Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 36, 2013
Открылась бездна
Ирина Васильева, кинорежиссер
…Бездна как проблема сознания разверзлась перед человечеством в XVIII веке, когда выяснилось, что Земля — всего лишь пылинка в мирозданьи, а мы висим в пустоте и не на что нам опереться, кроме духа. Блез Паскаль, раздавленный бесконечностью космоса, пережил озарение, в котором сгорел его страх…
…Когда в математических упражнениях 16-летнего Гриши Померанца обнаружила себя бесконечность, бездна разверзлась, и стертый в ноль метафизическим ужасом, он бросил свой вызов времени и материи. Он повторял про себя: “Если бесконечность есть, то меня нет. А если я есть, то бесконечности нет”. Он вертел в уме эти две фразы три месяца подряд, почти не замечая того, что происходило. А было это весной 1938 года, в зените Большого террора. Но он как бы не заметил, когда при нем был арестован отец, в душе все время вертелся гамлетовский вопрос. Наконец внутри что-то вспыхнуло, и во вспышке этого озарения сгорел страх.
…Теперь я. Передо мною бездна этих чертовых бездн. Нет, пленки не жалко, тем более что уже цифра. Жалко его сил, их не так много и от съемки к съемке все меньше. Он тает на глазах. Он осторожно балансирует словами, как такой мыслительный канатоходец. Зинаида Александровна страхует, она всегда в блестящей форме, но напряжена за двоих. У них удивительный дуэт, неслиянный и нераздельный. Они продумывают тему самым тщательным образом, редактируют друг друга, репетируют накануне. Но откуда-то снова выскакивает бездна.
“Гришенька, это уже записали”, — Зинаида Александровна перехватывает мой умоляющий взгляд. “Раз десять”, — приуменьшаю я, чтобы канатоходца не сбить.
Нет, его не собьешь. “Это важно. Понимаете, мы повторяем ключевые вещи, но всегда немного иначе, и контекст другой. Ну, хорошо, начинай ты,- предлагает Григорий Соломонович жене, — я пока подумаю”. Пропустив женщину вперед, немного погодя, он начинает … конечно, с Паскаля, а то и с Галилея, который в XVIII веке смастерил свой телескоп и увидел эту великую жуть… Эк она его держит, эта бездна, праматерь его.
Можно сказать, повторы — признак стиля Померанца-Миркиной. В музыке это репититивность, на ней стоит минимализм. Для поэтов вещь нормальная. Для медитации необходимая. Вся богослужебная практика… Кстати, я спросила как-то у друга семьи Евгения Анатольевича Альтшулера про паству семинаров Померанца-Миркиной, (иначе, чем паства, прихожане, я их и назвать не могу). Из года в год, из месяца в месяц приходят умные люди, чтобы затаив дыхание с разных ракурсов опять крутить эту бездну, и про ель, вспыхнувшую после грозы каплями наподобие Неопалимой Купины, и про необходимость жить на своей глубине и этой глубиной жить, и про полет над страхом, и про способность подныривать под болезнь, и про то, как будучи побежденным, быть победителем, и про невозможность видеть дерево и не быть счастливым…
“А что вас удивляет?” — удивился, в свою очередь, Альтшулер. “Ну, это же и в их книгах, и на их сайте почитать можно, не выходя из дома. Все заняты, жизнь темповая”. — “Вот именно, бежим, не успеваем, а в церковь заходим — и всё, суетность ушла, время остановилось, вечность”.
