Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 31, 2011
Заметки о мафии и литературе
Александр Сергиевский
Феномен «мафии», т.е. тайной (или, проще, нелегальной) преступной организации, структурированной по определенным и жестким правилам и действующей посредством разнообразных (в том числе насильственных) и нелегальных методов, еще в прошлом столетии получил во многих странах мира широкую огласку: как в СМИ, так и в художественных произведениях разных жанров (не говоря уже о бесчисленных специальных и публицистических исследованиях).И это неудивительно, ибо воспроизводит он себя большей частью без привязки к конкретным географическим границам практически по всему земному шару (в первую очередь, естественно, в тех странах, где он впервые и с наибольшей интенсивностью проявил себя — в Италии и несколько позже в США, если ограничиться лишь странами Запада). Ныне же где только не отметилась злополучная «Мафия», на каких только языках не говорят между собой современные «мафиози»! Все это, впрочем, уже прекрасно известно и давно описано и отработано едва ли не во всех жанрах искусства. Подробностями на данный счет мало кого удивишь в сегодняшней реальности, тем более — в российской, где в текущий исторический момент рассматриваемый феномен дает о себе знать почти на каждом шагу.
И все же мне представляется, что можно найти некий ракурс «прочтения» этой темы, если заглянуть чуть-чуть поглубже в историческую ее, так сказать, подпочву. Там, где я обнаружил не так давно достаточно удивившие меня подробности, связанные, правда, с реальностью — если можно так выразиться — историко-филологической, историко-литературной. Кто знает наверняка — кроме, конечно, специалистов по данному феномену: когда, где и кем он был впервые описан и употреблен в качестве — пусть еще неустоявшегося — термина? Да и вообще, что означает слово «мафия»?
Оказалось, что первооткрывателем — для широкой публики, само собой, а не для узкого круга знатоков-профессионалов — таких вот исторических и филологических корней был писатель Леонардо Шаша, первым в Италии заинтересовавшийся данным вопросом. С этими сведениями он и познакомил читателей еще в самом начале 60 -х годов прошлого века, чуть позже, слегка переработав текст, издал его еще раз. Оба раза за публикациями следовали обильные отклики и целый ряд работ специалистов в данной области.
«Мафия» к тому времени уже вошла в жизнь современного общества как русский «спутник»: в неизменяемой лексической форме — во все языки мира. Но истоки и природу понятия массовое сознание во всей полноте тогда еще не представляло себе. Об этом-то и поведал соотечественникам итальянский писатель и к тому же выяснил, что пионерами в этом смысле оказались, в далеком прошлом, его собратья по перу — литераторы. Именно они открыто поведали обществу о «мафии», заговорив о ней в своих романах и пьесах и, главное, впервые назвав ее по имени. Именно литература — отразив в данном случае самую что ни на есть реальность — одарила общество новым словом и в придачу объяснила непонятливым, что оно означает и что за вполне конкретное и жизненное явление за ним кроется.
Впрочем, можно отнестись к подобному утверждению и как к не слишком удачной шутке, моя же главная задача от этого не изменится: мое дело — представить перевод, а как интерпретировать его содержимое — читательское задание. И все же, полагая именно так, я не удержался и сделал дополнительную «врезку»: суммировал основные положения многочисленных (как уже упоминалось) комментариев, последовавших за публикациями эссе Шашá. Тем более что суть, концепции, предположения и основные выводы по данной теме не слишком видоизменились за прошедшие с тех пор десятилетия. Проблема была и остается по сей день, а значит и то, что о ней говорилось и ныне сохраняет свою значимость. Увы, конечно. Но такова реальность, от которой вряд ли удастся укрыться там, где она впервые была выведена наружу. Так что, надеюсь, российскому читателю окажется небезынтересно вкратце ознакомиться с принципиальными положениями (либо освежить их в памяти) относительно природы и принципов действия всемирно известной итальянской «мафии».
А
Леонардо ШАША (1921–1989) — прозаик, драматург, публицист.
Один из наиболее репрезентативных итальянских писателей второй половины ХХ века. Младший современник и земляк Луиджи Пиранделло и Джованни Верга, крупнейших авторов и основоположников современной литературы Италии. Ярчайший выразитель особого — островного менталитета, характера и образа жизни, свойственных населению Сицилии и во многом отличающих его от жителей материковой Италии.
Родился и умер Шаша на Сицилии, прожив бóльшую часть жизни в ее столице — Палермо, где (в 1956 г.) опубликовал первый сборник рассказов. Последняя книга писателя увидела свет в 1989 году, уже посмертно.
Плодовитый
автор (романист, новеллист, драматург и публицист), неутомимый «пропагандист» справедливости
и милосердия, непоколебимый защитник слабых, никогда не забывавший о наиболее болезненной
проблеме своего острова —
всесильной мафии, чье присутствие и влияние определяло (и определяет во многом и
сегодня) жизнь его земляков. Он изучал следы и свидетельства ее преступной деятельности
подобно беспристрастному исследователю, но писал о них в своей литературной работе
кровью собственного сердца, не замыкаясь, однако, в кругу местных сицилийских проблем
и откликаясь на наиболее острые явления национальной общественной жизни. Так, до
сих пор остается образцовым его художественное исследование самого, пожалуй, «громкого»
(и до сих пор не раскрытого до конца) политического преступления в Италии ХХ века —
похищения и убийства премьер-министра Альдо Моро
(в 1978 году).
Шаша был не только романистом, хроникером событий, писателем-следопытом и борцом за справедливость, но и тонким лириком, в стихах которого звучит голос истинного патриота своей «малой родины». Об этом однозначно свидетельствуют его (немногочисленные, правда) поэтические откровения, хотя он и оставил их далеко позади, в молодости: начинал с них, но никогда больше не возвращался — по крайней мере, в канонической форме, определявшей содержание его первой (1952-го года) книги, изданной на Сицилии тиражом в 111 экземпляров. Художественная, — а не только содержательная, — ее подлинность была подкреплена одним из крупнейших скульпторов эпохи и замечательным рисовальщиком Эмилио Греко, который выступил в ней в качестве иллюстратора. По целому ряду литературных текстов писателя были сняты кинофильмы, осуществлены театральные постановки. Он регулярно выступал на телевидении, давал интервью в прессе и на радио. Правда была одной из основополагающих целей его работы, которую он выполнял на более, чем достойном уровне художественного мастерства.
Б
Эссе «Заметки о мафии в литературе» было написано и опубликовано в сицилийской периодике на заре писательской деятельности Леонардо Шаша — в 1964 году. Через шесть лет оно было переиздано в Болонье отдельным выпуском под одной обложкой со специальными исследованиями, посвященными природе и характеру деятельности сицилийской организованной преступности, написанными историками и юристами из числа наиболее известных специалистов по данному вопросу. Что говорило само за себя: слово писателя таким образом приравнивалось к выводам аналитиков-профессионалов по данному вопросу. Чему, впрочем, уже не стоило удивляться — «специальные» знания писателя с той поры и впредь не будут уступать уровню его художественного мастерства. Возможно, тут сказывался опыт и навыки работы в молодости, когда он несколько лет учительствовал в родной области Агридженто, приучив себя к дотошности и тщательности даже в самых, казалось бы, малозначащих профессиональных обязанностях.
Все это вместе взятое позволило ему написать первое, по сути, исследование о языковых и литературных истоках феномена и термина «мафия». Действительно, кто, где и когда впервые употребил данный термин? И какой смысл в него вкладывали поначалу? И как это соотносится с феноменологической, так сказать, и чисто языковой реальностью сегодняшнего дня? Леонардо Шаша первым заинтересовался таким вопросом и установил, что инициатором тут стала национальная литература: пионерами были его собратья по перу, сицилийские литераторы. Именно они открыто поведали обществу о «мафии», впервые заговорив о ней публично — в пьесах и романах. К тому времени, как Шаша опубликовал свое эссе, «мафия» уже вошла в жизнь современного общества и в сферу его сознания.
О гуманитарных, так сказать, корнях этого понятия лучше всяких комментариев дает понятие непосредственный текст автора. Поэтому я не собираюсь ничего добавлять к нему или разъяснять что-либо в нем. Ограничусь собственными размышлениями по поводу прочитанного и услышанного за годы жизни в Италии — в отношении рассматриваемого феномена. Ведь живучесть так называемой «мафии» не может не поражать воображение даже самых осведомленных аналитиков и публицистов, поколениями исследующих и пытающихся объяснять природу и метаморфозы этой закоренелой и едва ли не самой серьезной болезни местного общества на протяжении всей истории существования современной Италии.
