Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 28, 2010
Как я перепрыгнул через забор и сумел встретиться с Беккетом
Франтишек Яноух
Я принадлежу к театральным дилетантам, даже, можно сказать, к варварам. Для театра у меня времени не остается, особенно, в Швеции, где у меня времени еще меньше, чем где-либо, и где я, к тому же, понимаю примерно 50-80% текста в зависимости от диалекта актера и акустики в театре. Одним словом, я поистине не принадлежу к театральным завсегдатаям.
О Cэмюэле Беккете мне было известно совсем немного. Правда, несколько лет назад я видел его пьесу “В ожидании Годо” и прочел ряд его абсурдистских рассказов. И хотя я уже тогда понимал, что он принадлежит к классикам, но всю величину его таланта я начал осознавать лишь после того, как прочитал письмо Вацлава Гавела Беккету, написанное Гавелом после возвращения из тюрьмы. Беккет был для Гавела богом, обитавшим где-то на Олимпе, и я — простой смертный физик — должен был передать письмо Гавела туда, на Олимп. С самого начала встала проблема с адресом: оказалось, что у Беккета не имелось никакого адреса. После довольно длительных поисков я, наконец, нашел его агента (собственно говоря, его нашел мой друг, актер и театральный режиссер Иво Палец). Этот агент дал нам совет: написать Беккету до востребования на адрес одного театрального издательства в Париже. Я приписал к письму Гавела несколько фраз и отправил письмо. Вскоре от Беккета пришел ответ и небольшое письмо, которое я должен был передать Вацлаву. Пока я вел себя совершенно спокойно: я все еще не осознавал, что являюсь посредником между богом и нормальным смертным, и что маленькая записка Беккета Гавелу, написанная черными чернилами, мелким, заостренным старческим почерком, приведет адресата в полный восторг. Вацлав на самом деле пришел в экстаз: он поместил письмо Беккета под стекло и гордо показывал его всем своим друзьям и знакомым. Великий бог Беккет спустился с небес на землю и написал ему несколько строчек! Я, в свою очередь, тоже написал Беккету несколько строчек, сообщив ему, что его ответ на письмо Гавела и книга, посланная им Гавелу, были переданы адресату и вызвали огромную радость. В ответ на это Беккет прислал мне открытку с кратким текстом и чек на круглую сумму для Фонда “Хартии-77”, за что я поблагодарил его письмом. И на этом для меня, грешника и маловерного театрального язычника, казалось, закончилась глава “Беккет”. Но я все же решил, что при первой возможности схожу посмотреть еще какие-нибудь пьесы Беккета.
***
Осенью 1983 года меня “прибило” к театру, я бы сказал, с другой стороны занавеса, не как зрителя, но… собственно говоря, как кого? Я не был ни агентом, ни режиссером, ни актером, ни даже театральным директором. Я только попросил Гавела, чтобы он написал какую-нибудь мини-пьесу для вечера солидарности с преследуемыми чехословацкими писателями и интеллектуалами, который я, вместе с несколькими известными шведскими деятелями культуры, хотели устроить в октябре в Стокгольме. Гавел охотно исполнил мою просьбу. И тогда я вдруг очутился в вихре событий в среде, которую совсем не знал ранее. Режиссер, директор театра, актеры и актрисы, ассистенты режиссера, театральные агенты, а также разные другие театральные работники (даже не знаю, какие), переводчики, билетерши, дамы и господа из службы информации… все это было для меня новым, очень увлекательным и захватывающим. Этот процесс уже нельзя было остановить. Это было нечто вроде того джинна, выпущенного из бутылки: каждый читатель восточных сказок хорошо знает, как трудно снова загнать джинна в бутылку.
