Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 25, 2009
Время от времени российская элита начинает вести себя экономически иррационально. При этом нельзя сказать, что этот факт исчезает из поля обсуждения, отнюдь. В советское время — с начала 70-х вплоть до распада СССР в экономической литературе и публицистике постоянно обсуждалась необходимость перехода к «преимущественно интенсивному экономическому росту»; на протяжении последнего десятилетия мы постоянно слышим заклинания нашего руководства о «необходимости инноваций» и отказа от «сырьевой ориентации» развития страны. Однако несмотря на все разговоры и обсуждения, изменить ситуацию не удаётся. Почему?
По моему мнению, экономическая иррациональность является следствием верности элиты определённым ценностям, которые связаны с теми или иными стереотипами поведения господствующего класса. При этом собственно носителями ценностей являются поколения, смена которых предопределяет дух исторического времени. Чтобы проверить эту гипотезу, был реализован исследовательский проект1, часть результатов которого представлена в настоящей работе. В первых двух частях обсуждается собственно модель «поколенческой» социальной структуры, в последней части представлена логика развития последнего периода в свете обсуждаемой модели.
Основные понятия: «власть», «политика», «элита», «социальные фильтры»
Договоримся о понятиях. Вслед за М. Вебером2 под властью в данной работе понимаются отношения господства-подчинения между людьми. Типов власти может быть много, в частности, в качестве таковых можно рассматривать классическое деление Аристотеля-Платона на монархию и тиранию, аристократию и олигархию, демократию и охлократию. Соответственно, под политикой понимается деятельность по перераспределению власти в рассматриваемом социуме.
Вышеперечисленные типы власти можно рассматривать также как механизмы селекции «элит» и коммуникации между «элитами» и «народом». Элита рассматривается как господствующий, управляющий класс, конституирующим признаком которого является наличие следующих функциональных проявлений власти:
экономическая (имущественный статус — богат-ство, доход);
политическая (иерархический статус, возможно-сти влияния);
культурная (символический статус, трансляция образцов для подражания)3.
Принципиальным формальным признаком различия в механизмах селекции элит является как количество субъектов, участвующих в процессе выбора, так и количество социальных групп, являющихся соответственно объектами, «местами» отбора. При монархии — тирании господство сконцентрировано в рамках царствующей семьи, и общепринятым, легитимным механизмом является наследование, причём выбор наследника среди своих родственников осуществляет один субъект — сам монарх. В рамках аристократии — олигархии выбор осуществляет уже несколько семей (родов), причём механизм отбора включает в себя как элементы наследования, так и элементы «вотирования» (будь-то простое голосование большинством или же республиканский выбор «по жребию»). Наконец, в условиях демократии выбор осуществляется путём «прямого волеизъявления» народа. Кроме того, в качестве «объектов», мест выбора, из которых рекрутируется элита, могут выступать любые социальные группы (профессиональные — военные, врачи, предприниматели, учителя; возрастные — люди среднего возраста, пожилые, молодёжь; этнические; региональные). Это обстоятельство делает демократический тип власти наиболее сложным для понимания — описать признаки, по которым в нём строятся отношения господства-подчинения, используя прежние (явные) отличия, кажется невозможным. Другими словами, демократия формально основана на равенстве людей и, соответственно, положения социальных групп, в то время как само понятие элиты предполагает неравенство. В условиях демократического устройства власти легального, официального неравенства не должно быть, во всяком случае, оно не может быть признано справедливым, легитимизировано.
Отсутствие внешнего неравенства в демократическом устройстве власти часто приводит к тому, что оно представляется неким идеалом, «концом истории». Так, по мнению М. Кантора, возникает неверная оппозиция «демократия — тоталитаризм»4. Так, в рамках приведённой классификации демократия может противопоставляться монархии и аристократии, но не тоталитаризму; механизм распределения и воспроизводства власти может быть либеральным, тоталитарным или авторитарным, но от этого он не перестаёт быть демократическим. Отсюда возникает родство понятий «элита» и «номенклатура» для разных типов демократического устройства — большая часть и той и другой появляется на свет не в результате прямых выборов, но в результате некоего «рекрутирования».
Действительно, как показывает авторитетный американский политолог Ф. Закария, демократическое устройство может быть и нелиберальным5. Для того, чтобы перейти к либеральной демократии, общество должно пройти через стадию конституционного либерализма и быть достаточно богатым, в противном случае демократия становится весьма неустойчивой. Более того, и в случае богатых и свободных стран дальнейший процесс «демократизации демократии», переход к референдумам и другим формам прямого народного правления также может подрывать основы либерализма.
Используя понятия социальной мобильности, можно сказать, что элиты (номенклатура) формируются путём прохождения через некие социальные «фильтры». Вслед за П. Сорокиным можно выделить в качестве таковых образование (и получение учёных степеней), военную службу, участие в выборных органах и службу в исполнительной власти, создание (или получение по наследству) индивидуального богатства. Указанные фильтры могут работать хуже или лучше — во многом в зависимости от этого население признаёт или не признаёт легитимность элиты. Наличие консенсуса в обществе в отношении справедливости механизма отбора обеспечивает воспроизводство как самих каналов, так и образцов элитарного поведения. В этом случае ценности социальных групп, входящих в элиту, меняются медленно или не меняются вовсе.
Однако если консенсуса нет, то в обществе может постепенно сложиться «контрэлита» — группы, которые население также наделяет высоким социальным статусом, но которые не имеют явной — экономической и политической — власти. В этом случае отношения господства — подчинения возникают на основе символического капитала, капитала науки и культуры. Как показал П. Бурдье, классификация представляет собой форму доминирования познающего субъекта над объектом. В этом отношении занятия наукой, писательство или создание картин — это занятия классификациями. Но такие занятия нарушают прежние, уже сложившиеся и институционализированные отношения господства — подчинения, поскольку в них уже заложено понимание «лучшего» (господства, важности) и «худшего» (подчинения, ученичества, второстепенности). Поэтому группы, обладающие символическим капиталом, — учёные, деятели искусства и литературы, журналисты — оказываются в естественной оппозиции к формальной власти: ведь их право на классификацию подвергает сомнению легитимность и признанность действующих институтов. Более того, по мнению П. Бурдье, они создают новую социальную реальность, осуществляя это своё право6.
В последнем случае возникает власть «морального авторитета», которая со временем может дополниться как политической, так и экономической властью. Тогда произойдёт замена элиты контрэлитой. Используя понятия, предложенные В. Парето, можно говорить о кругообороте элит.