Мафия зародилась в Сицилии, еще в первой половине XIX века (возможно, и раньше) как результат особого характера сугубо феодальных отношений, существовавших там в те времена. Частично, скажем, за счет тех форм эксплуатации, которыми оборачивалась деятельность местных управляющих помещичьими усадьбами, чьи владельцы жили в городах: они были своего рода представителями, «посредниками» хозяев на местах и, ведая экономической и прочей деятельностью на подведомственных территориях, обкладывали местное население дополнительными повинностями в собственную пользу. Но и после объединения Италии — в результате удаленности центральной администрации от островной территории — власть и управление в Сицилии почти повсеместно и в значительной степени осталось в руках правящего класса земельной аристократии (правящего, кстати, как и прежде, через тех же «посредников», во многом обеспечивавших и такие функции любой администрации, как безопасность, судопроизводство и т.п.). К тому же эти доверенные лица постепенно устанавливали связи и с представителями центральной администрации на местах и выше. В результате общенациональные законы стали подменяться местными правилами жизни, поведения и любой деятельности.
Резкий взлет сицилийской мафии связан с послевоенным строительным бумом в стране в целом, и в том числе на Сицилии, в первую же очередь в ее столице, Палермо. Там-то и тогда мафия особенно разбогатела на получении и распределении государственных заказов в этой сфере. Ей удалось захватить практический контроль за денежными потоками из центра: к примеру, не менее 90% всех зданий, выстроенных в Палермо в 60 -х годах прошлого столетия, — результат деятельности организованной преступности. В конце же века, когда государство сосредоточилось на борьбе с боссами «коза ностры» (как самоименует себя сицилийская оргпреступность), окрепли другие преступные группировки, действовавшие на юге страны: в первую очередь в области Кампания (превратившейся ныне в мощнейший преступный синдикат), где дважды, если мне не изменяет память, за минувшие пятнадцать лет правительство вводило комендантский час, направляя в Неаполь армейские (!) подразделения для обеспечения порядка на улицах. В 70–90 -х годах, так сказать, «тихой сапой» чрезвычайно усилилась и вышла на общенациональный уровень калабрийская мафия, славящаяся своей жестокостью и замкнутым составом, который основан на теснейших родственных связях. Если в отношении сицилийской оргпреступности еще можно говорить о привязке ее деятельности (в значительной степени) к своему региону, то подобного теперь нельзя не сказать о двух других упомянутых организациях: они уже распространили свою активность далеко за пределы исконных территорий: неаполитанцы активно сотрудничают с иностранной преступностью (в первую очередь, с китайской), а калабрийцы в последнее время «плодотворно» работают в северных частях Италии и в некоторых странах Европы. Поэтому термин «мафия», поясню, сами итальянцы используют в определенных пределах, т.е. в приложении к организованной преступности, зародившейся — и до последних лет — действовавших почти исключительно на территории Сицилии*. В отношении же аналогичных сообществ внутри других административно-географических территорий здесь используются иные термины: преступное сообщество в Кампании и Неаполе издавна именуется «каморрой», в Калабрии — это «ндрангета», а в Пулии — «сакра корона». Другое дело, что с конца минувшего столетия национальная организованная преступность (и в первую очередь, наиболее мощная ее разновидность — та самая сицилийская мафия) начала осваивать и другие области и города страны, завязывая связи с вышеупомянутыми группировками, а также и с иностранной организованной преступностью — китайской, албанской и не в последнюю очередь с российской. Так что мафия, можно смело утверждать, интернационализировалась. Что, естественно, затрудняет противостояние ей со стороны государства, требует привлечения дополнительных средств, дополнительной информации, более разветвленного и тесного сотрудничества с соответствующими службами в других странах. И конечно, изучение и анализ сущности организованной преступности, таким образом, а также возможные рекомендации по поводу борьбы с ней становятся все сложнее и запутаннее. Однако такое положение вещей не аннулирует справедливости выводов о природе и сущности сицилийской мафии, сделанные еще десятилетия назад. Суть по-прежнему та же, исконная, порожденная и порождаемая теми же базовыми причинами, о которых писали самые серьезные специалисты второй половины прошлого века. Болезни современного социума (или, по крайней мере, симптомы этих болезней) не исчезли и сегодня, хотя общественное развитие и переживает один из радикальнейших периодов своей трансформации с наступлением эпохи глобализации. Так что, полагаю, стоит все же хотя бы вкратце описать главные подходы к проблеме мафии как феномена, определяющего способ построения хозяйственной и социальной жизни — пусть даже в пределах и на примере «отдельно взятой страны». Тем более что выводы эти делались профессионалами самого высокого класса. Не буду — чтобы не утомлять читающих — делать ссылок на конкретные источники. Буду лишь называть определенных авторов, тем более что, во-первых, тем же читателям их фамилии вряд ли окажутся знакомыми, а во-вторых, главные максимы по данному вопросу сохранили свою значимость до настоящего времени. Тут важна панорама и общие выводы, справедливость которых, по большому счету, никто из соответствующих исследователей не оспаривает и по сей день. Итак, приступим.
Итальянские аналитики, подкрепляя свои мнения исследованиями специалистов-профессионалов в различных областях гуманитарных и точных наук, называют одним из определяющих признаков носителя мафиозной психологии принцип саморасправы с провинившимися (т.е. без посредства соответствующих органов и служб государственной власти) — «farsi giustizia da se». Что подтверждается практикой двух минувших веков и убедительно свидетельствует о характере ментальности, управляющей подобным подходом — ментальности сознательного отчуждения, царящего в таком социуме. Корнями такое мышление уходит в состояние-ощущение «коллективной ущербности и отчаяния», свойственных народонаселению, столетиями подвергавшемуся угнетению и различным социальным несправедливостям. С другой распространенной точки зрения, «мафию» рассматривают как криминальную организацию, регулируемую внутренними законами и подчиняющуюся исключительно своим собственным лидерам; состоит такая организация из так называемых «coscue» (т.е. «чешуек артишока» — если переводить буквально) или своего рода «подразделений», действующих самостоятельно, но по общим правилам и в общих интересах всей структуры (в сфере нелегального бизнеса), и соблюдающих перед лицом государства неписаный закон молчания (т. наз.«омерта»); вся система при этом именует себя «обществом чести» (по-итальянски: «onorate societa’»).
Бывает, что мафию определяют не как традиционный тип мышления и поведения или особым образом организованное преступное сообщество, а как паразитическую псевдоорганизацию в области экономики и политики.
В мировых СМИ широко распространено мнение, что организованная преступность в Италии представляет собой практически крупнейшую национальную корпорацию. Согласно самым приблизительным подсчетам специалистов, которые приводятся сегодня в итальянских СМИ, суммарная прибыль в сфере нелегальной деятельности в стране, контролируемая преступными организациями, составляет порядка 7% национального ВВП. Таким образом, организованное криминальное сообщество является самой крупной итальянской «частной» компанией. При том, что основные преступные сообщества на Апеннинском полуострове (сицилийская «мафия», неаполитанская «каморра»и калабрийская «ндрангета») — как считают аналитики — к началу ХХ1 века распространили свое влияние на треть национальной территории. Сегодня они контролируют значительную часть капиталов в таких отраслях, как строительство, транспорт, сельское хозяйство, мода, туризм, медицинское обслуживание, торговля (в крупных коммерческих центрах и супермаркетах), переработка и утилизация отходов и мусора. Кроме того, в области политической деятельности на вышеупоминавшихся областных территориях (так сказать, исконных землях соответствующих группировок) они контролируют многочисленные организации местной власти, добиваясь таким образом желаемых результатов при принятии решений в области экономической, финансовой и политической деятельности на местах.
Одно из самых развернутых, глубоких и точных определений сущности понятия «мафия» (в смысле общественного феномена, конечно) было дано в конце ХХ в. крупнейшим итальянским правоведом Витторио Фрозини (Vittorio Frosini). Он называл ее явлением «экономического паразитизма», имея в виду под закавыченным словосочетанием, — как он выражался, — «способ обеспечения контроля над определенными секторами национальной экономики и получения материальной выгоды в области тех или иных сфер финансово-экономической деятельности»**.
Каждое преступление, совершенное «мафиози», имеет под собой исключительно экономические интересы. По его известному замечанию, главное дело мафии — «контроль над определенными секторами экономики, и больше ничего: все прочее, по сути, — не более чем вымысел». Допускал он, впрочем, — и чем дальше, тем больше, — что она паразитирует также в сфере политики, «стремясь к установлению и в ней привычных для нее отношений типа «заказчик-клиент».
Паразитирует же эта «псевдоструктура» за счет «особенностей экономической и политической жизни общества», и в первую очередь, сицилийского общества.
«Мафия», — писал он, — является ОРГАНИЧЕСКОЙ частью сицилийского общества; она — не случайное явление, а своего рода ХРОНИЧЕСКОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ местного социума, можно даже сказать — ПАТОЛОГИЧЕСКАЯ сторона его общественной жизни…»
Ему же принадлежит и наиболее, наверное, парадоксальный вывод, который с тех пор стал отправной точкой исследований той или иной криминальной организованной структуры: Фрозини выдвинул тезис, что «мафия» есть «порождение феодальных общественных отношений», так что «исчезнуть она может только в результате их разрушения».