Да, с церковью правильное сравнение. Эта живая возвышеная стихия вокруг Григория Соломоновича и Зинаиды Александровны витала и росла из года в год. Если во времена óно культура произошла из культа, через них шла обратная тропа: от искусства, поэзии — к Духу. На семинары захаживали и настоящие священники, приходили к ним в дом, вели долгие беседы. Дружил с ними Отец Александр Мень. И Григорий Соломонович, и Зинаида Александровна сами, нестрого говоря, были священники. Не хиротонисанные, вне церковной организации, из живой невидимой церкви. Вечное фарисейство изрекает вечные правильные слова, на государственных знаменах пишутся лозунги про веротерпимость, на самом же деле наблюдается парадокс: жестокая вероНЕтерпимость при полной вероНЕспособности. На фоне всевозрастающей жажды. Вот и пишут им со всей страны, приезжают на их семинары в музее меценатов и, как “Отче наш”, повторяют это высеченное Померанцем, что все религии на своей глубине ближе друг другу, чем к собственной поверхности: и про Единый свет, проходящий через окна мировых религий, различающихся только по величине, форме и проницаемости. И опять про дерево, и опять про бездну…
Но я, во-первых, повторяться не имею права — режиссер. Функция у меня такая при них, должна время от времени махать полосатой палочкой: стоп, поехали, не туда. Грубая работа, но за пять лет, думаю, привыкли.
А во-вторых, я женщина. В том смысле, что нам, гагарам, недоступно… Высокая метафизика, онтологические интуиции, восхищенность до седьмого неба — не бабское дело. Репититировать мы, конечно, умеем, но только вслед, вслед. Наверняка есть исключения. Когда в печальный день у гроба Померанца кто-то сказал про Зинаиду Александровну: “Божественный поэт”, это был не комплимент, не прилагательное, но сущностное определение источника ее творчества небесной прозрачности и простоты. Все правильно. “Бога ударили по тонкой жиле — по мне”. Это ее стихотворение в 60-е стало для Померанца символом веры и любви. “В результате некоторых отрицательных опытов я понял: либо у меня не будет никакой любви, либо только великая любовь, — скажет Померанц в первом нашем фильме. — На худой конец буду одиноким мыслителем”. Тогда он пошел за Зиной, как за поводырем. Вслед, вслед. И так бывает, что мужчина за женщиной куда-то в небо. Так они и ходили 52 года: он за ней, она за ним. Неслиянно и нераздельно. Два небесных дитяти. “Мы два глубоких старика. В твоей руке моя рука…” Мне это ее земное ужасно нравится. Я не очень понимаю в поэзии. Я тут при них режиссером.
Первый раз они долго отказывались.
— Нашу жизнь в 39 минут?!
— А можно вам прислать мой фильм об Алексее Лосеве? 39 минут. Тоже ведь какой философ…
— Лосев — фигура раскрученная. А меня еще надо раскручивать, — козырнул Померанц словечком из области шоу-биза.
В отсутствие предложений от крупных эстрадных продюсеров, вышеупомянутый Анатолич, Евгений Альтшулер, нежный их друг и душеприказчик, пробив по Интернету студию “Фишка-фильм”, посоветовал нами не пренебрегать. И они доверились нам с детской открытостью. Они не ставили никаких условий, даже не просили показать им готовый фильм перед эфиром, что редкость. И то сказать, доверяться телевизионщикам опасно, врет наш брат безбожно — то нечаянно, то чаянно. Но беда и в другом — в психологии. “Всяк человек есть ложь”, и самый милый герой невольно принимает позу конной статуи, требует себя себе на визу, не нравится себе в чужой трактовке. Результат цензуры — о, поле, поле, усеянное мертвыми костями, подмалевками, фальшивыми нимбами и умильными карикатурами. Но вдруг встречаются Померанц с Миркиной, которые, раскрывшись до сокровенных глубин, дальнейшим не интересуются вовсе.
Разумеется, не влюбиться в них — уже не по текстам, а по жизни, по гостеприимству, хлебосольству, радушию, — было невозможно. И камера в них влюбилась, лучшие на свете операторы — Ира Уральская и Саргис Харазян знают толк в человеческой красоте. Детские глаза на изборожденном морщинами лице. Судьба нашего первого фильма “Второй”, и эфирная, и фестивальная, сложилась на редкость успешно. А уж как радовались и благодарили они сами! Нечаянно выяснилось, что ошибок там я все-таки насажала, какие-то фотографии перепутаны, эпизод какой-то затянут, что-то еще. Но! и тут эта блестящая формулировка Померанца: “Когда схвачен дух целого, ошибки не имеют никакого значения”. Не наудивляешься им.
