Пер. В. Язьковой
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 31, 2011
год итальянской культуры в россии
ЛЕГЕНДЫ САРДИНИИ
Грация Деледда
лауреат Нобелевской премии по литературе
Кóнкос де фукúле — «Рассказы у камелька» — это полузабытые старинные легенды, сказки, волшебные истории, которые долгими уютными вечерами мы слушали у отеческого очага. Народ в Сардинии, особенно в глухих горах и на пустынных плоскогорьях, где сама природа несёт на себе печать тайны, то молчаливо-безжизненная, то дикая на поросших лесом склонах, — так вот, народ этой земли наделён недюжинным воображением и оттого хранит бесчисленное множество удивительных суеверий. Из-за острой нужды люди верят, что под их ногами сокрыты несметные сокровища. Причём, судя по тому, о чём шепчутся по углам, отчего нет-нет да перехватит горло и сверкнут глаза, недра острова буквально нашпигованы жемчугом и золотыми монетами.
Нет такой горы, церкви, развалин старого зáмка, леса или пещеры, где, по поверью, не был бы зарыт клад. Как он там оказался? На этот вопрос вам дадут вполне убедительные ответы. Причиной тому — объяснят вам — вторжения, войны, опустошительные нашествия, в разные времена выпавшие на долю Сардинии, в особенности набеги сарацин, готов и вандалов. Тогда-то, говорят, наши далёкие предки и спрятали от захватчиков свои сокровища, деньги, украшения, драгоценные камни, и бóльшая часть этих богатств, оставшихся в тайниках по воле или против воли первых своих владельцев, лежит там и поныне. Такова общепринятая версия. Но более укоренилась другое, сверхъестественное объяснение: мол, будто бы на страже всех сокровищ стоит дьявол, и если по истечении установленного срока люди не отыщут свой клад, то дьявол овладевает им, уносит его в ад, а вместо золота или жемчужин насыпает в амфоры и ларцы пепел с головешками.
Никакой силой не вытравить из нас веру в сокровища! Стóит кому-либо, трудом ли рук своих или ума, либо же обманом и злодейством, сколотить себе кое-какое состояние, как сразу же в народе начинают поговаривать, что счастливчик нашёл aскисорджу, то есть сокровище.
Примеров тому не счесть, я припоминаю множество подобных случаев из детства. Даже образованные и лишённые предрассудков люди верят в существование таких тайников, хоть никогда и не сознáются в этом. И редкий человек, имея земельный участок, не перекопает его вдоль и поперёк в поисках чудесных богатств.
Любая сказка и любая легенда так или иначе всегда связана с сокровищами. Древнейшие предания с точностью указывают те заветные места в наших горах, где, если верить молве, по сей день, вне всякого сомнения, сокрыто чеканное золото. Однако мысль о таких местах — скалах и гротах — приводит в трепет каждого, даже самых храбрых, даже тех, кто познал вкус вендетты. Столь велик страх перед сверхъестественным, перед той силой, которую не одолеет ни ружьё, ни кинжал! А всё потому, что народ, как я уже сказала, убеждён, что многие из сокровищ охраняются дьяволом, и, значит, место то гиблое, и всякого, кто проникнет внутрь, постигнет несчастье. Заночует, например, человек в одной из таких пещер, а потом его зарежут или застрелят; или неведомая болезнь унесёт у пастухов целые стада; или найдут вдруг люди обглоданные орлами-стервятниками кости разбойника; или ни с того ни с сего приговорят к пожизненному заточению невинного человека… А всё оттого, что люди эти побывали в «гиблом» месте.
Старые пастухи, чудесным образом избежавшие беды, утверждают, будто бы они видели дьявола, который принимал обличие человека или животного. В горах Нуоро, в зелёных и гранитных Ортобенских скалах — вероятно, самых красивых в Логудоро — есть глубокая пещера. Осмотреть её, говорят, не удавалось никому, потому как она берёт начало в самом аду. Один пастух попытался было пройти её до конца, но увидал чертей и убежал. Там, в глубине пещеры, — неисчислимые богатства, миллиарды и миллиарды золотом и жемчугами, и стережёт их маленькая Златовласка в золотых одеждах, которая прядёт золотые нити на станке из чистого золота. Ах, маленькая Златовласка! Сколько раз в детстве я видела тебя во сне, твой сверкающий шлейф и огненные волосы!
Без чертей не обходится ни одна сардинская легенда или сказка. Правда, сардинцы, как истые христиане, всегда отводят нечистой силе одиозную или смешную роль — так мстят они за ужас, который вселяет в них дьявол. Не вдаваясь далее в описание суеверий сардинского простонародья, сразу же перейду к легендам, которые я назвала бы историческими. Некоторые легенды длинные и страшные; другие — короткие, без стройной фабулы. На каждой, однако, лежит неповторимый отпечаток Средневековья.
ЧЁРТ-ОЛЕНЬ
На известняковых отрогах Ольенского хребта, там, где лазурь остроконечных вершин растворяется в небе, есть глубокие расщелины — следы древнейших вулканических землетрясений. Называют такие расщелины сас нýррас, и некоторые из них до того глубоки, что дно различить невозможно. В народе говорят, что они таинственным образом связывают ад с нашим миром. Оттуда-де выходят черти бродить по белым горам в поисках душ и приключений. Среди прочих легенд я нашла эту, весьма необычную и, похоже, не очень древнюю.
Жил в городе Ольене пастух, и был он до того праведный и благочестивый, что дьявол сразу невзлюбил его. Когда же все старания переманить человека на свою сторону оказались напрасными, дьявол отомстил ему… Да как! В погожие дни пастух, доверив стадо товарищу, уходил в горы охотиться на оленя или на дикого барана. Так вот, раз, зимой, во время охоты увидал пастух в нескольких шагах от себя прекрасного оленя. Выстрелил, но лишь легко ранил животное, завалить не сумел. Бросился он тогда догонять оленя. Олень проворно перескакивал с утёса на утёс, однако ж и пастух, не уступая зверю в ловкости и решив непременно убить его, не отставал. Наконец добрались они до вершины горы. Снег лежал на остроконечных пиках, на скалах, на крутых склонах, но охотник хорошо знал горные тропы, и ни один камень не остановил его, — так заворожил его этот дивный олень с высокими — в шесть с лишним пядей — ветвистыми рогами! Внезапно животное исчезло, точно провалившись под снег! Охотник дошёл до того места и очутился на краю глубокой расщелины.
Оленя видно не было, а из бездны поднималось зловещее эхо адского хохота. Понял тут бедный пастух, что олень-то был не кто иной, как сам чёрт, и попытался было бежать, но земля разверзлась под его ногами, и, не успев осенить себя крестным знамением, полетел бедолага в пропасть…
Верный же друг его ждал два дня, а потом, заподозрив неладное и испугавшись, не случилось ли беды, начал поиски. Оставленные на снегу следы указали на печальный конец пропавшего пастуха. Вернулся тогда его друг в деревню за верёвками, позвал с собой ещё троих пастухов и снова пошёл к расщелине. Там он связал верёвки между собой, после чего велел обвязать себя под мышками и опустить в отверстие. Но сколь ни длинны были верёвки, не достал он до дна. Пастухи вытащили его наверх, синюшного, дрожащего как осиновый лист. От ужаса он был как безумный, но что произошло там, внизу, — он поначалу не говорил. Осторожно, на закорках, отнесли несчастного домой, где им тут же овладела сильнейшая лихорадка, которая в три дня свела его в могилу… Перед смертью пастух всё ж таки открыл загадочную причину своего испуга. По мере того как он спускался вглубь, на шершавых стенах расщелины являлся ему чёрный человечек с рогами. В руках человечек держал серп и время от времени протягивал его к верёвке, грозясь перерезать её и низвергнуть пастуха в преисподнюю следом за товарищем!
ЛЕГЕНДА ОБ АДЖУСЕ
В конце XVII века жили в деревне Аджус в провинции Галлуры юноша и девушка. Были они отпрысками двух враждующих семей и, как это часто случается в Сардинии и за её пределами, любили друг друга. Ей было тринадцать лет, ему — пятнадцать, но юная красота и сила их достигли уже той зрелости, когда никто не дал бы им менее двадцати лет. Любили они пламенно, со всей неукротимой страстью уроженцев Галлуры, неподражаемой гористой области на севере острова, которая, судя по пейзажу и по характеру её обитателей, имеет много общего с соседней Корсикой.
Но, как было сказано, семьи двух любовников враждовали. Деревня разделилась на два лагеря, и лютая ненависть бушевала в обоих: к одному лагерю принадлежала семья юноши, к другому — семья его возлюбленной. Это, однако, не мешало влюблённым боготворить друг друга и ночью предаваться наслаждениям любви в доме девушки. К каким только хитростям они не прибегали, чтоб сохранить в тайне свои свидания, но в конце концов были раскрыты, и в благословенную ночь, ночь Пасхи, отец девушки, не помня себя от ярости, убил её любимого. Вражда двух кланов вспыхнула с такой силой, что началась война. Завязался бой! Вооружённые ружьями и кинжалами, жители Аджуса сошлись на небольшой равнине у подножия скалистых гор и уже приготовились к схватке, как вдруг, едва отец девушки выстрелил из аркебузы, раздался страшный грохот. Эхом отозвался тот грохот по всей Галлуре! Обвалились горы и рухнули на злосчастных воинов, погребя их под гигантскими скалами, откуда никакая человеческая сила не смогла бы их вытащить.