В этих кратких формулах кратко и с исчерпывающей полнотой были зафиксированы главные признаки сообществ, которые впервые сложились в среде организованной преступности именно на Сицилии. Ничего кардинально не изменилось до сих пор по отношению к любой группировке в преступном мире практически любой страны. Ведь к деятельности ее — где бы она ни располагалась территориально и какими бы конкретными темными делами ни занималась — применимо определение, сформулированное еще в начале прошлого столетия известным социологом и политиком Леопольдом Франкетти (Leopoldo Franchetti), по крылатым словам которого, мафия представляет собой «индустрию преступлений и насилия». Отклонения могут носить лишь формальный характер, что подтверждается и более свежими данными, время от времени публикуемыми СМИ как в самой Италии, так и за ее пределами.
И хотя Фрозини описывал и анализировал деятельность преступного сообщества в отдельно взятом регионе своей страны, к мнению этого ведущего эксперта тем не менее стоит прислушаться и сегодня, спустя несколько лет после его кончины, особенно в связи с тем, что касается оно — теперь уже вне всякого сомнения — всемирного явления, обозначаемого по странности по-прежнему чисто локальным термином «мафия».
В современных исследованиях о мафии этот феномен обычно рассматривается с трех сторон:
1) наиболее «традиционный» подход полагает, что само явление было вызвано к жизни характером ментальности определенных социальных слоев сицилийского общества;
2) с другой распространенной точки зрения, мафию рассматривают как криминальную организацию, регулируемую внутренними законами и подчиняющуюся исключительно своим собственным лидерам; состоит такая организация из так называемых «coscue» (т.е. «чешуек артишока» — если переводить буквально) или своего рода «подразделений», действующих самостоятельно, но по общим правилам и в общих интересах всей структуры (в сфере нелегального бизнеса), и соблюдающих перед лицом государства неписанный закон молчания («омерта»); вся система при этом именует себя «обществом чести» (по-итальянски: «onorate societa’»);
3) бывает, что мафию определяют не как традиционный тип мышления и поведения или особым образом организованное преступное сообщество, а как паразитическую псевдоорганизацию в области экономики и политики.
Согласно самым приблизительным подсчетам специалистов, которые приводятся сегодня в итальянских СМИ, суммарная прибыль в сфере нелегальной деятельности в стране, контролируемая преступными организациями, составляет порядка 125 млрд долларов в год. Это более чем в два раза превышает соответствующие показатели в секторе сельского хозяйства и соответствует примерно 7% национального ВВП. Таким образом, организованное криминальное сообщество является самой крупной итальянской частной компанией.
С 1992 года членами преступных группировок в стране было совершено более 3 тысяч убийств (что превышает число жертв межэтнических и религиозных конфликтов за тот же период в такой страдающей от этих бедствий стране, как Ливан).
В мировых СМИ широко распространено мнение, что организованная преступность в Италии представляет собой практически крупнейшую национальную корпорацию. Однако ни одна политическая предвыборная кампания в стране за многие годы, ни одно итальянское правительство как не уделяли, так и не уделяют этой тематике достаточного внимания, фактически продолжая игнорировать весь комплекс проблем, связанный с присутствием организованного криминала в жизни общества. При том, что — как считают аналитики — основные преступные сообщества на Апеннинском полуострове (сицилийская «мафия», неаполитанская «каморра» и калабрийская «ндрангета») к началу ХХI века распространили свое влияние на треть национальной территории. Сегодня они контролируют значительную часть капиталов в таких отраслях национальной экономики, как строительство, транспорт, сельское хозяйство, мода, медицинское обслуживание, торговля (в крупных коммерческих центрах и супермаркетах), переработка и утилизация отходов и мусора. Кроме того, в области политической деятельности на вышеупоминавшихся областных территориях (так сказать, исконных землях соответствующих группировок) они контролируют многочисленные организации местной власти, добиваясь таким образом желаемых результатов при принятии решений в области экономической, финансовой и политической деятельности на местах.
В самые последние годы в число наиболее серьезных, глубоких, дотошных и одновременно
отважных исследователей этой смертельной общественной болезни в Италии выдвинулся
молодой неаполитанский журналист и литератор, Роберто Савиано (Roberto
Saviano)***, в 2008 г.
выпустивший нашумевший роман-исследование «Гоморра» —
взгляд изнутри на деятельность и структуру преступного неаполитанского сообщества
(привычное для итальянского и иностранного уха звучание «каморра» произносится на
местном диалекте с изменением первой согласной). Изнутри, потому что молодой журналист
отважился войти в доверие к боссам одного из местных кланов и быть принятым в число
посвященных — пусть и не во всех подробностях —
в механику его преступной деятельности. По свежим следам романа (за два первых года
разошедшегося по миру общим тиражом более пяти миллионов экземпляров) был поставлен
не менее откровенный фильм, вызвавший широкий общественный резонанс в стране. Кстати,
в фильме режиссера Маттео Гарроне (Matteo Garrone) массовку составляли жители одного
из неаполитанских кварталов, где снималась картина. Такое, как выяснилось, боссы
«гоморры» не прощают: писателю был вынесен смертный приговор (видимо, за небывало
широкое обнародование «закрытых» для посторонних сведений) —
событие, неслыханное до сих пор в западном обществе: формально, конечно, но перекликающееся
с аналогичным приговором в адрес Салмана Рушди, тоже приговоренного к смерти —
однако иранскими аятоллами и в исламистском социуме. Мы-то пока еще, по крайней
мере, живем по иным законам, корнями уходящим в иудео -христианскую
цивилизацию и культуру. В ней по сей день существует свобода слова и уж за слова
пока что не казнят. Но вот, оказывается, общественный договор все же нарушен, и
мусульманские традиции тут ни при чем. Обществу и власти в Италии предстоит еще
осмысливать данный феномен, а тем временем правоохранительными службами Роберто
Савиано взят под охрану, место жительства его неизвестно, появляется он на публике
лишь изредка и ведет образ жизни, не слишком привычный для жителя демократической
страны. В скобках, так сказать, замечу, что недавно похожая реальность коснулась
еще одного члена пишущего сообщества: правда, не в Италии, а в Голландии, где был
взят под охрану журналист, автор анти -мусульманских карикатур в местной прессе. Так что,
возможно, увы, процесс как было когда-то сформулировано, уже пошел. Впрочем, я отвлекся:
возвращаюсь к сквозной теме
высказывания.
Так вот, в целом ряде своих недавних публикаций и выступлений Роберто Савиано утверждает, что мафия как преступное сообщество в общенациональном масштабе не только является одним из основных общественных зол Италии. Сегодня под этим названием следует понимать просто криминальную экономику — т.е. ту часть народного хозяйства, которая находится в руках организованной преступности, чем и объясняется цифра, составляющая те самые уже упоминавшиеся мной 7% ВВП.
«Процесс этот подобен росту раковых клеток, а само явление — смертельной болезни, о которой общество как будто и не ведает или не хочет знать. Особенно опасна складывающаяся ситуация по причине практического бездействия правящей элиты, которая, — подчеркивает Савиано, — публично и емко так и не сформулировала свое отношение к ней: ни в ходе избирательных кампаний, ни в программах, представляемых партиями на выборы, ни в заявлениях глав правительств, сменяющих друг друга на политическом небосклоне страны. Покупка голосов в ходе избирательных кампаний любого уровня давно стала делом привычным. Более того, ни одно правительство не проявило инициативу (а может быть, и не рискнуло) серьезно подорвать ЭКОНОМИЧЕСКУЮ власть системы организованной преступности».
«Поэтому, — заявляет он, — безразлично, какое из двух партийных объединений стоит у власти: преступное сообщество уже нащупало способы договариваться с обоими и гарантировать себе сохранение рычагов реального влияния на все стороны политико-экономической ситуации».
Действительно, еще ни одному правительству Италии не удалось всерьез поколебать экономическую мощь организованной преступности, которая ныне явно может рассчитывать на влияние и в высших эшелонах власти — причем в обеих оппонирующих друг другу партийных структурах страны.
Пойти сегодня на конфронтацию с ней во многих регионах страны, — и в первую очередь, конечно, на Сицилии и других территориях Южной Италии, — значит сильно понизить свои шансы на успех в ходе политических избирательных кампаний, лишиться госдотаций и привилегий, проиграть в борьбе за распределение прибыльных заказов. С другой стороны, государство — в лице соответствующих служб — даже подавив ту или иную организованную группировку, ослабив тот или иной преступный клан в том или ином городе страны, тем не менее не спешит с радикальной конфискацией имущества этих преступных организаций. А ведь только таким образом и можно надеяться эффективно противостоять организованной преступности: распространить борьбу с ней из сферы охоты за преступниками также в область финансово-экономических операций (дабы лишить кланы основы их экономической и, следовательно, политической власти). Увы, подобное происходит поразительно (так и тянет сказать «преступно») медленно. «Мафия», «каморра» и «ндрангета» — теряя в людском ресурсе (но явно восполняя его) — практически не теряют ни экономической, ни финансовой власти и, значит, возможности политического влияния.