Эта немного усложнённая схема Парето включает в себя социальные фильтры, в отношении которых в обществе нет консенсуса. В связи с этим часть населения идёт по иерархической лестнице «естественным путём», формируя элиту А, другая же часть движется, по крайней мере частично обходя социальные фильтры, и формирует контрэлиту В. Кроме того, контрэлиту В пополняют люди, «выпавшие» из элиты А. Процесс укрепления элиты В сопровождается постепенным ослаблением элиты А, в конечном счёте последняя теряет свою легитимность в глазах народа. Происходит её замена на контрэлиту В. Часть членов элиты А полностью теряют свой статус: как правило, символический капитал к этому времени по большей части растрачен, возможности политического влияния значительно снижены. И хотя остаётся еще определённая экономическая власть, этого оказывается недостаточно. Другая же часть элиты А переходит в состояние контрэлиты.
Смена поколений в элите и контрэлите представляет развёрнутую во времени схему 1. Можно попытаться представить этот процесс с помощью следующих графиков:
Естественный процесс смены элиты, изображённый на рис.1, не отменяет межличностных конфликтов (участок наслоения траекторий двух поколений), тем не менее «правила поведения» и ценности в данном случае сохраняются. Старое поколение может одерживать временные победы над молодыми, но в конечном счёте уступает им свой статус, более того, приобретая богатство и символический капитал, следующее поколение в конечном счёте оказывается более сильным, имеющим бОльшие возможности.
В условиях «рассогласования фильтров», изображённых на рис. 2, возникает ситуация «стеклянного потолка»7. Одних «кандидатов в элиту», лояльных по отношению к ценностям предыдущего поколения, фильтры пропускают, других — отбраковывают. При этом у «отбракованных» вначале нет чувства отчуждения по отношению к официальным ценностям, они ещё продолжают пытаться повысить свой статус в общепринятой системе координат. Зачастую такие люди имеют достаточно высокий статус «экспертов-критиков», обладая существенной политической и экономической властью. Однако со временем траектории поколения 2 всё более расходятся: часть, вошедшая в элиту, занимает всё более высокое статусное положение. Напротив, среди их сверстников, не вошедших в элиту, формируются альтернативные ценности, часть из них маргинализируется. Практически во всех сферах науки и культуры появляется и развивается — хотя и в совершенно разных формах — андеграунд.
Стоит специально оговориться, что стеклянный потолок — это не социальный фильтр. Последние представляют собой своеобразные социальные «лифты», каналы рекрутирования элиты; признаки, которыми подчёркивается легитимный статус. Стеклянный потолок, напротив, является «перегородкой», «плотиной» внутри указанных фильтров, основанной не на общественном признании, но на индивидуальной лояльности «начальству» и в принципе не может быть легитимизирован. Более того, в отличие от социальных фильтров, он даже не является предметом общественной коммуникации — формально его не существует.
Наконец, стеклянный потолок неразрывно связан с нелиберальными формами демократии. Условие лояльности не «системе вообще», а её лидеру — пусть даже демократически избранному — означает зависимость прав и свободы личности от данного лидера вне зависимости от персональных качеств последнег
Понятие поколения. Основные стратегии поведения
Под поколением обычно понимают группу людей, близких по возрасту и занимающихся общей деятельностью. Часто такое определение ставит во главу угла именно возраст и приводит к тому, что поколение как социологическое понятие путается с демографическим, «возрастной когортой». К. Мангейм решает эту проблему с помощью введения понятия «духа поколения». Последний возникает как результат формирования (или переоценки) ценностей у людей, которые в молодости прошли через одни и те же исторические события. Для них возникает «центральная проблема» — своеобразный смысл жизни — проблема, которую они решают всю жизнь, и в зрелом, и в пожилом возрасте8.
На базе такой «центральной проблемы» складываются «поколенческие единства» — но ответы на поставленный вопрос они зачастую дают принципиально разные и часто борются между собой. К. Мангейм показывает, что одни и те же события Первой мировой войны и последующей разрухи в Германии привели, с одной стороны, к возникновению коммунистического, «красного», а с другой стороны — национал-социалистического движений.
Ситуация «поколенческих единств» и вопрос, на основе чего они складываются, другими словами, вопрос об идентификационных признаках, по большей части выпадает из поля зрения исследователей. Господствует механистическая логика — была война, значит, «военное поколение». Оттепель — «шестидесятники». Застой — поколение «застоя».
Но, если такой подход неверен, как тогда идентифицировать поколения?
«Дух поколения» — это его ценности. В свою очередь, ценности можно характеризовать как в этической, так и в эстетической системе координат; вслед за Ф. Ницше можно сказать, что «вся жизнь — это спор о вкусах». Принятые ценности формируют стратегию поведения поколения. Последняя представляет собой способ действий, обеспечивающий единство данной группы в социуме.
Важно также зафиксировать, что в «ядре социума» доминируют ценности «порядка», эстетика «уюта». Энергетика «ядра» сравнительно низка, и требуются достаточно большие усилия со стороны людей, обладающих экономическим, политическим и символическим капиталом, чтобы население поддержало смену элиты на контрэлиту.
В свою очередь, логично предположить, что по отношению к этой точке отсчёта (ядру социума), своеобразного энергетического «нуля», расположены две разные этические и две разные эстетические системы. Можно выделить, отчасти повторяя принципы, предложенные Л.Н. Гумилёвым, следующие позитивные и негативные системы этических взглядов:
Позитивное мессианское сознание: «прогрессоры». В эту категорию попадают реформаторы и модернизаторы, строители и бюрократы. Существенной чертой таких людей является вера в то, что следующее поколение, дети, должны быть лучше, умнее, богаче своих родителей. Это — своеобразное выражение «этики прогресса».
Негативное мессианское сознание: «упростители». Сюда попадают, с одной стороны, любители «естественного» — экологисты и «дауншифтеры», а с другой — разрушители и «нигилисты». Важной чертой для них является вера в несправедливое, неестественное сегодняшнее устройство общества (что не мешает части из них делать успешную карьеру, однако они никогда не становятся «своими» для «прогрессоров»). Это — своеобразное выражение «этики отвращения».