Спаслись лишь немногие из тех, кто не участвовал в битве, старики, женщины и дети. Причиной же такого обвала, если оставить в стороне трагедию юной безгрешной любви, стал дьявол, живший на вершине горного хребта. И здесь я приведу строки из романа Энрико Коста Галлурский миф:
«Он — то есть дьявол — любил иной раз выглянуть из-за гранитных глыб, окинуть огненным взором лежащую внизу деревню. В те страшные дни поднялся вдруг свирепый ветер, который, хоть и шёл с Леванта, принёс ледяное дыхание снежных вершин Лимбары. Жители Аджуса коченели от холода, а меж тем дьявол дышал на их души, навевая мысли о ненависти, мести и кровной распре. Говорят, что аджусцы по природе своей спокойны и незлобивы; но дух Тьмы, желая им погибели, поселился в гранитном дворце, на самой вершине горы, и забавлялся бессонными ночами, терзая несчастных людей… Старушки дрожали от страха в своих постелях, твердили под одеялом молитвы к Божьей Матери, а между тем в щелях ставень завывал яростный ветер. То был Сын Ада, который, будучи сам лишён сна, с удовольствием мешал спать сынам Земли. Время от времени он показывался из-за скалы и, заявив о себе протяжным жутким гулом, трижды кричал в направлении деревни:
Аджус мой, Аджус мой,
я возьму тебя с собой!
Адская угроза предрекала скорое разрушение деревни, протяжный же гул, который ей предшествовал, означал, что кому-то суждено умереть насильственной смертью. Так, по крайней мере, гласит предание. Смятение и ужас охватили деревню! Люди обратились к настоятелю храма, созвали совет старейшин, но всё напрасно. Дьявол не сдавался и продолжал пугать народ.
К середине XVIII столетия один подвижник-миссионер, случившийся в ту пору в Аджусе, придумал поставить на вершине горы железный крест, чтоб навсегда изгнать дьявола (оттого впоследствии эту гору назвали Крестовой). Ночью свирепствовал ураган. Ветер вырывал с корнем столетние дубы, сбрасывал с гор гранитные глыбы; домá тряслись до самого основания, но крест твёрдо стоял на своём месте.
Заслышав адский гул, люди побежали к управляющему. Тот успокоил их и отправил по домам со словами: «Не бойтесь, это дьявол собирает пожитки перед тем, как отправиться в преисподнюю. Он не придёт больше мучить нас!» Похоже, однако, дьявол не захотел отказаться от душ, которые поклялся погубить. Он и в самом деле покинул Крестовую Гору, но зато, говорят, облюбовал гору Фрайле и гору Пинна. Оттуда, как и в прошедшие времена, дьявол снова и снова вдыхал зависть в сердца простых аджусцев, и они безжалостно убивали друг друга, сея ужас на земле Галлуры…
Крест миссионера венчает гигантскую и почти голую каменную глыбу, от двадцати до тридцати метров высотой. Эта глыба, собственно, и образует открытую всем молниям и ветрам макушку горы. Поначалу крест был железный — он простоял там более полувека, до тех пор пока его не разрушила молния, — но вскоре на его месте водрузили другой, деревянный, который потом меняли каждые два-три года».
* * *
Кóнка делла Мадонна,«Чаша Мадонны» — естественное углубление в скале в форме ниши. Говорят, что сама Мадонна приходила сюда и даже несколько раз подолгу жила здесь, чтобы отпугнуть Духа Тьмы.
Су тамбýру мáнну,«Большой барабан», представляет собой широкую выпуклую плиту из гранита, лежащую на плоском каменном основании. Встанешь на край гранитной плиты — и от движения тела камень начинает шататься, качаться и слышится протяжный, мрачный, глухой гул, напоминающий далёкие раскаты грома. «Большой барабан» Аджуса во многом похож на знаменитый «Танцующий камень» Нуоро; правда, с одним отличием: «Камень» уже много лет как не танцует, поскольку не многие отваживаются на него встать, а «Барабан» всё ещё гудит. На памяти стариков он всегда гудел, и ему всё ещё приписывают бог весть какие мистические злодеяния. Поговаривают, например, что если раздастся вдруг его зловещий гул, сомнений нет: кто-то умер или вскоре умрёт не своей смертью.
ЛЕГЕНДА О ДОРИЙСКОМ ЗАМКЕ
Очень интересны легенды о Дорийском зáмке, особенно предание о последнем князе. Таинственный зáмок был построен отпрысками аристократического рода Дориа около 1102 года, примерно тогда же, когда генуэзцы укрепляли все свои владения на севере острова и, в частности, Кастель Сардо.
До нынешнего времени сохранилась высокая пятиугольная башня, выложенная на извести из крупных камней. Из замка — он был возведён на скалах неподалёку от реки Когинас — открывался прекрасный вид на зелёную равнину, распростёртую далеко внизу. Предание гласит, будто с церковью святого Иоанна Виддакуйского, что стоит на противоположном берегу Когинаса, крепость была соединена подземным ходом, и что-де служил он исключительно для того, чтобы благородные Дориа ходили по нему к праздничной мессе.
От башни дорога ведёт к Кóнка ди ла мунéта, «Монетной Чаше», где Дориа, говорят, чеканили монету. Эта Чаша, насколько я смогла понять, представляет собой глубокую прямоугольную яму: у дна её был подвешен золотой колокол, прохожие бросали в него камни, и он звонил. Теперь же колокол, похороненный под грудой булыжников, молчит… Однажды один человек — так гласит легенда — спустился в Чашу, когда она ещё не была завалена доверху, обнаружил внутри дверь, вошёл и попал в четыре потайных зала подземелья. В одном он нашёл золотой слиток, а в последнем увидал ещё одну, большую железную дверь; она оказалась заперта. Дверь, вероятно, вела в подземные залы, где Дориа хранили несметные сокровища и чеканили монету, но человек тот, как ни пытался, не мог сдвинуть её с места. Не сумели её открыть и после смерти последнего управляющего замком. Так что сокровища всё ещё там!..
К слову сказать, с западной стороны крепости высился земляной вал, по гребню которого была высажена живописная аллея. Здесь, в свободное от ратных дел время, прогуливались сами Дориа, и мечтали синими вечерами дамы, вдыхая аромат сена и камышей, доносимый с тихих вод Когинаса. И всё это — подземный ход, прорытый под рекой к церкви Святого Иоанна Виддакуйского, монетный станок, спрятанный за потайной железной дверью, и высокий бастион под лиственным сводом, — всё это связано с легендой о последнем князе. Уроженцы Галлуры говорят, что звали его Андреа Дориа и что, мол, он и есть тот самый отважный адмирал, который в 1527 году отвоевал у испанцев захваченные ими земли и который, по преданию, умер при весьма странных обстоятельствах.
Итак, раз зимой, когда князь жил в замке, одна знатная дама — была ли она женой или дочерью кого-то из состоявших у Дориа на службе рыцарей неизвестно, — только дама та без памяти полюбила Андреа. Всё нежнее, всё страстнее, всё отчаяннее делались её признания, но князь ни о чём не хотел слышать. Более того, однажды ему так опротивела её настойчивость, что Андреа — хоть это и претило его благородному рыцарскому нраву — грубо отверг несчастную, пригрозив прогнать её из замка, если она не оставит его в покое.
Мучимая любовью и ненавистью, сгорая от стыда, оскорблённая женщина бросилась за помощью к знаменитой корсиканской колдунье. Колдунья та жила высоко в горах, на скале, и оттуда подчинила своему волшебству и заклинаниям два острова — Корсику и соседнюю Сардинию. «Донна, — сказала колдунья, узнав, в чём дело, — я не могу для вас ничего сделать. Рыцарь почитает святого Иоанна, а святой Иоанн оберегает от любовных приговоров. Никакое волшебство не просочится в его сердце. Я бессильна… но если хотите, моя Донна, я сведу вас с тем, кто сильнее меня…» Дама согласилась. И тогда колдунья поручила её дьяволу, и дьявол, в обмен на бессмертную её душу, даровал ей способность менять обличие, колдовать и творить злодейство.
Охваченная силами ада, влюблённая дама, как могла, пыталась заставить Андреа полюбить себя, но святой Иоанн надёжно оберегал рыцаря от греховной любви, так что все ухищрения дамы — лесть, ласка, мольбы, обещания — оказались тщетны. И тогда любовь обернулась ненавистью: женщина всецело предалась злу. В один прекрасный день она прикинулась старой вещуньей и спустилась в подземный ход, ведущий из замка в церковь. Когда же князь Дориа, в сопровождении нескольких рыцарей, пошёл к обедне, вещунья остановила его и сказала:
«Благородный Мессер! Меня послал к тебе святой Иоанн Видаккуйский, дабы я предостерегла тебя: берегись, тебе грозит большая беда. В день, когда на лугах Когинаса появится бесчисленное множество зелёных всадников на зелёных конях, — в тот день замок твой будет взят, а сам ты и двор твой будете повешены на крепостных стенах!»
Сказав это, исчезла. В какое изумление и ужас повергло рыцарей
это загадочное пророчество! Больше всех загрус-
тил Андреа. И всё же он собрался с духом, укрепил замок и приготовился к бою. На
всякий случай он отослал сестре в Геную ключи от подземелья, где были спрятаны сокровища,
и теперь спокойно ждал, полагаясь на Бога и на святого Иоанна.
Меж тем коварная женщина не теряла времени. Лишь только наступил май и в долине Когинаса зацвела асфодель и высоко поднялась трава, дама свершила своё колдовство. За одну ночь она превратила гибкие стебли асфодели и сенной травы в зелёных воинов. Воины сидели верхом на зелёных конях, в руках они держали зелёные щиты и копья, а одеты они были в зелёные туники и доспехи. На заре, выйдя на бастионы насладиться ароматом цветущего луга, князь Андреа смертельно побледнел.
