Три выставки: Леонардо в Лондоне, Караваджо и Джотто в Москве
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 33, 2012
ТРИ ВЫСТАВКИ
ЛЕОНАРДО да Винчи
в Лондонской национальной галерее
“Леонардо — художник миланского двора”. Лондонская национальная галерея. 9 ноября 1911 г. — 5 февраля 2012 г.
Это была предельная выставка. Предельная — потому что невозможно достигнуть пределов — линии горизонта, скорости света, абсолютного нуля, полного вакуума, собрать выставку Леонардо. Однако последнее сделано. Как теперь жить музейным кураторам? К чему стремиться, о чем мечтать? Конец истории…
Собрались в Лондон, просили родных заранее заказать билеты, но в этот раз заказы не принимались, билеты продавались только в порядке живой очереди.
Лондонская национальная галерея, один из лучших художественных музеев мира, уже лет десять поражает всех длинным рядом роскошных экспозиций. О многих мы писали в “Вестнике Европы”. Выставка Вермеера (ВЕ, т. 4, 2002), Гойи, Эль Греко (ВЕ, т. 12, 2004) , Тициана (ВЕ, т. 9, 2003 г.), Рафаэля (ВЕ, т. 13/14, 2005), Караваджо (ВЕ, т. 15, 2005). Веласкеса (ВЕ, т. 19/20, 2006). И вот — предел мечтаний — выставка Леонардо.
Какие страховки, какие меры безопасности, какая охрана! Какая логистика, дипломатия высочайшего ранга, закулисные торги, игра амбиций, компромиссы… За эрмитажную Мадонну Литту, которая наряду с краковской “Дамой с горностаем” явно царствовала на лондонской выставке, — отправили в Санкт-Петербург роскошное “Благовещение” Кривелли. У нас в стране нет произведений этого утонченного венецианца; помню, как поразила всех его “Мадонна с младенцем” в 1974-м на грандиозной выставке “Сто картин из музея Метрополитен”, представленная сначала в Эрмитаже, а потом в Москве, в Пушкинском, где ей было все-таки тесновато…
Да и прелестную Чичилию Галлерани с ее горностаем (или, как некоторые уточняют, лаской) из Краковского музея мне посчастливилось видеть в том же Пушкинском, на прорывной выставке европейского портрета, устроенной И.А. Антоновой в начале семидесятых. “Дама с горностаем” была бриллиантом той экспозиции, где русское искусство встало в один ряд с европейскими шедеврами.
Чичилия Галлерани была лицом лондонской выставки — она объезжала город на красных автобусах, с огромных постеров на стенах Национальной галереи невозмутимо смотрела на суету Трафальгарской площади…
Мировой интерес к этой выставке был такой, что оказалось — попасть на нее нельзя. Англичане, столкнувшись с невероятным количеством важных персон со всего мира, отчаявшись как-то примирить их желания с принципом общедоступной экспозиции, после нескольких вернисажных дней, вообще отказали VIP’ам.
В этот раз билеты нельзя было ни заказать по Интернету, как обычно, ни получить по пресс-карте, ни по заявкам посольств и проч. Можно было, вежливо улыбаясь, как объясняли нам в дирекции НГ, только купить в порядке живой очереди.
А в живую очередь продавали ограниченное число билетов по сеансам: именно на этот день по четыре билета в руки.
Спекулянтов, как у нас, скупщиков и барыг, предлагающих билетики по бешеным ценам, у музея мы не обнаружили; как-то это у лондонцев “не в заводе”; можно было только встать среди ночи, честно выстоять очередь и получить на руки четыре билета по 16 фунтов каждый.
В нашем случае нашелся хороший русский человек, у которого были обширные связи в мире лондонских бомжей. Эти центровые элитные бомжи, обитающие в районе Tрафальгарки, на то они и бомжи, чтобы существовать в параллельном, не пересекающемся мире с Национальной галереей и выставкой Леонардо. До контактов с нашим другом они даже и не подозревали, что есть Высокое Искусство. Впрочем, когда наш музейный спаситель научил их, живущих на улице, просто встать пораньше в очередь и купить нам билеты, в них проснулась жилка предприимчивости, и они, отдав нам заказанные четыре билета, другие четыре тут же продали неподалеку на Лестер — сквер с приличным “наваром”… Получив навыки русской коммерции, они вошли было во вкус, но выставка, увы, доживала последние дни. Боюсь, однако, что, поселившись в стерильных сердцах вестминстерских бомжей, пагубная идея билетной спекуляции будет распространяться. Одна надежда, что после этого супершоу мировой массовый интерес к музейным выставкам, подготовленный всякого рода “Кодами да Винчи” и многолетним тиражированием Леонардовой легенды, пойдет на спад. Ведь никакого другого имени художника средний турист не знает.