Деление на «прогрессоров» и «упростителей» является грубым и мало инструментальным, если дополнительно не ввести сюда эстетические предпочтения9. Можно выделить:
Эстетику свершений, своеобразную «эстетику героического». В данном случае преобладающим отношением субъекта является «включённость в процесс» — он может быть героем-одиночкой, противостоящим несправедливости мира, погибающим, но утверждающим свои ценности. Однако он может быть и победителем в составе дружеской команды, отстаивающим (и улучшающим) традиционные ценности «системы», делающим мир удобнее. В любом из этих вариантов он живёт и активно взаимодействует с окружением. Его основное время (притом, что он, естественно, интерактивен) — это настоящее.
Эстетику упадка. Субъект здесь находится «вне процесса», он «лишний в настоящем». Отсюда есть два выхода: первый — в своеобразное декадентство, эстетизацию руин и «девственной природы», возврат в прошлое. Второй вариант — это строительство, вечная надежда на будущее. В настоящем времени такой субъект «разрушителен» — окружающее его не устраивает, он испытывает вечную метафизическую ностальгию.
Такое разделение позволяет построить «карту стратегий», приведённую на следующей странице.
Предложенная классификация, конечно, условна, а отбор имён проведён достаточно случайно, как пример, не более. Кроме того, деятели культуры, решая центральную проблему своего поколения, могли и менять стратегию поведения. Эволюция каждого поколения достаточно сложна. Кстати сказать, именно это обстоятельство может сделать его культурные ценности плохо опознаваемыми или совсем не понимаемыми последующими поколениями. Вместе с поколением обычно уходят и «его» писатели, поэты и художники, а те, что остаются в культурной жизни других поколений, во многом «перетолковываются», в их произведениях на первый план выходят те детали и обстоятельства, которые сами авторы, возможно, считали второстепенными. И напротив, то, что было наиболее важным, уходит на второй план. Собственно, это проблема и всей человеческой истории — каждый период здесь состоит как раз из таких «закрытых отрезков», и часто реальную оценку того или иного события современниками бывает очень трудно восстановить.
Переходя к характеристике стратегий, стоит особо оговориться, что ни одна из них напрямую не является «антигуманной» или «разрушающей нравственность». Все они так или иначе апеллируют к любви, семье, детям, дружбе, верности идеалам и т.д. Обвинения в «аморальности» и «бесчеловечности» возникают тогда, когда люди, придерживающиеся одной стратегии, судят, исходя из своих ценностей, других людей, придерживающихся другой стратегии и других ценностей. Каждая из стратегий претендует на элитарность, то есть по-своему предлагает придерживающимся её приобретение политического, экономического и символического капитала.
Чтобы описывать стратегии, следует определить их сравнительные характеристики, значимые для способов приобретения указанных типов капитала. Отчасти я уже стал это делать, говоря об ориентированности стратегий во времени. Однако этого мало, следует выделить ещё:
открытость — скрытость (латентность) в позиционировании поколения по отношению к официальной элите;
отношение к насилию, готовность к его применению по отношению к оппонентам;
темп реализации стратегии и её горизонт;
отношение к «ядру социума» — доступность стратегий: «первые среди равных» или, напротив, «избранные» и «толпа»;
отношение к Западу и к проблеме эмиграции в целом.
Стратегия «модерна»10. Эта стратегия предполагает высокую степень открытости и публичных дискуссий по ключевым вопросам жизни общества. Элита здесь — первые среди равных. Даже если в силу каких-то причин люди, придерживающиеся этой стратегии, оказываются вынужденными скрывать свои взгляды, всё равно в своих выступлениях в «официозе» они так или иначе, часто эзоповым языком — стараются провозгласить свои ценности. Данная стратегия предполагает наличие долгосрочного горизонта и сравнительно равномерный, поступательный темп реализации. Важную часть внутрипоколенческих конфликтов здесь играют споры о средствах достижения цели. Кроме того, здесь предполагается, что в модернизации общества должны участвовать все, так что социальные фильтры открываются максимально широко.
В отношении к насилию люди, придерживающиеся этой стратегии, вообще говоря, амбивалентны. Её долгосрочность требует быть осторожней с выбором средств — а насилие, даже по отношению к бывшим «палачам», может надолго скомпрометировать осуществляемую модернизацию. С другой стороны, вовлечение в процесс народных масс делает насилие весьма эффективным инструментом (и, надо сказать, по большей части одобряемым массами по отношению к «врагам»). Поэтому террор или, наоборот, гражданский мир в условиях прорыва этого поколения в элиту являются длительными, сравнительно стабильными состояниями. Это — нормы реализации стратегии, и от них трудно отказаться.
«Модернисты» всегда ориентированы на Запад. Они либо его «догоняют» и хотят победить, либо желают войти в «сообщество цивилизованных народов» путём уступок и следования советам иностранных старших братьев… Легитимация их заслуг на Западе для них принципиальна.
Стратегия непобеждённого11. Это — стратегия избранных и для избранных, предполагающая изначальное деление социума на «толпу» и «героев», «обывателей» и «чудиков», тех, кто способен выскочить из жизненной колеи, за «линию флажков», и тех, кто будет продолжать жить «по накатанной». Как правило, это стратегия «с двойным дном», поколения, которые её реализуют, никогда напрямую не заявляют о своей «избранности». Поэтому она реализуется скрыто, а заявление позиции «героя-одиночки», отстаивающего свои экзистенциальные ценности, изначально ставит социолога в тупик: если он — один, то как можно говорить о «группе», о «поколении»?
Данная стратегия имеет краткосрочный горизонт и высокий темп реализации. Положение «избранного» предполагает попадание в элиту (контрэлиту) ещё при жизни, поэтому средства приобретения капитала здесь максимально разнообразны и не исключают индивидуальное (в том числе, криминальное) насилие. Однако «легитимный» официальный массовый террор как средство реализации стратегии здесь исключён, в отличие от «модерна». Для «непобеждённого» характерно наличие в его жизни множества «чужих», «палачей», «агрессивно-послушного большинства» и т.д., но сам он открыто, легально может только «пресекать экстремизм» отдельных личностей, не более того. Хотя бы этих «отдельных личностей» и набралось достаточно много, так что на практике они составили бы целые социальные группы, поколение «непобеждённых» будет искренне отрицать своё системное насилие по отношению к другим. С их точки зрения, объект насилия (а они для себя — всегда жертвы) не может быть субъектом террора.
«Западный фактор» для стратегии «героев-одиночек» важен не менее, чем для «модернистов». Эмиграция здесь рассматривается как один из возможных вариантов стратегии прорыва в элиту; а эмигрант — как заведомо «избранный», вне зависимости от того, какой социальный статус он получает в западной стране.