За 5-6 недель до премьеры я вдруг понял, что нужно подготовить какую-нибудь красивую программу нашего вечера. И мне пришло в голову — я рассказал об этом режиссеру Стефану Бему, — что в программу можно было бы включить корреспонденцию Гавел–Беккет. Стефан принял мое предложение с восторгом, в особенности после того, как прочел оба письма. Он спросил, как они у меня очутились? Шведскому режиссеру надо было объяснять, что мы живем хоть и в нормализованное1, но, на самом деле, очень ненормальное время, когда я не мог отправить письмо Гавела, содержавшее его столь важное послание, на какой-то ненадежный адрес в Париже, не сняв с него копии. А еще более рискованно было бы отправить письмо Беккета Гавелу, не сделав копии. Что касается шведской почты, то мой опыт не слишком положительный: я веду с ней переписку вот уже ряд лет, и за эти годы я получил несколько тысяч шведских крон за утерянные письма, отправленные мною как в СССР, так и в Чехословакию. Но для опубликования писем Гавела и Беккета мне необходимо было согласие обоих авторов. Согласие Гавела я получил немедленно. Беккету же я написал новое письмо, в котором высказал довольно необычную просьбу: разрешить напечатать его письмо Гавелу в программе представления. И я объяснил ему, почему копия его письма находится у меня. Автор абсурдистских текстов не нашел ничего абсурдного в моей просьбе. И поскольку дело было крайне спешным и я просил ответить как можно скорее телеграммой или по телефону, то он мне позвонил.
Как-то вечером у нас дома раздался телефонный звонок. “Говорит Cэмюэл Беккет”, — услышал я глубокий старческий голос. Я онемел, но Вацлав Гавел, наверное, онемел бы еще больше.
“Могу я говорить с мистером Яноухом?”
“Это я-я-я”.
“Я получил ваше письмо. Естественно, вы можете опубликовать мое письмо. Между прочим, как поживает Вацлав Гавел?” (Он произносил его имя на французский манер, это звучало примерно как “ваклававел”, потому что для французов, как известно, произношение буквы “Н” (по-чешски Václav Havel. — Прим. перев.) в начале слова составляет трудности, сравнимые лишь с затруднениями китайцев при попытке различить произношение букв “R” и “L”.) “Передавайте ему, пожалуйста, от меня привет”.
Я начал рассказывать ему немного о Гавеле. И поскольку я не был Гавелом, то звонок Беккета с театрального Олимпа меня парализовал лишь чуть-чуть, и мне пришла в голову некая идея (идей у меня всегда достаточно. Как говорил Остап Бендер: идеи наши, деньги ваши!).
“Мистер Беккет, не могли бы мы на этом вечере в Стокгольме поставить также вашу пьесу “Катастрофа”, посвященную вами Вацлаву Гавелу?” — думаю, что мне даже удалось правильно произнести “pour Vaklavavel”.
“Конечно, вы можете это сделать — даю вам свое согласие — и посылаю вам текст этой пьесы”.
***
Режиссер Стефан Бем был крайне доволен. В один и тот же вечер состоится мировая премьера первой пьесы, написанной Гавелом после четырех лет, проведенных в тюрьме, и шведская премьера пьесы Беккета, причем обе будут поставлены им — молодым режиссером из небольшого театра “Fria Proteater”2. В конце концов, нам предоставили большой зал городского театра, и мы не сомневались, что заполним его.
Но я не буду распространяться здесь больше о нашем театральном вечере, а перейду к рассказу о Беккете. Примерно за 14 дней перед представлением мне позвонил один известный шведский театральный критик, видевший в Париже Беккета и говоривший с ним обо мне.
“Как вам удалось познакомиться с Беккетом? — спросил он меня. — Ведь Беккет в принципе избегает людей, ни с кем не встречается и живет совершенно изолированно…”
Опасаюсь, что мой ответ не совсем удовлетворил этого театрального критика. “Мы познакомились через Гавела; я и не подозревал, что Беккет — такой феномен в театральном мире, и обращался с ним во всех моих письмах, как с обыкновенным смертным”.
Не буду здесь останавливаться на всех подробностях, но мы с Беккетом еще несколько раз обменялись письмами о копирайтах, а потом, после представления, я подробно описал ему в письме, как все проходило в театре. Одновременно я написал, что решил послать ему в качестве моей личной благодарности за его поддержку и помощь небольшой эстамп известного чешского художника, инспирированный пьесой “В ожидании Годо”. Беккет заранее поблагодарил меня. Однако примерно через месяц посылка в виде трубки, в которую был вложен эстамп, вернулась обратно в Стокгольм. Издательство в Париже переслало ее на домашний адрес Беккета, но он не получил на почте заказную посылку. Таким путем я, собственно, узнал его домашний адрес. Беккету не надо было опасаться: я никому не открыл бы этот секрет и отнесся бы с уважением к его инкогнито.