Помню, в Лувре я наблюдал бесконечный конвейер японских, южнокорейских, а в последние годы и китайских туристских многочисленных групп, которые с периодичностью морской волны накатывали на луврские лестницы и анфилады залов. Все как один с фотомыльницами и мобильниками, летели они по Лувру, сбиваясь в непробиваемый плотный рой у одной-единственной картины “Джоконды”. Тридцать секунд у загадочно улыбающейся Моны Лизы — и рой снимается и снова летит по лестницам, рассаживаясь по автобусам, чтобы сгрудиться у Эйфелевой башни или гроба Наполеона — главных аттракционов Парижа…
Но вернемся в Лондон. На лондонскую выставку Джоконда не приехала. (А мы-то видели ее в 74-м в Пушкинском! — вспомнил я. На легендарной выставке одной картины, когда вся Москва стояла, обвив музей плотными многорядными кольцами.)
“С апреля по июнь 1974 года “Джоконда” — возможно, самый известный портрет за всю историю человечества — проездом из Японии, где ее посмотрели 1,5 миллиона человек, остановилась в Москве и два месяца выставлялась в Пушкинском музее. Министр культуры СССР Екатерина Фурцева сделала невозможное, чтобы советские люди увидели шедевр: благодаря ее энергии была изыскана огромная страховая сумма (100 млн. долларов) и по ее личному заказу изготовлен специальный пуленепробиваемый футляр для экспонирования “прекрасной флорентийки”. Очередь на вход в ГМИИ им. Пушкина в мае-июне 1974 приобрела воистину эпические масштабы, стояли по 7-8 часов”.
Да, в Пушкинском останавливалась, пусть и ненадолго, и Чичилия Галлерани, и “Мона Лиза”, и рафаэлевская красавица с единорогом, из дворца Боргезе, совсем недавно, в прошлом году…
Такие гости, такие картины и такие выставки для музейных кураторов, как премьеры для театральных режиссеров, составляют особую заботу и особую гордость.
Да, выставки — это музейные спектакли с приглашенными звездами, они скоротечны, но как спектакль — остаются в нашей памяти, внутри временнóй своей “географии залов”; мы помним и видим их внутренним зрением то в Белом зале, или на галерее, или, как “Джоконду”, — на первом этаже правой стороны….
Есть немногочисленное племя истинных фанатиков, пожирателей картин, умеющих улучить время меж волнами профанов, и захватить (это получается почти всегда) в свое полное и единоличное взаимодействие, необходимое обоим — и субъекту воспринимающему, и объекту восприятия, веками подпитуемого этой восторженной энергетикой (про чудотворные иконы говорят: “намоленная”). Без нас, без нашего внимания и нашего восхищения, нашего влажного дыхания и блеска глаз картины вянут, тускнеют, это знают музейные хранители, время от времени отправляющие из запасников в основную экспозицию то одну, то другую живопись. Но и в экспозиции совсем немногим достаются наше внимание и наша восхищение…
Однако поглотители картин (как, впрочем, и книг) — совсем иное, не такое уж безобидное племя; они претендуют пусть на краткое, но на абсолютное владение искомой драгоценностью, они общаются с картиной глубоко интимно и иногда, кажется, взаимно…
Люди этой породы всегда чувствуют конкурентное присутствие друг друга — нормальный посетитель не сидит у картины часами, бесцеремонно заряжаясь ее энергией. Нормальный посетитель проводит подле нее секунд двадцать, одну, много две-три минуты; пять — это уже кто-то из поглотителей шедевров, арт-вампиров. Пользуясь несовершенством законодательства, эти бесстыдные умыкатели проводят в залах целые дни, наравне с честными хранителями залов. Хранители сразу же безошибочно выделяют их из потока, но ревниво терпят их присутствие. А что делать? Нет еще ни в одном музее мира запрета на эту недемократичную эмоциональную приватизацию главных шедевров человечества. Обычный посетитель с чем пришел, с тем и ушел. А эти безнаказанно (и бесплатно!) уносят из музея бесценные образы.