Стратегия ухода. Данная стратегия заявляется, как и стратегия модерна, максимально открыто. Однако если для поколения «модерна» критика существующего положения дел ведётся с позиций возврата (или построения новых) нравственных ценностей в настоящем времени, сейчас, то для поколения «ухода» характерен нигилизм, отрицание сегодняшних ценностей в принципе. Часто для удобства критики занимается шокирующая позиция защиты предыдущего (но не сегодняшнего!) поколения модерна, тогда критика ситуации настоящего ведётся с позиций мифологизированной истории. Для этого поколения нет и не может быть живых авторитетов — последние и есть апологеты и создатели полностью лживой и омерзительной современности, в которой не хотят жить «уходящие». Поэтому чем большим капиталом обладает та или иная «официальная» личность, тем жёстче делается отношение к такому человеку — ведь он сделал свой капитал на создании современной системы. То же самое происходит и в отношении «общепринятых» ценностей и идеалов — коммунизма и капитализма или, скажем, патриотизма и «космополитизма». Целью является прорыв к истинным, действительно общечеловеческим ценностям, хотя для этого могут быть использованы и средства Герострата. Этот прорыв может реализовываться и через суицид, тогда символический уход дополняется уходом в самом что ни на есть прямом, буквальном смысле. Как и в случае с «непобеждёнными», суицид здесь, в принципе, получает положительную моральную санкцию.
Эта стратегия, как и стратегия модерна, рассчитана на долгосрочный горизонт, однако темп её реализации нестабильный, «рваный». Долгие периоды относительной «спячки» и сравнительно спокойного сосуществования с социальным окружением могут сменяться лихорадочной деятельностью по самореализации. «Уход» проявляет себя в самых разнообразных формах, поэтому постоянная борьба за приращение собственного символического и экономического капитала внезапно может смениться апатией, возвратом к «семейным ценностям», увеличением потребления спиртного и наркотиков, присоединением к той или иной религиозной секте, увлечением мистикой.
«Уходящие», как и «непобеждённые», полагают себя «жертвами системы» и в силу этого неспособны к организации тотального, системного террора. Однако если «непобеждённые» скрывают своё избранничество от «толпы» — и уже в силу этого не являются последовательными, непримиримыми врагами официальной элиты, то в случае «уходящих», открыто противостоящих всем социальным группам, которые реализуют другую стратегию, дело обстоит именно так. Здесь градус противостояния намного выше, поэтому именно такие поколения реализуют наиболее шокирующие общественное сознание эстетические проекты.
Прорыв в элиту через получение политического капитала здесь является редким исключением и происходит в периоды больших социальных трансформаций. Тогда подполье действительно может стать «официозом». В основном стратегия ухода связана с приобретением символического капитала, как культурного, так и компетентностного. Получение статуса «гуру» может сопровождаться приобретением и экономического капитала — процент аскетов и стоиков среди «уходящих» вряд ли отличается от аналогичного показателя в поколениях, реализующих другие стратегии. И хотя «компетентностный» статус ближе к «избранному», чем к «первому среди равных», для «уходящих» будет характерно именно последнее отношение к «своим» авторитетам. Это обусловлено уже рассмотренным выше полным отрицанием позитивных заслуг официальных высокостатусных персон.
Другим вариантом прорыва в элиту для этого поколения является приобретение экономического капитала. Поскольку официальные, формальные ценности рассматриваются здесь исключительно как фальшивки, постольку в процессе получения богатства легко могут быть нарушены как общепринятые моральные, так и юридические нормы (то же самое справедливо и для «героев-одиночек»).
Запад и эмиграция здесь рассматриваются лишь как варианты «ухода», по-видимому, примерно равные большему количеству спиртного и наркотиков, не более. Он существует как культурная ценность, однако для «уходящих» часто не меньшую ценность может представлять и Восток (прежде всего Индия и Китай) или «глубинная», почвенная Россия. Хотя следует учитывать, что ориентация на «компетентностный» статус для части «уходящих» делает эмиграцию весьма привлекательной: это своеобразный прорыв из андеграунда в элиту (правда, не в национальную, а в мировую).
Стратегия малых дел (практики). Данная стратегия также предполагает деление социума на «избранных», улучшающих мир, и «неразумное население». В отличие от «модернистов», стремящихся радикально улучшить, изменить социальное устройство и духовный мир каждого человека, «практики» совершенствуют имеющееся. Другими словами, в отличие от модернистов-реформаторов, это менеджеры-бюрократы. Одновременно они отличаются и от «уходящих»: если для последних эстетический идеал — грандиозные величавые руины, оставшиеся от победы над «старой ложью» и «палачами», то для «практиков» это — новое строительство. Поэтому они продолжают улучшать то, что достаётся им от предыдущих поколений, это — своеобразные конформисты. Причём конформизм состоит здесь не в том, что «практик» отказывается от своей точки зрения в пользу мнения большинства в расчёте на получение выгоды для себя, отнюдь, «практики» могут быть весьма конфликтны, эгоцентричны и последовательны. Их конформизм состоит в том, что они отказываются обсуждать основания социального устройства, они «принимают мир таким, каков он есть».
Поскольку такая ориентация идеально «вписывает» данное поколение в социум, некоторые социологи презрительно называют их «манкуртами» или «големами»12, относя их к «потерянным поколениям». Это результат плохого знакомства с ними и непонимания сути стратегии «практиков» — они позиционируют себя почти всегда как «вечно вторые». Пока представители других жизненных стратегий, «теоретики» ведут споры и принимают на себя риски за радикальные решения, «практики» занимают ключевые места для реализации этих решений. Естественно, такая стратегия не декларируется «ядру социума» — здесь, как и у «непобеждённых», нет потребности в социальной мобилизации13.
Горизонт этой стратегии — краткосрочен, цели «практики» ставят себе «реальные». Темп реализации стратегии — средний, не медленный, но и не быстрый; практиков раздражают как авралы, так и апатия, им нужна постоянная, стабильная работа и непрерывный прирост экономического и политического капитала. При этом они «концентрируются на мелочах», и хотя они и ориентированы на будущее (сравнительно редко — на прошлое) как идеал, но прекрасно осведомлены о сегодняшних условиях жизни. В результате латентности этой стратегии смысл и цели деятельности уходящего поколения «практиков» ускользает от внимания социологов и историков также, как и мотивы поступков «непобеждённых». Это — «закрытые миры» со своими ценностями.
