Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 42, 2015
Войчех
Пшибыльски (Wojciech Przybylski) (1980) — историк идей, главный редактор
ежеквартального журнала «Res Publica Nowa» и «Visegrad Insight».
Помпезное чествование столетия со дня начала Первой мировой войны
напоминает нам, что для сегодняшнего политического класса самым крепким
связующим элементом Европы остаётся память об общем кладбище. Вопрос только в
том, кто в понимаемой таким образом общности находит своё место? Не должен ли
её смысл заключаться в практической реализации идеала свободы? Таким образом,
задачей для Польши, и вообще государств региона, будет рассказывать о
возможностях, которые открыли перед нами и могут еще открыть новые идеи.
Отсутствие тщательности выбора важных годовщин, связанных с возвращением в
Европу, — это не только вопрос нашего слабого PR и плохой заботы о
собственных интересах, но также пренебрежения картиной будущего.
Стоит задать вопрос: приносит ли ожидаемый эффект наше присутствие в
Европе? Цель, обозначенная 25 лет назад, — «европеизация польского
мышления» — так же хорошо реализуется, как мы планировали? И, в свою
очередь, какой вклад мы вносим в строительство лучшего мира?
Если уже нет пропасти между «Европа» и «Мы», то можем ли мы, в свою
очередь, утверждать, что Европа — это Мы? Или же так, как когда-то писал Марчин
Круль: — мы научились говорить и думать европейским языком о политике и
культуре, но одновременно не утратили ли мы 25 лет тому назад такого сильного
повода, для которого мы должны были это делать?
Норма, которой мы считали Европу, освещает ли по-прежнему наши действия?
Влияем ли мы на её направление? Если да, то в достаточной ли мере, а если нет,
то почему, и что делать дальше?
Это коллективное «Мы» касается в той же степени Польши,
сколько вообще Новой Европы — нашего места во времени и в пространстве,
особую идентичность которого определяет как дух обновления, так и
парадоксальная в сопоставлении с этим вечная позиция недовольного. Мы
присоединялись к Европе, веря в обновление мира, подхваченные волной
энтузиазма, который постепенно угасает и эхо которого мы вспоминаем на киевском
Майдане. А ведь современная политика и культура, к которым мы уже официально
принадлежим, были построены в равной мере идеей Европы-нормы, как и
предостережением о европейском кладбище. Именно поэтому в год, в котором мы должны
напоминать европейцам о триумфе свободы и успехах реформ, мы будем совместно с
США вспоминать начало Первой мировой войны и безнадёжность уничтожения. Дэвид
Кэмерон, открывая четырёхлетнее чествование, уже успел напомнить о роли
Великобритании, которая защищала Европу от доминирования Пруссии. Франсуа
Олланд назвал его временем международного братства, а созданная при
американской администрации комиссия по чествованию столетия должна проводить
мониторинг церемоний с 2013 по 2019 год, не забывая помянуть об американском
участии в Первой мировой войне.
Достаточно сказать, что мы к этому не готовы. До
настоящего момента никто не может представить чёткий ответ на вопрос, почему
триумф над наследниками тоталитаризма уступает место памяти о самых крупных поражениях
нашей цивилизации. Может быть, потому, что не хватило воображения, чтобы
осмысленно включиться в мировое чествование павших и умело провести нити,
касающиеся опыта нашего региона таким образом, чтобы поставить акцент на этих
существенных пунктах. Хотя опоздание в подготовке серьёзное, однако ещё можно
наверстать упущенное. Столетие Первой мировой войны ещё ведь продлится четыре
года. Может быть, мы тоже сможем повлиять на его проведение?
Однако неподготовленность вытекает из чего-то гораздо
большего. Подлинной причиной является отсутствие основательного обдумывания
отношения к Европе, с одной стороны, учитывающего материальные аспекты
политики, о которых мы до сих пор исправно заботимся, а с другой —
духовность, которую мы хотим формировать в её рамках. Ведь невозможно скрыть,
что в чествовании столетия окончания некоего этапа в истории мира заложен более
глубокий смысл.
В самом деле, обращение к этой годовщине в каждой стране
носит несколько иной оттенок, тем не менее повсеместно ощущается. Об этом пишут
самые уважаемые издания немецкой, британской, французской и американской
прессы. «Шпигель» прямо называет чествование самым большим историческим
событием XXI века. Не без основания — внимание, которое уделяется этому
событию, отражает характер проблемы, с одной стороны, политического единства, а
с другой — границ европейского воображения.
Память о жертвах войны ещё раз подтверждает слова
Фукидида, что только над гробом рождается политическое единство. Это история и
память народов создают политическую тождественность больше, нежели общность
интересов. Единственное, что нас отрывает от этой могилы и подталкивает
вперёд, — это идеи всерьёз, то есть проекты утопий. Этого современная
Европа боится как огня. Она так сильно обосновала своё самосознание на памяти,
что какое-либо веяние нового доводит её чуть ли не до тошноты.
Нежелание контактировать с идеями и отсутствие
склонностей хотя бы к интеллектуальной смелости вызывают, однако, ситуацию
более опасную, нежели опасность рецессии. В истории нет обратного пути. Можно
только пробовать идти дальше — и с большей отвагой. То, что вообще
возникла идея изменения в Центральной и Восточной Европе, а её часть вошла в
круг официального сообщества, было как раз реализацией этой утопической идеи.
Произошло нечто невозможное, подобно тому, как когда-то было трудно представить
выделение государств, которые сегодня разделяют границы Шенгена. Сегодня эта
динамика кажется утраченной.
Мы окрепли в политике и культуре, которые изначально казались
чуждыми. Однако мы не можем потерять из виду перспективу,давшую нам эту
возможность. Мы сделались тем, кто мы есть, поскольку мы всегда считали, что
действуем во имя одной нормы. Европа является чем-то бóльшим, нежели
краем вечной памяти. Она является утопией, местом, которого нет, но который
миллионам, в особенности за его границами, всё ещё даёт обещание, будто жизнь
здесь достойная и хорошая. Сила Европы заключается также в том, что она
постоянно создаёт себя заново.
Хорошо вместе чтить память павших, но будущее не
получится построить исключительно на истории, воспоминания о которой ведут к
исключениям и ограничивают других. Необходим ряд идей, обещание будущего. У
континента их нет, а он мог бы их иметь, если бы обратился к опыту перемен,
которые всё ещё бурлят в Новой Европе. Задача для нас заключается в том, чтобы
этот ряд идей наметить между безнадёжностью увековечения и опасением перед
лицами иммигрантов по соседству. По поводу юбилея это сводится к вопросу: каким
образом по случаю мировых церемоний создать благоприятную возможность к беседе
о будущем. Это задача для всех нас, кто знает, что игнорирование потенциала
прошлого по меньшей мере является опасным.
Перевод с польского Дениса Беляева
Публикуется с согласия журнала
Res
Publica Nowa