Но именно среди этой, надо сказать, подозрительной публики, что отмечено еще Дж. Вазари, может взрасти истинный маньяк, психопат или слишком уж склонный к экзальтации, а то и к эпилептическому какому-нибудь припадку, эгоистический интроверт-губитель, как тот, который порезал когда-то картину Репина “Иван Грозный и сын его Иван” или другой, тот, что облил соляной кислотой рембрандтовскую “Данаю” …
Хранители залов не уследят за ними, порою дремлют они, привыкнув к интерьеру и мельканию ног…
В 73-м мне посчастливилось ходить по залам следом за Марком Шагалом и его женою; я был тогда, кажется, единственным человеком с фотоаппаратом… Помню, у них с женою в музее была игра — понравившуюся картину они обсуждали и спрашивали: покупаем? Они выбрали джорджониевскую Юдифь, “Сирень” Моне, Ван Гога…
С тех пор я играл в эту игру с детьми во всех музеях и на выставках — у вас есть возможность купить три картины, выбирайте. И они спорили, “покупали”.
В Эрмитаже всякий раз я прихожу поздороваться с джорджониевской “Юдифью” (когда-то отреставрированной Александрой Михайловной Маловой, вечная ей память) и рембрандтовским “Блудным сыном”.
А в НГ — тоже свой маршрут: Учелло, св. Георгий вонзает длинное рыцарское копье в глаз Дракону, которого выгуливает тонная дама (прославленная книжкой Фаулза); “Рождество” Пьеро делла Франчески; “Благовещение” Кривелли.
В Лондонской галерее Курто, великолепном небольшом собрании в Сомерсетхаузе, — конечно, “Христос и грешница” Питеря Брейгеля Старшего, “Автопортрет с отрезанным ухом” Ван Гога и “Бар в Фоли-Бержер” Мане…
* * *
Всего на выставке “Леонардо да Винчи, художник Миланского двора” было собрано 93 работы: из них 66 вещей Леонардо да Винчи (живопись и рисунки), а также целый ряд работ Джованни Антонио Больтрафио (в том числе знаменитая “Мадонна Эстерхази” из Будапешта), который предстал в таком контексте выдающимся мастером.
Поместили в одном зале двух “Мадонн в скалах”: свою — из НГ, другую — из Лувра. Таня выбрала лондонскую, с ее небесным хитоном и голубыми горами, а я луврскую, более близкую к эрмитажной школе реставрации и расчистки, менее яркую. Но только здесь, увидев их в одном зале, стало понятно, какие они разные.
Особый интерес на выставке представляла выделенная в отдельном зале экспозиция, связанная с легендарной миланской фреской “Тайной вечери”, из трапезной доминиканского монастыря Санта Мария-делла-Грацие.
Фреску, конечно, в Лондон не привезли, но у входа в зал была ее хорошо сделанная, почти в полный размер, фотография, а в глубине зала висела огромная, недавно отреставрированная работа — ранняя копия “Тайной вечери”, сделанная Джованни Пьетро Риццоли, прозванного Джампетрино, написанная около 1520 года. Яркая, написанная маслом, подробная и оттого необычайно интересная.
Сцена, скупо обозначенная в Евангелии как “горница большая, устланная”, преображается в Леонардовых реконструкциях, которые были представлены тут же на многочисленных листах (всего он сделал больше тысячи рисунков и набросков): планов, мизансцен, математических расчетов, стадий движений, жестов, поворотов фигур, столь многочисленных и подробных, что легко можно представить эту самую драматическую сцену в Леонардовой режиссуре: “один из вас предаст меня”…
Если бы сделать фильм на основе Леонардовых рисунков, возможно, что-то бы и выявилось постоянно ускользающее, недоступное простому, да и непростому, ухищренному знанием, взгляду.
“Мы знаем, — писал Леонардо, — что точка зрения помещается в глазу зрителя” (“Мастера искусства об искусстве”. М., 1966, т. 2, с. 117).
Мы мало способны представить его себе на нашем зрительском месте — в фокусе взгляда Спасителя, где когда-то стоял художник, поставивший сюда зрителя, меня, нас. Он навсегда остался в точке средокрестия взгляда. Когда мы оказываемся в этой точке, отраженный взгляд Спасителя мира (Salvator Mundi, частная коллекция), адресованный ему, входит в нас. Это есть у Леонардо и в “Джоконде”, но и в “Тайной Вечери”; хотя прямого взгляда в зрителя здесь нет, но ощущение его, испытующее, — есть. “Один из вас предаст меня”.
Однажды в Иерусалиме нас привели к скромной зале, которую показывают как “горницу Тайной Вечери” над гробницей Давидовой”. (В то, что это она и есть, паломники и туристы верят, не задумываясь.) Леонардо должен был перенести действие отсюда в трапезную миланского монастыря.