После этого мы еще дважды обменялись письмами. Беккет прислал мне адрес другого издательства, куда я должен был отправить эстамп. Наконец, получив его, он письменно поблагодарил меня.
Я собирался провести уикэнд 1-го апреля в Париже. Перед этим у меня было какое-то заседание в Швейцарии; а в Париже всегда приятно провести уикэнд. К тому же стоимость прямого авиабилета в Швейцарию не отличается от цены рейса, если летишь через Париж.
Вдруг мне пришла в голову сумасшедшая идея: я написал Беккету, что буду в Париже и хотел бы заглянуть к нему, если это не покажется ему слишком дерзким. Мне хотелось лично поблагодарить его за все, что он для нас сделал. В случае согласия, — пусть сообщит мне на парижский адрес моих друзей, где и когда нам можно встретиться.
У меня есть в Париже некая симпатичная мансарда-квартирка в еврейском квартале, каких-нибудь 150 м от Рю Риволи. Вернее, не мансарда, а только ключ от нее, зато я могу переночевать там всякий раз, когда приезжаю в Париж. Я езжу туда, как домой, — консьержка здоровается со мной, как будто я здесь постоянно проживаю… одним словом, это одно из самых романтичных для меня мест в Париже.
Я прилетел в Париж в пятницу вечером. В мансарде меня ожидало письмо от Беккета: он будет ждать меня в воскресенье, 1-го апреля 1984 г., в 11.00 в гостинице PLM Saint Jacques. “Join me if you can” (“Присоединитесь ко мне, если это возможно”).
В Париже у меня обычно нет ни одной свободной минуты. Там ведь столько знакомых, столько хороших ресторанов и интересных выставок!
Надо сказать, что у моей мансарды есть один крупный недостаток, который можно рассматривать, если к этому подойти диалектически, и как большое достоинство, а именно: там нет телефона. Поэтому в Париже я всегда должен был носить в кармане массу франков и обзавестись терпением, стоя в очередях в телефонные будки. Вы не можете себе представить, как долго может звонить по телефону какой-нибудь араб (а парижские телефонные будки почти всегда оккупированы арабами)…
Так вот, в субботу вечером я вышел из дому, чтобы позвонить по телефону нескольким друзьям. Было около девяти часов вечера, в половине десятого некий араб наконец-то освободил будку, я позвонил и договорился о встречах, после чего у меня оставалась еще пара франков. Тогда я позвонил одному чешскому другу-физику с музыкальным именем: Франц Легар. Он обрадовался моему звонку и настаивал на том, чтобы я к нему немедленно приехал. Он, мол, уже почти достроил новый дом, к тому же у него как раз находится наш общий друг из Америки, которого я тоже не видел несколько лет. Я постарался объяснить: мол, не могу, очень занят. Мой друг не хотел ничего слышать и закончил наш разговор словами: возьми пижаму и зубную щетку, а я через час буду ждать тебя у поезда. Я забыл сказать, что Франсуа живет в 40 км от Парижа и что было уже довольно поздно. Парижское метро, однако, работает прекрасно, загородные поезда ездят быстро и часто, сообщение хорошее, по- этому я оказался на станции даже раньше, чем мой друг. Ожидая его, я успел нарвать для хозяйки дома несколько веточек расцветшей дикой черешни. Это было просто удивительно: пару дней назад я уезжал из промерзшей Швеции, а тут вдруг весна в полном расцвете.
Мы с друзьями просидели до трех часов утра, беседовали, пили хороший коньяк и наслаждались, глядя на потрескивающие в камине поленья.
Я сказал моему другу, что должен встать в 8 ч. утра, так как в 11 ч. меня будет ждать Беккет.
Ледяной душ пробудил и воскресил меня. В гараже, — а до железнодорожной станции надо было ехать 18 км, — нас ждал неприятный сюрприз. Батарея в машине моего друга была полностью разряжена.
“Нет, я не могу подвести Вацлава”, — сказал я сам себе и начал быстро соображать, как в воскресенье утром, когда вся Франция еще спит, добраться из этого захолустья до Парижа. Дело в том, что я звонил Гавелу в субботу, во второй половине дня, и рассказал ему, что встречусь с Беккетом. На что Гавел заметил, что он сам бы на это никогда не решился, а когда я сообщил ему, что встреча произойдет уже завтра в 11 часов утра, то он сказал, что будет волноваться за меня и, нервничая, будет плохо спать ночью.