Так не хотят или (уже) не могут власти в Италии вырвать из рук оргпреступности
главное ее оружие —
экономическое? Еще почти десятилетие назад, должен признаться, я задался подобным
вопросом, когда отслеживал подробности событий, связанных с арестом главарей сицилийской
мафии. Тогда-то я и заметил, в частности, что в итальянских СМИ так и не появились
сообщения о судьбах огромных финансовых средств (в банковских капиталах ли, в виде
недвижимости, акциях в десятках и десятках предприятий промышленности и сервиса),
им принадлежавших (судя по опубликованным данным). Мафиози арестованы, а их достояние?
Оно-то куда девалось? Или никуда не девалось, а плавно перешло из рук арестованных
и посаженных по тюрьмам в руки их ближайших родственников и коллег по «бизнесу»?
Лишь сугубо малая часть таких средств хоть как-то в последние годы, так сказать,
утилизируется государством, переходя в общественную собственность либо передаваясь
во владение прозрачных и легальных частных структур. Однако доля подобных перераспределений
смехотворно невелика: было подсчитано, что лишь порядка 5-6% криминальных состояний
поменяло хозяев. Буквально капля в море. А по какой причине? На так поставленный
вопрос вы не найдете ответа ни у политиков или правительственных чиновников, ни
(увы) в прессе и
на телевидении.
«Мафия бессмертна» — это выражение стало поговоркой, его можно часто услышать в Италии. Либо, наоборот, — главным образом на Юге, — само ее существование будут отрицать, честно глядя вам в глаза. Особой, впрочем, разницы тут нет, ибо определяются подобные полярные высказывания лишь местными особенностями существования и ментальности. Не следует забывать и того, что региональные, областные, местные (все равно, каким словом их наречь) условия жизни тут по-прежнему довольно заметно различаются, традиции сохраняются. И это в принципе прекрасно: Италия — очень разнообразная страна и в этом смысле тоже, а не только в отношении ландшафта, климата, одежды, еды, языка, архитектуры (и вообще искусства во всех его сферах).
Централизация, унификация хороши, главным образом когда необходимо справляться с общими бедами, неурядицами, социальными болезнями и общественными пороками. Организованная преступность в Италии как раз и является тем самым «объектом», с которым надо, причем срочно, справляться объединенными усилиями. К ним взывают, в частности, писатели, публицисты, журналисты, подобные Роберто Савиано. С той же целью было в свое время написано и эссе Леонардо Шаша. К нему и обратимся.
Примечания
* Остров Сицилия «открыл» для европейских читателей шотландец Патрик Брайдон (Patric Brydone), побывавший там в 1770 году и три года спустя опубликовавший в Лондоне книгу «Путешествие по Сицилии и Мальте». В первые же несколько лет вслед за этим она выдержала только в Англии 10 изданий и была переведена на итальянский, французский и немецкий языки — свидетельство значительного интереса, проявленного читателями в континентальном масштабе. До того же, надо сказать, Сицилия в сознании европейцев существовала, скорее, в качестве своего рода мифологического понятия, чем реального географического пространства. Достаточно сослаться на знаменитую «Энциклопедию» французских просветителей (к тому же изданную после выхода в свет труда шотландского путешественника), в которой топоним Палермо упоминался лишь в качестве названия близлежащей горы: о существовании города энциклопедисты, похоже, и не ведали.Правда, и сам Брайдон отдал основательную дань мифологическим сведениям и слухам, собрав в книге много непроверенных либо просто вымышленных сведений, корректировка которых, равно как и умножение фактов, стало делом путешественников и исследователей в последующие столетия.
** Практическим подтверждением этого тезиса стали результаты специальных исследований, показавшие, что в период проведения послевоенной аграрной реформы на Сицилии (1946–48 гг.) перераспределение земли и наделение ею мелких собственников (крестьян и батраков, бывших в то время основной массой населения острова) производилось центральной властью при посредничестве (а, по сути, руками) все той же мафии (либо лиц, тесно с ней связанных).
*** Ниже я составил подборку высказываний Роберто Савиано — из написанных им статей и длинного ряда интервью, взятых у него представителями СМИ из разных стран мира.
В
Леонардо ШАША. Заметки о мафии в литературе
Leonardo SCIASCIA «Appunti su mafia e letteratura» // in: Nuovi Quaderni del Meridione. Palermo, n.5 — 1964: pp.118-126).
Перевод и примечания Вероники Язьковой
Брошюра Луиджи Капуаны Сицилия и бандитизм — плод боли, отчаяния, негодования. В ней отразилось то сокровенное, что, по мнению автора, уже давно созрело в его душе и рвется наружу и «силой своего воздействия не может оставить читателя равнодушным». В действительности же боль, отчаяние и негодование Капуаны — не что иное, как запоздалая реакция на событие, собственно породившее эти чувства:
«Двое образованных и честных молодых людей отваживаются на совершенно неожиданный по нынешним временам шаг. Поводом к тому послужило правительственное сообщение о расследовании положения дел в Сицилии. Выступив с подобным заявлением, правительство имело несчастье подтвердить публично, уже самой постановкой вопроса, что события, происходящие в Сицилии, выходят за рамки обыденного… Не вполне доверяя правительству, молодые люди решают разобраться во всем сами и начинают собственное расследование. Их богатство, обширные знания по истории и экономике, готовность отдать силы служению политическим интересам страны по примеру государственных мужей Англии — все это лишь укрепляет юных подвижников в их решимости довести до конца задуманное ими благородное предприятие, что, бесспорно, делает им честь, как, впрочем, сделало бы честь любому, кто бы на такое отважился… Поездка в Сицилию состоялась, и вот итогом наблюдений, расспросов, расследований — словом, итогом титанических усилий стало издание двух томов объемом почти что в пятьсот страниц каждый.
Предприятие
это, однако ж, имело изъян в самой своей основе, молодые люди просчитались в главном.
Отправляясь на Юг, они оказались в сходном положении с врачами, которые идут к постели
больного с твердым убеждением, что болезнь этого несчастного неизвестна науке. В
таких случаях врачи останавливаются в полнейшей растерянности перед объятым лихорадкой
человеком, скажем, в тифу, точно таким, в сущности, как многие из тех, кого они
не раз наблюдали в больничных палатах или в частных домах; в таких случаях врачей
ставят в тупик даже самые обычные физиологические симптомы; в таких случаях они
видят в больном целую клинику, настоящий ящик Пандоры… Покидая его, они бегут
так, как если б им пришлось спасаться от неведомой страшной инфекции, и, уверен,
прежде чем они соберут консилиум и начнут обсуждать диагноз и лечение, они сочтут
необходимым подвергнуть себя тщательной дезинфекции и выкупаться в растворе сулемы…
Таковы мои впечатления от чтения тех двух томов (я перечел их
недавно)».
Под
«двумя томами» подразумевается двухтомное сочинение Франкетти-Соннино Сицилия в 1876 году, выпущенное в свет издательским домом «Барбера»
в 1877 г. Пятнадцатью годами позже, в 1892 году,
именно это сочинение и стало объектом полемических нападок Луиджи Капуаны. В брошюре
Сицилия и бандитизм Капуана доказывает, призвав
на помощь статистику, что по уровню преступности Сицилия лишь незначительно опережает
другие области Италии, тогда как по характеру и тяжести преступлений Сицилия и вовсе
сопоставима с Северной Италией, Францией и Англией. В точности такие аргументы приводит
обычно образованная верхушка сицилийского общества всякий раз, когда вследствие
какого-нибудь из ряда вон выходящего происшествия тема мафии всколыхнет общественное
мнение Италии. Все это, подчеркнем, возрождает скрытый, но неизменно присутствующий
в отношении Севера к Югу расизм. Чаще всего расизм этот принимает различные формы
осмеяния: от анекдотов и каламбуров о нечистоплотности и невежестве южан (о том,
например, что завезенное гарибальдийцами мыло сицилийцы едят место джема, или что,
мол, Италия делится на северян и грязных дикарей), вплоть до переведенных на жесткий
язык экономики объявления о вакансиях: «Требуются работники! Южанам просьба не беспокоиться»,
или «Сдается в наем. Южанам просьба не беспокоиться». Причем подобные объявления
можно прочесть в так называемых «просвещенных»
газетах Севера.