Важнейшие слава Евангелия сказаны здесь и сейчас, произнесена непостижная тайна: “сие есть кровь моя”.
Маттео Бандело, видевший долгую работу Леонардо над фреской, засвидетельствовал, что он то работал сутками до изнеможения, то взлетал на леса, чтобы сделать один-два мазка кистью, то часами стоял в раздумье перед стеною…
Раз за разом он перечитывал евангелистов, зная всех уже наизусть.
“И Учитель говорит: где комната, в которой бы мне есть пасху с учениками моими? И он покажет вам горницу большую, устланную, готовую, там приготовьте нам”. (Марк, 13:15).
Комната, в которой происходит действие Вечери у Леонардо- продолжение, как отражение монастырской трапезной. На реплике (все-таки это не полная копия, другие рисунки стен, пейзаж за окном, некоторые лица) Джампетрино из лондонской королевской Академии (размером 302х285, меньше, чем леонардовская фреска — 400х900 см) хорошо видны подробности, незаметные на сильно испорченной временем фреске: и узлы по краям новой, в складках, только что развернутой скатерти, и большой рыбацкий нож в сложно вывернутой руке Петра, привставшего за спиной Иуды, и вскочившего Филиппа: не я ли? И Матвей, протянувший руки в сторону Иуды, и вино, агнец с горькими травами, опресноки на столе…
“И когда они возлежали и ели, Иисус сказал: истинно говорю вам, один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня. Они опечалились и стали говорить Ему, один за другим: не я ли? и другой: не я ли?” (Марк, 14:18-19).
А Лука вторит и добавляет:
“И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть Тело Мое, которое за вас предается; сие творите в Мое воспоминание. Также и чашу после вечери, говоря: сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается… и Я завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой, Царство” (Лука, 22 : 19-20, 29).
Эту полную огромного внутреннего содержания сцену должен был отобразить на стене Леонардо.
В фильме Би-би-си о Леонардо со студентами-актерами была сделана точная реконструкция леонардовской мизансцены; она оказалась сложнейшей. К слову, в легендарном спектакле “Серсо” Анатолий Васильев цитирует леонардовскую “Тайную Вечерю” как разрушенную и утраченную гармонию. Ведь после сказанного ничего уже не будет в Мире так, как было прежде.
Композиция математически выверена, смоделирована, тысячи набросков, рисунков, картонов сделаны.
Рисунки Леонардо из Королевского виндзорского собрания, представленные здесь, показывают, как это достигалось. Вот апостолы: Иоанн, Петр, Андрей, Филипп, Иуда, Фома, Иаков, в разных поворотах и ракурсах, плечи и кисти рук, жесты, богатейшая игра пальцев, ступни, профили, носы, шеи, ушные раковины, кадыки, подбородки, спины и колени, варианты, схема рассадки, группировки, круговой расчет композиции, развертка…
Что можем понять мы, слабые и маловерные, бормоча про “жизнь будущего века?”
Многие современники Леонардо чаяли ее со всей полнотою обетования. Но сейчас, когда из милллионнолетней окаменелой кости извлекают ДНК давно исчезнувшего с лица земли существа, когда всерьез говорят о возможности воссоздания исчезнувших видов, так ли далеко до последних времен и до Воскресения во плоти?
Читаешь в Сети: “Группа итальянских ученых намерена эксгумировать останки великого мастера эпохи Возрождения Леонардо да Винчи. Как сообщает интернет-издание netzeitung.de, с помощью анализа ДНК специалисты хотят удостовериться в том, что кости, хранящиеся в капелле замка французского города Амбуаза, на самом деле принадлежат великому итальянскому художнику, скульптору, архитектору и инженеру. Хозяин гробницы уже дал согласие на проведение экспертизы”.
Писали, что на красочной поверхности “Дамы с горностаем” под лаком нашли прекрасно сохранившейся отпечаток пальца Леонардо.
Должно быть, мы теперь его, вновь появившегося среди нас, сможем идентифицировать.
Художник, музыкант, фортификатор, конструктор, астролог, создатель шифров и лекарств, врач и анатом, офтальмолог, постигающий устройство человеческого глаза, испытатель природы, посягнувший на послойное сканирование мозга и многомерную модель человеческого организма; ботаник и травник, оружейник, лекарь, дипломат, музыкант и менестрель.