Мы начали заряжать батарею. Я то и дело нетерпеливо поглядывал на часы: время шло неимоверно быстро, а стрелка на циферблате заряжающего устройства почти не двигалась. Через 20 минут мой друг-физик решил, что мы могли бы уже попробовать завести машину с горки; и если нам посчастливится, то доберемся на станцию вовремя.
Нам посчастливилось. Мы мчались как бешеные по узким дорогам, но когда уже приближались к станции, то оказалось, что шлагбаум уже опущен. Поезд как раз ехал в Париж — в воскресенье рано утром поезда ходят всего раз в час.
“Беги по подземному переходу на другую сторону — ты еще успеешь”, — посоветовал мой друг.
Я побежал как сумасшедший, прибежал на станцию, — но между мною и поездом, который уже стоял на станции и готовился к отъезду, был почти двухметровый забор, а в нем — никакой дыры. Я чувствовал себя как персонаж чешского классика Гашека: у него в руке был ключ от туалета, и все же он обо… От полного отчаяния я разбежался и перескочил этот забор. Две француженки захлопали в ладоши, я же подбежал к последнему вагону, нажал кнопку, двери открылись и впустили меня. Отдышался я только перед самым Парижем. На станции Шателлет у меня возникла новая проблема. Я забыл, что ехал без билета. А магнитные контрольные автоматы не хотели выпустить меня из метро. Тогда я притиснулся к одному негру и вышел с ним наружу на его билет — он посмотрел на меня удивленно, но ничего не сказал. (Я ведь тоже ничего не говорю, когда они так долго болтают по телефону…)
Мне удалось все успеть: принять душ, переодеться, вовремя приехать в гостиницу. И вот я сидел в холле и смотрел на дверь: узнаю ли я его? И как он узнает меня?
Вдруг ко мне обратился пожилой высокий мужчина в бежевом полушубке и в толстом грубом свитере. Его густые седые волосы были подстрижены под ежик. “Господин Яноух?”
Мы пошли в ресторан выпить кофе. Cэмюэл Беккет заказал два двойных эспрессо. Наш разговор длился немного более часу. Собственно говоря, главным образом говорил я сам. Беккет расспрашивал о нашем вечере в Стокгольме, о том, как прошла постановка “Катастрофы”, о ситуации у нас в Чехословакии. Он был слабо информирован, но проявлял ко всему большой интерес. Я рассказывал ему о Вацлаве, о том, как он сидел в тюрьме, как ему предложили поехать в Нью-Йорк на постановку его пьесы и как он от этого отказался. Я рассказывал о “квартирном театре”3, о книгах, издаваемых при помощи пишущей машинки, о деятельности Фонда “Хартии-77” и о его значении. Беккет слушал сосредоточенно и внимательно, его живые глаза были полны интереса, а старческие, в глубоких морщинах руки выражали беспокойство.
“Почему вы начали заниматься этой деятельностью?” — внезапно прервал он меня.
Мне стало ясно, что Беккет принимает меня за шведа. Тогда я попытался коротко объяснить ему, что я не швед и никогда не смогу им стать в этой жизни.
Мы начали говорить о его пьесах. У меня вдруг появилось чувство, что память начинает ему изменять. Например, он не мог вспомнить, что был на премьере своего “Годо” в Праге — я должен был напомнить ему, что с ним там была и его жена. Он рассказал, что некоторые его пьесы идут сейчас в Нью-Йорке, на Бродвее; он слышал, что там также идут пьесы “Вакла- вавела”…
Я спросил, что заставило его посвятить “Катастрофу” Вацлаву Гавелу? Он слегка задумался — длинные пальцы начали двигаться еще быстрее на мраморном столике.
“Я читал его пьесы, мне захотелось как-то выразить ему свою поддержку, свои симпатии, свою солидарность…”
Разговор начал угасать — мне не хотелось расспрашивать о банальных вещах, не хотелось утомлять старого человека.