В общем, стóит государству, чья позиция всегда определена общественным мнением Севера, поставить вопрос о мафии (либо же, переводя это на язык, к которому любит прибегать государство, об «обеспечении безопасности» в Сицилии) и заявить, что мафия — проблема исключительно сицилийская, типичная для Сицилии в силу ее истории и психологии, намеренно выводя ее за границы собственной ответственности, как сразу же за этим заявлением следует адекватный ответ сицилийской элиты — она спешит прикрыть совершенные преступления статистикой и обратиться к опыту других областей и даже стран. Совершено убийство в Корлеоне? Плохо, конечно, — ответят вам, — но в Брианце совершено еще более чудовищное злодеяние! Очередная разборка «косок» в Палермо? — Безобразие! Но в Лондоне, — поспешат возразить вам, — еще хуже, там маньяки нападают на молодых женщин в общественном транспорте… Подобная тактика не работает в единственном случае: когда жертвами мафии становятся представители органов охраны порядка. В этом случае негодующие голоса тех, кто обычно склонен «маскировать» и «минимизировать», единодушно вливаются в общенациональный хор протеста и возмущения. И вот налицо двойная мораль…
Именно такую — фарисейскую — тактику избрал Луиджи Капуана. Вместе с тем его вряд ли можно считать участником «системы», хотя бы потому, что, будучи уроженцем восточной Сицилии, он не мог получить исчерпывающего представления о мафии. Капуана, впрочем, не претендует на это. В приложении к Сицилии и бандитизму он воспроизводит главу Питрé о мафии с заметным акцентом на языке и фольклоре, а также некоторыми социологическими обобщениями, которые, однако, не кажутся нам вполне убедительными: «Мафия — это не секта и не ассоциация; у нее нет инструкций и уставов… Мафия — это сознание собственного бытия… Мафиози хочет, чтоб его уважали, и почти всегда уважает других… Он умеет сам постоять за себя, а когда у него не хватает сил, он делает это с помощью других — тех, кто, так же как он, думает и так же чувствует. Его поймут в любом случае. Знает ли мафиози человека, который ему помогает и которому он доверяется, или нет, — не важно: только одного движения глаз или губ или полуслова довольно, чтобы мафиози мог рассчитывать на восстановление справедливости или, по крайней мере, на реванш». Вот где возникает противоречие между отрицанием какой-либо формы ассоциации и признанием очевидного факта: достаточно «одного движения глаз или губ или полуслова», чтобы дать полномочия на отмщение или вендетту человеку или группе людей, пусть даже незнакомых, но «так же думающих и так же чувствующих».
Глава Питрé была опубликована в сборнике Обычаи, традиции, верования и предрассудки народа Сицилии в 1889 году, через несколько лет после издания труда Алонджи о мафии и расследовании Франкетти–Соннино. Четырьмя годами позже, в 1893 году, прогремело знаменитое дело Нотарбартоло — оно полностью подтвердило выводы Аллонджи и Франкетти. Капуана же, переиздавая брошюру Сицилия и бандитизм в 1898 году, не счел нужным менять свои суждения. Равно как и мы не считаем себя вправе менять суждение о его «чистосердечии».
Слово «мафия» совершенно неожиданно всплывает в списке еретиков, выведенных на аутодафе в Палермо в 1658 г. «Мафия» — прозвище некой мошенницы: «Катарина Ла Ликатиза, иначе именуемая Мафией». Маловероятно, чтобы это слово имело здесь какое-либо иное значение, кроме того, какое ему припишет Питре по прошествии двух столетий, а именно: «дерзость», «самоуправство», «разбой». Однако если даже принять как данность, что сам термин «мафия» существовал уже тогда (но не был включен в словари, — поясним мы вслед за Питре, — поскольку словари составлялись не на разговорном наречии, а на итальянском литературном языке), нужно сразу же оговориться: словом «мафия» обозначалось все что угодно, кроме понятия «ассоциации» или «братства». Так продолжалось вплоть до 1838 г., когда генеральный прокурор города Трапани дон Пьетро Уллоа отправил министру юстиции отчет об экономическом и политическом положении на Сицилии с подробным описанием мафии. Тогда, правда, это слово тоже произнесено не было: оно прозвучит лет через тридцать в комедии «Мафиози из наместничества» и сразу же обретет широкую известность.
«Нет на Сицилии такого чиновника, который не пресмыкался бы перед власть имущими и не извлекал бы выгоды из своего положения. Произвол властей вынудил народ прибегнуть к следующим, странным и весьма опасным, средствам защиты. Во многих городках существуют так называемые Братства — своего рода секты, которые сами именуют себя партиями. Члены их связаны между собой только одним — подчинением главе, причем этот глава может быть крупным землевладельцем или же церковным иерархом. Средства из общей кассы идут на различные нужды: на подкуп чиновника или, напротив, на снятие его с должности, на защиту должностного лица или на осуждение невиновного. Народ вступил в сговор с преступниками. Стóит случиться грабежу, как тут же объявляются посредники, которые помогут вам выкупить украденные вещи. Многие судьи, к примеру, судья Большого гражданского суда Палермо Скарлата или знаменитый Сиракуза, покрывают такие братства непроницаемым покровом. Заставить же гвардию прочесать улицы и найти свидетелей совершенного средь бела дня преступления решительно невозможно! И вот в центре этого развала — столица с ее роскошью, с ее феодальными замашками (и это в разгар XIX века!); город, в котором проживают сорок тысяч душ трудового люда, чье благосостояние зависит исключительно от каприза власть имущих. Здесь, на Сицилии, продаются должности, покупается правосудие, поощряется невежество…»
Итак, в 1838 году мафия уже существовала, но под другим именем (кстати, формы мафии, сходные с теми, которые выделил Уллоа, выявил и вице-король Доменико Караччоло. Доказательством тому — его декрет об обязательном разоружении мастеровых, ряд нашумевших арестов и вообще то внимание, с каким вице-король наблюдал за отношениями знати с городским преступным миром). А потому не вызывает сомнения, что в период с 1838 по 1863 г., то есть с момента составления отчета Уллоа и вплоть до выхода в свет комедии Риццотто и Моски, слово «мафия», изначально обозначавшее произвол отдельного индивида, постепенно входит в обиход как термин, обозначающий произвол целых ассоциаций, так называемых братств или партий.
Рамки эссе не позволяют нам, однако, углубиться в историю происхождения слова «мафия» и тем более в изучение самого этого феномена. Мы хотим только констатировать следующее. Парадоксальным образом литература, которая всегда ставила своей целью служение истине и стремилась к правдивому отражению действительности, либо молчит, когда речь заходит о мафии, будто бы соблюдая «омерту», либо ограничивается филологическими или этимологическими наблюдениями, предпочитая их реалистической оценке этого явления.
Первым мафиози в сицилийской литературе (первым — в весьма коротком списке) был Розолино Качоппо, герой романа Эммануэле Наварро делла Миральи «Карлица». Действие романа происходит в Самбуке, провинция Джирдженти: это маленький городок на границе с провинцией Палермо, неподалеку от Корлеоне. Наварро не использует термина «мафиози», нет; он называет своего героя «честным парнем». Однако быть «честным парнем» может лишь истинно великодушный человек. Собственно, Розолино Качоппо таковым и является. В финале романа он не колеблясь принимает Розарию Пассалакву — женщину, отвергнутую другим, в которую сам Розолино давно тайно влюблен. Вообще терпимость к сексуальной свободе своей избранницы — независимо от того, идет ли речь о ее прошлом или о ее настоящем — очень характерна для мафиози. Впрочем, это далеко не единственное качество «честного парня».
В произведениях Пиранделло, главным образом в романе Старые и молодые, изображены совсем другие мафиози: это искушенные в предвыборных играх люди, но и там писатель не называет их «мафиози». Более того, если нам не изменяет память, термины «мафия» и «мафиози» вообще ни разу не появляются в романах этого (заметим, сицилийского!) писателя.
А вот наконец произведение, прямо так и озаглавленное — Мафия, комедия. Автор — Альфредо Чезарео. Комедия была опубликована во время Первой мировой войны, но, возможно, так и не была поставлена. Просмотрим список действующих лиц… Похоже, на этот раз нам повезло: маркиз, префект, квестор, депутат, полицейский инспектор, барон, наемный охранник и наконец… мафиози. Собственной персоной! «Как?! — скажете вы. — Только один мафиози? На всю комедию? Подозрительно!..» Ну, разумеется, он не один, но прежде перескажем сюжет.
Действие происходит перед войной 1914–1918 гг. в крупном сицилийском городе. В семье префекта (он не является уроженцем Сицилии) происходит досадная неприятность: сын местного барона соблазняет его дочь. Барон-отец не дает согласия на свадьбу, и тогда префект, вняв совету маркиза, обращается к кавалеру Расконá, всемогущему главе местной мафии. Расконá с готовностью берется за дело, но просит 25 тысяч лир — «на одни только расходы». Со словами «ваше правосудие, однако, недешево» префект все таки выписывает кавалеру чек на указанную сумму. За несколько дней дело улажено. Барона -младшего похищают, но вскоре отпускают, заручившись торжественным обещанием барона-старшего не препятствовать браку его сына с дочерью префекта. Добившись своего, префект вспоминает вдруг, что он был послан в Сицилию не просто так, а с целью «искоренить мафию». Однако выполнить это задание он уже не может: подписанный им чек — надежный компромат в руках кавалера Расконá.