Что увидел он!.. Огромное, до самого горизонта, зелёное войско осадило замок. Князь почувствовал, что ещё немного — и могучий загадочный враг, явившийся бог весть из каких земель, да так внезапно, что о его приближении не успели предупредить гонцы и герольды, специально для того разосланные во все итальянские и иностранные столицы, — этот враг того и гляди захватит форт. Вспомнил тут Андреа страшное пророчество колдуньи: «И будешь повешен на крепостных стенах Дорийского замка!»
Нет! Не бывать тому! Лучше смерть! И тогда, видя, как грозное зелёное воинство подступает всё ближе и ближе, доблестный рыцарь бросился с бастиона вниз и разбился о скалы. Сию же минуту осаждавшая крепость армия исчезла, и на лугах Когинаса снова зазеленела трава и зацвели асфодели. И тут в безмятежный покой свежего голубого утра ворвался и многократным эхом прогремел в долине дьявольский хохот навеки погубленной души. То горько смеялась дама-колдунья — с галереи замка она видела, как свершилось её мщение.
Прознав про смерть князя, генуэзская сестра его, та, что хранила ключи от подземных сокровищ и монетного станка, отплыла в Сардинию, чтобы отпереть подземелье и увезти богатства на континент. Однако в пути она вдруг заболела какой-то страшной болезнью. Предчувствуя скорый конец, сестра Андреа попросила вынести себя на верхнюю палубу корабля, и прежде чем её охватила агония, она бросила ключи в море, ловя угасающим взором далёкие очертания пленительного и рокового острова, где спал вечным сном её горячо любимый несчастный брат. Она умерла и обрела покой в изумрудной гробнице Средиземного моря. А между тем открыть Монетную Чашу никто так и не сумел, и сокровища Дориа всё ещё сверкают во мраке подземелья…
Через много лет после смерти князя один пастух, проводя ночь рядом с Дорийским замком, заметил в стене бастиона ярко освещённую дверь. Пастух вошёл в неё и увидел великолепную лавку, большую, сплошь забитую товарами, которые только можно себе вообразить: тут были и драгоценные уборы, и холст, и парча, и безделушки, и искусная мебель, и цветы, и мрамор, и сладости, и хрусталь, и жемчуга с золотом. Из золота же были сделаны высокие статуи и горящие светильники. За алебастровым прилавком, вся в драгоценностях, стояла прекрасная женщина в белых одеждах. «Пúддани э лáссанни», — сказала она с чарующей улыбкой, указывая на всё подряд, что означало: «Бери, что хочешь, и уходи». Но дуралей тот, вспомнив, что он давно уже испытывал нужду в белье, взял только один жалкий кусок холстины и пошёл прочь.
Поспешил он домой, к матери и братьям, и рассказал им о своём приключении. Той же ночью всё семейство отправилось к Дорийскому замку. Ещё издали люди увидели в стене яркий свет, но по мере того как они приближались, свет меркнул. Когда же они подошли к подножию замка, их взору предстала лишь унылая чёрная стена в молчаливой белёсой ночи.
ЗАМОК В ГАЛТЕЛЛИ
Как-то ночью в минувшем декабре я часа два с лишним затаив дыхание слушала легенду о зáмке в Галтеллú; мне её передала одна женщина из Оросеи. Говорила она так искренне и с таким убеждением, что я не раз взглянула на неё с неизъяснимым содроганием, спрашивая себя: так ли уж вымышленны все эти удивительные истории, которые рассказывает народ о сверхъестественных силах, и нет ли в этих преданиях хоть крупицы истины?
Замок в Галтеллù, окружённый в прошлом цветущим многолюдным городом, а ныне жалкой деревушкой, теперь совершенно разрушен. Над унылым селением высятся чёрные развалины, мрачные и молчаливые. Скорбные камни окружены волшебным ореолом странных поверий, и одно из них, самое известное, гласит, будто последний Барон, а вернее, дух его, днём и ночью витает над руинами — стережёт спрятанные внутри сокровища. Днём дух этот невидим, но по ночам, в безветрие или в бурю, всякий, кто отважится приблизиться к развалинам, может встретить Барона. Он медленно прогуливается по округе, бродит по каменным глыбам мимо зарослей ежевики или вдоль крепостной стены, вспоминает о днях былой славы. Лицо у Барона не старое, но необыкновенно грустное. Одет он на средневековый лад: на боку меч, на шее — тонкий гофрированный воротник с вышивкой. Какой злой рок осудил рыцаря на вечное скитание средь руин гордого замка, где Барон был когда-то счастлив и всесилен? Была ли тому причиной анафема папы или какое другое проклятье — неизвестно. По поверью, в замке есть и другие духи: они тоже бродят по подземелью в человеческом обличии, но только никогда не выходят наружу. Это семья Барона: его жена, дочь, зять и внук, рождённый весьма странным образом, о чём я расскажу позже.
Говорят, что здесь, так же как в Дорийском замке, есть подземный ход, — только ведёт он далеко-далеко, к зáмкам на юг острова и даже в сам Кальяри, пролегая под цепью горных хребтов, под реками и долинами…
Дух Барона добрый и кроткий. Он никогда никому не причинил зла, напротив, не раз облагодетельствовал несчастных бедняков… Однажды один крестьянин возвращался домой с вязанкой дров на плечах. В пути его застал вечер, и путник решил передохнуть у подножия разрушенного замка. Ночь выдалась ледяная, но ясная. При ярком свете луны крестьянин различил на соседних холмах силуэт благородного господина. Сгорая от любопытства, крестьянин — а он был не робкого десятка — поднялся чуть выше. Очень уж ему хотелось разглядеть странного незнакомца, который как ни в чём не бывало разгуливал в таком месте и в такую стужу! Господин заметил крестьянина, остановился. Это был белокурый мужчина с приятным лицом; однако ж глаза его, стеклянные и потускневшие, тонули в невыразимой, непостижимой, нечеловеческой скорби. «Кто ты?» — ласково спросил таинственный незнакомец. Услыхав ответ, он пристально посмотрел на вязанку дров, которую крестьянин положил на землю, и сказал: «Моя жена и дочь очень мёрзнут, очень! Не дашь ли ты мне твоих дров?» «Отчего ж не дать!» — с готовностью воскликнул крестьянин, польщённый любезным обхождением странного господина. Крестьянин отнёс вязанку к развалинам и отказался от предложенного ему небольшого вознаграждения.
Через некоторое время все в деревне были изумлены. Бедный крестьянин начал скупать земли, домá, пастбища, платил он, как платят богачи, и в скором времени разбогател сам!.. Однако, чтоб пресечь кривотолки и не прослыть вором, ему пришлось-таки рассказать правду. После той, первой ночи он всю зиму носил дрова невидимым обитателям замка — духам руин. Взамен же Барон подарил крестьянину множество кошелей, набитых золотом!
Что же касается легенды о внуке Барона (легенда эта сравнительно молодая), то она гласит:
Как-то ночью в дом одной женщины из той же деревни постучали. Хозяйка отперла дверь и увидела перед собой рыцаря в прекрасных одеждах. «Скорее, — сказал он, — ступайте за мной! Нужна ваша помощь!» Женщина не заставила себя ждать. Она была очень бедна, судьба редко преподносила ей сюрпризы. Сию же минуту женщина оделась и последовала за рыцарем; он шёл быстро и совершенно бесшумно. Когда деревня скрылась из виду, а они всё шли и шли, обеспокоенная женщина спросила:
— Куда вы меня ведёте, господин?
— Идите и ничего не бойтесь, — прозвучало в ответ.
Голос у рыцаря был до того мягкий и ласковый, что женщина успокоилась и продолжала молча следовать за незнакомцем. Наконец подошли они к развалинам замка. Рыцарь взял женщину за руку и ввёл в подземелье, о котором она столько всего слышала…
Подземные залы сверкали великолепием. Гобелены, парчовые занавеси, изысканное дорогое убранство поражало воображение: так, вероятно, был обставлен сам рай. Свет от множества свечей в массивных канделябрах из чистого золота переливался в драгоценных жемчужинах. В одной из этих сказочных комнат на богатом ложе возлежала красивая и очень бледная молодая дама, еле живая от жестоких страданий. При ней находилась ещё одна дама, тоже красивая, но гораздо старше первой, и молодой рыцарь, в отчаянии шагавший из конца в конец залы.
…Позже, показывая утопавшего в шелках и кружевах прелестного младенца второй даме, той, что была старше, женщина сказала: «Какой он хорошенький, моя госпожа!» Дама же поцеловала ребёнка, грустно улыбнулась и сказала: «Да! только он не от мира сего, добрая женщина…»
Когда всё закончилось, рыцарь, позвавший женщину, снова взял её за руку, вывел из подземелья наружу и проводил до дому. Оставшись одна, крестьянка подивилась тому, что эти странные люди не заплатили ей за труд. Однако уже на следующее утро, открыв дверь, она обнаружила на пороге кошель, доверху набитый золотыми монетами.
«Вот почему, — закончила свой рассказ моя знакомая из Оросеи, та, что поведала мне историю замка в Галтелли, — вот почему потомки той женщины — и сегодня самые богатые люди в деревне!»