В отличие от «героев-одиночек», которые для себя всегда — жертвы обстоятельств, «практики» для себя — «победители». Они владеют обстоятельствами, выстраивают их. К террору они относятся нейтрально — если он «вписан» в нормы общества «модернизаторами», то как инструмент он будет использоваться «практиками», если нет, то он и не будет ими создаваться. Для них нет проблемы цели и средств; для них существуют лишь вопросы удобства и эффективности. «Практики» — это и есть та «система», которой боятся «непобеждённые», которую ненавидят и пытаются взорвать «уходящие», над которой, наконец, проводят свои реформаторские эксперименты «модернизаторы».
Наконец, «практики» — единственные, кто настороженно относится к Западу и ждет от него неприятностей. Это связано с отсутствием их легитимации на Западе — вне национального социума высокий социальный статус практиков подвергается оскорбительному сомнению. Российские бюрократы или успешные администраторы, обладающие политическим капиталом, ассоциируются на Западе в лучшем случае с коррупцией, а в худшем — с организацией репрессий, владельцы крупных состояний — с воровством и связями с криминальным миром. Символический капитал «практиков», как правило, незначителен (или отрицателен). В связи с этим стратегия позиционирует практика как «патриота». Патриотизм здесь понимается в весьма узком «практическом» смысле неприятия эмиграции и ориентации на приумножение своего капитала прежде всего внутри страны.
Время практиков (1999–2009) и попытка прогноза
Дух того или иного времени, таким образом, определяется «духом поколения», которое является наиболее многочисленным и реализует ту или иную стратегию для прорыва в элиту. Однако поколения, которые используют одну и ту же стратегию, могут принципиально различаться по тем ключевым событиям, которые вызвали у них «центральное переживание», поставив тем самым проблему, которую эти поколения будут решать «всю оставшуюся социальную жизнь».
Данная реконструкция имеет целью представить историю недавнего прошлого как реконструкцию жизни и деятельности различных поколений. В связи с этим здесь весьма схематично проводится ретроспектива по следующим «реперным точкам» анализа:
центральная проблема, в отношении которой формировались внутрипоколенческие и межпоколенческие конфликты, и которая предопределила дальнейшую траекторию социального движения различных поколений;
основные механизмы приобретения капитала и, соответственно, механизмы рекрутирования элиты;
взаимосвязи между механизмами приобретения капитала и социально-экономическим развитием;
механизмы возникновения (разрушения) «стеклянного потолка» и разрывов в социальных коммуникациях;
наличие (отсутствие) культурного и научного андеграунда и «уход» в эмиграцию.
Проблема и конфликт
Центральными событиями последнего десятилетия, ещё не получившего своего общепринятого названия в отечественной социальной памяти, стали два непосредственно связанных между собой события: дефолт и окончание «холодной» гражданской войны. Дефолт вызвал не только падение доходов населения, он означал ещё и полный политический крах российских либералов, которые «довели страну», были «ещё хуже коммунистов». В свою очередь, окончание «холодной» гражданской войны связано с победой и последующим объединением «Единства» и «Отечества» на выборах 1999 г. Это означало консолидацию господствующего класса, что одновременно привело и к внутренней легитимации, и к стабилизации нового распределения власти.
В настоящее время в российской элите действуют три основных многочисленных поколения:
старшее: поколение «героев-одиночек», примерно 1950-1965 гг. рождения. Оно проделало свою естественную эволюцию — часть этого поколения сохраняет себя в позиции «непобеждённых» — «непримиримых», другая часть по-прежнему «в действии». Именно им сейчас принадлежит основной политический, экономический и символический капитал. «Непобеждённые», как обычно, создают свои «кружки», пытаясь контролировать каналы проникновения молодёжи в элиту; в отношении культуры и масс-медиа им в основном это удаётся (по поводу сферы НИОКР — см. ниже). Как победившие, так и «непобеждённые» пытаются получить для себя гарантии безопасности, что выражается в сокращении возможностей ротации элиты и строительстве «стеклянного потолка»;
среднее: поколение «ухода», примерно 1958-1970 гг. рождения. Это поколение «разошлось» на «практиков» — предателей и остающихся «хранителей»; часть последних перешла к стратегии «непобеждённых». Они обладают существенным экономическим и большим символическим капиталом (практически все российские «постмодернисты» принадлежат к этому поколению). Политический капитал этого поколения оказался относительно небольшим, но у них есть молодые наследники, которых пока сравнительно немного. Это, с одной стороны, разного рода российские «националисты»14; с другой — нацболы; наконец, отдельно необходимо выделить «правозащитников»15. Всех этих молодых последователей объединяет сравнительно высокая энергетика, направленность на действие, все они питают отвращение к действующей «фальшивой демократии», у них — общее центральное переживание, связанное с холодной гражданской войной 90-х, где они потерпели поражение. Такая ситуация описана и в социологии, и в истории — подобные поколенческие союзы напоминают Германию двадцатых годов, пережившую поражение в Первой мировой войне и последующую разруху, связанную с непосильными контрибуциями. И это вполне могло бы привести к соответствующим перспективам и для России, если бы не малочисленность этих поколенческих союзов, по крайней мере, в настоящее время;
младшее: «практики» (1971-1985 гг. рождения). Это основное поколение «нулевых». Они тоже пережили «лихие девяностые», но если для вышеперечисленных поколенческих союзов, в которые вошли их сверстники, прошлое было временем надежд, отдельных славных побед, в которое они хотели бы вернуться и «перевоевать» заново, то «практики» даже не хотят об этом вспоминать: для них это годы «национального унижения» России. «Прорабы» перестройки и «поколение реформаторов», с их точки зрения, — безграмотные дилетанты. 1985 — 2000 — потерянные для развития России годы. Проблема, которую им предстоит решать всю жизнь: как удержать достигнутую социальную стабильность и добиться улучшения жизни населения. За последние восемь лет они пришли к выводу, что такое — возможно, «здесь и сейчас». Именно это доминирующее поколение (очевидно, с подачи старшего поколения «одиночек») сейчас называют «офисным планктоном»16.
Как обычно после большой «перетряски» элиты, а тем более, смены её на контрэлиту, победившее поколение («герои-одиночки») пытается создать себе «гарантии несменяемости», для чего вступают в союз с «практиками». Этот странный только на первый взгляд альянс (на уровне персоналий трудно представить себе что-либо более противоположное, чем М. Леонтьев, А. Привалов и Г. Павловский с одной стороны и, скажем, Д. Медведев, В. Сурков, О. Дерипаска — с другой) породил в нулевых новое явление — молодёжные политические организации («Наши», «Местные», «Молодая гвардия», «Политзавод», «Мы»). По-видимому, это — знаковое событие, ничего подобного в 90-е годы не наблюдалось — молодёжь напрямую участвовала в общественной жизни, выдвигая лидеров из своей среды. В настоящее время молодёжь рекрутируется под чужими лозунгами (неважно, лозунги ли это ЕдР`a или СПС). Участие в демонстрациях и митингах под чужими лозунгами — очевидный ритуал, требование лояльности к «старшим товарищам»; это то, что хорошо умеют делать «практики».