Драма случилась на второй нашей работе. Четыре фильма в общем цикле “Беседа с мудрецами”. “Мы вам так доверяли! А вы…” — произнесла Зинаида Александровна и передала трубку Григорию Соломоновичу. Состоялся крупный разговор. Я была готова, так что совесть моя не шевельнулась. Дело в том, что заказчик, канал “Культура”, категорически забраковал первый вариант, никто не мог придумать, как спасти, найти нерв, чтобы оживить благостные посиделки — это выглядело именно так. Все четыре фильма летели в корзину. В азарте отчаяния мне в голову пришла рисковая идея. Наши мудрецы должны быть включены в бурный диалог со всем миром. Интернет как художественный прием. Сеть — вот где сегодня весь мир “стенает и мятется”. Вовсе не надмирные Помиркины (так по-свойски именовали их в общем кругу, а они очень любили, когда их называли Гриша, Зина, без отчества) держат ответ на два голоса: очень спокойный Гришин и звонкий, взволнованный Зинин, — почему человеку необходимо святое одиночество, в чем смысл страдания, возможно ли в нашем мире жить с ощущением чистой совести, есть ли шансы у нашей цивилизации? И старинная дача большевика Александра Миркина, отца Зинаиды Александровны, сразу перестала быть башней из слоновой кости. И гроза загромыхала веселей, и музыка ворвалась агрессивная, и наши разгерметизированные мудрецы стали отвечать на претензии простецов, на наши реальные вопросы — как жить?
Голос из Сети: Рассуждаете о духовном. А чем не духовна простая какая-нибудь работница. Всю жизнь горбатилась на буржуев, вырастила детей, стирала пеленки. У нее нет времени читать духовные жития, она и так святая. Она праведница, мученица. Когда ей созерцать?
Померанц: Культура созерцания — это готовность думать не только умом, но и сердцем. Она нужна, чтобы не было государства воров. Меня не интересует жизнь “нового русского”, окружившего свое поместье забором с колючей проволокой. Я эту проволоку видел в лагере.
Голос из Сети: Красивые слова. Когда есть нечего, не умом, а желудком думаем.
Померанц: За две с половиной тысячи лет только не многие почувствовали, что они не могут, как большинство поддаваться волнам агрессии и полового голода. Только не многие открывают в себе власть глубины. И вся трудность — формировать творческое меньшинство, которое способно воссоединиться с духовным океаном, который в нашей культуре мы называем словом Бог.
Как ругался потом Николай Досталь! Как хвалил Евгений Ямбург! Что называется, равнодушных не было. Кто-то злился на меня: зачем вымышленные приемы? Дали бы им просто бесконечно говорить, а мы бы бесконечно слушали. Да, тысячу раз да, а все-таки нет, нет и нет. Был же первый вариант, аутентичный, и, как ни странно, он эмоционально не сработал. Его надо было чем-то взорвать.
Померанц: Нет никакой стены между взглядом, обращенным к звездному небу и осязанием любимой. Всё может быть освящено одним Духом. Все прочное в человеческих отношениях — перекличка двух глубин и выходит за рамки поверхностных впечатлений.
Голос из Сети: Ура Адаму и Еве! Вымрем же, если не будем продолжать дело Адама и Евы, за которое их выперли из рая.
Померанц: Первородный грех в другом — в выходе из чувства единства со Вселенной, с Духом Святым, который всюду веет в этой целостности. Грех видеть в мужчине только мужчину, в женщине только женщину. А праведность — видеть во всем образ и подобие Бога.
Голос из Сети: Диетическая мораль. Без женщин жизнь скучна, без дураков невозможна. Пусть я дурак, но миром движет страсть.