ЛЕГЕНДА О ГОНАРСКОЙ ГОРЕ
Нередко героями сардинских легенд становятся святые, Пресвятая Богородица и даже Иисус Христос. В каждом городе есть храм, посвящённый Мадонне, и с каждым из них непременно связана какая-нибудь необыкновенная история. Почти что все церкви окружены ореолом поверий и легенд, особенно маленькие, потемневшие от времени церквушки, из тех, что рассеяны по горам и деревням, в архитектуре которых отчётливо проступают пизанские или андалузские мотивы. Я помню две легенды. Первая рассказывает о часовне на Гонарской горе, неподалёку от деревни Оране, на высоте 1120 метров над уровнем моря. Гора эта — одна из самых типичных для Сардинии, её голубая, похожая на пирамиду, макушка видна из любой точки острова. Часовня стоит на самой вершине, бросая вызов молниям, ветрам и бурям. Легенда же такова.
Как-то раз некто Гонарий из Торреса, юдекс, правитель Логудоро, оказавшись в море к западу от Сардинии, попал в страшный шторм. В отчаянии Гонарий пообещал Мадонне, что если та спасёт его, он построит ей святилище на вершине первой же горы, которую увидит. Едва прозвучали слова клятвы, как буря, точно по волшебству, утихла, и меж рассеявшихся облаков, на горизонте, благочестивый Гонарий различил голубую гору. Он спросил, что это за гора, и узнал, что находится она близ Оране. В том же году юдекс возвёл на собственные деньги скромную часовню. Гору стали называть Гонарийской, однако постепенно название сократилось до Гонарской.
По преданию, Мадонне до того приглянулась часовня благородного господина, что она сама пожелала спуститься на землю Сардинии и осмотреть своё новое святилище. Поднимаясь пешком по крутой горной тропе, Мадонна устала и прислонилась к горе отдохнуть. Этот камень сохранился до наших дней. В нём до сих пор видно два маленьких углубления, и, говорят, будто это след от плеч Богоматери. Деревенские женщины в благоговении прикладываются к тому камню, собирают пыль с него. Говорят, будто камень помогает от боли в плечах, а пыль излечивает от лихорадки.
…Спускаясь с Гонарской горы, Мадонна встретила святую Варвару и сказала ей:
Знай, Варвара из Олцая,
Дом твой скрыт, моя святая –
Не увижу в нём тебя я!
Так и есть. Церковь святой Варвары построена в деревне Олцай. Это рядом с Гонарской горой, но в низине, которую не разглядеть с вершины, сколь ни обширна панорама, открывающаяся оттуда взору.
ЦЕРКОВЬ СВЯТОГО ПЕТРА В СОРРЕСЕ
Эту легенду я прочла некогда в сардинской литературной газете «Ла тэрра дэй нурáгес» в божественном изложении Помпео Калвиа — одного из самых утончённых поэтов Сардинии. Речь в этой удивительной поэтической
истории идёт о церкви святого Петра в Сóрресе, близ Торральбы, — о старом и почти что полностью разрушенном храме; Калвиа считает его древнейшим памятником средневековой архитектуры во всей провинции.
Очень давно, — гласит легенда, — возможно, около 1000-го года, жил в Сорресе молодой мастер, художник и трубадур. Отучившись за морем у знаменитого живописца и зодчего, художник вернулся на родину и однажды приметил в деревне странное, загадочное окно, «за которым в изобилии и изяществе росли розы и тянулись по спирали витых колонн небесные колокольчики». Окно никогда не открывалось, и никто из цветника не выглядывал. Только раз в месяц на подоконнике легонько трепетал гобелен с узором из звёзд, фигурок и лавровых листьев, но руки того, кто его там стелил и кто его забирал оттуда, видно не было. Томимый любопытством, молодой художник начал было расспрашивать о чуднóм домике, но ничего вразумительного не узнал. Место было окутано глубокой тайной.
Тогда юноша пошёл ночью караулить под то окно, но услыхал лишь нежное, завораживающе печальное женское пение и тихий стук ткацкого станка. Художник потерял покой. На следующую ночь он снова был у таинственного окна. Он взял мандолину и запел печальную страстную серенаду… Повалил снег, ночь выдалась холодная, и тогда, сказавшись заблудившимся путником, юноша постучал в дверь. «У меня нет для тебя хлеба, — ответил божественный голос, — на моём маленьком ложе одни шипы! Тебе придётся подняться по тысячам и тысячам ступеней из цельного граната, прежде чем ты найдёшь меня, хоть тебе и кажется, что я близко. Но когда ты взойдёшь ко мне, я буду холодна как смерть. Путник, уходи!» Юноша не отступался, и тогда волшебный голос посоветовал ему заночевать в соседней церкви.
— Но она не сегодня — завтра развалится, — возразил художник.
— Так построй другую! — был ему ответ.
— Построю, если вы скажете мне, как!
— Хорошо, ступай!
И голос замолчал. Юноша ушёл… Через много месяцев он увидал на окне великолепный гобелен с вышитой на нём церковью в пизанском стиле. Рисунок был изумительный, и интерьер храма как на ладони… Художник понял, в чём дело, и запомнил картину в мельчайших подробностях. Однако ж для подобной постройки требовались деньги, а деревня была бедная. Что делать? Но влюблённого юношу это не остановило. Он так мечтал познакомиться с загадочной хозяйкой странного домика, что решил во что бы то ни стало исполнить данное ей обещание. Он взялся за кисти, написал на золотом фоне образ Мадонны с веткой цветущего миндаля и подарил изысканное свое полотно старой, пришедшей в упадок церкви. Люди не могли налюбоваться на картину. Каково же было их изумление, когда на следующее утро они увидели у Мадонны в руках не миндаль, а церковь — точно такую же, какая была на гобелене! Разумеется, написал её на месте миндаля сам художник, специально для того тайно пробравшись ночью в храм. «Чудо! — закричали люди. — Мадонна хочет именно такую церковь!» Тогда один монах взял чудесное изображение и пошёл с ним по зáмкам, виллам и предместьям, собирая пожертвования. Набив золотом груду ларцов, монах предложил молодому зодчему самому взяться за дело. Упрашивать юношу не пришлось. Он призвал множество рабочих и вскоре — несмотря на то что злые силы еженощно разрушали построенное — церковь была возведена, красивая и богатая, точь-в-точь как та, что выткана на гобелене!
В ночь перед освящением храма, пока жители той деревни и близлежащих сёл праздновали великое событие, молодой мастер отправился к загадочному домику и постучал.
— Кто ты? — спросил мягкий чарующий голос.
— Я пришёл взять из твоих рук цветок, чтоб отнести его Мадонне, — со вздохом ответил художник, — открой!
— Хорошо, я иду.
Дверь как по волшебству отворилась. Перед юношей предстала таинственная незнакомка. На ней были серебристые одежды, поверх лежала чёрная этоль, по плечам струились белокурые волосы. Невыразимая, ослепительная бледность покрывала прекрасное лицо. На тканых обоях переливался причудливый орнамент из вышитых и нарисованных арабесок и фигурок. Венцом же всего великолепия был гобелен с церковью святого Петра в Сорресе. В стороне стоял ткацкий станок, нити его казались золотыми. Красавица подняла на художника ясные глаза и замерла, отдавшись сладости созерцания, точь-в-точь как фигуры на византийских мозаиках. Ноги её были оплетены оливковыми ветвями, в руках она держала ветви лавра с золотыми ягодами.
Красавица уронила лавровый листок, художник нагнулся поднять его, и тут, заметив, что женщина приближается к нему, прекрасная, как мечта, юноша попытался поцеловать ее. Но едва он успел коснуться ее божественных губ, как вдруг ощутил во всех членах смертельный холод, упал к ногам прекрасной незнакомки и, не отрывая от нее влюблённого взгляда, умер.
ОЛЛОЛАЙСКОЕ ПРОКЛЯТИЕ
У народа Сардинии всё ещё бытует поверье, будто проклятие папы римского или даже простого священника ложится тяжким бременем не только на того человека, которому оно предназначено, но и на его потомков. По этому поводу среди прочих я нашла такую легенду.
В одной деревне в округе Нуоро был богатый монастырь. Монахи этой обители хозяйничали далеко за пределами собственных владений, совали нос в дела соседей, как если бы те были их подданными. Дело кончилось тем, что братьев-монахов крепко невзлюбили крестьяне. Жители деревни много раз тайно слали петиции папе римскому с просьбой обуздать произвол монастыря. Но что Риму до маленькой сардинской деревни, ведь там решались куда более важные дела! И тогда несколько молодых людей, не слишком обременённых моралью, придумали поймать монахов на чём-нибудь таком, что уронило бы их в глазах папы и вообще нанесло бы им непоправимый ущерб. Повод представился сам собой. В деревне внезапно умер ребёнок; возможно, он был сыном одного из заговорщиков. Произошло это в праздничный день, когда в монастырской церкви полным ходом шла торжественная служба. Ночью, тихонько, так, чтобы весть о случившемся не разлетелась по деревне, молодчики ничтоже сумняшеся взяли тело ребёнка и бросили его в колодец монастыря.
На следующий день вся деревня только и говорила, что об исчезновении мальчика, который днём раньше, весёлый и здоровый, бегал с другими детьми по приделам монастырской церкви. Начались поиски, и, в конце концов, труп нашли в колодце монастыря… Нетрудно себе представить возмущение и ярость народа! Сразу же все решили, что зверское убийство — дело рук монахов, а уж за что они порешили бедного мальчугана, ведомо лишь одному дьяволу. Едва улеглись страсти, но весть о страшном преступлении дошла до правителя Логудоро, и тот, заручившись поддержкой папы, вынес вердикт: монастырь снести, а его обитателей отправить в ссылку. Напрасно монахи кричали о своей невиновности; ни в Риме, ни в Ардаре, где тогда заседал суд, их даже слушать не захотели, не то что помиловать!