Однако в связи с идеологической неопределённостью становится затруднительным ввести соответствующую проверку на лояльность. Очень трудно быть лояльным «суверенной демократии», когда никто не понимает, что это такое. Но лояльность необходима хотя бы для минимального консенсуса, для различения «своих» и «чужих». В результате «практики» организуют административную процедуру различения — членство в «системообразующих» партиях (ЕР, СР, ЛДПР, КПРФ, СПС (ныне — «Правое дело»), «Яблоко»), продолжением которых становятся упомянутые выше молодёжные движения. «Внесистемные» политики маргинализируются и выталкиваются с политической сцены вне зависимости от своей «лево-правой» ориентации. Отсюда в «непримиримой оппозиции» создаются «противоестественные», необъяснимые с точки зрения идеологии, альянсы, где правозащитники маршируют вместе с националистами, а правые — с национал-большевиками. Такая «Другая Россия» проводит свои «Марши несогласных». Позитивной программы, в отличие от старых советских диссидентов, отстаивавших капитализм и западные ценности, здесь уже нет, есть только естественное желание вернуться в элиту. И, надо сказать, в целом шанс вновь получить легитимацию у них сохраняется — однако не как у общественных движений, но как у отдельных персон; достаточно лишь отказаться от личных амбиций и вступить в одну из «системообразующих» партий. Со старыми диссидентами их объединяет только апелляция к Западу, что вызывает очевидное раздражение элиты, напоминая о возможностях возврата к «внешнему управлению».
Таким образом, «поколенческий конфликт» нынешнего времени замыкается почти полностью в «культурно-научные рамки», что связано с наличием большого символического капитала «уходящих». Этот конфликт исчерпывается противостоянием «гламура» (официоза) и трэшевой социальной фантастики (т.н. «чернухи»), при этом последние определения распространяются и на сферу общественных наук (философию, социологию, экономику, историю). Несмотря на очевидную остроту конфликта, он, в отличие от публицистики 80-тых, имеет слабое влияние на борьбу за перераспределение власти в других сферах общественной жизни. Последнее связано с практически полным уничтожением механизмов воспроизводства и роста символического капитала в российской провинции, поэтому по мере удаления от Москвы указанное противостояние ослабляется и исчезает.
Механизм ротации элиты и социально-экономическое развитие
После «дела ЮКОСа» элементы «стеклянного потолка» появились и в сфере приобретения экономического капитала. Руководство «ЮКОСа» позволяло себе открытую политическую нелояльность к господствующему классу, тем самым демонстрируя легитимность приватизации «Юганскнефтегаза» и других активов, входивших в компанию. В этом не было ничего неожиданного: в период «семибанкирщины» экономическая суперэлита, в руках которой оказались и основные масс-медиа, контролировавшие процесс производства (или уничтожения) большой доли символического капитала, убедила себя, что наступило господство именно «олигархии». Это вполне соответствовало мироощущению «героев-одиночек», изначально считающих себя аристократами. Проблема, однако, была в том, что олигархия предполагает совсем иной способ рекрутирования и воспроизводства элиты, нежели демократия. Если бы разговор об «олигархии» шёл всерьёз, необходимо было вводить соответствующие процедуры — учреждения новой «палаты лордов» (Боярской думы) и разгона избираемого парламента. Ничего этого не было сделано (да и не могло быть сделано, по-видимому). Нелояльность была ликвидирована, и возникло давно ожидавшееся «частно-государственное» партнёрство. Люди, располагающие экономическим капиталом, стали поддерживать политиков; последние лоббируют их интересы, включая защиту этих интересов за рубежом, — но не этого ли хотел господствующий класс? И не так ли устроена «западная демократия», к которой апеллируют «несогласные»? И насколько отличается положение коммунистической партии США, «чёрных пантер» и ку-клукс-клана от положения нацболов, правозащитников и российских националистов? И, в свою очередь, почему такая модель «западной демократии» называется реальной, а российская — имитационной17?
Логично, что для ведения крупного бизнеса также стала предусматриваться административная проверка лояльности, — теперь необходимо быть членом какой-либо системообразующей партии, а партия будет защищать интересы бизнеса при установлении институциональных рамок функционирования экономики. Такая система, конечно, непрерывно порождает коррупцию — политики получают ренту от бизнеса за формирование правил, защищающих экономическую элиту от конкурентов и консервирующих такое положение. Но первопричиной коррупции является не то, что «общество» и «бизнес» не разделены, а то, что элита хочет остаться несменяемой, её ротация не допускается18. Ничего нового в этой ситуации нет — коррупция и «теневая экономика» развивались при социалистической демократии после конца «оттепели», которая, в свою очередь, возникла как результат консенсуса элит вокруг отмены сталинского механизма ротации путём террора. То же самое возникает и в условиях российской капиталистической демократии как результат такого же консенсуса элит вокруг отмены ротации путём отстрела в условиях холодной гражданской войны. Наконец, этот же процесс может иметь место и в странах Запада, если в силу каких-то причин там появится желание гарантировать несменяемость элиты, а это сразу же потребует разработки процедур проверки лояльности, что приведёт к появлению «стеклянного потолка», и так далее — по кругу.
Несменяемость элиты, после периода роста, приводит к ухудшению дел в экономике. Возникают «кризисные явления» — слово «кризис» элита старается не использовать как можно дольше, поскольку это очевидно увязывается с качеством управления страной. И кризис наступает довольно быстро — в рассмотренной версии истории аналогичная ситуация возникла к концу семидесятых, через десять лет после окончания «оттепели», и в нынешней ситуации потребовались те же десять лет. Но теперь существенным отличием ситуации является отсутствие в нынешней России «большой науки», которая ещё сохранялась в СССР в конце 70-ых.
