнхорн достойно отвечает оккупанту, который может его тут же застрелить: “Не только евреи знают и не только евреи уверены, что Германия Шиллера и Гёте не может проиграть войну”.
Но если бы только страх заставлял выполнять преступные приказы. Многие оккупанты были искренне убеждены в жизненной необходимости и даже разумности расовых чисток. Как в государствах, где нищий (по меркам благополучных стран) пролетарий величался (не с издёвкой ли?) гегемоном и его величеством, а летучие вожди, никогда не занимавшиеся не то что физическим, но и вообще каким-либо общественно-полезным трудом, десятки лет продолжали тотальный классовый геноцид, объявляя тружеников — паразитами, а бродяг и попрошаек, пьяниц и грабителей — трудовым народом, солью земли. И уверовали в эту самую передовую демагогию, увы, не только люмпены и подонки.
Ержи Эйнхорну кажется, что “судьба человечества была бы иной и много жизней было бы спасено, если бы юный Адольф Гитлер добился того, чего он так горячо желал”, то есть если бы будущий фюрер прошёл по конкурсу в Художественную академию или в Высшую архитектурную школу. А его партия не восторжествовала бы в Германии, если бы не “глубоко несправедливый” Версальский договор (поправка: договор подписали не в 1918-м, а в 1919 году).
Переводчик и автор отличного предисловия к книге — саратовец Сергей Штерн, ныне живущий в Швеции. Учёный, изгнанный в 1972 году из Саратовского медицинского института после клеветнической статьи “У позорного столба” в областной партгазете.
В предисловии к русскому изданию Ержи Эйнхорн сердечно благодарит доктора Сергея Штерна, его жену Татьяну Штерн и культурного атташе шведского посольства в Москве Юхана Эберга, “которые сделали возможным перевод этой книги и издание её в Москве”.
Правда, редактору и корректору следовало бы внимательнее вычитывать текст: опечаток предостаточно.
Виктор Селезнёв