Померанц: Как говорил Горький, на пустом лице и царапина украшение. Вся декадентская литература основана на идеализации варварских страстей. В буржуазном быте мы скучаем. Потому и современная культура падка на остренькое. И этим она может себя погубить. Но если люди начинают воспринимать совместную жизнь, как совместный обед — глубина потерялась. Это от недостатков у мужчин. Среди женщин гораздо больше глубоководных…
Знала, что шансов понравиться нашим героям у радикального варианта просто никаких. С этими словами и передала им на суд, на их “трибунал”. Зинаида Александровна потерянным голосом спросила: “И что, “Культура” это принимает? А вам самой какой вариант нравится?” — “Честно? Второй. Но решать вам: или это не проходит в эфир вообще, либо с Интернетом”. Григорий Соломонович был прям: “Понимаете, это все не наше, это не мы, это не имеет к нам отношения. Мы не пользуемся Интернетом, наш сайт делают наши друзья. Музыку вы знаете, какую мы с Зиночкой слушаем — “Страсти по Матфею”, Моцарт, Пярт, Артемов, Губайдуллина. А тексты — это просто какой-то тришкин кафтан, всё надергано из разных статей”.
Они были страшно огорчены, и это “мы вам доверяли…” превращало меня в собственных глазах в Иудино отродье.
Вдруг произошло нечто непостижимое. Наутро раздался звонок. Взволнованная Зинаида Александровна своим звенящим девичьим голосом сказала: “Мы не знаем, что с нами случилось, где были наши глаза, где были наши уши. Мы посмотрели еще раз. Нам все очень, очень понравилось. Простите ли вы нас? Мы вас очень обидели”.
Сплю я, что ли? Так не бывает. Я и не поверила. Ну уж нет, жалость унижает. В ответ уверения в абсолютной искренности. Тогда я пытаюсь вообразить, какая работа произошла в них за ночь. Смирение? Всеядность? Вот уж не их качества. Представим, у вас есть свое лицо, вы к нему привыкли, вами столько раз восхищались, но приходит пластический хирург, срезает уши, нос, меняет всё местами, говорит: теперь так модно. Как им могло понравиться?! Позже, когда это дело прошло в эфире, мне самой многое не понравилось, и я согласилась со своими критиками. А Померанц сказал: “Есть люди, которые слушают Моцарта и наслаждаются музыкой, а есть люди, которые слушают Моцарта и слышат, как шипит пластинка. Не стоит обращать внимания на шипение”.
Скорее всего, проявилось их поразительное, возможно, главное свойство — открытость жизни. Умение ухватить “дух целого” и плевать на погрешности. Вот почему они никогда не старики. Старики теряют гибкость восприятия, коснеют, закрываются, наглухо задраивают двери, потом окна, потом форточки, наконец люки и ложатся на дно. От размывающих всё новизн, конечно, крайне раздражающих, спасают свои взлелеянные взгляды на порядок в мире. Спасаясь от живой жизни, огорченные, раздосадованные, обиженные на этот бардак, они уходят в смерть. По себе знаю. Это не от возраста. Это от правоты. А правда — совсем не то же, что правота, она великодушна.
Что поразило зрителей? Сквозь мутную призму Интернета, сквозь “шипение пластинки”, помехи и наводки — проступила особенная ясность их умозрения, чистота. До появления “мудрецов” на экране хотелось верить, но не очень-то верилось, в “творческое меньшинство”, на которое уповает Померанц, — сила статистически ничтожная, но на аварийный случай самая главная в резерве промысла Господня о мире. Если внимательно присмотреться к истории, все решающие сдвиги происходили как маловероятное, говорит Григорий Соломонович. Например, когда в 1861 году рассматривался вопрос об освобождении крестьян, большинство в Государственном Совете выступали против проекта, но царь присоединился к меньшинству, и крестьяне были освобождены. Как в I веке Новой эры двенадцать безоружных оборванцев поменяли все настройки мировой души? Провидение не творит заметных чудес, но исподволь отклоняет нас от инерционной логики большинства. Так родились все великие религии мира. И всё великое было когда-то маловероятным.