Монастырь был разрушен, и монахи, некогда богатые и всесильные, сделались бродягами. Однако перед тем как уйти, они не скупясь одарили крестьян и их потомков самыми страшными проклятиями. С тех пор над деревней словно навис злой рок: на неё обрушивались то эпидемии чумы, то голод, то ещё какие-то неслыханные бедствия. Мало-помалу и сами жители, обуреваемые взаимной ненавистью и враждой, оставили деревню — кто-то был убит, а кто-то бежал в неизвестном направлении.
МАДАМА ГАЛДОНА
Жила, говорят, в Сáссари одна богатая и весьма набожная дама, звали её Мадама Галдона. Так вот, когда пришло ей время умирать, она завещала всё своё имущество монахам — членам уж теперь не помню какого ордена. Государство конфисковало эти земли в казну, и тогда монахи прокляли участок. И, действительно, с каждым человеком, кто желал купить имение, кто бы его ни покупал, случалась беда. А дама (первая владелица), вернее, дух её, поныне бродит меж деревьями, бормоча проклятья и заклинания против тех, кто столь незаконно присвоил себе имущество, которым она так дорожила.
ТРИ БРАТА
В горной цепи, окружавшей селение Нурри, точнее, в горе Пáла Пердúкси, или Коронджýс, есть просторная и довольно необычная пещера; туда нередко забредают отдохнуть, а иной раз и переночевать крестьяне и пастухи. Однажды, ближе к вечеру, в пещеру вошли три брата, все трое уроженцы этого же селения: весь день они собирали оливки и очень устали. За скудным ужином, пока братья неспешно рассуждали о деревенских делах, поделив между собой краюху хлеба, у входа в пещеру возникли три женщины. Завидев пастухов, женщины остановились. Внутрь зайти они не решались, глядели на мужчин с опаской, не зная, чего от них ждать. Пастухи же были людьми добрыми и порядочными, а потому дружелюбно встретили незнакомок и сразу же пригласили разделить с ними вечернюю трапезу. Отужинав и наговорившись вволю, женщины спросили крестьян, кто они и как их звать.
— Мы братья-сироты, — ответили те, — работаем, чтоб не умереть с голоду. Мы очень бедны. Чего б мы только не сделали, чтоб жить лучше!
Женщины — это были волшебницы или, вернее, феи — мельком переглянулись, словно испрашивая взглядом совета друг у друга, а потом заговорили на непонятном наречии, притом речь их больше напоминала кошачье мяуканье. Наконец старшая из фей вынула из сумки скатерть и подала её старшему брату со словами:
— Добрый молодец, прими этот наш дар от чистого сердца! Всякий раз, когда ты проголодаешься, или если захотят есть твои братья или друзья, трижды встряхни эту скатерть и расстели её, где захочешь. И на ней появится всё, что вашей душе угодно!
Вторая фея обратилась к среднему брату и, протянув ему кошель, сказала:
— Держи! Всякий раз, как ты откроешь его, ты найдёшь там столько денег, сколько захочешь.
А самая юная фея подарила младшему брату дудочку.
— Дудочка пригодится не только тебе, — сказала она, — но любому, кто будет на ней играть или её услышит. Ступай, юноша, это всё, что я могу тебе дать. Но ты увидишь, что этот скромный подарок сослужит тебе добрую службу, даже больше, неужели скатерть и кошель — твоим братьям!
Пастухи любезно попрощались с феями и горячо поблагодарили их, не забыв сказать напоследок традиционное на острове тэнéис акконтý, что значит «будьте здоровы».
Не имея более нужды зарабатывать себе на жизнь тяжким трудом, братья пустились странствовать по городам Сардинии в поисках приключений и удовольствий. И повсюду оставляли они свидетельства своей щедрости, ибо были добры и простодушны. Но однажды один очень влиятельный священник запретил им использовать волшебные дары, пригрозив даже тюрьмой и отлучением от церкви.
В этом месте (я открываю скобку) в легенде есть некоторая неясность: причина такого запрета была непонятна. Весьма возможно, что-то были отголоски инквизиции: она была введена в Сардинии около середины XV века, но применялась и раньше монахами миноритского ордена и была завезена, разумеется, из Испании. Как бы то ни было, братья просто посмеялись над словами священника. Талисманы ведь были невидимы чужому глазу, а значит, их владельцам ничто не угрожало. Патер, однако ж, все никак не успокаивался, и тогда младший брат взялся за дудочку. Дудочка же имела то волшебное свойство, что заставляла танцевать каждого, кто её слушал… за исключением самих братьев. И тут священник, против воли, пустился в пляс, и плясал он с таким жаром, что трудно было удержаться от смеха!
Сбежались люди. Однако чем ближе они подходили, чем отчётливее доносились до их слуха волшебные звуки, тем сильнее заходились они в танце и тоже не могли остановиться. Вскоре вся улица была заполнена народом. Люди казались безумными: они скакали, кривлялись, корчились, моля о пощаде загадочного музыканта. Тот же от души веселился, наблюдая за страданиями толстого кругленького патера, пока тот, вконец обессилев, не упал на землю и не лишился чувств. Тяжко же дался ему адский танец!
Братья скрылись, но очень скоро были схвачены, связаны и брошены в темницу. Однако ж и там, в подземелье, они весело проводили время: играли на дудочке, плясали и пировали вместе с тюремщиками и другими заточенными. Прознав про это, инквизиторы поспешно предали братьев суду, приговорили к смертной казни и через несколько дней повезли всех троих к виселице.
Толпы народа из близлежащих и отдалённых деревень стекались к месту казни посмотреть, как повесят троих мошенников. Перед смертью осуждённые попросили позволения исполнить по одному желанию на каждого. Последняя воля смертника, кроме разве что помилования, — это закон, она исполнялась всегда, так что братья получили то, что хотели. Старший разостлал на помосте волшебную скатерть и пригласил на пир всех, даже палача. Все с радостью принялись поедать всевозможные яства, жареную дичь, фрукты, сладости, запивая еду изысканными винами. И чем дольше они пировали, тем больше ломился помост от разных кушаний!
Когда же все наелись и напились до отвала, второй брат попросил у судей позволения раскрыть свой волшебный кошель. Что тут началось! Золотые и серебряные монеты сыпались рекой. Стражники, судьи, палач, простые люди в жизни не видывали ничего подобного, все хватали деньги: кто за пазуху, кто набивал карманы, а кто-то, запасливый, — и торбы… Покуда все предавались сумасшедшему веселью — как, впрочем, поступили бы и мы с вами, дорогие читатели и читательницы, невзирая на благородное воспитание и равнодушие к презренному металлу, — младший брат спросил, можно ли ему сыграть на дудочке, поскольку такова его последняя воля. В ожидании новых чудес судьи и народ завопили: «Валяй!» Юноша спустился со зловещего помоста и заиграл… В тот же миг захмелевшая толпа, судьи, солдаты, палач стали плясать тарантеллу, обнимались, хохотали. Танец же становился все более исступленным и бешеным; толкаясь, падая, люди калечили друг друга, падали замертво… В страшной суматохе трое приговоренных к казни исчезли, прихватив с собою волшебные талисманы.
СТОРОЖЕВАЯ ГОРА
Эта легенда восходит чуть ли не к VIII или IX веку. После свержения византийского господства и отплытия греческих судов из Кальяри Сардиния на какое-то время обрела свободу, и управлял ею знаменитый король Джалет — предводитель восставших сардинцев. Вскоре, однако, остров стал добычей сарацин, опустошавших его бесконечными набегами, войнами и грабежами. Шайки сарацинских пиратов и наемников наводнили всё побережье, и более всего от этого доставалось приморским селениям.
Деревня Доргали в округе Нуоро, на востоке Сардинии, защищена от моря высокой известняковой горой. На самой её вершине, в засаде, денно и нощно наблюдали за передвижениями врага храбрые воины, из числа жителей той деревни. Сарацины ждали удобного случая, чтобы взобраться на гору незамеченными, но доргалийцы неотступно стояли на страже своих границ. Так, один за другим, тянулись дни, пока сарацины не прибегли к хитрости, изобразив отступление. Обрадованные доргалийцы покинули кордон и спустились в деревню, чтобы принять участие в церковных торжествах: они были людьми набожными, а тогда был большой праздник… Сарацины тут же снова высадились на берег, поднялись на гору и уже приготовились обрушиться на головы ничего не подозревающих жителей, как вдруг… Сарацины замерли от ужаса. Далеко внизу по улицам Доргали текли нескончаемые толпы людей в ярких одеждах со странными белыми палками наперевес, крестами, пиками и знамёнами. Люди, похоже, направлялись к горе…
То был крестный ход. И благодаря заступничеству Божьей Матери, сарацины, издалека приняв эту мирную процессию за войско, которое намеревается захватить их и уничтожить, бросились бежать. Некоторые враги срывались с уступов горы и оставались висеть на деревьях, запутавшись волосами в ветвях. Одно дерево, кажется, до сих пор так и называется Деревом сарацина. Такова легенда о Доргалийских горах. Славой же своей они обязаны вершине, которая в память о том событии называется Сторожевой, по-сардински «дэ са Бардиа».