История, конечно, сама по себе маловероятная, но если вписать ее в контекст разговора о мафии и ее этике, то получится более чем выразительная картина. В репликах кавалера Расконá приоткрывается историко-культурная, этическая и политическая парадигма того явления, которое означает «чувствовать себя мафиози».
1. «Взять хотя бы нашу привычку говорить на диалекте… Что поделать! для меня это самый благозвучный язык на земле. В этом я солидарен с аббатом Мели, да пребудет с ним Господь».
2. «Слыхали? А? Я спрашиваю вас, слыхали? А все для того, чтобы очернить эту несчастную страну! Случись резня, или бандитское нападение, или похищение, или поджог в Милане, в Кунео, в Понтелагоскуро… Кто все это совершил? Воры, убийцы, бродяги, словом, обычные преступники… отбросы общества. А случись все это здесь? Кто виноват? То-то… Здесь все другое… Имя этому — страшное, зловещее, загадочное, мистическое — мафия!»
3. «Я человек чести, я чту закон и государственные учреждения… При чем тут это? А притом, что благодаря доверию депутатов я был избран в провинциальный Совет. Ну и скажите вы мне, разве я хоть раз не поддержал его законопроекты?»
4. «Не смешите меня! Правосудие существует, это правда, но только для того, у кого хватит сил растоптать его! Взять хотя бы вас; вы, к примеру, в вашем положении… на стороне правосудия? Ваша дочь по любви, по горячности подарила всю себя человеку, которому она слепо верит, — своему избраннику. Парень тоже мечтает на ней жениться. Но тут встревает барон, деспот, который противится этому браку из-за какого-то своего мелкого тщеславия! Справедливость требует помешать этому досточтимому господину творить самоуправство. Но кто может это сделать? Вы? Нет. Закон? Тоже нет. Это могу сделать я. Потому что я не закон: закон — это правосудие для меньшинства, а сила — это уже закон для всех. Когда слабые, оскорбленные, угнетенные, наконец, поняли, что правосудие — это обман и насилие, они сказали: «поменяемся-ка мы ролями, и теперь насилие и обман будет нашим правосудием!” Вы называете это мафией, но, по сути, это общественный бунт».
5. «Ваше общество прогнило насквозь, а гнилое общество понимает только язык огня и меча. В законе нет правды? Сплошная провокация и ложь? А тогда я поставлю себя над законом! В чем состоит мораль нашего времени? В том, чтобы блюсти свою выгоду, думая, как удержаться в рамках кодекса… Да я перепрыгну через эти рамки! Я всегда иду напролом, мне нечего бояться… Ну, ладно, довольно. Все это болтовня… Перейдем к конкретике. Правительству есть над чем поразмыслить. Пускай оно посчитает, во что ему обойдется борьба с бандитизмом: я имею в виду людей, деньги и компроматы… И потом, через шесть месяцев выборы… Ну что ж… Депутатами займусь я…»
Другой персонаж пьесы, резонер, иронично парирует это славословие мафии:
«Какие уж тут могут быть сомнения?! Вы воруете, вы убиваете, вы поджигаете, вы разбойничаете… и все это ради правосудия!»
Но и это не смущает Расконá:
«Я не оправдываю и не обвиняю мафию и ее перегибы. Дурной крови везде хватает, и мафия — тут не исключение. Человек — есть человек, он уже по природе своей наполовину свинья, наполовину — волк. Я знаю многих храбрых парней, из тех, по ком уже давно веревка плачет, — так вот они, пользуясь покровительством, не чураются поднимать руку на бедноту. Я знаю и тех, кто за кусок хлеба исполнит любой приказ хозяина. Мерзавцы, согласен! Но кто в этом виноват? Что сделало для нас государство? Оно нас использовало, развратило и прокляло…»
Комедия
написана, разумеется, на диалекте. Мы говорим —
«разумеется», потому что Расконá исповедует такую теорию: Сицилия —
отдельная нация, если судить по ее языку и характеру ее идентичности. Мафия же —
это ее государственный организм; это невидимое, но совершенно осязаемое «государство»
в рамках иллюзорного Итальянского государства —
государства «видимого», но абсолютно беспомощного, хоть внешне вполне реального.
Луиджи Натоли, автор исторических романов, адресованных как широкому читателю, так
и не в последнюю очередь (что тоже не случайно!) сицилийской диаспоре в Америке,
приходит к выводу: именно благодаря тайному «мафиозному государству» сицилийцы сумели
выжить в тех страшных исторических условиях, в которых остров пребывал на протяжении
многих веков. Относительно недавно Франко Бриатико посвятил Натоли довольно острую
статью под названием «Исторические истоки мафии»
(Terzo programma, I, 1963), и в ней, ограничившись
рассмотрением одного, но самого известного романа Натоли «Блаженные паолинцы», Бриатико заострил внимание
читателя не столько на поговорках и типичных выражениях сицилийского народа, сколько
на интригующей, мистической, каббалистической подоплеке
произведения.
Во всех романах Натоли обязательно присутствуют различные формы мафии, тайных обществ и ассоциаций людей «одной крови», которые добиваются частичного или полного (пусть даже эфемерного) триумфа правосудия. Такие сообщества и ассоциации никогда не возникают на пустом месте: толчком к этому всегда бывает эпизод насилия, унижения или оскорбления, причем последний первичен, именно он «генерирует» мафию. Поясним: представьте себе, что Ренцо и Лючия — не объекты провидения, а его субъекты, и все сразу станет на свои места. Не удивительно, что романы Натоли изобилуют жертвами: это бастарды, которые заделываются мафиози, чтобы оспорить у законных владельцев имя и права; это обокраденные сироты; это молодые женщины, обесчещенные власть имущими или попавшие под их страшную, нередко чудовищную опеку. Вообще «жертвенность» героев Натоли — не что иное, как отражение того положения, в котором оказалась сама Сицилия под гнетом анжуйцев, испанцев, инквизиции и в разгар бурбонской реакции. И убивают-то персонажей Натоли — Франческо Паоло Ди Блази и Фра Диего Ла Матину — не потому что они придерживаются якобинских или же еретических взглядов, а потому, что они думают, как Расконá.
Возьмем, к примеру, роман Фра Диего Ла Матина (как и другие произведения, Натоли опубликовал этот роман в миланском издательском доме «Ла Мадоннина» под псевдонимом Вильяма Голта). Действующие лица — реальные люди: французский перчаточник Джамбаттиста Вернон, преданный суду инквизиции в 1641 г.; Джузеппе Д’Алези, Антонино Ло Джудиче и Антонио Ла Пелоза — вдохновители народного восстания 1647 года (последний, однако, был обычным бандитом, и его повешение, в самый разгар восстания, не пробудило в народе ни особого негодования, ни особого сочувствия); Фра Диего Ла Матина — еретик, обвиненный до сих пор неизвестно в какой ереси и убивший на допросе инквизитора Сицилии — беспрецедентный факт в истории инквизиции. Что связывало этих людей в реальности? Двое из них, Вернон и Ла Матина, окончили жизнь на костре (правда, произошло это с интервалом в восемнадцать лет), остальные же — золотых дел мастер Д’Алези, юрисконсульт Ло Джудиче и мельник Ла Пелоза — приняли самое активное участие в восстании 1647 года. Натоли же изображает всех этих персонажей членами одной консортерии. По авторскому замыслу, они должны вызволить молодую женщину с ребенком из тюрьмы, куда их запрятал священник, родственник инквизитора. «Мельник» (а что Ла Пелоза был мельником, подтверждает Ла Лумия) — совсем неподходящая профессия для человека, который в состоянии создать консортерию и придать ей вес «клики». Поэтому Натоли меняет род занятий Ла Пелозы и делает его vastaso, то есть «подручным». Вот как он описывает это ремесло и характер своего героя:
«Нино Ла Пелоза был тем, что называлось раньше да и теперь называется vastaso, то есть грузчик, или подручный, один из тех, кто работал на свежем воздухе, держал «место» на площади Балларó. Таких площадей было четыре, и, следовательно, артелей «подручных» тоже было четыре: на площади Балларó, на площади Фьеравеккья, на площади Гараффо и на площади Капо. В любой час дня всякий мог видеть там этих парней: они сидели на скамейках или прямо на земле, босые, без рубахи, готовые в любой момент сорваться по вызову. Они брались за любую работу… Они обязаны были состоять в религиозной конгрегации и беспрекословно подчинялись главе этой конгрегации или же тому, кто был таковым по существу. Моральный авторитет «главы» непререкаем: такой авторитет завоевывают храбростью и подтверждают на деле; сила всегда в почете у грубых, невежественных людей. «Глава» непременно должен быть серьезным, принципиальным, по-рыцарски великодушным, отчаянно дерзким и в то же время он должен обладать острым чувством справедливости. Словом, идеальный христианин! Преданность и подчинение ему абсолютны: когда же его просят рассудить спор, он судит с исключительной непредвзятостью, и никто не смеет возмутиться или высказать сожаление, если суд свершился не в пользу истца. Нино Ла Пелоза был главой подручных Балларó».