Тогда другое дело. Но сейчас очень уж расходится с духом времени убывающая величина этой маленькой, стиснутой “масскультом” и прагматикой резервация катакомбной интеллигенции. В мечтании, самовнушении, самозаговаривании хочется согласиться, но что-то в ощущениях не сходится. Мир зазывает в балаган, ставит на инстинкты, разводит на деньги — как ни крути, самая по нашим временам живая сила, управляющая всем и, кажется, всеми. Но вдруг — бац! “Беседы с мудрецами” дают сумасшедший рейтинг, а потом шквал звонков и писем, в конце концов, предложение издательства “Время” издать собрание сочинений Померанца и Миркиной в 17 томах. Вот тебе и ящик! Что это значит? А то, что так называемая духовная потребность загнана глубоко внутрь, но не убита, люди не безнадежно развращены мутной баландой “потреблятства”. Они лучше, глубже, и жажда высоких истин — их хлеб насущный. Только дай. Просто не дают. Или дают не из тех рук. Так совпало, что “Беседы с мудрецами” закончились как раз накануне очередного семинара. И пришло столько новых людей, причем молодых, что музей меценатов не мог их вместить. Не вошедшие стояли на улице и ждали, чтобы дотронуться до них, убедиться. “Раскрученный” Померанц шел сквозь строй и удивлялся со смехом: “Вот и слава”. На 93-году жизни.
Искусствовед Паола Волкова объяснила так: “Совесть, духовность, вера — все эти слова как-то даже неприличны сегодня, их лучше не трогать. А им — можно. Только им и можно. Высший тип, в конфуцианстве называется “благородный человек”. Среди нас они смотрятся как инопланетяне”.
У простых людей события так уж события. А тут ни съесть, ни выпить, ни в сервант поставить. Но очень много счастья. В чем же счастье? Каков послужной список подвигов?
Преодолел ужас бесконечности в 16 лет. Учился в знаменитом ИФЛИ, но не был допущен в аспирантуру. Что за биография — ни степеней, ни должностей, ни зарплат… С орденами и судимостями бедненько. Пройти всю войну и не сделать из этого культа. Напротив, дойдя до Берлина, он понял, как опасны победы. Реванш насилия, мести, помраченность победителей, животный разгул, стихия, с которой даже приказ Сталина не смог совладать. Победы Гриши были совсем другие. Он выхватил из войны — влюбленные лица солдат после прорыва, балет “мессершмиттов” странной, надмирной, жуткой красоты…
А через три года Каргопольлаг. “Быть победителем, будучи побежденным”. Зинаида Александровна вспомнила, как три бывших лагерника делились впечатлениями. “В лагере было ужасно”, — жаловался один. “В лагере было трудно”, — говорил второй. А третий: “А в нашем лагере было хорошо”. Догадаться нетрудно, и Зинаида Александровна смеется: “Это, конечно, был мой будущий муж”. Преклонявшийся перед мучениками, он никогда не рисовался и себя в мученики не записывал, говорил, что ему просто повезло, что отсидел он легко. В лагере открыл для себя великую музыку Чайковского.
Это всё из области прекрасного. Из ужасного тоже было. Когда умерла от туберкулеза Ира Муравьева, которую он любил три года, — мучили галлюцинации, под которыми могли расписаться Босх или Гойя.
Но и эта бездна была побеждена озаренностью Зины, сначала всего-то одним ее стихотворением, которое вернуло его к жизни.
Только тут он стал писать, и как! Слова приходили и кротко ложились на бумагу, как дикие звери приходят к святым и ложатся у их ног. Всех поражает богатство и простота его глубочайших размышлений о самых сложных вещах в мире, в истории, в человеческой душе.
Счастье было гарантировано ему князем Мышкиным. “Как можно видеть дерево и не быть счастливым?” Этой способностью любоваться, созерцать, обнаруживая в малом великое Целое. БлагоДАРный человек всегда благоДАТный, он просто не может быть несчастливым. А более благодарных людей, чем Померанц и Миркина, я не встречала.