РОЖДЕНИЕ СВИРЕЛИ
(старинная музыкальная легенда)
Старый пастух пас на побережье свои стада. Случилось это в стародавние времена, весной, почти что на заре человечества. Природа тогда была той же, что и теперь: цветущая зелёная равнина упиралась в темнеющие на голубом горизонте горы, море омывало берега… Жилище пастуха ничем не отличалось от тех, что и сегодня можно встретить в Сардинии. Сам же пастух, длинноволосый, с длинной жёлтой бородой и чёрными глазами в окружении морщин, носил грубые одежды из шерсти и кож. Он был стар, звали его Садур, и жил он с ещё молодой женой и дочерью по имени Грека. Кругом по равнине были рассыпаны хижины других пастухов…
Откуда пришли эти первые сардинцы с их маленькими черноволосыми женщинами и полудикими стадами? Возможно, отцы их также приплыли с востока на пиратских ладьях; я говорю «также», ибо время от времени на серебристой глади моря появлялись рыжие паруса финикийских судов, на берег высаживались бледнокожие люди в коротких серых туниках, сандалиях и остроконечных шапках. Они налетали, точно вихрь, на мирную равнину, сжигали пастушьи хижины, грабили всё, что попадалось на глаза, резали овец, жарили мясо на кострах и пировали под деревьями.
Садур задыхался от ярости, когда думал об этих непрошеных гостях. Много раз враги разоряли его, много раз убегал он от них в горы, уводил женщин и стада и возвращался обратно, едва рыжие паруса исчезали на горизонте в лиловом тумане моря. Теперь же он был стар, силы постепенно оставляли его. Горько… Кто будет спасать дальше его женщин и его овец? Скрепя сердце садился Садур на пороге хлева, с тревогой вглядываясь в бледную линию горизонта. Уже давно, несколько лет, тех первых сардинских пастухов никто не беспокоил. Разве что изредка откуда-то из глубин острова приезжал торговец, привозил зерно, овощи, сукно, сушёные фрукты, бронзовые браслеты и иные украшения, а в обмен на это забирал шерсть, мёд, сыр, бараньи рога и уезжал. Женщины мололи жерновами зерно, пекли лепёшки, шили одежду. Садур пас стада и безотрывно глядел в море. Покоя он не знал, хотя вроде было все спокойно… Глаза старика утратили былую остроту, некогда крепкие зубы шатались в дёснах, руки начали дрожать. Загоревал Садур. Единственным его утешением была игра на флейтах. Звук у флейт — незатейливых, простых, тростниковых флейт — был заунывный, жалобный, но ласковый. Он таял, как тает стон в безмолвии равнины. Стоило пастуху заиграть, как он забывал обо всём на свете: взгляд его теплел, огрубевшее лицо освещалось нежностью и добротой, печальные звуки навевали блаженные воспоминания, от которых сладко сжималось сердце. В такие минуты Садур бывал счастлив, мечтал, что вот отдаст он Греку в жёны сильному храброму юноше и будут они с матерью под надёжной защитой, и тогда сам он может умереть и упокоиться под клёном солнечным днём… Флейт у него было много — разных, всё больше тонких, разноголосых, и каждая пела свою неповторимую песню. И вот, как раз в последний год земной жизни Садура, приключилось с ним следующее.
Был май. Как-то, сидя у моря, старик увидел — в довольно опасной близости от берега — финикийские паруса. Весь дрожа, побежал он к жене и дочери: «Беда! Произошло то, чего я давно боялся. Слушайте меня, иначе нам не спастись! Вы обе быстро возьмите бóльшую часть стада и бегите в убежище, вы знаете, где это. Я же останусь здесь, а со мною полтора — два десятка овец… Враги подумают, будто я живу тут один, и закатят пир. Вы же спасётесь, а я догоню вас потом, когда они уйдут». Женщины повиновались и, не переставая плакать, погнали стада в горы. Старик же, прикинувшись слепым, заиграл на флейте. Когда финикийцы сошли на берег, казалось, он ничем не выдал своего волнения. Они, в самом деле, решили, что живёт пастух один и всё его хозяйство — несколько тощих овец… Всё вышло, как предсказал Садур: финикийцы дальше не двинулись, обыскали хижину, после чего разобрали её на дрова, порезали овец и закатили пир. Кто-то из финикийцев предложил связать Садура и побить его палками, но их вождь воспротивился. Это был бледный юноша с длинными чёрными волосами, умащенными благовонным маслом. После трапезы, оставшись наедине со стариком, вождь повелел Садуру играть. Старик взял флейты. Вождь слушал его внимательно, задумался и как будто загрустил. Внезапно, словно поддавшись капризу, он приказал пастуху сыграть на всех флейтах разом.
— Но как это сделать? — спросил старый пастух.
— А как хочешь! Не то я велю поколотить тебя.
И тогда Садур нарвал травы с длинными гибкими стеблями и связал все свои флейты в стройный ряд. Так родилась первая сардинская свирель «Леонеддас». Старик немало потрудился, прежде чем оттуда наконец-то полилась нежная, жалобная, обволакивающая мелодия. Финикийцы, разомлев от полуденного весеннего солнца и обильной трапезы, слушали игру пастуха, лёжа на траве. Волшебные звуки убаюкивали их. Но более всего заворожили они молодого вождя, и он уснул… Никогда ещё, казалось, не видел он таких чудесных снов, как здесь, в этом удивительном месте! Проснувшись, вождь пообещал старику исполнить любое его желание, если это будет в его власти. Садур задрожал, потом сказал:
— Хорошо, слушай! У меня есть жена и невинная дочь. Если ты встретишь их, не причиняй им зла.
— Пусть возвращаются, — ответил вождь, — мы не тронем ни их, ни тебя.
Старик ушёл за женщинами, а молодой вождь тем временем приказал построить для пастуха и его семьи новую хижину взамен разрушенной и принялся ждать. Ему не терпелось ещё раз услышать голос многоствольных флейт, ещё раз уснуть на траве под их пение. Садур привёл женщин и стада и снова заиграл для вождя, и сон снова овладел им… Когда же по пробуждении юноша увидел красавицу Греку, остров показался ему ещё милее, чем прежде.
— Отдашь ли ты за меня свою дочь? — спросил он старика. — Я женюсь на ней и останусь здесь со своими товарищами.
Вот так в Сардинии возникла одна из первых финикийских колоний. А старый пастух до последних дней не расставался со своей свирелью…
СВЯТОЙ МИХАИЛ АРХАНГЕЛ
Торговка яйцами, тётка Бирóра Портáле, носила товар из Оротелли в Нуоро… Стояла ясная теплая августовская ночь. Серебристая полная луна затопила светом жнивьё, небо было синим, почти как днём, и только на востоке горы были окутаны туманом: казалось, будто облака поднимаются прямо из моря.
Тётка Бирора отправлялась в путь по ночам, ибо ходила она пешком, а пешком она ходила потому, что заработка её не хватало на лошадь. Всё богатство женщины умещалось в плетёной корзине, которую торговка носила на голове. Раз в три дня она покупала двести яиц, бережно укладывала их в корзину, укутывала соломой и шла в Нуоро. Вырученных денег хватало на три дня. Многие годы Бирора занималась этим промыслом. В Нуоро все её знали — частенько, торгуя яйцами, она просила и подаяния, — но уж совсем прославилась после одного странного случая, приключившегося с нею той августовской ночью.
Так вот, шла тётка Бирора по равнине, залитой лунным сиянием, межою средь жнивья, по безлюдным, пустынным, печальным дорогам. О чём она думала? Трудно сказать. Скорее всего, мысли её были просты, бессвязны и обрывочны, вспыхивали и тут же гасли, теснимые осколками воспоминаний. Да-да, тётка Бирора никогда не слыла весёлой, а уж в ту ночь и вовсе загрустила; она устала, хотела спать. Очень уж утомила ее эта дорога, по которой ходила она вот уже тридцать лет, и конца этому не было видно! К тому же терзало Бирору недоброе предчувствие, но могла ли она подумать, что несчастье произойдёт так скоро? Через десять минут, через сто шагов… через десять шагов… И вдруг, взбираясь по пригорку, чтоб выйти на просёлочную дорогу, старая торговка поскользнулась и упала. Корзина упала наземь, яйца хлопнулись, и мокрая солома не спасла ни одного. Все яйца, скатились на дорогу. Старуха поднялась, бледная, оглушённая, будто её только что ударили по голове. Всё, всё пропало! Она разорена! Она опустилась на дорогу и разрыдалась так горько и с таким отчаянием, как плачут одни лишь дети.
Так рыдала она несколько минут, не переставая причитать в голос, всецело отдавшись своему горю, как вдруг над её головой послышался чей-то звучный голос:
— Синьора! Что у вас стряслось? Отчего вы так плачете и пугаете своими рыданьями путников посреди ночи?
Старуха подняла голову и увидела на краю дороги, в ореоле лунного света, прекрасного юношу в богатых одеждах. На плече его висело дорогое ружьё, узорчатый ствол которого блестел в свете луны. Тётка Бирора приняла незнакомца за охотника и поведала ему свою грустную историю:
— Тридцать лет… вы подумайте, целых тридцать лет я хожу по ночам с этой корзиной, чтобы заработать себе на кусок хлеба. Господи, до чего же я несчастна! И никогда за эти годы я не падала, а тут, видно, постарела, ноги не держат, сон одолевает… Как же мне быть теперь, горемычной?
— Есть ли у вас родные?
— Нет, никого. Совсем никого. Живу одна, как зверь. Как же мне теперь? Я прошу подаяния, а мне в ответ: «А почему это вы не работаете?» Да разве им ведомо, сколько я работала! Да вот хоть на ноги мои погляди! Хочешь взглянуть на мои ноги, охотник?
И, взяв обеими руками свою ступню, тётка Бирора показала её незнакомцу. Тот нагнулся: кожа была ороговевшая, чёрная, в трещинах и кровоподтёках.