Я еще упомянул “Трехгрошовую оперу” Гавела4, которая будет показана в будущем году на Парижском театральном фестивале. Тут я вытащил из портфеля ее французский перевод. Беккет взял его в руки, перелистал и спросил: “Я могу его взять и прочитать?”
Именно это мне и было нужно. Точка зрения Беккета, его оценка могли бы сильно помочь этой любимой пьесе Гавела пробиться в большой театральный мир. Я дал Беккету рукопись перевода.
“Я вам напишу”, — сказал Беккет.
“Можно мне вас сфотографировать?” — спросил я в конце нашей беседы.
Беккет удивленно посмотрел на меня.
“Чтобы у меня было чем проиллюстрировать нашу встречу для Вацлава Гавела”, — добавил я быстро, опасаясь как-нибудь задеть старика.
“Конечно, можете…” — Беккет начал как-то смущенно улыбаться, так же как все обычные смертные в подобной ситуации.
Я быстро сделал два снимка маленьким карманным “Роллейем”. Когда я спрятал фотоаппарат, то лицо Беккета снова расслабилось.
“Мне не хотелось бы вас долее задерживать. Я вам действительно крайне признателен, что мог встретиться с вами и лично вас поблагодарить”.
Руки Беккета остановили мои слова почти незаметным жестом.
Я хотел заплатить за кофе, но он мне этого не позволил, сам позвал официанта и дал ему помятые сто франков. Официант унес деньги на подносе и долго не возвращался. Мы продолжали беседовать. Через несколько минут Беккет остановил другого официанта, пробегавшего мимо нашего столика, и довольно сердито сказал ему по-французски: “Верните сдачу!” Первый официант вскоре вернулся и, извиняясь, подал Беккету сдачу на подносе. Беккет пересчитал деньги и выделил ему чаевые.
Мы встали и пошли к выходу. Прощаясь, Беккет крепко сжал мою руку: “Желаю больших успехов в вашей деятельности. И передайте сердечный привет Вацлаву Гавелу!”
***
Вечером я рассказывал о моей встрече с Беккетом одной француженке. Когда-то она играла в театре.
“Вы встретились с Беккетом? Уж не придумываете ли вы? Я никогда не встречала человека, который бы лично говорил с Беккетом”.
Мне пришлось показать ей приглашение на нашу с ним встречу. Она недоверчиво его рассматривала и перечитывала — у меня было такое чувство, что она даже хотела попробовать бумагу “на зубок”, чтобы убедиться в ее подлинности.
Оставшуюся часть вечера у меня было ощущение, что она перенесла часть своего восхищения Беккетом и на меня, сумевшего с ним встретиться.
Собственно, я должен поблагодарить Вацлава Гавела за “входной билет” в театральный мир. Не будь Гавела, — я бы с Беккетом никогда не встретился.
P.S. (текст на открытке Вацлава Гавела):
1.4.1984: В 11.00 у меня был Зденек Урбанек5, и мы интенсивно думали о том, как ты разговариваешь с С.Б. (Зденек мне как-то сказал, что письмо от С.Б.6 — это первая вещь в жизни, из-за которой он мне искренне завидует. А я ему на это ответил: пусть сядет на 4 года в тюрьму, может, тоже получит такое письмо!)
Aвторизованный перевод с чешского Ады Кольман
Стокгольм, 1 марта 2010 г.
Примечания
1 После оккупации Чехословакии советское руководство требовало “нормализации” политической ситуации, т.е. восстановления в стране сталинских порядков.
2 “Свободный Протеатр” (прим. перев.).
3 Запрещенным авторам пьес и запрещенным артистам приходилось устраивать представления в своих квартирах.
4 Пьеса Вацлава Гавела написана по мотивам “Трехгрошовой оперы” Бертольта Брехта (прим. перев.).
5 Известный чешский театральный критик и переводчик.
6 Сэмюэл Беккет.
Подрисуночная подпись
Беккетт пригласил меня в записке встретить его 1-го апреля (я ошибочно написал 1-го мая1984 г. в гостинице ПЛМ, Cан Жак, Рю Cан Жак 17, в 11-часов). В конце этой встречи сделана фотография. Фотография была сделана на маленьком фотоаппарате Rollei-35, качество оказалось настолько превосходным, что сделаны были фотографии размером 100х80 см, одна была послана Гавелу, одна висит у меня дома.
Франтишек Яноух