Сомнений нет: перед нами глава мафиозной группировки, глава мафии, но мафии особой — не нынешней, а той, другой мафии, на манер Расконá. Едва ли можно оспорить тот факт, что различные формы мафиозной солидарности (опять-таки на манер Расконá) всегда сопутствовали истории угнетенных народов. Но это уже онтологическая проблема.
Занимаясь изучением сицилийских конституций 1812 и 1820 гг., Микеле Амари заглянул глубже и пришел к выводу, что сицилийцы в полной мере осознали специфику внутреннего уклада жизни на Сицилии уже после Войны Сицилийской вечерни. О том же, только в несколько ином ключе, говорит и Натоли (его романы охватывают в своей совокупности весь период истории острова, начиная как раз с Войны Сицилийской вечерни), а именно: что в чистом виде форма организации жизни в Сицилии — как форма особого сицилийского бытия с ее неписаным законом, — сводится к союзу людей «одной крови», одинаково думающих и одинаково чувствующих.
Перевод и примечания Вероники Язьковой
Г
*** Как я уже упоминал, после выхода в свет (в 2008 году) книги Роберто Савиано «Гоморра» и последовавшего за ней одноименного кинофильма писатель был приговорен боссами «каморры» к смерти, и с тех пор вынужден жить под неотступным «прикрытием» правоохранительных служб. Подобной широчайшей огласки областные мафиози никак не ожидали (по подсчетам самого Савиано, только в Италии его книга к концу 2010 года разошлась общим тиражом более трех миллионов экземпляров, а за рубежом ее было продано и того больше — около пяти миллионов). Так что гнев бандитов вполне понятен: теперь уже никто — ни в Италии, ни вообще на Западе — не может полагать, даже теоретически, что организованная преступность — вымысел досужих литераторов. Ее высветили изнутри, без всяких прекрас, которые прежде нередко давали основания для сомнений в существовании столь обширного преступного организма, которым является любая криминальная структура — без областных или национальных различий. К слову сказать, автор «Гоморры» в этой связи не раз напоминал, что именно на итальянской «почве», в тесной связи с крупнейшими местными криминальными группировками в 90 -х годах сложились и структурировались аналогичные преступные организации, созданные на европейской территории выходцами из Албании и Нигерии.
Но вернемся к самому Савиано. Невзирая на столь неожиданно и резкоизменившиеся условия своей жизни и деятельности, он неутомимо продолжает действовать в том же направлении: публично — в регулярных выступлениях на публике, в теле- и радиопрограммах, в интервью центральным СМИ из многих стран мира — обличать организованную преступность, вскрывать ее методы, ее политику и связи с политическими, коммерческими, правоохранительными организациями на разных уровнях. В связи с чем мне показалось небезынтересным попытаться, хотя бы вкратце представить основные положения, которые развивает этот отважный человек в своих публичных выступлениях последних лет. Причем дается это ему ох как нелегко. По его собственным признаниям, успех и популярность книги неимоверно превзошли его ожидания и развернули жизнь совсем не в то русло, в какое он намеревался ее направить. Савиано не раз уже говорил, что бывают дни, когда он буквально ненавидит себя за то, что написал эту книгу.
Поэтому я сгруппировал его высказывания в виде кратких тезисов и расположил их в рамках отдельных тематических «рубрик».
— Если рассуждать о природе, о корнях организованной преступности в Италии, то, конечно же, она зародилась на Юге — именно там стала впервые применяться практика насильственного изъятия части прибыли у частных предпринимателей (т.е. рэкет), там выстраивалась иерархия преступных кланов, налаживались связи между ними, там же наконец производилась (и продолжает производиться) вербовка армии исполнителей. Но деньги делаются совсем не там — для этого там нет никаких возможностей. Сами подумайте: Юг до сих пор — слабо развитая во всех отношениях территория страны, где безработица достигает 40%, но ее используют для закачивания европейских фондов, за счет которых обогащаются преступные капиталы; сюда текут потоки наркотиков из Латинской Америки и Африки, которые затем распределяются по другим частям Европы — в Милан, Рим, Париж, Лондон, Марсель, Бонн. В этом — огромное значение Южной Италии для всего преступного бизнеса в мировом масштабе.
— Нет единой криминальной организации в Италии. Сторонние наблюдатели ошибаются, к тому же употребляя для обозначения этой якобы единой структуры термин «мафия». На деле же в Италии существуют три основные независимые друг от друга преступные структуры: «коза ностра» в Сицилии, «каморра» в Кампании (Неаполитанская область) и «ндрангета» в области Калабрия. Причем члены той же «ндрангеты» употребляют самоназвание «коза нуова», а в Кампании используют слово «система»; «мафия» — общеупотребительное название исключительно для «коза ностра».
— Что же касается различия между основными преступными «империями» Италии, то сицилийская «коза ностра» наиболее известна как в стране, так и за рубежом, благодаря главным образом кинофильмам и художественной литературе, а также в связи с тем, что именно эта организация прославилась за счет убийств видных политиков и других общественно значимых личностей, например, судей Фальконе и Борселино. «Ндрангета» представляет собой тоже очень мощную структуру, о которой, однако, мало что известно до сих пор, поскольку она строится на теснейших родственных связях, на основе кровного родства — в нее невозможно попасть никому, кроме близких родственников. К тому же она малочисленна, и в ней практически невозможно заполучить информаторов. «Каморра», напротив, самая доступная, скажем так, структура: в нее можно вступить даже извне, даже если у тебя есть родственники в правоохранительных органах — правила приема в клан очень либеральны. Можно, кроме того, создавать свои группировки (внутри кланов). С другой стороны, в ней регулярно происходят переделки «сфер», которые, как правило, выливаются в отстрел конкурентов прямо на улицах и в общественных местах. Поэтому «каморра» такая кровавая организация. Она не живет вне вооруженных конфликтов (в отдельные такие периоды дело доходило до четырех-пяти убийств ежедневно: в подобных случаях жертв случается не меньше, чем, скажем, в том же Багдаде — в худшие периоды). Я специально останавливаюсь на указанном характере «каморры», поскольку итальянская организованная преступность зачастую изображается в романтическом свете, вроде историй про бандитов, ловко ускользающих от правосудия, исповедующих своеобразный кодекс чести в отношениях между собой. На самом же деле, речь идет о преступных картелях, действующих во всех сферах экономики, и в первую очередь в легальных ее отраслях, таких как текстильная промышленность, транспорт, туризм, строительство, утилизация мусора. И только затем следует деятельность типа торговли наркотиками или вымогательства. Что касается непосредственно «каморры», то это — одно из наименее изученных преступных сообществ Италии, несмотря на то что оно самое многочисленное по составу, располагает наиболее разветвленной сетью контактов в легальном обществе и от его «рук» погибло наибольшее количество людей. Она, на мой взгляд, является крупнейшей проблемой в сфере борьбы с организованной преступностью на Европейском континенте.
— Преступные империи тем не менее состоят в союзнических отношениях. Хотя и недолюбливают друг друга. Так, «каморра» смотрит на «коза ностру», так сказать, сверху вниз, поскольку последняя применяет ошибочную (с точки зрения первой) практику политических убийств. Здесь это называется «идиотизмом Корлеоне», тем более что лидеры сицилийской преступности всегда склонялись к поддержке правых партий, тогда как парламентская комиссия по борьбе с оргпреступностью отличается пролевыми симпатиями. «Каморра» и «ндрангета», со своей стороны, привыкли смотреть налево, что — по крайней мере в какой-то степени — затрудняет борьбу против них.
«Каморра» воздерживается от устранения общественно значимых лиц, противостоящих ей, и предпочитает отделываться от них мирными способами: прервать успешную карьеру, скомпрометировать в наиболее подходящий для этого момент, испортить репутацию и т.п. Ведь прибегать к убийствам значит играть на руку тем, кто хочет добиться твоего ареста (и таким образом получает этот повод). Действовать же «мирными» средствами означает действовать в рамках демократии, прибегая к свойственным ей самой методам, соблюдая ее принципы. И разобраться в таких случаях, привлечь к ответственности всегда бывает гораздо труднее.