Требование лояльности разрушает критерий компетентности при отборе элиты, в результате цели краткосрочной стабильности начинают доминировать над целями роста и развития. Ситуация «нулевых» во многом повторяет ситуацию «семидесятых» — тогда все были согласны с необходимостью отказа от «экстенсивного» экономического развития, сейчас все согласны с необходимостью отказа от «сырьевой» ориентации; и тогда, и сейчас говорили об «инновациях». Однако социальная стабильность, на которую ориентированы практики, не допускает реальных инноваций, которые ломают социальную структуру.
Для того, чтобы обеспечить социальную стабильность в 70-е и создать статусные места директоров, инженеров, учёных строили новые заводы и создавали НИИ, вместо реконструкции и реорганизации — последнее приводило бы к конфликтам. В результате снижались фондоотдача и производительность. В нулевые годы основные статусные рабочие места создавались в псевдо-постиндустриальном секторе: стремительно увеличивался рост занятых в государственном и муниципальном управлении, торговом секторе, включая операции с недвижимостью, других посреднических структурах, в первую очередь, финансово-юридических. Последние по большей части создавались в рамках «выстраивания схем» оптимизации налогообложения и «распила» полученных бюджетов. Капитализм в России оказался с очень странным «экономическим лицом», имеющим мало общего с эффективностью.
Работа фильтров в новых условиях. Нарастание амбивалентности
Развитие фундаментальных исследований, сферы НИОКР, а также качественное образование связаны с поколениями, действующими в логике «модерна». НИОКР — это слишком большие риски для бизнеса, в котором сейчас в России доминируют практики. В рамках реализации стратегии «практиков-бизнесменов» для науки, которая подвергает сомнению и изучению основы мира, нет места в принципе — сами-то они воспринимают этот мир как данность. Отсюда и возникает невозможность «смычки» НИОКР, образования и бизнеса — кроме различия в институциональных правилах, в которых «работают» эти сферы, это ещё и разные мировоззрения.
Зато практики очень любят «инновации». Если можно купить готовую технологию, оборудование, при наличии соответствующих финансовых средств это будет сделано. Собственно, так и осуществлялось «догоняющее развитие» России после 1998 года. Заимствовались технологии, покупалось оборудование, строились заводы, принадлежащие западным собственникам. Ничего подобного механизму развития СССР в 1953 — 1968 гг. здесь не имело места.
Система образования за это время полностью деградировала. В условиях ориентации вузов на получение максимума финансовых поступлений, отсутствия вузовских НИОКР и связей с коммерческим сектором вузы превратились в предприятия, «торгующие дипломами». В то же время, поскольку в условиях восстановления «стеклянного потолка» опять становится главным не компетентность, а лояльность, постольку специальных требований к вузам, производящим «человеческий капитал», ни государство, ни бизнес не предъявляют.
В этом отношении достаточно забавно общее убеждение, что в России выпускается слишком много дипломированных экономистов, юристов, психологов. Однако никто не считал, сколько выпускается специалистов в области технологий машиностроения, литейного производства, эксплуатации реакторов на атомных станциях, других инженерных специальностей — по отношению к потребности в них. Государственные вузы сохраняют всю номенклатуру выпускаемых специальностей, действуя в прежней, ещё советской логике, — кафедры и образовательные программы закрывать нельзя. Поэтому наличие диплома государственного вуза гораздо важнее самой специальности, сейчас это вновь — пропуск в следующую страту. После начала 90-х, когда такой пропуск не требовался, уже к нулевым годам он стал обязательным — если уж человек неспособен даже на то, чтобы вуз закончить, значит, он полный разгильдяй (или аутсайдер, непонятно, что хуже). В результате высшее образование в России стало всеобщим и, по сути, приравнялось к среднему.
«Стеклянный потолок» приводит к разрывам в социальной коммуникации, что в первую очередь влияет на работу социальных фильтров, в результате чего в общественном мнении возникает и развивается амбивалентность. Так, существенная часть элиты по-прежнему пребывает в убеждении, что образование, здравоохранение и наука в России сохраняются как государственные институты, хотя размеры репетиторства, платной медицины, платных защит диссертаций, по-видимому, кратно превосходят бюджетное финансирование указанных сфер. У политической и хозяйственной элиты сохраняется отрицательное отношение к «теоретикам» — и в то же время, по-видимому, редкий губернатор и мэр крупного города не имеет кандидатской, а то и докторской степени. Естественно, что большинство диссертаций защищается уже после получения высокого политического или экономического статуса, что предполагает совмещение научных занятий с бизнесом и политикой — и подавляющая часть учёных степеней получается российским истеблишментом именно по экономике и праву, т.е. именно в тех сферах, где в России «слишком много специалистов».
Подобная же амбивалентность возникает и в отношении службы в Вооруженных силах: с одной стороны, молодёжь всячески пытается от неё «откосить», с другой — растёт потребность частных структур в людях, имеющих боевой опыт, умеющих применять оружие и планировать тактические операции (как по обороне, так и по захвату). В целом военное сословие и «менты» по-прежнему имеют один из самых низких профессиональных социальных статусов, но работа в многочисленных службах охраны (и федеральной, и различных корпораций) уважается и приветствуется. Это двойственное отношение легко объяснимо — милиция и Вооружённые силы презираются, так как выполняют задачи обеспечения безопасности «толпы», российского народа. А спецслужбы и охранные агентства делают то же самое в отношении «избранных». После войны в Югославии реформа Вооружённых сил, по-видимому, ускорилась, причём у российской современной элиты уже сформировалось убеждение в необходимости ядерной стратегической компоненты как гарантии сохранности экономического капитала.
Хуже всего дело обстоит с горизонтальной мобильностью — в отношении переезда в Сибирь, на Дальний Восток или Север существуют только отрицательные, негативные стимулы. В результате структура хозяйства этих регионов постепенно эволюционирует к сырьевой. Одновременно к радости «экологистов-уходящих» происходит депопуляция этих территорий и восстановление природных ландшафтов.
Укрепление лояльности привело к постепенной ликвидации реального местного самоуправления на местах. Вертикаль власти дошла до городов и районов, слабая местная аристократия быстро влилась в структуры «системообразующих» партий. Постепенно восстанавливается советская система управления городами — в условиях однонаправленной горизонтальной мобильности (все — в Центр, в Москву и близлежащие области) исчезает идентификация своей политической и экономической судьбы с родным городом, напротив, возрастает роль вертикальной коммуникации.