Не чудо ли на маленьком клочке пространства и в кратком сгустке времени каких-нибудь тридцать — пятьдесят лет — божественный промысел или такая сложилась констелляция галактик, или небывалый солнечный протуберанец выплеснул их всех одновременно, предназначенных, может, на целое тысячелетие — Леонардо, Рафаэля, Микеланджело, Джорджоне, Дюрера, Донаттело, Бламанте? И Колумба, и Америго Веспуччи? Но может быть, именно и только так, высочайшей концентрацией гениев и талантов человеческих создается Новое время?
КАРАВАДЖО
в Московском музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина
Выставка из собраний Италии и Ватикана. 26.11.2011 г. — 19.02.2012 г. ГМИИ. Москва.
Московская выставка Караваджо — вот поистине щедрый подарок к юбилею музея. Здесь все было безукоризненно: от света и развески до шрифтов пояснительных стендов. Караваджиевская экспозиция была выстроена по высшему классу. Правда, она почему-то проходила не там, где обычно проводятся Большие выставки: Белый зал и колоннада были заняты одновременно проходящей, очень интересной — но камерной, не сопоставимой по значению выставкой Уильяма Блейка и английских визионеров.
На выставке блистали 11 работ Караваджо из собраний Италии и Ватикана. Перечислим все: “Юноша с корзиной фруктов” (Галерея Боргезе, Рим); “Обращение Савла” (Церковь Санта Мария дель Пополо, Рим); “Иоанн Креститель” (Капитолийские музеи, Рим); “Иоанн Креститель в пустыне” (Национальная Галерея в Палаццо Корсини, Рим); “Христос в Эммаусе” (Пинакотека Брера, Милан); “Св. Франциск” (Национальная Галерея в Палаццо Барберини, Рим); “Положение во гроб” (Музеи Ватикана, Ватикан); “Поклонение пастухов” (Региональный музей Мессины, Мессина, Сицилия); “Бичевание Христа” (Музей Каподимонте, Неаполь); “Спящий амур” (Галерея Палатина, Палаццо Питти, Флоренция); “Мученичество св. Урсулы” (Коллекция Банка Интеза Санпаоло, Неаполь).
Несколько лет назад в тех же залах Лондонской Национальной галереи, где сейчас расположились леонардовские работы, проходила выставка “Караваджо; последние годы”. Я писал о ней в “Вестнике Европы” (ВЕ, 2005, том 15) и могу отослать читателя к той публикации, которую можно найти и на нашем сайте. Некоторые картины с той выставки (например, потрясающий “Христос в Эммаусе” и “Мученичество Св. Урсулы”) приехали и в Москву.
Как и четыреста лет назад, захватывает страстная, яростная, но точнейшая, как смычок виртуоза, кисть Микеланджело Караваджо, “осязательная ценность” (Бернард Беренсон) фактур, драматическое напряжение всех, даже и ранних, вроде бы вполне гедонистических работ этого трагического художника.
Манера Караваджо, ставшая лицом великого стиля барокко, Нового времени, конечно, гораздо более задевает нынешнего человека, погрязшего в страстях, соблазнах и страхах, нежели пугающе-совершенный покой работ Леонардо. Да, совершенство, ангельские лица, но — глаза странно ничего не пропускают к нам: ни страстей, ни чувств, ни мыслей; персонажи — холодные, бесстрастные, далекие, как звезды в небе.
А Караваджо — с его грязью, ртами, разодранными в крике, потоками крови, вознесенными к небу руками, резкими контрастами света и черноты, — Караваджо не только “цепляет”, как говорят ныне “продвинутые” искусствоведы, но здорово пробивает.
Современник Шекспира — он, пожалуй, для англичан очень шекспировский художник; “сам себе режиссер” собственных мистерий, где, кажется, даже звуки лютни застыли в красочном слое.
ДЖОТТО в Третьяковской галерее в Москве
Выставка была открыта с 20 декабря 2011 года по 19 марта 2012 года ГТГ, зал № 38.
И еще зимовала в Москве, когда мы все ходили с белыми ленточками на Болотную, что рядом с Третьяковкой, целая выставка Джотто. Уникальная по ценности выставка, но вот как-то осталась в тени… К Джотто пришло гораздо меньше людей, чем к Караваджо. Удивительный феномен! В середине февраля я часа два бродил по пустому залу с двумя представленными экспонатами. “Полиптих церкви Санта-Репарата” (1305–1310. Дерево, листовое золото, темпера. 96,5×241,5). На деревянном постаменте, размером 250x30x30. Из собрания музея Дель Опера ди Санта Мария дель Фиоре, Флоренция, Италия.