— «Грязные» деньги сегодня работают не только в Неаполе и вокруг, не только на Сицилии или даже на Юге в целом, но и в других регионах Италии, и в других странах: итальянская оргпреступность глобализировалась. Она захватила и захватывает не только такие традиционные для себя сферы деятельности, как торговля наркотиками, проституция или строительный бизнес, но действует ныне и во многих других отраслях народного хозяйства — от утилизации отходов вплоть до туризма и реставрационного дела. Преступные сообщества оперируют сегодня на трети национальной территории. «Южане» вольготно чувствуют себя не только дома. Одним из последних подтверждений чему служат массовые аресты, проведенные в конце минувшего года на Севере — в Ломбардии, в области, которая является средоточием промышленной, деловой и финансовой активности в стране. В декабре минувшего года там было арестовано174 члена различных преступных группировок, принадлежавших к 19 мафиозным кланам, оперирующим в 15 районах области (а это — добрая половина административно-территориальных подразделений Ломбардии). Причем все они — выходцы из калабрийской «ндрангеты» (на «классической» территории которой одновременно арестовали около полусотни ее членов, включая карабинеров и бывшего члена национального Парламента).
Действительно, чем активнее, глубже и шире глобализируется международная экономическая и социально-общественная жизнь /действительность, тем труднее, естественно, вести речь о строго национальных ее «составляющих», в т.ч. подсчитывать доходы и определять сферы деятельности организованной преступности в рамках той или иной национальной территории. Если та или иная подобная структура получает свои «грязные» доходы на одной территории, «отмывает» их на другой, а затем вкладывает в «прозрачный» бизнес — на третьей, то по какой «национальной» принадлежности прикажете записывать такую преступную организацию? Тем более что в составе ее «человеческого материала» могут числиться граждане самых разнообразных стран. — А. С.
—
Но в Италии — в отличие от всех других
западных демократий —
слухи и неподтвержденные сведения о связях политиков с организованной преступностью,
как правило, не являются компроматом. Напротив, они часто служат на пользу карьере,
так как означают (негласно, конечно), что такие официальные лица способны обеспечить
поддержку бизнесу, устранить препятствия к своевременному осуществлению того или
иного проекта, будь он частным или государственным. Поскольку ясно, что «мафия»
использует для этого свои административные ресурсы на местах, так что экономическая
составляющая будет соответственным образом «подмазана» эффективной политической
поддержкой.
— Все это приводит к тому, что — доходы преступных организаций, действующих в Италии, неуклонно растут. В последние годы ведущие СМИ заговорили о цифрах, исчисляемых многими десятками миллиардов евро. По последним оценкам крупнейшего национального Объединения промышленных, торговых и коммерческих предприятий Confesercenti, суммарный годовой оборот трех крупнейших преступных картелей Италии — неаполитанской «каморры», калабрийской «ндрангеты» и сицилийской «коза ностры» — по самым скромным подсчетам, достигает 230 миллиардов долларов (причем речь идет только о тех отраслях, в которых их деньги работают, так сказать, напрямую; если же добавить к этому еще и сферы, куда «грязные» деньги вкладываются опосредованно, то цифра окажется значительно больше), что составляет 7% национального ВВП. А ежегодные доходы организованной преступности исчисляются цифрой порядка 90 млрд евро (для сравнения: годовой доход ведущей итальянской компании «Фиат» выглядит скромнее — «всего» 80 миллиардов долларов). «Мафия» с большой буквы является, таким образом, крупнейшим частным предпринимателем в Италии и одним из самых крупных в Европе. Если же посмотреть на ее деятельность с другой стороны, то (ограничиваясь опять-таки только тремя вышеупомянутыми криминальными организациями) окажется, что ее жертвами за тридцать последних лет только в трех областях страны, где действуют упоминавшиеся самые мощные преступные кланы, стали десять тысяч человек: это не что иное, как настоящая война.
— Наши же правительства всегда реагируют практически на любую проблему лишь в тех ситуациях, когда их на то подталкивает широкий общественный резонанс. Так и по поводу организованной преступности: борьба с ней может вестись успешно только в том случае, если этот столь наболевший вопрос вырастет в проблему номер ОДИН, никак не иначе. Когда борьба с «мафией» перестанет быть лишь ОДНОЙ из многих проблем. Но как раз этого-то никто в верхах и не хочет. В политических играх в Италии заранее принято, что данный вопрос касается лишь итальянского Юга (а это примерно половина национальной территории). Так что если какая политическая сила и решит ставить вопрос о «мафии» всерьез, то она немедленно потеряет почти половину голосов на ближайших же общенациональных выборах. И не факт, что при этом получит большинство на остальной территории — скорее, даже наоборот. Так что никому не может быть выгодно всерьез поднимать разговор о засилии «мафии», даже тем, кто реально полагает, что она должна быть уничтожена.
— Поэтому ни одна политическая сила в Италии до сих не ставит вопроса об этом в своих предвыборных кампаниях, не включает борьбу с организованной преступностью в число первоочередных задач своей деятельности. «Более того, — подчеркивает Савиано, — ни одни выборы в стране не проходят, так сказать, без оглядки на систему организованной преступности: все политические организации в той или иной мере ощущают зависимость от экономической мощи итальянской «мафии», ни одна из них не рискует отказаться от ее поддержки. Потому что иначе это означало бы не только потерю очень значительной части голосов на выборах, но и огромные трудности в реализации даже крупнейших госпроектов в сфере народного хозяйства. Поэтому ни одни выборы в Италии не обходятся без взаимных договоренностей между политическими и криминальными структурами в отношении «обмена» голосов на экономические и иные услуги. Италия — демократия, но демократия, зависящая от политической поддержки «мафии», — парадоксально заключает он.
Значит, «мафия» бессмертна?
— По крайней мере, мы не увидим такой победы, если она и будет когда-либо иметь место. На это уйдут поколения. Италия не может позволить себе вдруг лишиться (как минимум) 230 миллиардов долларов, «работающих» в ее народном хозяйстве. Иначе рухнет вся экономика. Единственным методом борьбы с организованной преступностью является разорение каждого преступного клана. Нет и не было ни одного главаря в наших преступных структурах, который не был бы убит либо не умер бы в тюрьме. Значит, государство способно изымать отдельные «семьи» из сферы преступной деятельности. Однако на смену им приходят другие. Причем такая «ротация» — как это ни парадоксально — служит на пользу преступности, каждый раз подвигая ее к самосовершенствованию (методов, связей, набора и направлений деятельности и т.д.). Если бы преступные империи не существовали постоянно в подобных экстремальных условиях, лицом к лицу со смертью, их деятельность было бы достаточно легко подавить. Главари бы не сменялись, цены монополизировались и росли, общественное мнение гораздо более однородно-негативно относилось бы к «мафии». На деле же взаимное физическое устранение соперников и постоянная внутренняя конкуренция поддерживают цены на их «товары и услуги» на достаточно низком уровне, позволяя дифференцировать капиталовложения, способствует поиску новых сфер такого «вложения» и держит власть в постоянном напряжении. Как и в системе свободных рыночных отношений при капитализме, любая монополия разрушает экономику.
— Необходимо направить главный удар против финансово-экономической силы организованной преступности. До тех пор пока распределение контрактов и заказов будет находиться в руках тех, кто предлагает их реализацию самым быстрым и дешевым (читай: нелегальным) способом, они непобедимы. Потому что это означает, что правила диктуют они. А диктуют они их, потому что у них есть огромные нелегальные доходы, которые используются для поддержки их собственных компаний и для давления на представителей политических и административных структур. Вот вам самый простой пример в этом смысле. Несколько лет назад неаполитанский клан Казалези открыл нелегальную свалку (куда свозился мусор и токсичные отходы). Вскоре государство объявило конкурс на строительство автострады в том районе. Боссы клана нажали на соответствующих местных политиков (занявших свои места при их поддержке), с тем чтобы те протолкнули строительство трассы через территорию свалки, затем зацементировали ее и продали эту землю государству; а венцом всего стал выигранный их фирмами подряд на строительство самой автомагистрали. Три разных контракта, выручка от которых пошла в один карман: ни одному отдельному подрядчику, при законном ходе дел, такое не под силу, да никто иной и не смог бы — в законном порядке — получить разрешение на подобную комбинацию. К слову, суммарное состояние двух крупнейших неаполитанских кланов (одним из которых является как раз клан Казалези) оценивалось во второй половине 90 -х годов ХХ в. суммой, превышающей 47 млрд. долларов.
— Молодое поколение итальянцев — особенно на Юге — живет сегодня в атмосфере своеобразной общественной шизофрении. Все наиболее способные молодые люди уезжают (последние годы каждый пятый выпускник университета покидает страну), а те, кто решили остаться, большей частью превращаются в неудачников. Они вынуждены склонить головы перед насилием и несправедливостью. У них нет возможности сопротивляться сложившемуся порядку вещей. Так зарываются в песок их таланты и способности. Так они сами постепенно становятся частью системы. Никто из наиболее талантливых людей моего поколения — из тех, кого я лично знаю — не остался в Италии.
P.S.: Самый крупный в истории итальянского правосудия процесс над членами «каморры» (под названием «Спартак») проходил с 1988 по 1996 г. Под следствием находилось 1300 человек, в процессе участвовало 500 свидетелей.