Социальные фильтры, связанные с образованием, наукой, созданием художественных произведений, играют принципиальную роль в формировании и росте символического, компетентностного капитала. В российской провинции эти фильтры уже практически ликвидированы, экспертное мнение позволено иметь только столичным организациям, сохраняющим каналы для его трансляции. Ликвидация фильтров привела к появлению двух неожиданных для России ХХI века феноменов:
исчезновение интеллигенции как прототипа среднего класса. Последняя трансформировалась, с одной стороны в пролетаризовавшихся «бюджетников» и — отчасти — в «офисный планктон», а с другой — в причисляющих себя к «новым русским»19 менеджерам и собственникам. Данное исчезновение представляется чрезвычайно важным, так как в российской социальной структуре, в сущности, более нет социальной группы, ответственной за производство нового и сохранение старого знания;
отсутствие культурно-научного российского андеграунда. Несмотря на то, что «стеклянный потолок» между российской провинцией и столицей растёт и укрепляется, «подполья» в провинции не возникает. Для существования андеграунда необходимы не только производители и потребители альтернативной «официозу» продукции, но и сохранение иерархии статусов как гарантии «качества» в рамках андеграунда, а для этого сохранения опять-таки требуются образовательные фильтры. В противном случае шарлатанскую работу невозможно отличить от научной, графоманию — от талантливого романа. Именно последняя ситуация и имеет место.
Используя категории, введённые в научный оборот В. Каганским, можно констатировать, что российская провинция, лишённая механизмов воспроизводства символического капитала, стремительно превращается (превратилась) в периферию. Основная часть её ресурсов используется в режиме колонии, что делает невозможным «инновационное развитие», сохраняя «сырьевую ориентацию». Однако одновременно это обстоятельство способствует укреплению и сохранению «вертикали власти» и стабилизации нелиберальной демократической системы.
Эскизы сценариев социальной эволюции
Наступивший экономический кризис закономерен — и если бы не внешние причины, в том числе связанные с падением цен на сырьевые товары, то он произошёл бы по внутренним причинам, хотя и позднее. Очевидно, что снижение степени конкуренции, монополизация экономики в рамках «частно-государственного партнёрства», рост дифференциации доходов, падение общей эффективности вызвали бы классический кризис перепроизводства20. Что будет делать теперь, в этих ухудшающихся условиях, поколение практиков, которое неизбежно столкнётся ещё и с кризисом мировоззрения, связанным с потерей основной ценности — стабильности, трудно сказать. Ясно, что более «взрослая» часть, уже накопившая изрядный экономический и политический капитал (1971-1980 гг. рождения), будет долго пытаться сохранить лояльность к сложившемуся распределению власти, пытаясь просто «переждать» плохие времена. Следует отметить, что при отборе кандидатов на новые статусные места в последнее десятилетие практически повсюду действовал возрастной ценз — отсюда у российской власти и бизнеса по большей части «молодое лицо». Это снимает вопрос поколенческого конфликта, обычно понимаемого как конфликт «отцов» и «детей» — сейчас нет оснований утверждать, что старшая возрастная когорта имеет более высокие доходы, чем младшая (что, строго говоря, возможно только в периоды революций или в ситуациях разрушения символического капитала21).
«Младшие» вполне могут избрать стратегию «ухода» и попытаться разрушить «фальшивый мир», который их «обманул». В пессимистическом варианте к ним может присоединиться и многочисленная возрастная когорта 1985-1990 гг. рождения, привыкшая за это время к росту потребления и, в силу внутреннего разложения российских образовательных структур, во многом уже асоциальная. Большая часть норм поведения, которые обычно формировались в школах и вузах, ныне у них просто отсутствует. В «спокойный период» эти нормы были бы привиты им в коммерческом секторе, однако в условиях кризиса аномия может стать хронической (или могут быть восприняты распространившиеся за годы холодной гражданской войны в «ядре социума» нормы криминального поведения).
Наличие «вертикали власти», новых процедур проверки лояльности, а также журналистских, телевизионных, политологических, экономических «школ»22 гарантирует, что этот кризис будет долгим. По мере его развёртывания элите станет нечем платить за лояльность к себе, как это уже было в восьмидесятых годах прошлого века, что приведёт к разрушению стеклянного потолка и поиску нового общественного консенсуса. С большой вероятностью многочисленное поколение практиков должно будет всё же выработать процедуры ненасильственной ротации политической элиты. Хотя стоит отметить, что в настоящее время президент-«практик» в логике сохранения и укрепления «стеклянного потолка» предпринял полностью обратные мероприятия, в частности, продлив — на следующий электоральный цикл — сроки полномочий президента и парламента. Такие шаги, как и попытки решения проблем экономической эффективности корпораций путём их огосударствления и вливания бюджетных средств, свидетельствуют о быстрой деградации коллективного интеллекта официальной, институционализированной элиты. Выработка таких механизмов «ненасильственной преемственности», внешне демократической, а по сути, представляющей собой своеобразный вариант олигархического наследования внутри небольшого количества допущенных к выбору высокостатусных групп, позволит сохранить существующий российский вариант нелиберальной демократии и сырьевой экономики на протяжении жизни и деятельности как минимум одного поколения (т.е. — на двадцать ближайших лет).
Менее вероятным представляется сценарий, связанный с формированием контрэлиты, сохранением «стеклянного потолка», появлением системного андеграунда и очередной российской революции. Во всяком случае, в настоящее время не наблюдается ничего подобного символическому капиталу шестидесятников и «героев-одиночек», который мог бы противопоставляться действующим легальным СМИ, двуслойной культуре («попса» для толпы и ретро-андеграунд — для «избранных», что обеспечивает общий душевный комфорт), официальной науке (системе РАН и новых частных «интеллектуальных центров», действующих в сфере общественных наук).
Более того, российская политическая «суперэлита» тесно связана и с новыми «интеллектуальными центрами», и с позиционированными как имеющими наивысший социальный статус, специально выделенными как «фабрики элиты», вузами. Новое «поколение ухода» ничем сопоставимым по размеру и влиянию с этим символическим капиталом пока не располагает — а в условиях разрушения механизмов воспроизводства символического капитала в российской провинции, скорее всего, уже и не появится.
Наконец, совсем невероятным представляется сценарий «модернизации страны», перехода от её «сырьевой ориентации» к производству «человеческого капитала» и «наукоёмкой продукции». Поколение, которое придерживается «стратегии модерна» в нынешних социальных условиях, чрезвычайно малочисленно и оказывается «лишними людьми» в России. По большей части оно представлено «молодыми учёными», уезжающими на работу за рубеж, для их жизни в России практически нет институциональных условий. Сами они, в силу своей редкости и отсутствия междисциплинарной коммуникации, практически неспособны к социальному действию.