Жили всегда в бедности, вполне естественной для библиотекаря и переводчицы суфийской поэзии, плюс для непечатающихся философа и поэтессы, но вовсе этим не тяготились. Вдруг Померанц получил гонорар за первую опубликованную в тамиздате книгу (кажется, “Открытость бездне”, но боюсь соврать), богатство подвалило вовремя — “огромные” деньги были немедленно отданы сестре Зины, у которой случилась беда. Смогли ей помочь, и как же они были счастливы! С этого момента деньги полюбили их, стали капать потихоньку. Понятно, что с книг не разживешься. Но появились люди с возможностями, которые знали цену этой драгоценной человеческой породе. Тоже ведь счастье, что дельный человек не обязательно вкладывается в недвижимость, ювелирку, антиквариат. Помиркины — тот же антиквариат и ювелирка, наиценнейший живой антиквариат. Благодаря таким “деловым” поклонникам у них появилась квартира с окнами на лес, ухоженная, чистая, всегда убранная свежими цветами. И не было проблем с транспортом, машина была в их распоряжении, когда нужно было перекочевать на дачу, на семинар, а в последние годы — по врачам. И медсестра из хосписа, когда у Зинаиды Александровны уже не стало сил все перевязки Гришеньке делать самой, и доктор Лиза, и Борис Акунин… Они не были с ним знакомы, с Григорием Чхартишвили, и его щедрость очень смутила их, они пробовали отказаться от денег, но он попросил: “Философ должен жить не меньше ста лет”. Немножко недотянул.
Последняя съемка к новому циклу из четырех фильмов “Открытость бездне Достоевского” была на даче. Тогда весь мир расшумелся по поводу “Pussy riot”, и Мадонна на гастролях в Питере расчехлилась пафосно, в знак протеста показала свои прелести — после таких защитительных акций и гонителей не потребуется. Григорий Соломонович был уже плох, но позвал нас — хотел обратиться. “Почему люди сегодня так любят раздеваться? Когда мне было несколько месяцев, мама вынесла меня к гостям, и я попикал на стол. Всех это очень умилило. Но когда человек вырастает, такие вещи перестают радовать окружающих. Нужно уметь обнажать душу, а не тело”. Григорий Соломонович и Зинаида Александровна вовсе не дистиллированные назидатели, они жизнерадостные люди, любят анекдоты и вино и вполне уважительно относятся к естественным инстинктам, когда телесное знает свое место.
Но тело Померанца знало уже и время. Его время истекало, и дух переходил в мерцающий режим. Он вдруг совсем изнемог. Зинаида Александровна обладала особой силой. Некоторые священники отчитывают молитвой. Мы стали свидетелями и камеру не выключили. Зина села напротив на расстоянии руки. И всё, и никаких видимых действий. Но невидимое пошло из глаз в глаза и вошло в него, и он стал распрямляться и наполняться силой. “Всё? Можешь продолжать?” — спросила она. “Еще немножко”, — попросил он. И минут через пять был опять молодцом.
Ну что, Гриша Померанц, поговорим про бездну? Я воздела голову к ночному небу в день похорон на Донском кладбище. Стояли звезды, а на их фоне просматривались и на довольно большой скорости неслись странные пухообразные облачка, похожие на прическу Померанца. От этого возникала иллюзия, что я бешено вращаюсь вместе с Землей в той самой бездне, которая воспитала, дала направление и напряжение мысли отрока Померанца. Однажды под камеру, когда опять в разговоре о Достоевском пришла бездна, я спросила:
— Но ведь это для избранных душ! Галилей, Паскаль, Тютчев, Толстой, Достоевский, Померанц — это их момент истины. Но что бездна может дать обывателю? Зачем она нам-то нужна?
— Нужна! Затем, что почти каждый человек в предельных состояниях становится обстрелянным. Простое припоминание этого озарения у меня снимало страх бомбежки. Открыл я это и всю войну прошел с чувством радости от полета над страхом. Бездна нужна, чтобы преодолевать те отвратительные вещи, с которыми мы сталкиваемся на каждом шагу. Так или иначе, это вырабатывается. “Обстрелянный человек” не боится выступить на выборах против начальства и так далее. Большинство людей способны стать храбрыми.
Я смотрю в ночное небо. Теперь он в отличной компании. Ли Бо жмет ему руку: “Я то же самое говорил — человек не мал, вселенная не велика”. Блез Паскаль прогуливается с ним в том самом камзоле, в который была зашита записка об озарении. Не стоит подходить к Конфуцию с любимыми стихами. Он не любит женщин, он скажет, что у всякой женщины мозгов, как у курицы. Но есть умные женщины, — возмутится Померанц. Конфуций тонко улыбнется: “У тех — как у двух куриц”. И Гриша по-мальчишески звонко рассмеется.