Полиптих — это пять собранных воедино картин, к тому же они двухсторонние, так что живописных образов целых десять. Плюс “Мадонна с Младенцем” (1299) из флорентийской церкви Сан-Джорджо алла Коста (Музей церкви Санто-Стефано аль Понте (Епархиальный музей), Флоренция). Таким образом, мы получили выставку из одиннадцати бесценных образов Джотто. Ровно столько, сколько картин Караваджо, выставленных одновременно (!) в Пушкинском музее.
А в это же время, в здании баптистерия Сан Джованни, самого древнего и почтенного здания Флоренции, Государственная Третьяковская галерея показывала шедевры древнерусского искусства из своего собрания. Это “Богоматерь Одигитрия” (XIII в.) из Пскова; “Вознесение” (1408) преподобного Андрея Рублева из Успенского собора во Владимире и знаменитая икона “Распятие”, написанная Дионисием в 1500 году.
“ВО ХРИСТЕ, IN CHRISTO” — назывался этот московско-флорентийский выставочный проект, проходивший под покровительством Патриарха Московского и всея Руси Кирилла, что немаловажно в наши смутные дни, когда многие называют себя православными, забывая ключевое слово христиане, и слишком уж напирают на национальную самобытность.
Остается лишь сожалеть, что по ряду обстоятельств эта выставка прекрасных Флорентийских святынь не стала для Москвы важным событием не только художественной, сколько духовной жизни. Не стала, и не могла стать. Слишком многое этому мешает.
Надо сказать, что этот беспрецедентный обмен вызвал ропот как в музейной, так и в церковной среде (больше в Италии, меньше — у нас). В блогах писали, что государство не обинуясь отправляет на зарубежные “гастроли” ценнейшие чудотворные иконы, изъятые у церкви и ей не возвращенные; другие упрекали “устроителей-меняльщиков”, что наши православные иконы будут выставлены в католическом храме и использованы католиками в своей экуменической деятельности… В Италии же озабоченная общественность высказывалась громче, — и в печати, а не только на келейных сайтах. У нас вспоминали активное участие в этом проекте архиепископа Флоренции:
“Архиепископ Флоренции монсеньор Джузеппе Бетори известен у себя на родине как популяризатор нового перевода Библии на итальянский язык, на который ему удалось обратить внимание ряда научных и богословских институтов в России. Именно в данном контексте им и была сформулирована главная идея выставки: “Украсить год Италия / Россия обменом сакральных шедевров, чтобы подчеркнуть глубину и богатство нашей взаимосвязи, основанной на общем исповедании веры Никейского собора”. Речь идёт о VII Вселенском соборе (Втором Никейском) 787 г., который восстановил …почитание икон и разрещил ставить в церквах и домах иконы Спасителя, Богородицы, Ангелов и Святых. Таким образом, обмен работ круга Джотто на иконы Андрея Рублева и Дионисия, приурочен, по замыслу оргкомитета, к 1225-летию Никейского собора!”
“…целый ряд музейных специалистов в Италии выражает озабоченность наметившейся тенденцией “систематического использования Церковью художественного наследия, которое уходит из-под контроля государства”. Не случайно реставрационный совет выдал отрицательное заключение о возможности транспортировки “Распятия” Джотто в Россию”.http://expertmus.livejournal.com/88376.html#cutid1
Вот вместо запрещенного “Распятия” и приехала к нам эта выставка. И слава Богу, что приехала!
Джоттовское “Благовещение” из полиптиха Санта-Репарата принадлежит к самым искренним образам христианского искусства, написанным на этот непостижимый сюжет.
Наши лучшие старые иконы были со всем подобающим пиететом экспонированы во флорентийском баптистерии Сан-Джованни. Работы Джотто был представлены в музейном зале Третьяковской галереи — и уже самим этим фактом подавались как явление чисто художественное, хотя представляли собой почитаемые храмовые святыни. Но в конце концов это дело государственной и церковной политики, сложного и бесконечного межконфессионального диалога.
Я думаю, что, несмотря на всевозможную критику, обвинения и в рискованных “ченчах” (всегда будут недовольные и взывающие к запретам вывозить за рубеж национальные сокровища), — международный художественный обмен, большие проекты, объединяющие какой-нибудь неожиданной и вдохновляющей идеей многие музеи разных стран, просто необходимы, они позволяют нам по новому увидеть картину мирового художественного и цивилизационного процесса и наше место в нем.
В. Ярошенко
Лондон-Москва