— Ужас! — прошептал он. — Как же вы еще ходите, бедная синьора?
Тётка Бирора была слишком хитра, чтоб не извлечь выгоды из сострадания путника. В надежде на щедрое подаяние она принялась рассказывать юноше обо всех своих злоключениях, при этом изрядно сгущая краски. Незнакомец слушал её, задумавшись, теребя пальцами подбородок с ямочкой посредине… Внезапно вдалеке в тишине ночи послышался топот копыт. Юноша насторожился, вытащил из внутреннего кармана одежды кошелёк, быстро достал оттуда банковский билет, подал его женщине, — и затем исчез. Словно сквозь землю провалился!
Тётка Бирора ощутила страх, но страх непривычный, благоговейный, замешенный на небывалой радости. Она и сама толком не поняла, как оказалась на коленях, зажав банкноту в сложенных как на молитве руках. «Ангел! — подумала она. — Ей-богу, это Архангел Михаил!.. Слава Тебе, Господи! Ты не оставляешь бедняков… А бумажка-то точно в двадцать пять лир: теперь я спасена! И старость моя обеспечена! Да будет благословен святой Михаил Архангел! Он! Да, конечно же, это он!» Тётка Бирора поползла на коленях к тому месту, где стоял незнакомец, поцеловала след его ступней и принялась молиться.
В таком положении её застали двое крестьян верхом на лошадях. Всадники подумали, что женщина лишилась чувств, окликнули её, и один из них спешился. Старая Бирора поднялась и рассказала, что с ней произошло: мол, дескать, видела она святого Михаила Архангела, и тот дал ей милостыню. Крестьяне посчитали её сумасшедшей, попросили показать банкноту и, изумившись, сказали, что билет этот на сто лир. С тем и ушли.
Сто лир! Старуха чуть с ума не сошла от счастья: она плакала и смеялась сквозь слёзы, била себя в грудь, бросалась на землю, снова и снова целовала заветные следы…
Некоторое время спустя тётка Бирора — она по-прежнему торговала яйцами, но разъезжала уже теперь только на лошади — случайно оказалась в Нуоро возле здания Уголовного суда. Там в это время слушалось дело знаменитого разбойника: его обвиняли в убийствах, бандитских налётах, вендеттах и грабежах. Старая торговка вошла в зал суда и смешалась с толпой любопытных. Внезапно в толпе послышались крики, восклицания, причитания: «Что это! Да что ж это такое?!» То кричала тётка Бирора — в жестоком злодее она признала своего святого Михаила Архангела.
ПАДРЕ МЫШКА
Несколько лет назад в обители на вершине одной сардинской горы жили монахи — по всей вероятности, францисканцы. Раз в три или четыре месяца кто-нибудь из них спускался вниз, в деревню, брал там на время лошадь — её часто отдавали даром зажиточные крестьяне — и объезжал пять или шесть деревень в поисках подаяния. Самому молодому монаху, прозванному за тощую тщедушную фигурку, вытянутое, точно мышиная мордочка, бледное личико и маленькие блестящие глазки падре Мышкой, было от силы двадцать два или двадцать три года, хотя многие давали ему больше. Монах всё время молчал и молился. Поговаривали, что он святой. А ещё что он чист, как ребёнок.
В детстве Мышка пас овец. Был он сыном знаменитого на всю округу разбойника, убитого за много лет до того. Мышкина мать, очень бедная, но гордая женщина, была немало раздосадована, узнав, что сын принял постриг — она бы предпочла, чтоб он пошёл по стопам отца… Но этого не случилось: падре Мышка, чьё настоящее имя было падре Дзуаннэ, молчал, молился и работал не покладая рук. По утрам он доил немногих монастырских козочек, копал грядки в огороде, стряпал, мыл глиняные плошки, таскал воду из колодца и из родников. Перед заходом солнца он часами простаивал у окна, бросая хлебные крошки птицам, кружившим над его каменным потрескавшимся подоконником.
Безмолвие окружало маленькую потемневшую от времени обитель, уже начавшую приходить в упадок. По склонам остроконечной горы к монастырю подступали тысячелетние дубовые леса, заросли остролиста и папоротника. В зеленовато-сизых сумерках причудливые очертания скал были похожи на головы исполинских сфинксов. Из окна кельи Мышка видел бескрайний горизонт, лиловые горы и небо, ежеминутно меняющее цвет: на заре оно казалось золотой пластиной, в которой вспыхивало ярким огнём отражение солнца. Замечал ли падре эту непостижимую красоту, понимал ли величие уединения? Чувствовал ли острый запах мха, пряный аромат цветов? Этот аромат поднимался из леса ближе к ночи, когда солнце багровой раной ложилось на горы родной Барбаджи, и небо, розовое на горизонте, делалось сперва сиреневым, затем синим, с каким-то даже зеленоватым отливом, и наконец тёмно-фиолетовым. При свете молодой луны проступала сквозь свинцовые сумерки белизна скал, лес наполнялся таинственными звуками, шорохами и шёпотом, и вся гора погружалась в истому ночной любви.
Осознавал ли Мышка, что происходило вокруг него? Кто знает… Птицы улетали на ночлег в лес, прятались в гнёздах на уступах скал, а он всё стоял у окна, не сводя восторженных глаз с горизонта. Зимой же, когда гора была надёжно укутана завесой дымных облаков, маленький монах высовывал на улицу иссиня-бледное личико и смотрел в толщу белого пара, время от времени бросая крошки воронам, — они выныривали из густого тумана и снова исчезали в нём. «Корку, кор-рку, кор-р-рку!» — кричали вороны хриплыми голосами.
— Этот станет святым, — говаривал настоятель, фра Кирку, — ей-богу! Святым, как святой Франциск! — По ночам фра Кирку плакал и нещадно бил себя в грудь за то, что днём пил не просыхая…
И всё-таки однажды падре Мышка совершил смертный грех… Случилось это весной, в начале апреля. Как-то раз, когда Мышка по обыкновению любовался в окно на ясное небо, чуть тронутое розовыми облаками, фра Кирку вызвал его к себе и приказал спуститься в деревню за подаянием. Надо сказать, что хотя в это время года крестьяне в Сардинии сами едва сводят концы с концами, монахов они всё равно не обижают.
На следующее утро Мышка пустился в путь. Небо серебрилось, лес стоял сырой — на устилавших землю бурых сморщенных листьях блестела роса. Нежный аромат фиалок и нарциссов незримой пеленой обволакивал монаха. Тот шёл, блаженно улыбаясь. Сколько радости сулило это путешествие! Он не пропустит ни одной церкви! Он увидит епископа Нуоро — величавого и красивого, как святые апостолы!..
Спустившись наконец к подножию горы, Мышка сел отдохнуть в тени раскидистого дуба возле мирно журчавшего родника. Рядом лежала чёрная, как брошенные копи, молчаливая деревня. Внезапно из одной хижины — той, что была ближе других к монаху, — вышла высокая гибкая девушка. Она пошла набрать воды из источника, взглянула на Мышку — у неё были большие синие глаза — и ласково улыбнулась ему. Его ничуть не смутило присутствие девушки и её добрая улыбка. «Кто мог бы дать мне лошадь?» — спросил он. Девушка назвала имя зажиточного крестьянина, который и в самом деле дал лошадь. Мышка объехал несколько деревень, не пропустил ни одного красивого храма и в Нуоро видел епископа — высокого, благостного, величавого, как святые апостолы. Дни стояли чудесные, мягкие. Солнечные лучи тонули в молочном мареве, неподвижно повисшем над зелёными лугами, цветущими маргаритками, лютиками и цветами горечавки. Мышка путешествовал с удовольствием, по-детски радостно приветствуя каждого встречного. Иной раз он спешивался, отпускал коня, а сам ничком падал в высокую тёплую траву. В такие минуты он бывал счастлив почти так же, как в монастыре, когда молился о рае…
И вот как-то ночью приехал Мышка в одну деревню. В такую ночь — тихую, ясную, душистую, какая часто случается в июне, — он мог бы устроиться на ночлег прямо на земле, ему не впервой, но котомки его были набиты доверху. Мир, конечно, не без добрых людей, но попадаются и злые. Что, если ограбят? Кроме того, Мышка валился с ног от усталости. Он постучал в первую же дверь — ему ту же открыли.
На пороге возникла молодая женщина, высокая, красивая, синеглазая, чёрная от солнца. Как похожа она была на ту, первую девушку у родника!
— Чего надо? — резко спросила женщина, окинув монаха недоверчивым взглядом.
Тот объяснил. Женщина замялась, свела густые чёрные брови, но всё-таки впустила монаха во двор и позволила ввести нагруженного коня.
— Я живу одна, — сказала она, помогая Мышке разгружать котомки. — Надеюсь, люди не будут болтать лишнего, если я оставлю вас на ночь? — и она с беззастенчивой откровенностью уставилась на монаха своими насмешливыми, слегка раскосыми глазами.
— На этот счёт не беспокойтесь, — улыбнулся в ответ Мышка. — Я уйду ещё до рассвета. Впрочем… Давайте я заночую во дворе?
— Ещё чего! Для служителя церкви в доме всегда найдётся уголок. Ох, и тяжёлые у вас котомки! Небось хороший улов?
— Не жалуюсь. Пастухи дали свежего сыра, да сохранит Господь им стада, а хозяйки — оливкового масла, да смилуется над ними Господь!
— Аминь! — женщина рассмеялась.
Было в её лице, в блеске её глаз и дерзкой усмешке что-то настораживающее, пугающее. «Она безумна!» — подумал падре, но тут же прогнал непрошеную мысль. Женщина ввела его в уютную голубую комнату, усадила за стол, поставила перед гостем сладости, несколько бутылок с вином и домашней наливкой.
— Не надо! — запротестовал было Мышка, — но она настояла на своём, причём сделала это так мягко и непосредственно, что он не посмел отказаться. Он попробовал сладостей и выпил вина, крепкого и пряного, как запах леса, потом отведал другого вина, потом осушил стакан сладкой наливки, алой и обжигающей, как небо на закате, которое он видел из окна своей кельи, потом ещё стакан…
— Из какой вы обители? — спрашивала между тем женщина; она стояла, возвышаясь над монахом, прямая, статная. — Где вы побывали?
Одета она была искусно. Ее корсаж был расшит жемчужинками и золотистыми блёстками; чёрные волосы на прямой пробор, завитые за ушами, были умащены благовонным маслом; тонкий фиалковый аромат её кожи опьянял монаха.
Падре Мышка растворился в блаженстве, какого ему ещё не доводилось испытывать. Он откинулся на спинку стула, рядом с кроватью, и ему показалось, что тело его сделалось ватным и он не в состоянии шевельнуть даже пальцем — так были расслаблены все его члены. Покой и умиротворение широким потоком втекали в него. Мышка рассказал о себе; женщина слушала очень внимательно.
— Так, значит, — удивилась она, — вы сын того самого разбойника? Зачем же вы надели рясу?
— Чтоб искупить грехи отца, — ответил Мышка… и осёкся. Признание пронзило его острой болью. Никому ещё не доверял он своей тайны.
Женщина расхохоталась.
— Что тут смешного? — пробормотал ошеломлённый монах.
— Глупец! — Она склонилась над ним и с нежностью погладила его по волосам. — Да ты совсем ещё мальчик… У тебя ведь ещё не было женщины? Ведь не было?
Кровь отступила от Мышкиного лица:
— Нет…
Он задрожал, сделал робкую попытку отстранить настойчивые руки… В дверь постучали. Женщина, казалось, ничего не слышала. Лицо её приблизилось к его лицу, руки стремительно обвились вокруг его шеи, губы обожгли поцелуем его губы. Несчастный монах закрыл глаза. Крупные слёзы катились по его дрожащим щекам.
— Поцелуй меня, — жарко шептала она, как в бреду, — ну же, не плачь!.. Не бойся!.. Разве ж это грех? Греха нет… это всё выдумки… Смелее! Целуй!
И Мышка поцеловал.
…Две ночи и два дня провёл он в злополучном доме. В дверь часто стучали, он дрожал всем телом, но женщина со смехом успокаивала его:
— Когда я не открываю, они понимают, что у меня кто-то есть, и уходят, — и она снова устремляла на монаха свои бесстыжие полубезумные глаза.
На третью ночь она его прогнала.
— Уходи, — сказала, — придёшь потом когда-нибудь. А теперь проваливай!
Он оставил ей все свои котомки. Она поначалу отказалась, для виду, но потом легко дала себя уговорить…
…Мышка вернулся в монастырь к вечеру следующего дня. Завидев его, фра Кирку перекрестился:
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, что стряслось, падре Дзуаннэ? Вид у вас, прости Господи… Старик! Как пить дать — старик! Откуда это вы? Не иначе, как из самого ада!
— Точно так, — глухо отозвался Мышка, — на меня напали… меня ограбили и избили…
Падре Кирку, будучи уже крепко пьян, рухнул на колени и принялся обличать все грехи этого мира. Затем он долго и тяжело поднимался, цепляясь за стену, и, встав наконец на некрепкие ноги, спросил:
— А лошадь? Её тоже украли?
— Нет, лошадь я вернул хозяину.
— Ну вот, что я вам скажу, падре Дзуаннэ, — сказал настоятель. — Вы пойдёте в деревню ещё раз! Да, да! И не вздумайте возражать! Грабители — я это так понимаю — оскорбили в вашем лице самого Иисуса Христа. Так ведь? Так. А значит, люди, когда узнают об этом, удвоят пожертвования.
Мышка, и без того бледный, казался восковым.
— Падре, — с усилием проговорил он, прижимая к груди трясущиеся руки, — умоляю вас! прошу вас, пощадите! Не посылайте меня! На меня нападут опять!… Я боюсь! Сжальтесь надо мной, пошлите другого!
— Другому не поверят. Скажут, что мы вымогаем подношения. Нет, падре, пойдёте вы и только вы! Когда люди увидят вас, увидят, как вы постарели, увидят ужас в ваших глазах, будь я не я, если они не удвоят пожертвования!
Напрасно бедный монах молил о пощаде. Падре Кирку ни в какую не желал отказываться от затеи, сулившей, как ему казалось, неплохие барыши. И всё же, сжалившись над Мышкой, Кирку дал ему неделю на отдых.
То была неделя терзаний. Весна обрушилась на старые, поросшие влажным мхом стены монастыря потоками света и запахов. Сороки кричали от радости в пахнувшем фиалками лесу; блестящие на солнце травинки трепетали на теплом ветру. Мышка бредил, бился, как в лихорадке, от угрызений совести, воспоминаний и снедающего его жгучего желания. Они хотят, чтобы он пошёл! Но лучше смерть! Потому что идти — это конец, это значит погубить свою душу, погибнуть бесповоротно, навсегда, навечно… Нет, он всё обдумал, всё решил! Он не хочет больше грешить, он хочет прожить сто лет и потом ещё сто… в монастыре ли, в схиме ли, на уступе скалы или, как святой Симеон Столпник, на колонне — не так уж и важно, где… Да где угодно, лишь бы искупить грехи отца!
Через неделю Мышка немного оправился от потрясения и пошёл в деревню. В душе его теплилась крошечная надежда: Господь милостив, не оставит его!.. И снова небо серебристым куполом вознеслось над верхушками деревьев, и в свежести раннего напоённого росой утра снова разнесся аромат фиалок и ландышей. Запах леса взволновал Мышку — так пахла та женщина… Сердце его начало сжиматься и сделалось совсем-совсем маленьким, как ягода остролиста. Смертельная тоска подступила к горлу.
Спустившись к подножию горы, Мышка, как и в первый раз, сел отдохнуть на камень под ветвями раскидистого дуба, у родника. Деревня молчала, розовея в лучах восходящего солнца. Как и в тот, в первый раз, та же гибкая синеглазая девушка, округлая, с румяными губами, подошла набрать воды из источника. Она лукаво улыбнулась и заговорила с монахом ласково, как говорят с детьми:
— Так, значит, это на вас напали грабители? Вот негодные! Гореть им в аду!
Монах ничего не ответил, но безумный вид его смутил девушку. Святый Боже, страшный Боже, она как две капли воды походила на ту, другую! Мышка еле дышал от подступившего нестерпимого желания. Погиб! Погиб навечно! Никогда ещё он так не желал оказаться снова в том доме! Об этом кричало всё его существо, но усилием воли он запретил себе сделать шаг. Огненным взглядом проводил падре удалявшуюся девушку — она шла высокая и красивая, неся кувшин на голове, как самаритянка; движения её, ничем не стеснённые, были легки и наивны. Потом Мышка развязал верёвку, которой был подпоясан, перебросил конец её через ветку дуба, залез на камень, на котором сидел, соорудил петлю, просунул в неё голову и ринулся в бездну.
Из сборника рассказов «Железо и огонь» (1936 г.).
***
ПОСЛЕСЛОВИЕ
10 декабря 1893 г.
|
С |
егодня легенды снова в моде, снова пользуются необычайной популярностью. На пике интереса к народной культуре все — мыслители, писатели, поэты — склонны видеть в ней едва ли не единственную спасительную гавань в период литературных бурь и потрясений.
Легенда аристократична, поэтична, проста и народна одновременно. <…> Она привлекает к себе внимание поэта и историка — и тот, и другой находят в ней следы давно исчезнувших поколений, с её помощью пытаются объяснить настоящее, а подчас и заглянуть в будущее. Легенду слушают с неизменным волнением завсегдатаи элегантных салонов и пастухи у скромного домашнего очага, дети и взрослые; наконец, легенда даёт богатый материал для написания серьёзного научного труда и лёгкой книжечки развлекательного жанра.
Сардиния, уже сама по себе загадочная и легендарная земля, полна легенд… Правда там нередко мешается в них с вымыслом; слышны отголоски северных сказаний, саг, фламандских или германских сказок, однако в большинстве своём сардинские легенды глубоко самобытны. О ком только они не рассказывают! О реальных исторических деятелях, чертях, феях, ведьмах и гигантах, которые, согласно народной молве, живут в нурагах, о сарацинах, пизанцах, генуэзцах, испанцах, юдексах, епископах: все они в разные времена — после эпохи Римского владычества, о которой сардинцы ничего не помнят, хотя в обычаях и в языке они унаследовали традиции Рима, — все они оставили свой след в истории острова. Как, впрочем, и представители аристократических домов Дориа, Маласпина, благородные правители Торреса, арагонские вице-короли, монахи, ткацкие мануфактуры, процветающие в Средние века, неизвестные художники XIV или XV вв., о которых молчат скудные сардинские хроники, полководцы, загадочные дамы, святые и даже сам Иисус с Божьей Матерью. Многие из этих легенд, особенно те, в которых речь идёт о церквях или о горах, имеют немалую историческую ценность. Отбросьте элементы сказочности, очистите повествование от сверхъестественных сил, соберите легенды воедино, изучите их, — и вы получите бесценные документальные свидетельства истории Сардинии.
Грация Деледда
Перевод Вероники Язьковой